Текст книги "Заставлю вспомнить Русь..."

Автор книги: Андрей Серба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

   – Не веришь мне, великий князь, – с грустной усмешкой произнёс он. – Отец предвидел это, отчего прислал именно меня, старшего сына, опору во всех делах. Чтобы ты не сомневался в чистоте наших помыслов и не отказал древлянам в просьбе, я готов остаться в Киеве заложником.

Игорь шагнул к древлянину, крепко его обнял.

   – Верю тебе, князь, и древляне получат от стольного града Руси всё, в чём испытывают нужду. Тебя же я и великая княгиня ждём вечером в терем на пир...

Расставшись с древлянами, Игорь собирался продолжить путь по берегу, однако его внимание привлекли два новобранца. Высокие и плечистые, они яростно нападали друг на друга с мечами в руках. Удары, которыми они обменивались, были сильны, но не точны, в движениях отсутствовали столь необходимые в настоящем бою чёткость и резкость. Великий князь шагнул к дружинникам, подняв руку, прекратил поединок. Обнажил свой меч, властно приказал:

   – Защищайтесь!

Дружинники были гораздо сильнее князя, по возрасту годились ему в сыновья, а то и во внуки. Однако они лишь готовились стать воинами, в то время как Игорь провёл всю жизнь в походах и бранях, мастерски владел всеми видами оружия. Начавшаяся схватка закончилась уже в следующую минуту. Один из противников Игоря, пытаясь уклониться от меча великого князя, неумело отпрянул в сторону, потерял равновесие и рухнул на песок. Тотчас сильным ударом клинка Игорь выбил оружие у его товарища. Швырнув меч в ножны, великий князь протянул руку упавшему дружиннику, помог ему встать.

   – Откуда и зачем явился ко мне? – спросил он.

   – Из-под Любеча, княже, – последовал ответ. – Мой отец и старший брат ходили с тобой в последний поход на империю, и ни один не вернулся обратно. Мой долг русича отомстить за них.

   – Зачем сменил рало на меч ты? – повернулся Игорь ко второму новичку, растиравшему онемевшую после княжеского удара руку.

   – Мне было пять лет, когда в бою с печенегами сложил голову отец. Но кто не знает, что вовсе не сабли степняков льют русскую кровь, а ромейское золото? Сейчас пришёл мой час расквитаться с империей за смерть отца.

   – Кто ваш сотник? – спросил Игорь.

   – Я, великий князь, – раздалось сбоку.

Игорь окинул ответившего быстрым, внимательным взглядом. Статный, налитый силой, с загорелым обветренным лицом, серые глаза смотрят на великого князя смело, без признаков страха. Да и чего ему опасаться? Разве сабельный шрам через левую щёку, глубокий след на скуле от вырванного с мясом наконечника стрелы, ещё не зажившее на шее пятно от ожога «греческим огнём» не говорили о верной службе Руси? В том, что Игорь взял верх над двумя дружинниками-новичками, сотник за собой вины не чувствовал. Великий князь – опытный воин и должен понимать, что для превращения вчерашних смердов в настоящих витязей требуется куда больше времени, нежели те несколько дней, которые он занимался их ратным обучением.

Игорь понимал это не хуже сотника. Но как хотелось ему вселить в души молодых дружинников ту ярость и ненависть, что бушевали в его груди при одном упоминании о Византии! Заставить их жить, как он сам, только одним: ожиданием счастливой минуты, когда он снова скрестит меч с имперскими легионерами. Как хотел бы Игорь, чтобы каждый из новобранцев утроил, удесятерил силы и старание в овладении нелёгким воинским мастерством, как можно скорее превратился в настоящего воина-русича, с которыми он смело может бросить вызов Новому Риму. Зная, какое значение имеет для человека даже единственное, нужное и вовремя сказанное слово, Игорь шагнул к сотнику. Понимая, что сейчас обращался вовсе не к нему, а к десяткам новобранцев, что, затаив дыхание и замерев на месте, прислушивались к каждому его слову, он старался говорить как можно громче и отчётливее.

