Текст книги "Французский «рыцарский роман»"

Автор книги: Андрей Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Un vergier a li pcres Floire,

Ou plantes sont la mandegloire,

Toutes les herbes et les flours

Qui sont de diverses colours.

Flouri i sont li arbrissel;

D’amors i chantent li oisel:

La vont li enfant deporter

Chascun matin et por disner.

Qoant il mangoient et bevoient,

Li oisel seure aus se seoient;

Des oiseles oent les chans:

Cou est la vie as deus enfans.

(v. 237-248)

Сомнения, недоверие, ревность не осложнят и в дальнейшем отношений Флуара и его подруги. Все препятствия в их любви – внешние. Отца юноши начинает беспокоить эта привязанность сына. Он отправляет его за море, в одну из прославленных школ. Девушку, в отсутствие юноши, сначала решают убить, но потом, пожалев, продают заезжим купцам. Эта сцена, которая могла бы быть трагичной, в романе не более, чем сентиментальна. Драматизм ситуации смягчен подробным рассказом о торгах, о диковинных товарах, предлагаемых купцами, и т. д. Но Флуар не может долго пребывать в разлуке с любимой. Смутная тревога сжимает его сердце, и он возвращается. Ему говорят, что девушка умерла, и ведут на ее мнимую могилу. Начинается большой горестный монолог юноши, отмеченный большим лиризмом и силой чувства. Герой то впадает в отчаяние, то начинает надеяться, то вновь погружается в полную безнадежность, чтобы затем вновь обратиться к едва теплящейся надежде.

Родители Флуара не изображены в романе безжалостными злодеями. Таковы обычаи: Флуар должен получить невесту из своего круга. Таким образом, препятствием оказывается не злая воля старших, а соображения «здравого смысла» (зачем принцу жениться на безвестной иноверке?) и верность установлениям предков. Но с какой легкостью преодолеваются эти препятствия! Эта их несерьезность сообщает повествованию некоторый элемент условной игры, результаты которой заранее известны.

Флуар готов покончить с собой, и это заставляет мать открыть юноше правду. Тронутые неподдельным горем сына, родители снаряжают его в дорогу на поиски увезенной в неволю девушки. Он очень молод, ему всего 15 лет, но он уже настоящий рыцарь и не боится никаких испытаний:

Floire n’avoit que seul quinze anz,

Mais a merveilles estoit granz:

Por escremir ne por lancier

Ne doutoit il nul chevalier.

(v. 657—660)

Впрочем, ему совсем не приходится проявлять свою сноровку. Рыцарских приключений, какими сверх меры были наполнены другие произведения эпохи, в романе «Флуар и Бланшефлор» нет. Они заменены другими – описанием долгих морских странствий, грозных бурь и внезапных штилей, описанием чужих городов, раскинувших свои улицы, площади, базары, сады на спускающихся к морю горах. Эта вторая часть книги представляет собой роман-путешествие со свойственным последнему вниманием ко всему встречающемуся на пути, с восточной экзотикой и забавными бытовыми подробностями.

Флуара ведет по следу любимой лишь его нежная страсть, она заменяет ему и компас и карту. Этот роман, в отличие от всех почти ему современных произведений, совершенно лишен элементов чудесного и феерического. Если в книге и описывается загадочное и необъяснимое, то их творцом оказывается не маг или волшебник, а простой уличный фокусник (ст. 805—889). Все, таким образом, переведено в бытовой план. На этом фоне подлинно (и единственно) чудесным оказывается любовь молодых людей. Лишь ей дано совершать невозможное. Действительно, путеводим любовью, юноша идет точно по следу девушки: он прибывает в новый порт как раз в тот момент, когда корабль, увозящий Бланшефлор, только что скрылся за горизонтом. И снова путь, скрип мачты и свист морского ветра, бодрящего и свежего, снова встречи с чужими людьми, снова расспросы, настойчивые, нетерпеливые. В этих поисках Флуар не встречает серьезных преград. Все очарованы им и искренне сочувствуют его любви, помогают советами, добывают необходимые сведения.

