Текст книги "Французский «рыцарский роман»"

Автор книги: Андрей Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Особенно явственно эта борьба-взаимодействие проявляется в концепции рыцарственности, как она изложена в романе (особенно в его первой части – см. III, 114 – И5 а-10) дама Озера, к чьим наставлениям жадно прислушивается юный Ланселот, объясняет будущему славному рыцарю, что он должен быть справедливым, добрым, благожелательным, должен защищать слабых и оборонять церковь от ее врагов. Но вот что показательно: в наставлениях прекрасной воспитательницы Ланселота никак не прозвучало осуждение плотской любви, что было столь характерно для клюнийской проповеди и в частности для взглядов цистерцианцев (с кем иногда связывают возникновение нашего цикла). И действительно, в романе немало любовных интриг, и для описания каждой из них автор находит свои неповторимые краски. Это, например, целомудренное и светлое чувство, связавшее два юных сердца, робких и еще мало искушенных, – Эктора и Девы из Замка Узких Ступеней (см. III, 350 сл.). Это пылкая и чувственная страсть, вспыхнувшая в душе увлекающегося Говена, когда он встретился с дочерью Норгальского короля. Это флирт между Галеотом и Дамой из Малота и т. д. Венец всему – это любовь-страсть, сжигающая Ланселота и королеву Геньевру. И, как заметил Ж. Фраппье, «Дама Озера, красноречивый толкователь рыцарских доблестей, но матерински следит за адюльтерной связью Ланселота с Геньеврой. Посылая ей символический проколотый щит, она склоняет ее перейти от простительного маленького грешка к подлинному греху» (указ. соч., с. 69).

Миниатюра из рукописи «Романа о Ланселоте» (XV в.)

Более того, от мотивов самоотреченного поклонения даме (как у Кретьена в «Рыцаре телеги») автор прозаической версии (особенно ее третьей части) приходит к иной, более глубокой и сложной концепции взаимоотношений любящих. Романист подробно описывает тревогу королевы, до которой дошла печальная весть о гибели ее рыцаря; ее мучают ночные кошмары, она теряет сознание, мечется, не находя себе места, и т. д. (см. V, 63—72). Вспомним, как в стихотворном романе, например в «Энее», описывалось зарождение любви, этой сладостной болезни в духе Овидия. И хотя там герои неподдельно страдали, их муки изображались поэтами не без тени иронии. Теперь переживания протагонистов стали острее и серьезнее. И понятен, и совсем не комичен жест королевы, целующей прядь волос Ланселота (живого Ланселота!), что привез ей Лионель:

...si les commenche a baisier et a faire aussi grant joie com se cho fussonl li chevel a un cors saint.

(v. 77)

Куртуазные представления перевернулись: теперь дама поклоняется рыцарю и как святую реликвию хранит прядь его волос. В свою очередь, и переживания Ланселота глубоки и тонки. И здесь мы не найдем иронии, подобно той, с какой Кретьен де Труа описывал любовные безумства своего героя в «Рыцаре телеги». Здесь особенно знаменателей и красноречив один эпизод третьей части. В поисках своего сотоварища Эктора Ланселот вынужден оказать помощь одной девице, попросившей его об этом. Она заманивает его в уединенный замок, принадлежащий фее Моргатте, сестре Артура. Та стремится удержать рыцаря у себя и опаивает его волшебным зельем. В полузабытье горой проводит у нее немало времени – от сентября до Рождества. Придя в себя, он грустит в неволе. Однажды он видит сквозь зарешеченное окно, как в соседнем зале художник расписывает стены, изображая на них историю Энея. Ланселот решает написать на стенах своей комнаты свою собственную историю, и занимается этим вплоть до Пасхи (V, 214—218). Эта сцена напоминает аналогичный эпизод из «Романа о Тристане»; но здесь сила воздействия искусства подчеркнута сильнее: Тристан не наблюдал за работой художника, быть может, даже не сам создал изображение Изольды; здесь история Эттея, нарисованная на стене, потрясает героя и заставляет его взяться за кисти и краски. Заточение Ланселота длится еще две зимы и одно лето. Однажды в мае он смотрит из окна на пробуждающуюся природу, распускающаяся роза заставляет его вспомнить королеву:

Un diemence matin fu Lancelot leves si tost comme il oi les oisellons canter. Et lors vint a une fenestre de fer et s’assist pour veoir la verdour et tant demora illuec que li solaus fu espandis parmi le jarding. Et lors regarda Lancelot el rosier, et у vit une rose novelement espanie qui estoit bien cent tans plus bele que toutes les autres. Lors li souvint de sa dame la royne qu’il vit plus bele au tornoiement que toutes les autres dames, quant il fu devant Camaalot. «Et pour chou, fait il, que lou ne la puis avoir, convient il que jou aie ceste rose qui de li me fait remembrance». Lors giete la main parmi la fenestre et la tent pour prendre la rose; mais en nule maniere n’i pot avenir, quar trop ert loing de lui, et retraist ses mains a lui. Puis regarde les fers de la fenestre, si les voit fors a mervelles.