   – Кого и кому готовишь, сотник? – нахмурив брови, спросил Игорь, чувствуя на себе обращённые со всех сторон взгляды. – Смелых и отважных воинов для Руси или новых рабов для Византии? Забыл, какими всегда были воины-русичи? Наши деды и отцы, не страшившиеся ничего на свете и отстоявшие для нас Русь? Или други-браты, недавно сражавшиеся рядом с нами против империи? Те, что бесстрашно умирали, предпочитая честную смерть в бою полону и ярму раба? Наши братья с мечом в руках бесследно исчезали в пламени страшного ромейского огня, живыми навсегда погружались в морскую пучину, однако никто из них не молил ворога о пощаде и спасении! Разве не их души взывают сейчас к нам, живым, из бездонных глубин, моля о сладостной мести? Разве не слышишь ты их голосов, требующих отмщения? Такие же воины мне потребны и сейчас, сотник! Только тогда Русь сможет смыть с себя вражьей кровью позор поражения! Лишь тогда окажется нам по плечу месть за павших отцов и братьев, за другов-товарищей!

   – Смерть империи!

От многоголосого крика воздух вокруг Игоря словно всколыхнулся. Десятки копий, мечей, секир, вскинутых над головами дружинников, засверкали под лучами солнца.

   – Я поведу на империю не только вас, полян, а всю Русь! Мы двинемся на Царьград по морю и суше! Мы встанем под его стенами вкупе с братьями-болгарами! Мы напомним Новому Риму, что недаром зовёмся внуками Аскольда и наследниками дела Олега! Мы снова прибьём русский щит на врата Царьграда и заставим империю уважать Русь! Мы отомстим ромеям за все обиды и кривды! Слава Русской земли, неотмщённая кровь отцов и братьев, воля бога воинов Перуна зовут нас в поход, други!

   – Веди, княже! – снова оглушающе вырвалось из широко открытых ртов.

   – Русь верила своему великому князю. Верила, несмотря на его поражение и горе, что он принёс ей. Верила, как прежде князьям Аскольду и Диру, как князю Олегу. И он, великий князь Игорь, оправдает это доверие. Прежде он ощущал себя только великим киевским князем, теперь своим великим князем его признала вся Русская земля. С этой великой силой никто и ничто не сможет помешать свершению его сокровенных давних планов. Он мечом раздвинет рубежи Руси! Обязательно раздвинет!

Но первым делом он напомнит недругам-соседям, что Русская земля жива и полнится силой, что ей по плечу любые свершения! Он заставит их вспомнить Русь и считаться с ней!..

13

Всматриваясь в приближавшееся ромейское посольство, великий князь недовольно поморщился – в нём было слишком много красного. Конечно, Игорю было известно, что красный цвет – цвет императоров Нового Рима, и лишь они имели право облачаться в одеяния и обувь этого цвета. Остальным жителям империи не возбранялось носить одежду всех оттенков красного, а в служебной форме чиновников и военных обязательно присутствовал красный цвет, и по его обилию и сочетанию с другими цветами судили о воинском чине либо придворном звании человека. Всё это Игорь знал, но избыток красного, яркие солнечные блики на доспехах воевод, багровые, пляшущие на дунайских волнах солнечные зайчики – этого для уже далеко не молодых глаз великого князя было чересчур.

Тем более что сами русичи со времён нашествия гуннов под предводительством «бича Небесного» – Аттилы[64]64
  Аттила (? – 453) – вождь гуннов, под предводительством которого совершались опустошительные походы в земли Византии и Западной Римской империи. В Западной Европе его называли «бич Божий».