Серьезные препятствия, которые надо преодолевать, появляются лишь тогда, когда Флуар прибывает в Вавилон и узнает, что Бланшефлор здесь. Но она надежно спрятана местным эмиром (названным в романе амиралем – от арабского амир-аль-бар). Юноша не штурмует башню, где томится его возлюбленная, не делает подкопа, не взбирается в ночной мгле наверх, цепляясь за неровности стены. Он поступает иначе, не как протагонист рыцарского романа, а как герой восточных сказок. Он втирается в доверие к привратнику, играет с ним в шахматы, не жалеет подарков. Цель достигнута: в корзине для цветов, прикрывшись свежими розами и лилиями, юноша доставлен в комнату Бланшефлор. Начинаются восторги взаимной любви. Но однажды эмир застает их спящими:

Li enfant doucement dormoient,

Estroit acole se tenoient,

Bouclie a bouche ert chascuns dormans.

(v. 2365—2367

Затем следует не лишенная комизма сценка: озадаченный эмир пытается определить, кто это спит с его пленницей, юноша или девушка:

S’en est arriers au lit alez;

A certes les a regardez:

Vit les traianz a la meschine,

Qui gisoient sor la poitrine;

Desor la Floire ne vit rien,

Quar il n’estoit reson ne bien.

Un poi leva les dras aval

Et vit la feme et le vassal[62].

(v. 2927—2934)

Дети остаются детьми. Застигнутые врасплох, Флуар и Бланшефлор замирают от страха, плачут, дрожат. Их ждет скорый суд и расправа. По шумному городу их ведут на казнь. Это дает возможность автору описать городскую сутолоку, зевак, глазеющих на пленников. Но главное – описать их самих. Весьма показательно, что внешность героев наиболее подробно описана именно здесь. Это психологически оправдано: описание обаяния, молодости, красоты героев, скорбно бредущих, взявшись за руки, должно подготовить и оправдать внезапный поворот событий. Интересно сравнение Флуара и Бланшефлор с героями античных легенд, поэм, романов. Это указывает на ту литературную атмосферу, в которой создавался роман, атмосферу все растущего интереса к античности и ее культуре. Вот эти сопоставления:

Paris de Troies, n’Absalon,

Parthonopus, n’Ypomedon,

Ne Leda, ne sa fille Elaine,

Ne Antigone, ne Ysmaine,

En leece tant bel ne furent

Com erent cil quant morir durent.

(v. 2567—2572)

Далее следует пространное описание внешности Флуара (ст. 2573—2590) и еще более подробное – Бланшефлор (ст. 2591—2626). Вполне очевидно, что описания эти – функциональны. Ими, этими описаниями, и сопровождающими их рассуждениями о том, что природа еще не создавала ничего подобного по гармоничности и красоте, вполне подготовлен счастливый конец всего приключения, а вместе с ним – и романа. Отметим, что Флуар в этой сцене ведет себя совсем не так, как вели бы Тристан или Ланселот, он не пытается вырваться из рук стражи, не стремится умереть, сражаясь. Он покорен своей участи. Единственная его забота – это умереть первым, чтобы хоть на какое-то мгновение продлить жизнь любимого существа. Но Бланшефлор одержима тем же желанием. И здесь между ними происходит бурный спор, быть может, первый и единственный спор за все время их лучезарной и не омраченной ни единым препирательством любви:

S’espee toute nue a prise.

Blanceflor saut, avant s’est mise,

Et Floires la reboute arriere:

«N’i morrez pas», fait il, «premiere.

Horn sui; si ne doi pas soffrir

Que avant moi doiez morir».

Devant se met, le col estent.

Blanceflor par le bras le prent;

Arriere l’trait, met soi avant:

Son col estent tout en plorant.

Chascuns voloit avant morir;

Li autres ne l'voloit soffrir.