(V, 222—223)

И лицезрение этой прекрасной розы, напомнившей ему его прекрасную возлюбленную, с которой он был столь долго разлучен, придало Ланселоту сил, и он раздвигает прутья решетки, защищавшей окно, и вырывается на свободу. Столь острого восприятия красоты природы и ее переосмысления в личном плане мы почти не найдем в куртуазном романе (быть может, за исключением известной сцены с кровью на снегу из «Персеваля» Кретьена, но там, строго говоря, речь шла немного о другом).

Но в романе воплощены не только всевозможные оттопки любовного чувства. Не меньшее место занимают мотивы героического побратимства и дружбы рыцарей; тема эта решается во многом в интимном плане: здесь мы не найдем возвышенной патетики жест (например, в духе описания отношений Роланда и Оливье). Сделана в романе попытка дать индивидуализированные характеры героев, и эта задача решена в книге для своего времени достаточно тонко. Ведь их много, этих рыцарей; на первом плане, помимо Ланселота, постоянно находятся Галеот из Сорелуа, ближайший друг протагониста, кузен Ланселота Лионель, а также сводный брат героя Эктор, прозванный Белым Рыцарем, отважный Бодемагюс, благородный и целомудренный Боор и т. д. Их взаимоотношения сложны и многоплановы; им случается враждовать, случается выходить один против другого на турнирах, схватываться в жестоком поединке, вызванном либо внезапно возникшим соперничеством, либо данным обетом, либо просто недоразумением. Но доминируют отношения дружбы, взаимовыручки и доверия, прекрасные в своем скупом лиризме. Распадение артуровского рыцарского братства на два враждующих клана – Говена и Ланселота – в этом романе лишь предугадывается.

Полезно вспомнить, сколь своеобразными, неповторимыми чертами характера наделял Кретьен де Труа своих героинь. В прозаическом романе мы не найдем этой тонкости в изображении женских характеров. Они стали более традиционны, клишированны, шаблонны. Это не исключает известной лиричности в их обрисовке. Но возлюбленные рыцарей оказались явно бледнее их кавалеров.

Доминирует в романе не лирическое, пусть и окрашенное оттенком грусти, начало. По ходу повествования драматизм ситуаций все нарастает, все больше персонажей (пусть второстепенных и тем самым этически нейтральных) гибнет, все больше появляется описаний всяких беззаконий, насилий убийств. Но этот напряженный драматизм обнаруживает себя не только в сценах поединков, все более опасных и кровавых, и не в загадочных приключениях, все более рискованных и необъяснимых, а и в осмыслении человеком своего назначения в жизни, того оглядывания вокруг и заглядывания в самого себя, которым предаются многие герои романа. Для этого у них теперь новые конфиденты: не близкие друзья или верные оруженосцы, а святые отшельники, учители жизни и толкователи ее смысла. И еще нарастает в книге тревожное предощущение трагического конца, который предуказан артуровскому королевству. О роковом предательстве Мордрета здесь еще не рассказано, но оно уже предчувствуется, хотя и этот рыцарь выступает в романе как полноправный член артуровского братства. Отсюда тот налет печальной меланхолии, в которой пребывают герои повествования, не только, скажем, Ланселот во время бесконечных скитаний или в томительном плену у феи Морганы, но и, например, королева Элайна, мать Ланселота, укрывшаяся от тягот повседневной жизни за надежными стенами монастыря. Иная тональность в следующем романе. Его место во всей «эпопее» было несомненно определено «архитектором». Но, пожалуй, не его идеологическая наполненность. Здесь перед нами все те же поединки и приключения (правда, рыцарями в данном случае руководят уже новые чувства – прежде всего религиозная одухотворенность), но за ними стоит вполне определенный подтекст. Книга полна иносказаний. В ней доминирует пессимистический взгляд на жизнь, в которой идет постоянная борьба между добром и злом, между божественным началом и Сатаной. Поэтому все эти поиски Грааля, все эти поединки и испытания, не утрачивая своего первоначального, непосредственного, так сказать поверхностного, смысла, обладают и иным содержанием – это рассказ о пути человека к Богу. Показательно, что в романе сцен исповеди и покаяния ничуть не меньше, чем сцен посвящения в рыцари или описаний турниров. К тому же рыцарские (точнее, куртуазные) идеалы здесь не увязываются с идеалами благочестия, а противопоставляются им.