[Закрыть] не любили красного цвета. Покоряя другие народы, Аттила не только заставлял их расплачиваться за право жить золотом, драгоценными каменьями, пушниной, зерном, но брал с них и «дань кровью»: определённое число юношей и молодых мужчин должны были служить в его войске и участвовать в захватнических походах, сражаясь в первых рядах или на самых опасных участках. Конница гуннов шла в бой под чёрно-жёлтым знаменем, эти цвета символизировали землю и солнце, а воинов – «данников крови» – бросали в сражение под красным флагом. Их, солдат-рабов, лишённых родины, собранных с разных концов Европы, убивающих и умирающих за чужие интересы, мог объединить, как считали гунны, только один красный цвет, ослепляющей ярости, насилия, крови, пожаров. Под этим ненавистным разбойничьим флагом русичи наравне с сынами других народов и племён, плативших Аттиле «дань кровью», гибли на просторах Европы, завоёвывая гуннам новые территории и покоряя ещё свободные народы.

Империя гуннов рухнула, однако отвращение русичей к красному цвету сохранилось. На боевых стягах русичей всех племён обычно присутствовал красный цвет, но всегда в совокупности с другими, чаще всего с чёрным, жёлтым, голубым, что должно было свидетельствовать о готовности русичей не жалеть крови при защите родной земли, плодородных нив, своих вод, но стягов только красного цвета у них не было. Стойкое неприятие на Руси красного цвета объяснялось ещё тем, что сразу после смерти «бича Небесного» и крушения его державы тогдашний жрец-хранитель священного Перунова источника на Лысой горе предрёк, что Руси предстоит в будущем быть семьдесят лет под чужим игом и платить поработителям «дань кровью», заставляя своих сыновей умирать за чуждые Родине интересы под стягом красного цвета. Причём на этот раз Русь не будет покорена силой оружия, а сама падёт к ногам насильников, расчистив им путь к власти собственными руками и пролив кровь своих лучших сынов, стремившихся не допустить этой роковой ошибки. Вот почему на стяге великих киевских князей были только два цвета – цвет дарующего жизнь всему живому солнца и цвет небес, где обитали покровительствующие русичам боги, а готовность оборонять землю предков олицетворял вышитый на стяге родовой знак Рюриковичей – сокол-рорик, предпочитавший погибнуть при защите родного гнезда, нежели уступить его любому, в том числе намного сильнейшему врагу.

Шагавший впереди посольства византиец остановился перед Игорем, отвесил ему поясной поклон. Его небольшая чёрная борода была заметно тронута сединой, сильный загар и морщины на лице не могли скрыть длинного белёсого шрама на левой щеке, лёгкая походка и поджарая фигура выдавали в нём если не сегодняшнего, то вчерашнего воина. В этом возглавлявшем посольство византийце Игорю не нравился его взгляд: цепкий, изучающий, ни на миг не отрывавшийся от лица великого князя, словно желавший проникнуть в его сокровенные мысли.

   – Великий князь, ты обещал дать сегодня моему императору ответ, согласен ли заключить мир с Византией и увести от её границ своё войско, – прозвучал голос византийца со шрамом.

   – Ты получишь его, патрикий. Но вначале скажи мне не как посланец своего императора, а как воин воину, отчего ты второй день не сводишь с меня глаз? Мы когда-то виделись? Ты слышал обо мне нечто необычное и теперь по моему лицу хочешь определить, способен я на такое или нет?

   – Я отвечу на твои вопросы, великий князь, – спокойно сказал византиец, будто такое начало важнейших переговоров было для него обычным. – Нет, мы не виделись с тобой, хотя это вполне могло случиться. Я не слушаю никаких разговоров о тебе, поскольку знаю тебя лучше, чем кто-либо во всей империи. Сейчас, когда мы наконец встретились лицом к лицу, я хочу до конца понять тебя, которого в своё время недооценил и сполна расплатился за это.

   – Кто же ты и почему твоя судьба оказалась зависимой от меня?

   – Кто я? Твой толмач вчера представлял меня, и ты слышал моё звание и имя.