(v. 2689—2700)

Третья, драматическая часть романа, полная тревог и неизвестности, заканчивается идиллически: герои прощены вавилонским эмиром и отпущены на свободу. Все кончается счастливым браком. Флуар принимает христианство и приобщает к нему всех своих подданных[63] (иначе и быть не могло в произведении, возникшем в средневековой христианской Европе). От этого счастливого супружества появилась якобы на свет Берта Большеногая, жена Пипина Короткого и мать Карла Великого. Но этот забавный генеалогический мотив не играет никакой роли в повествовании, будучи упомянут лишь в первых стихах романа (ст. 9—12); показательно, что в более пространной версии произведения он вообще отсутствует. Поэтому эта робкая попытка автора быть историчным (т. е. привычно связать изображаемое с определенным историческим рядом) явно случайна и конвенциональна. Здесь нельзя не видеть проявления очень важной тенденции, которая вскоре в куртуазном романе возобладает. Мы имеем в виду вычленение изображаемого из реальной действительности и перенесение его в некий воображаемый, вполне фиктивный художественный мир. В романе «Флуар и Бланшефлор» в этом направлении был сделан первый робкий шаг. И шаг этот состоял в обрывании исторических связей, на что не могли вполне решиться не только авторы романов на античные сюжеты, но и, пожалуй, даже такие писатели, как нормандец Тома.

Фабула «Флуара и Бланшефлор» вполне соответствует сюжетной структуре позднегреческого романа. Этому не приходится удивляться: византийские корни произведения очевидны. Они могут быть объяснены как контактами с Ближним Востоком в результате крестовых походов, так и соприкосновением с арабизированной Испанией. «Флуар и Бланшефлор» мог, наконец, иметь отдаленные корни и в южной Италии, где издавна было сильное греческое влияние. Для нас важен созданный этой книгой новый тип романа, который затем породил немало образцов и к которому, несомненно, принадлежит и «песня-сказка» «Окассен и Николетт».

Этот тип куртуазного романа не противостоит другим его типам, и в нем вряд ли можно обнаружить «антиаристократические тенденции», как это иногда представляется 30. Роман этот вполне укладывается в куртуазные рамки. Строго говоря, «Флуар и Бланшефлор» – это не рыцарский роман. Рыцарские подвиги заменены здесь превратностями судьбы, приключениями. Герои проявляют стойкость и последовательность не в поединке, а в любви. Смелость заменена здесь терпением, воинская сноровка – настойчивостью и хитростью. Роман такого типа не воодушевлял, а трогал, не удивлял, а умилял. Существует мнение, что роман типа «Флуара и Бланшефлор» характеризуется каким-то особым, повышенным интересом к быту31 и даже известным «демократизмом». Это неверно. Бытовые детали обнаруживаются в очень многих романах эпохи и легко сочетаются с самой невероятной фантастикой.

Что касается демократических симпатий автора, то это тоже заблуждение; достаточно сказать, что бароны Флуара принимают крещение вслед за своим сеньором охотно и радостно, вот среди вилланов встречаются упрямцы, и как раз с ними герой расправляется весьма круто. Просто характер конфликта, средиземноморская атмосфера, интерес к восточной экзотике сместили внимание в сторону быта, а также привели к созданию некоторых «простонародных» персонажей (корабельщиков, купцов, привратника башни, в которой томится девушка, и т. д.), и с ними часто сталкивается герой. Эти персонажи описаны не гротескно, как это было в ряде других произведений романного жанра.

30 См. История французской литературы. Т. 1. М. – Л., 1946, с. 122.

31 Там же с. 121. –88–

Основная идея романа – это красота и благородство любовного чувства, которое не могут одолеть ни козни недоброжелателей, ни превратности судьбы и которое одерживает победу вопреки всем преградам. «Флуар и Бланшефлор» – это роман о праве чистого и благородного сердца на счастье.