Миниатюра из рукописи «Романа о Ланселоте» (XIV в.)

От их столкновения возникают иногда напряженные душевные конфликты. Так, в сцене исповеди Ланселота святой отшельник (в этом романе постоянно уточняется, что ими были «белые монахи», т. е. цистерцианцы) растолковывает герою, что он погряз в грехах лишь после того, как стал рыцарем, ибо до этого он был чист душой и телом (цитируем издание А. Пофиле):

Lancelot, cest essample t’ai mostre рог la vie que tu as si lonffuement menee puis que tu chai's en pechie, ce est a dire puis que tu receus lordre de chevalerie. Car devant ce que tu fusses chevaliers avoies tu en toi herbergiees toutes les bones vcrtuz si naturelment que je ne sai juene home qui poi’st estre tes pareuz. Car tout premierement avoies tu virginite herbergiee en toi si naturelment qu’onques ne l’avoies enfrainte ne en volonte ne en oevre.

(p. 123y 1. 20—27)

После трудной внутренней борьбы Ланселот признает греховность своей любви к королеве и отказывается от этой страсти. Поэтому ему удается лицезреть чудесный Грааль. Но владеть святыней дано другим. Первый среди трех избранников – Галахад, сын Ланселота и дочери Короля-Рыболова. В конце романа Галахад избирается королем Сарра, куда переносится Грааль из замка Корбеник. Там Галахад умирает, окруженный знамениями и чудесами. В отдаленной обители кончает свои дни и другой избранник – Персеваль. Но он не смог стать королем Грааля, хотя он также чист, как Галахад. Ему приходится испытать немало искушений, и малейшее колебание не будет ему прощено. Так, например, в одном из замков, что встретился рыцарю во время его поиска, он едва не впал в плотский грех, и лишь взгляд, брошенный на крест на эфесе его шпаги, прислоненной к постели, уберег его от этого. Третий избранник – Боор – также едва не совершает грех сладострастия, к тому же его толкает на это не сластолюбие, а сострадание: влюбившаяся в него прекрасная девица угрожает броситься с высокой башни, если юноша не ответит на ее любовь. Боор колеблется, и эти минутные сомнения решают его судьбу. Избранничество Галахада узнается в символической сцене: лишь ему удается вынуть из ножен чудесный меч Давида; ни Боор, ни Персеваль не могут этого сделать.

Мы помним, что рыцарское приключение в романе кретьеновского типа так или иначе было связано с любовью. Подвиг совершался во имя любви и к любовному увлечению приводил. В романе «Поиски Святого Грааля» все совершенно иначе. Так, Говен и Эктор, выехав на поиски священной чаши, бесплодно едут по лесным дорогам. Им не попадается по пути ни заколдованных замков, ни таинственных рыцарей. Ничего. Встреченный ими отшельник объясняет, что авантюра дается лишь тому, кто не познал плотского греха (см. строки 160—161). Вполне понятно, что ни Говен, ни Лионель, ни Эктор не могут отыскать Грааль. Священная чаша на какой-то миг является Ланселоту, но лишь ценой глубокого покаяния и полного отречения от былой любви. С этим связана новая для куртуазного романа концепция рыцарского подвига. Три избранника – конечно, отважные рыцари и не останавливаются перед опасностью, перед любым загадочным и трудным приключением. Но исподволь в романе начинает доминировать мысль, что подвиг целомудрия не менее значителен, чем схватка на копьях или мечах. И замок Грааля открывается им сам собой: чудесный корабль, на палубу которого они взошли, спокойно пристает к его стенам. Так религиозно-мистические идеалы торжествуют над куртуазными.