   – Патрикий, у вас, знатных ромеев, настолько витиеватые и замысловатые звания и чины и такие длинные и плохо понятные имена, что я обычно пропускаю их мимо ушей. Для меня главное, что ты – патрикий Нового Рима и посланец своего императора, желающего любой ценой заключить со мной мир. А для чего мне знать и помнить, из какого рода ты происходишь, где родина твоих предков, названия каких владений прилагаются к твоему имени? Для меня всё это – пустой звук и не значит ничего.

   – В таком случае ты сам назовёшь моё имя, великий князь, – усмехнулся византиец. – Я тот, кого три года назад ты смог обвести в Вифинии, как мальчишку, вокруг пальца и затем оставил ни с чем в Сурожском проливе, нанеся по моим кораблям удар в то время, когда я его не ждал. Вспомнил моё имя?

   – Да. Ты патрикий Варда. Действительно, судьба сводила нас в Малой Азии и в Сурожском проливе, но видеть друг друга нам не довелось. Помню, среди перечисленных вчера толмачом твоих имён и званий прозвучали слова «Варда» и «патрикий», но я не придал им значения. Ведь имя Варда в империи носишь не один ты, да и патрикиев в ней предостаточно. Признаюсь, патрикий, что мне тоже интересно взглянуть на тебя, поскольку я не раз вспоминал, как ловко тебе удалось отпугнуть меня от Днепра, заставив плыть в твою ловушку в Сурожском проливе.

   – Рад, что ты не забыл меня, великий князь. Но ещё больше рад, что теперь мы встретились не как полководцы враждующих армий, а как стремящиеся к миру державные мужи, пекущиеся о благополучии своих народов. Кто, как не мы, познавшие на себе все тяготы и лишения войны, в полной мере можем оценить счастье и покой, которые сопутствуют мирной жизни? Когда вчера я убеждал тебя принять предложенный императором Нового Рима мир, я говорил не только от его высочайшего имени, но и по велению собственного сердца.

Не желая, чтобы патрикий заметил скользнувшую по его губам насмешливую улыбку, великий князь стал разглаживать усы, прикрывая одновременно ладонью нижнюю часть лица. Это он, высокородный ромейский патрикий, познал на себе все тяготы и лишения войны? Это ему, оценившему счастье и покой мирной жизни и пекущемуся о благополучии народа, сердце велит заключить мирный договор с Русью? Как бы не так, патрикий! Твоё настойчивое стремление уговорить великого князя заключить мир с империей объясняется вовсе не радением о народном благе, а собственными интересами. Игорь вчера хорошо запомнил весь длинный перечень имён и званий посла Нового Рима, ибо хотел знать, с кем имеет дело, однако словосочетание «патрикий Варда» на самом деле не привлекло его внимания, поскольку он уже позабыл о незадачливом византийском полководце, безуспешно пытавшемся разгромить его на суше в Малой Азии и на море у Сурожского пролива. Готовясь к походу, Игорь постарался узнать если не всё, то как можно больше о всех ромейских полководцах, с которыми придётся столкнуться его войскам на земле и море, и среди их имён ни разу не прозвучало «патрикий Варда». Значит, после неудач в Вифинии и у Сурожского пролива Варда попал к императору в немилость, и с его карьерой полководца было покончено.