«Время Кретьена» в истории французского рыцарского романа было в достаточной степени пестрым периодом, когда, как мы уже имели возможность убедиться, рядом существовали самые разные произведения, отражающие различные тенденции в эволюции жанра. Слово «тенденции» здесь очень подходит. В интересующий нас период трудно говорить о «направлении» или даже «течении». Очень многое в типе романа диктовалось его темой, его источниками. Античные сюжеты требовали некоторой приподнятости стиля, красочности деталей, сильных и острых страстей, наконец – повествования в достаточной степени обширного, подробного, созданного на «долгом дыхании». «Бретонская» тематика окутывала произведение в некий северный туман, где то возникали, то исчезали всякие загадочные существа, а герои сталкивались на каждом шагу с волшебством и магическими заклинаниями («гейсами»). В романах «византийского» типа приключения были более обыденными, и вмешивались в жизнь протагонистов не таинственные колдовские силы, а превратности обычной человеческой судьбы.

В последней трети XII в., т. е., условно говоря, во «время Кретьена», существуют разные типы романов. Но они не изолированы друг от друга. Эти различные варианты романного жанра (среди которых явно выходит на первое место «бретонский», или «кретьеновский», выходит не только чисто количественно, но и по оказываемому воздействию на «соседей») находятся в сложном взаимодействии, во взаимном влиянии. Это говорит о том, что в интересующую нас эпоху уже может идти речь о «литературной жизни», достаточно напряженной и многообразной. Литературный обмен, впрочем, редко выходил за пределы одного жанра (такая конвергенция жанров станет уделом более поздней эпохи), но внутри жанра, между его различными вариантами, он становится в середине XII в. (и тем более в его конце) все постояннее. Правда, и здесь мы должны говорить о тенденции, а не о законе литературного процесса, но даже когда тот или иной автор романа писал, что он не хочет подражать кому-либо из своих предшественников, не хочет вести повествование на их манер и наделять своих героев чуждыми им душевными качествами или ставить их в несвойственные им ситуации, уже одним только этим он расписывался в своей полной зависимости от сложившейся литературной традиции.

Мы подробно рассмотрели «Роман об Энее», «Флуара и Бланшефлор», различные обработки легенды о Тристане и Изольде. Но одновременно с этими произведениями, современными книгам Кретьена де Труа, существовали и другие памятники романного жанра, быть может, не столь значительные сами по себе, но дополняющие и обогащающие общую картину развития жанра романа и ставящие некоторые важные историко-литературные проблемы. Поэтому кратко остановимся на некоторых из этих произведений.

Так, Александр де Берне, автор запоздалой версии «Романа об Александре», написал также очень длинный, очень запутанный роман «Атис и Профилиас». Книга была, по-видимому, довольно популярна, и мы встречаем ее текст в различных средневековых кодексах, рядом как с произведениями Кретьена де Труда (например, рукописи Парижской национальной библиотеки № 375, 794), так и с романами первой половины следующего столетия (скажем, рукописи Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, fr. Q. v., XIV, 3, 4). Это стихотворное повествование посвящено трогательной истории двух друзей, афинянина Атиса и римлянина Профилиаса. Атис великодушно уступает свою жену полюбившему ее Профилиасу, а тот в свой черед спасает ему жизнь. Но любовная интрига в романе этим не ограничивается, она значительно сложнее. Профилиас проходит через ряд своеобразных сердечных испытаний. Он внушает пылкое чувство Алемандине, дочери афинского герцога Тесея. В свою очередь Атис становится предметом сильного и страстного влечения совсем еще молодой девушки Гайеты, сестры его друга, переживания которой описаны в русле Овидиевой традиции и под несомненным влиянием «Романа об Элее»: она краснеет, бледнеет, теряет сознание, бредит по ночам и т. д. Есть в книге и другие любовные мотивы. Так, за сердце Гайеты соревнуются три юных афинских рыцаря. Все эти сердечные невзгоды и радости героев описаны на фоне рассказа об осаде Афин римским войском. Но подлинно батальных, проникнутых высоким героическим пафосом сцен в романе Александра де Берне нет. Напротив, в изображении сражений и турниров нельзя не заметить некоторой иронии автора.