В композиции романа продуманно отражено противопоставление достойных (т. е. целомудренных) рыцарей недостойным. Все повествование – это рассказ о «поиске», точнее об индивидуальных «поисках», в которых ведущими фигурами являются то Галахад, то Говен, то Ланселот, то Персеваль, то Боор. Иногда их индивидуальные приключения пересекаются (так, Ланселот встречается с неузнанным им Галахадом и вступает с ним в поединок) или разворачиваются совместно. Заканчивается все коллективным «поиском» Галахада, Персеваля и Боора (начинается роман многозначительно «поиском» Галахада, за которым, как антитеза, следует «поиск» Говена). Сюжетные линии, сначала как бы случайно разбредающиеся в разные стороны, в конце книги соединяются в единый узел. «Поиск» завершен. Все судьбы известны. Грааль и кровоточащее копье возносятся на небеса. Многие герои погибают или тихо угасают в отшельничестве. Усталый Боор возвращается в королевство Логр, ко двору короля Артура.

Конец артуровского королевства описан в последнем романе цикла. Это очень сжатое и, если можно так выразиться, целенаправленное произведение. Сложного переплетения параллельных эпизодов, с чем мы сталкивались в «Книге о Ланселоте Озерном» и в «Поисках Святого Грааля», здесь почти нет. Повествование как бы вытянуто в одну туго натянутую прямую, и эпизоды стремительно следуют друг за другом, и темп их чередования к концу романа все нарастает, а сами эпизоды становятся все компактнее и короче. Атмосфера трагичности в этой книге еще более сгущается. Нет былых празднеств, пышных охот, шумных застолий. Турнир в Винчестере и, который устраивает стареющий король, чтобы возродить среди своего окружения прежний дух веселой и возвышенной героики, не удается: многие ранены, причем тяжело. Красочное празднество обернулось кровавой резней. Дух подозрительности и вражды, проникший в рыцарское братство, еще более усиливается, когда обнаруживается, что Ланселот отбросил зароки и обеты и снова предается любви с королевой. «Партия Говена» старается восстановить против Ланселота короля, совсем как Андрет и три барона восстанавливали против Тристана короля Марка. Автор вкладывает в уста Боора страстную филиппику против любви. Любовь, по мнению рыцаря, только губит героев. Боор вспоминает царя Давида, вспоминает Ахилла, Гектора, Париса. Вспоминает и Тристана, недавно погибшего из-за любви к королеве Изольде (цитируем издание Ж. Фраппье):

Et a nostre tens meismes, n’a pas encore cinc anz que Tristans en morut, li nies au roi Marc, qui si loiaument ama Yseut la blonde.

(§ 59, 1,54—57)

Вообще многое в этой книге напоминает «Роман о Тристане». Артур утрачивает черты убеленного сединами мудрого короля. Совсем как король Марк, он сначала не верит нашептываниям соглядатаев, затем начинает следить за любовниками, наконец полностью удостоверяется в их вине (этому помогает одно случайное обстоятельство: король почует в замке Морганы, в той самой комнате, стены которой разрисовал когда-то Ланселот). Начинается война. Королевство Артура погружается в кровавую и бессмысленную междоусобицу. Гибнут Агравейн, Гаэрьет, Герреэт (братья Говена). Войско Артура яростно осаждает Замок Веселой Стражи, где укрылся Ланселот с Боором и Эктором и увезенная ими королева. В одной из схваток Ланселот повергает наземь короля, но дарует ему жизнь. Наступает недолгое перемирие: Артуру необходимо защитить свои земли от вторгшихся туда римлян. В этой новой войне гибнут рыцари Круглого Стола. Собираясь на эту войну, Артур совершает роковую ошибку: доверяет управление своей столицей Мордрету.

Наступает кульминационный момент драмы[152]. Римляне отброшены. Но племянник короля Артура Мордрет (а в действительности его сын от кровосмесительной связи с сестрой) в отсутствие короля захватывает власть и понуждает к сожительству королеву. В данном случае Геньевра остается верна мужу и шлет к нему тайного гонца. Начинается последняя война. Умирает от ран Говен, гибнут в бою Ивейн и Сагремор. Артур и Мордрет в долгом изнурительном поединке наносят друг другу смертельные раны. Умирающий король прощается со своим верным мечом Эскалибором и уплывает на волшебном корабле в страну мертвых – на остров Авалон. Ланселот и его сотоварищи решают отомстить сыновьям Мордрета. В этом побоище погибают остатки Артурова воинства, немногие уцелевшие вскоре кончают свои дни в глухих обителях. Последним уходит из жизни Боор.