Наверное, о патрикии вспомнили только сейчас, когда сильный русско-варяжский флот находился уже близ Болгарского побережья, держа курс на Царьград, а многочисленное сухопутное войско, усиленное печенежской конницей, тоже направляющееся к столице Нового Рима, подошло к Дунаю и начало наводить через него переправы. А может, Варда сам напомнил о себе и, сумев доказать, что лучше всех имперских полководцев и сановников знает великого князя Руси, добился назначения главой отправленного к Игорю мирного посольства. В том и другом случае ему сейчас представилась прекрасная и, может быть, последняя и единственная возможность вернуть благорасположение императора и снова занять высокое положение при его дворе, поэтому Варда приложит все силы и не остановится ни перед чем, чтобы выполнить полученное задание – не допустить вторжения войск Игоря в пределы империи. На сей раз Варде повезёт больше, чем в Вифинии и у Сурожского пролива – он возвратится к императору с желанным миром и вместо славы непобедимого полководца приобретёт репутацию искусного дипломата. Причём для этого ему не понадобится, как вчера, блистать перед великим князем красноречием или плести за его спиной хитрейшую паутину интриг – ночью на воеводской раде с участием ярла Эрика и печенежского кагана было решено принять предложение императора о мире. А вот с условия ми, на которых великий князь согласен остановить войска и возвратиться домой, Варде уже не повезло – Игорь не уступит ни в одном из требований, которые сейчас предъявит императору через его посла.

– Патрикий, ты убедил меня, что для блага Руси и Нового Рима им надобно жить в мире, – сказал Игорь. – И если сегодня я стою у рубежей империи и готов ступить на её землю, виной тому твой император, нарушивший стародавний договор с моим предшественником, князем Олегом. Новый Рим желает мира – он получит его, подтвердив действие договора с князем Олегом и выполнив требование, предъявленное им империи при заключении этого договора.

   – От имени императора заявляю, что прежний договор империи с князем Олегом будет подтверждён, и Русь снова станет другом и союзником Нового Рима, – напыщенно произнёс Варда.

   – Ты забыл упомянуть ещё об одном – о выполнении требования, связанного с подписанием договора, – напомнил Игорь.

   – Требования? – На лице патрикия появилось удивление, хотя глаза по-прежнему смотрели холодно и внимательно. – О каких требованиях может идти речь при заключении договора о дружбе?

   – О тех, которые подводят черту под событиями, предшествующими заключению договора о мире и дружбе. Прежде чем стать друзьями, надобно покончить с войной, на которую Новый Рим толкнул Русь. Вначале империя уплатит мне дань, как князю Олегу, а затем получит нужный ей договор о мире и дружбе.

   – Но князь Олег стоял у стен Константинополя, и город был бессилен оказать ему сопротивление. В отличие от него ты, великий князь, даже не переступил Дуная и не выиграл у империи ни одного, даже мелкого сражения.

   – Патрикий, если империя вынуждена просить у меня мира на Дунае, значит, она осознала своё бессилие перед русским воинством раньше, чем оно подступило к её стольному граду. А выигранных у Византии сражений за мной не числится потому, что их ещё не было и вряд ли они будут, поскольку империя не имеет войск, способных вступить со мной в бой на равных. Если твой император желает, чтобы я пожаловал за данью по трупам его легионеров под стены Царьграда, я свершу это. Но предупреждаю, что тогда дань, которую придётся уплатить Новому Риму за мирный договор, будет несоизмеримо большей, нежели сейчас. Ибо в этом случае империи предстоит платить дань не только на тех русских дружинников, что сгорели от «греческого огня» и сгинули в морской пучине во время моего первого похода на Новый Рим, но и на тех, кто сложит головы и получит увечья в боях на предстоящем им пути к Царьграду от Дуная.

   – Ты хочешь получить дань на воинов, которые три года назад погибли при отражении твоего морского набега на Константинополь? – искренне удивился Варда. – Но какое отношение твоё тогдашнее поражение имеет к сегодняшней войне, которую мой миролюбивый император желает всеми силами не допустить?

   – Патрикий, ты совершаешь большую ошибку, рассматривая мой давнишний морской поход и сегодняшний приход русских войск на Дунай независимо друг от друга. Для Руси война с империей началась в день, когда та нарушила заключённый с князем Олегом договор и принялась чинить ей кривды. Три года назад состоялась проба сил, явившая могущество Византии на море и слабость на сухопутье, а сейчас Русь всей своей мощью готова нанести империи решительный удар, дабы отучить её свысока относиться к Руси и по собственному усмотрению отказываться от имеющихся с ней договоров. Поэтому императору придётся уплатить дань за жертвы всего времени войны Руси с Византией, а не того краткого срока, что потребовался для перехода моих войск от Киева до Дуная и плавания флота с Днепра до Болгарского побережья.