Эта ироничность еще в большей степени обнаруживает себя в двух других «античных» романах, возникших в 80-е годы XII в. Их автором был некий Гуон де Ротеланд, о котором известно лишь, что он написал романы «Ипомедон» и «Протесилай». Посвященные античной тематике, эти книги не имеют исторической основы и довольно свободно оперируют мотивами античных сказаний, своевольно перекомбинируя родственные связи и отношения персонажей древнегреческой мифологии и истории, извлеченных в основном из разных версий «Романа об Александре» (что лишний раз говорит о популярности этого памятника).

«Ипомедон» и «Протесилай» сюжетно связаны между собой: герой второго романа является сыном протагониста первой книги. Но их связь не только в этом. По сути дела перед нами одна и та же сюжетная структура. В центре каждого романа находится один персонаж – влюбленный юноша, преодолевающий всяческие препятствия на пути к любимой, и поэтому книги Гуона де Ротеланда в какой-то мере могут быть отнесены к «грековизантийскому» типу рыцарского романа, о котором говорилось выше (Г. Парис рассматривает их как раз в числе таких произведений 32).

Среди препятствий едва ли не первое место занимают не козни врагов, не беды и войны, не превратности судьбы, а любовное влечение встречающихся ему на пути женщин и девушек. Так, ночуя в доме Исмены, Ипомедон подвергается каждую ночь ее настойчивым атакам. Ему приходится прикидываться то спящим и спросонок хватающимся за шпагу, то совершенно непонимающим, чего собственно хочет молодая женщина. Когда же Исмена недвусмысленно предлагает герою себя, посуля в награду богатый фьеф в Бургундии (!), Ипомедон не скупится на обещания, лишь бы от нее отделаться:

Jo vus serrai si deboneire

Autre feiz, quant me conuistrez.

Tut ferai quanke vus voudrez.

(v. 9200—9202)

Таким же атакам подвергается во втором романе и Протесилай. Так, Медея влюбляется в него еще до того, как они встречаются (вариант «любви издалека», но любит здесь не рыцарь, а дама), и затем настойчиво добивается его благоволения. Все эти любовные безумства героинь описаны достаточно трафаретно, по установившимся канонам (дрожь, потеря сознания, внезапная бледность, ночные галлюцинации и т. д.), но, в отличие от более ранних произведений, где подобные описания уже встречались, у Гуона де Ротеланда нельзя не заметить иронии и скрытой усмешки. Овидианская «любовь-болезнь» настолько уже стала общим местом в куртуазной литературе, что не могла трактоваться иначе, как иронически. Это и делает автор указанных романов. Как справедливо замечает Ф. Менар, «в «Ипомедоне» Гуон де Ротеланд уже не относится серьезно к переживаниям своей героини» 33. К этому добавляются рассыпанные в тексте произведения антифеминистские выпады, которые станут непременной особенностью литературных памятников иной эпохи и иного направления. Поэтому появление их здесь, в куртуазном романе, полезно отметить. В своем месте мы скажем о все возрастающей антифеминистской тенденции (которую иногда трактуют как демифологизацию куртуазных идеалов), делающейся особенно очевидной в романах XIII в., здесь же перед нами, конечно, лишь зачатки нового процесса, результаты которого обнаружат себя в будущем.