   – Мой император несказанно щедр и всей душой стремится к миру с Русью. Смею думать, что он пойдёт тебе навстречу, великий князь, и ты получишь требуемую дань. Тем более что мой император великий человеколюб и будет счастлив оказать частью своей дани помощь вдовам и детям погибших русских воинов, что станет свидетельством искренности его желания жить в мире и согласии с Русью.

   – Человеколюбие твоего императора похвально, – усмехнулся Игорь. – Теперь скажи, когда и где Новый Рим намерен подписать со мной договор о мире и дружбе?

   – Подписать договор с тобой? Значит, ты решил не подтверждать действие прежнего договора с князем Олегом, а заключить новый? – уточнил Варда.

   – Да, патрикий. Сегодня Русью правит не князь Олег, а я, великий князь Игорь, и дружбу между ней и Новым Римом я вижу несколько иначе, чем мой предшественник. Я твёрдо убеждён, что в договор должны быть включены статьи, которых раньше не было. Русь не собирается требовать для себя льгот или особых условий торговли, она лишь желает, чтобы на её пребывающих на византийской земле людей распространялись те положения закона, которые вы именуете частным международным правом. Например, чтобы тяжбы русичей между собой разрешались по русским законам и обычаям, а в тяжбах русичей с ромеями обе стороны были равноправны. Это действительно будет новый договор, и заключать его от имени Руси должен её сегодняшний великий князь.

   – Работа над новым договором потребует намного больше времени, чем простое подтверждение действия прежнего, – сказал Варда. – Вряд ли ошибусь, если предположу, что она потребует несколько лет. Кстати, договор с князем Олегом был подписан через четыре года после осады им Константинополя.

Игорь не сомневался, что услышит именно такой ответ. Он помнил, как Византия под всевозможными предлогами оттягивала подписание договора с князем Олегом, и был уверен, что точно так она постарается поступить и с ним. Ведь за время, пока якобы будет вестись работа над подготовкой договора, в самой Руси либо вокруг неё может случиться всякое, в том числе события, которые позволят империи отказаться от заключения нового договора и соблюдения старого. Но Игорь не собирался идти на поводу у императора – победителем был он, и Новый Рим почувствует это!

   – Патрикий, ты путаешь две вещи: разработку нового договора и дополнение несколькими статьями уже существующего, – сказал он. – Я намерен заключить договор в следующем году, а если имперские чиновники не успеют закончить работу над ним к этому сроку, я приду с войском под стены Царьграда, чтобы поторопить их. Передай это императору.

   – Обязательно передам, великий князь, – пообещал Варда. – Зная миролюбие моего императора, скажу, что и в этом твоём желании он может уступить.

   – Я был уверен в этом, – улыбнулся Игорь. – Осталось только узнать, где твой миролюбивый император собирается заключать договор.

   – Конечно, в столице Нового Рима – граде святого Константина. Прекрасном городе, к которому вы, русы, всегда приходите с войной, а уходите с миром.

   – Хорошо, пусть будет так. Но прежде император пришлёт в стольный град Руси посольство с этим договором, и я от имени Руси дам клятву, что стану блюсти его. После этого уже моё посольство отправится в Царьград, чтобы услышать такую же клятву, данную Христу, от твоего императора.

   – Великий князь, ты хочешь слишком многого. Мой император готов пойти тебе на многие уступки, однако не на все. Ты требуешь удовлетворения своих пожеланий так, словно уже выиграл войну, которая ещё не начиналась. Ты стоишь на пороге империи, а ведёшь себя, будто поставил её на колени.

   – Мои требования кажутся империи чрезмерными? Возможно, это потому, что мои войска действительно только подошли к границам Нового Рима, не переступили их. Я готов исправить это упущение и повторить свои условия мира под стенами Царьграда. Но тогда императору придётся выслушать и требования болгар и угров, которые согласны стать моими союзниками и примкнуть к моему войску, когда оно окажется на той стороне Дуная. Пусть император учтёт это и хорошенько подумает, принять мои условия мира или отклонить.

   – Мой император превыше всего ценит мир с соседями и благополучие своих подданных. Поэтому возьму на себя смелость заявить, что ради дружбы с Русью он готов выполнить все перечисленные тобой, великий князь, условия и пожелания.

   – Рад слышать это, патрикий. Прибавь к добродетелям своего императора, о которых ты так любишь распространиться, и его благоразумие. Благодаря ему нам с тобой удалось решить самое главное, а об остальном будешь говорить с моими боярами и воеводами. Был рад нашей встрече уже не на поле брани, а на переговорах о мире и надеюсь увидеть тебя при заключении договора о дружбе Нового Рима с Русью...

Расставшись с Вардой, Игорь не захотел ни остаться с воеводами, ни отправиться в свой шатёр, где ему непременно стали бы докучать различными делами. Он не желал ни видеть, ни слышать никого, даже ближайших соратников! Пусть считают, что его распирает от гордости за только что пережитые минуты, когда он заставил императора могущественной Византии принять все до единого свои условия мирного договора с Русью, и что великий князь хочет насладиться торжеством наедине с собой, не делясь им с кем-либо. Как они ошибаются! Игорь хочет остаться сам с собой не для того, чтобы петь себе хвалебные песни и тешить самолюбие, а чтобы поразмышлять о делах, не менее важных для него и державы, нежели только что завершившийся поход. А это такие дела, о которых он не может говорить ни с кем, кроме оставшейся в Киеве Ольги.

Рождение княжича Святослава сблизило их, способствовало появлению общих интересов и целей, связанных с воспитанием и заботами о будущем своего наследника. Отдавая отчёт, что уже не молоды, а жизнь полна непредвиденных случайностей, понимая, что стол великих киевских князей слишком лакомый кусок, в борьбе за который, не стань Игоря, претенденты на него из князей земель и воевод вряд ли остановились бы перед насильственным устранением от власти и даже лишением жизни малолетнего Святослава, Игорь и Ольга стремились сообща предусмотреть всё, чтобы великокняжеская власть осталась в руках Рюриковича. Приняв христианство и родив княжича, Ольга очень изменилась: почти перестала интересоваться державными делами, в общении с людьми стала покладистее, мягче, чаще других в её разговорах звучали слова «Святослав» и «княжич», основная часть забот была связана с сыном. Игорь воспринимал эту перемену как само собой разумеющееся: главное предназначение любой женщины, именуйся она великой княгиней или простой селянкой, – быть матерью, продолжательницей рода, и ежели у неё нет детей, женщина вынуждена заменить заботу о них другими занятиями, дабы не чувствовать одиночества и заполнить пустоту в душе. Поэтому прежняя Ольга, не будучи матерью и желая чем-либо себя занять, увлекалась сверх меры державными делами. Теперь же, имея сына, она стала той, кем и надлежало быть женщине – послушной воле мужа женой и заботливой, любящей матерью.

Перестав видеть в Ольге соперника, Игорь теперь без былой подозрительности выслушивал её советы, стал делиться с ней своими планами. Даже когда ему казалось, что жена по старой привычке проявляла повышенный интерес к вопросам, которые касались только великого князя, чересчур настойчиво стремилась навязать ему свой взгляд на человека и на оценку его поступков, внушить собственное понимание какого-либо события, он теперь легко находил этому объяснение. Всё, что творится сегодня и будет происходить на Руси завтра, что касалось положения в великокняжеской дружине и свар между князьями земель, в той или иной мере, прямо или косвенно имело отношение к судьбе княжича, и Ольга, как всякая мать, хотела оградить будущего великого князя от возможных неудач на державном поприще и злоключений во взаимоотношениях с теми, кому рано или поздно предстояло стать его сподвижниками.