Как и полагается в «греко-византийском» романе, в «Ипомедоне» и в «Протесилае» причудливо переплетаются идиллистические мотивы (таковы, например, трогательные сцены встречи и взаимного узнавания юных героев) с запутанной «авантюрной» интригой, переодеваниями, недоразумениями, всяческими квипрокво, со сценами турниров, осад, рыцарских схваток и т. д. Кардинальная этическая проблема, которая занимает автора, это разница между подлинным чувством, исполненным душевного трепета, нежности, самоотверженности (так любят молодые герои романиста – Ипомедон, Протесилай, Фьера, Дева Острова и т. д.), и любовью чувственной, грубой, продиктованной какими-либо материальными интересами. Это, однако, не типичное для лирики трубадуров противопоставление утонченной любви и любви низменной, Fin’Amors и Fals’Amors 3/‘. Переживания героев Гуона де Ротсланда определяются не только прихотливым складом их характера, но и внешними обстоятельствами, причем основной конфликт возникает от столкновения внутренних намерений героев с этими внешними причинами. Так, героиня романа «Ипомедон», которая носит красноречивое имя Фьера (т. е. Гордая), вынуждена выбрать себе мужа, ибо к этому понуждают ее бароны, полагающие, что слабая юная девушка не может благополучно править своим Калабрийским герцогством, которому постоянно угрожают воинственные соседи.

Произведения Гуона де Ротеланда тяготеют к традиции, которую А. Фуррье назвал «реалистическим течением». В ее русле ученый рассматривает, в числе прочих, такие два значительных произведения романного жанра, как «Партонопей Блуаский» неизвестного автора и «Флоримонт» Аймона де Варрена[64]. В отличие от книг Гуона де Ротеланда, в этих произведениях известную роль играют феерические мотивы. Так, Партонопей оказывается во власти колдовских чар Мелиоры, заманившей его в свой роскошный дворец (правда, волшебная сила пропадает, когда юноша, вопреки запрету, осветил ее во время сна и рассмотрел ее прелестные черты). Флоримонт испытывает сильное любовное чувство к фее Таинственного Острова, с которой он вынужден расстаться, так как не вполне точно выполнил указание своей дамы, велевшей ему хранить в глубокой тайне их связь. Есть в романах и мотивы чудесных напитков, есть провидицы и колдуны. Это не мешает А. Фуррье рассматривать оба произведения в числе других памятников, составляющих выявленное им «реалистическое течение». Действительно, обольстительные феи в этих куртуазных повествованиях на деле оказываются не неземными существами, а прекрасными принцессами, поднаторевшими, под руководством опытных учителей, в разных видах магии. Действительно, картины феодальной жизни в этих книгах точны, подробны и красочны, географические и политические «привязки» менее абстрактны, чем в романах на артуровские сюжеты. И неизвестный автор «Партонопея», и Аймон де Варенн – особенно первый – умели точно раскрыть женскую психологию, избегая клише и трафаретов куртуазной поэзии. Все это убедительно показано исследователем, как и многие другие примечательные особенности произведений; например, глубина и актуальность политических воззрений создателя «Партонопея» или постоянное присутствие образа автора в этой книге (чего в средневековом рыцарском романе почти не встречается).

Это все, однако, вряд ли может служить основанием для причисления указанных романов к «реалистическому направлению», которого не было не только осознанно и организационно (с чем вряд ли кто-нибудь станет спорить), но и как тенденции, противопоставляющей, в достаточной степени явно, эти литературные памятники другим произведениям романного жанра. Это не значит, что «Партонопей Блуаский» не заслуживает той высокой (быть может, даже высочайшей) оценки, которую ему дает А. Фуррье. По-видимому, это действительно было очень значительное произведение, и остается только пожалеть, что столь долгое время не появлялось его критического издания[65]. Но это не значит, что «Партонопей» тяготеет по своему методу к реализму в большей степени, чем, скажем, «Флуар и Бланшефлор» или пять романов Кретьена. Впрочем, проблема – не реализма, конечно, а реалистичности – памятников куртуазной литературы (и в первую очередь романа) может быть поставлена. Не предваряя ее решения и не вступая в спор с А. Фуррье, обратимся еще к некоторым произведениям романного жанра, созданным в интересующую нас в данный момент эпоху, т. е. в последние три-четыре десятилетия XII в.