Проводя время с женой и сыном, Игорю пришлось больше общаться и со священником Григорием, часто навещавшим её, и из их бесед он узнал много поучительного о той стороне жизни правителей, о которой никогда прежде не задумывался, поскольку она его не касалась, а размышлять об отвлечённых понятиях у него не было времени из-за походов, постоянных пиршеств, нескончаемых охот. Видя смысл своего существования в княжиче, Ольга на примерах из жизни правителей Первого и Второго Рима хотела познать секреты, благодаря которым малолетним императорам, окружённым несметным числом врагов и завистников, удавалось сохранить за собой престол и, возмужав, сосредоточить в своих руках всю державную власть и покарать недоброжелателей. Тоже заинтересовавшись этим, Игорь узнал, что умные, дальновидные владыки-родители ещё при своей жизни стремились избавить детей-наследников от возможных соперников на трон, отправляя в изгнание или даже лишая жизни своих ближайших друзей и первейших лиц в государстве, понимая, что друзья и верные слуги родителя-императора не всегда становятся друзьями и верными слугами его несовершеннолетнего наследника.

Однажды Игорь заговорил на эту тему с Ольгой, и оказалось, что мысли их совпадали. В тот раз они проговорили несколько часов, рассматривая князей земель и воевод как возможных претендентов на стол великих князей и придумывая, как отвести от княжича угрозу потери власти. Через несколько дней Ольга возвратилась к этому разговору, Игорь поражался, насколько хорошо знала Ольга характеры, пороки и добродетели, тайные вожделения не только бояр и воевод, с которыми ежедневно общалась, но и князей весьма удалённых от стольного града земель, которых в лучшем случае видела один-два раза в жизни.

Во время подготовки к походу, особенно на её заключительном отрезке, Игорь подолгу обсуждал с воеводами все детали, начиная с прибытия русского войска на Дунай, стараясь предусмотреть ответные действия византийцев и уже сейчас быть готовым к ним. И как неприятно было бы воеводам узнать, что, едва расставшись с ними, великий князь тут же шёл к жене и говорил с ней о том же, однако рассматривая теперь ход войны, всевозможные его повороты, любые конечные результаты похода лишь с одной точки зрения – чтобы это пошло на пользу княжичу и не усилило позиций тех, кого Игорь и Ольга считали опасными для юного Святослава, доведись ему вступить в борьбу за великокняжескую власть. Многое передумали они с Ольгой накануне похода, многое обсудили, в том числе и возможность предложения со стороны Византии мирных переговоров ещё до вторжения русских войск на её землю. Именно так император и поступил, и сейчас Игорь в спокойной обстановке хотел ещё раз вспомнить, что ему в этом случае нужно сделать уже не для навязывания Византии выгодных Руси условий мира, а для создания в Киеве и в самом великокняжеском тереме условий, при которых можно было хотя бы несколько ближайших лет не волноваться за судьбу княжича.

Этой ночью ему удалось сделать, пожалуй, самое главное – склонить воеводскую раду к принятию мирных предложений императора. Это было непросто – большинство воевод, особенно молодых, во главе с Олегом, Микулой, Рогдаем, настаивали на продолжении похода, доказывая, что его ждёт только победоносное завершение. Их поддержал ярл Эрик, уверявший, что если на берегах Дуная император готов уплатить великому князю щедрую дань, то под стенами Царьграда её размер увеличится в несколько раз. Но Игорь не зря выслушал из уст Григория столько историй из жизни императоров Первого и Второго Рима, припомнил он кое-что и из советов Ольги, а поэтому накануне рады переговорил поодиночке с главным воеводой Ратибором, воеводами Ярополком и Свенельдом, а также дал согласие печенежскому кагану на его встречу с посланцем императора.