К «реалистическому течению» относит А. Фуррье и два романа Готье из Арраса. Этот поэт был, но-видимому, местным феодалом, исполнял в Аррасе должность прево, затем состоял на службе у Филиппа Фландрского. Сформировался он как поэт в придворных кругах Шампани и Блуа, т. е. там же, где и его современник, компатриот и соперник Кретьен де Труа. Свой первый роман (из известных нам) Готье посвятил Тибо V Доброму, графу Блуаскому, женатому на Аэлисе, сестре Марии Шампанской и дочери Альеноры Аквитанской. Мы увидим в дальнейшем, что вкусы этой придворной рафинированной среды, в которой созрели куртуазные идеи Андрея Капеллана, оказали известное воздействие и на нашего поэта.

Роман «Ираклий», в герои которого выбран византийский император, правивший в 610—641 гг. и. э., не был первым произведением Готье. По крайней мере так сказано в прологе книги. Но ранние опыты поэта не сохранились. В «Ираклии» поэт предстает перед читателем уже зрелым мастером. Полезно отметить, что этот свой «метризм» Готье сознавал и сам, о чем недвусмысленно сказано в прологе. Создание книги вписывается в те же хронологические рамки, что и творчество Кретьена де Труа, хотя у исследователей нет единого мнения о точной временной локализации творческой деятельности Готье. А. Фуррье 37 указывает на 1176—1181 гг. как на время создания «Ираклия»; Л. Ренци [66] определяет время работы поэта над романом 1159—1184 гг., т. е. значительно более обширным промежутком времени. Такая датировка кажется нам более убедительной, даже если исходить не из ряда экстралитературных данных (чем обычно пользуются при датировке средневековых памятников), а основываться на литературных особенностях произведения. Книга эта очень неровна, неоднородна по составу и по тону, что дает основание предположить, что поэт работал над своим произведением достаточно долго.

В прологе Готье так определяет содержание романа:

D’Eracle ci endroit comence,

Qui onques jour n’ot soing de tence.

Si l’acheta li seneschauz

Povre, fameleus et deschauz;

Et tout l’avoir qu’en prist li mere

Dona pour l'ame sen chier pere.

Si conaissoit bien li vassaus

Pieres et femes et chevaus.

Assez vous dirai en romanz

Les prouvances et les comanz

Que l’emperere fist de lui

Et com il mescreoit celui;

Com en deus choscs l'esprouva

Et, quant le grant bien i trouva,

Par lui se maria li sire.

Et si m’orez el romanz dire

A com grant tort il fu gabez,

Et com il fu puis adoubez;

Com il vint puis a tel honeur,

Qu’om fist de lui empereeur,

Et tint Coustantinoble quite.

Et si vous iert li chose dite

Com il le sainte croiz conquist

Sour Cosdroe, que il ocist;

Com se gent fu reconfortee,

Et com li croiz en fu portee,

La ou om sueut a Deu tencier.

Huimais vueil m’uevre comencier.

(v. 95—122)

По этому краткому изложению трудно составить представление о подлинном содержании книги. Тем более, что один обширнейший эпизод романа автор не упомянул в прологе, видимо, вставив его позже. Т. е. этот эпизод не входил в первоначальный замысел. Между тем этот эпизод – самый увлекательный и самый удачный. Быть может, даже – наиболее значительный с точки зрения эволюции куртуазного романа. К нему мы еще вернемся. Готье упомянул в прологе совсем другие эпизоды, делающие из романа христианско-назидательное произведение. Действительно, начало истории Ираклия напоминает популярнейший агиографический рассказ о святом Алексее. Как и в этой церковной легенде, у родителей героя не было детей, несмотря на их благочестие и примерную жизнь. Как и там, явившийся ночью ангел объявляет доброй женщине, что она станет матерью. Как и там, герой отличается исключительными способностями в учении и поражает всех своей премудростью. Далее два повествования – церковное и куртуазное – расходятся. В романе Готье рассказывается далее, что Ираклий получил свыше замечательный дар – безошибочно выбирать лучший драгоценный камень, лучшего коня и лучшую женщину (об этом даре говорилось в таинственных письменах, обнаруженных в колыбели ребенка, и эти письмена смог прочитать лишь сам избранник). Этот мотив тройного чудесного дара восходит, как показал А. Фуррье зэ, к восточному сказочному фольклору и зафиксирован в цикле «Тысячи и одной ночи». После смерти мужа мать Ираклия, в экстазе благочестия, раздает все свое состояние и даже продает собственного сына на рынке рабов, чтобы полученную тысячу безантов раздать бедным. Ираклий, полный смирения, сам рад этой продаже. Юноша куплен сенешалем императора. Но долго пребывать в убожестве и унижении герою не суждено: замечательные способности юноши обращают на себя внимание, помогают ему выдвинуться, и вскоре он становится одним из ближайших советников императора Лаиса.

Обстановка византийского двора, царящий там сложный и красочный этикет описаны поэтом из Арраса подробно и увлеченно, что говорит как о большой начитанности автора (современные ученые обнаружили у него знакомство с большим числом теологических сочинений и церковных легенд, имевших хождение в ту эпоху и насыщенных сведениями о Византии), так и о его живом общении с европейцами, побывавшими на Ближнем Востоке (а таких в эпоху крестовых походов было множество).

Особенно подробно описывает Готье процедуру выбора византийским императором невесты (ст. 2100—2765): гонцы по всей стране созывают молодых красивых девушек из знатных семей в императорский дворец, где должны состояться выборы будущей императрицы. Претендентки съезжаются в столицу с родителями, со слугами и родственниками, наполняя город веселым оживлением. Ираклий обходит ряды девушек и указывает Лаису самую достойную. Эта честь доверена именно ему. Эта пышная церемония, столь подробно описанная аррасским поэтом, дает ему возможность не только показать свое дескриптивное мастерство, но и продемонстрировать умение нарисовать характерологические портреты персонажей. Ираклий проходит по рядам невест, и перед ним предстают то тайная развратница, опасающаяся, что герой раскроет ее потаенное распутство, то глупая недотрога, то гордячка, болтунья, сплетница и т. д. Все они описаны не только внешне, т. е. с точки зрения Ираклия и других присутствующих на церемонии, но и «изнутри»: поэт передает их мысли и переживания, их страх перед тем, что юноша узнает их подлинную сущность, их целомудренный трепет, их боязливую браваду, их недоверие к провидческим способностям Ираклия и затаенную иронию по отношению к нему.

Но вот невеста выбрана. Ею стала скромная добродетельная Атанаис (Афанасия). Здесь возникает новая тема романа, новая его сюжетная линия, которая не была предусмотрена прологом. После долгих счастливых дней в отношениях молодых супругов наступают сумерки: отправившийся в поход Лаис заточает, без всяких для того оснований, молодую жену в неприступную башню и велит надежно сторожить ее. В пространных монологах Атанаис изливает свои переживания оскорбленной гордости и чистоты (ст. 3240—3379, 3562—3735, 3882—3934). Готье тонко подготавливает неожиданный решительный поворот в душе героини: обиженная несправедливым подозрением, молодая женщина оказывается психологически готовой к измене. Здесь на сцене появляется новый персонаж – старуха-сводня, сгорбленная и плешивая. Ее образ решен в традициях фаблио (таких памятников этого жанра, как «Ришё» или «Обере»). Появление этого персонажа полезно отметить. Дело в том, что, как установил Ф. Менар 40, во французских средневековых текстах (за исключением литературы городской) комический образ старой сводни крайне редок. Исследователь называет лишь два произведения романного жанра (за период с 1150 по 1250 г.), где фигурирует такой персонаж. Это «Ираклий» Готье из Арраса и «Протесилай» Гуона де Ротеланда.