Колесо истории совершило полный круг (и столь любимый средневековьем образ Колеса Фортуны возникает в романе неоднократно[153]). Почему погибло Артурово королевство? Внешние, так сказать сюжетные, причины этого ясны: это преступная связь Ланселота и Геньевгры, это мстительность Говена, предательство Мордрета (предуказанное совершенным когда-то Артуром инцестом). Но есть причины глубинные. Таково движение жизни. Оно необратимо и неодолимо. Этому подчиняются отдельные герои и целое общество, в данном случае королевство Артура. Куртуазный универсум обнаруживает свою неуниверсальность. На смену неопределенности и случайности авантюры, детерминировавшей поведение и бытие молодых героев былых романов, приходит определенность и предопределенность судьбы.

И далеко не случайно герои «артурианы» предстают в этом романе основательно постаревшими. Достаточно сказать, что здесь прямо говорится о возрасте Геньевры: ей уже 50 лет, хотя все продолжают восхищаться ее красотой.

Et la reine estoit si bele que touz li rnonz s’en merveilloit, car a celui tens meismes qu’ele iert bien en l’aage de cinquante anz esj toit ele si bele dame que en tout le monde ne trouvast Ten mic sa pareille.

(§ 4, 1.18—23)

Герои романов бретонского цикла, как мы помним, не имели возраста: они были либо бесконечно стары, как Артур, либо совершенно юны. Теперь их далеко не юный возраст усиливает драматизм их переживаний: безумно влюбленный пятидесятилетний рыцарь – это совсем не то, что впервые познавший любовное томление юноша.

Но герои не просто постарели. Они заметно устали. Они все еще наносят мощные удары, поднимают тяжелые мечи, пришпоривают своих могучих лошадей. Но как бы чувствуется, что это дается им с трудом. Особенно показательны в этом смысле поединки Артура с Ланселотом и с Мордретом: рыцари наносят друг другу удары устало, через силу, как боксеры-профессионалы в двенадцатом раунде.

Это чувство усталости, предела физических возможностей нигде прямо не названо. Это передается жестом. Вообще, у автора книги, которого Ж. Фраппье не без основания назвал «роматтистом-психологом», передача душевного движения через жест является излюбленным, хорошо разработанным приемом. Вот, например, Артур, убедившийся в неверности жены, сталкивается с Ланселотом и – гневно отворачивается. Вот королева Геньевра тщетно ищет рыцаря, который согласился бы выступить на ее стороне в судебном поединке; она обводит взглядом Собравшихся в дворцовом зале и скорбно опускает голову.

Есть жесты для своего времени исключительные по психологической глубине и тонкости. Вот король Артур выслушал рыцаря Мадора, обвинившего королеву в отравлении его сородича, и понял, что обвинение справедливо; он ничего не говорит, он лишь смотрит в окно, как течет в речке вода:

Li rois... estoit as fenestres de la sale, et regardoit contreval la riviere, et estoit moult pensis et maz por la reine.

(§ 70, 1. 4—7)

Психология персонажей раскрывается в романе, однако, и иными средствами. Вся книга наполнена диалогами, точнее обменом короткими репликами, что несомненно усиливает драматическую напряженность повествования. Монологи в романе не несут такой психологической нагрузки, как подобные короткие стремительные диалоги, хотя в некоторых из них (например, в монологе Геньевры перед судебным поединком) внутренний мир персонажа раскрывается достаточно глубоко. Автора особенно занимают характеры Ланселота, Артура, Геньевры, Боора, Говена. Между прочим, в этом романе наибольшую трансформацию претерпевает характер последнего. Из традиционного весельчака, донжуана, бездумного искателя приключений постаревший Говен превращается в мстительного завистника и озлобленного забияку. Именно он, по сути дела, развязывает ту братоубийственную войну, которая приводит к гибели артуровское королевство.

Один из последних романов «артурианы», «Смерть Артура» не стала произведением эпигонским. Этим, конечно, а не только сюжетом, объясняется исключительная популярность книги на протяжении всего средневековья. Впервые напечатан роман был уже в 1488 г.

Если «Смерть Артура» сохранилась почти в 50 списках, что говорит о популярности произведения, то еще более популярен был прозаический «Роман о Тристане» (до нас дошло более 75 его рукописей), о котором мы уже кратко говорили в предыдущих главах.

Прозаический «Роман о Тристане» [154] сохраняет основные мотивы романов стихотворных, такие, как печальная история родителей героя, битва юноши с ирландцем Морхольтом, узнавание юного рыцаря по осколку меча, любовный напиток, «Божий суд» и многие другие. Но появляется огромное число новых эпизодов и новых персонажей, разрушающих лаконичную экспрессию первоначального сюжета. Отныне легенда прочно связывается с артуровским циклом, а протагонисты последнего – Ланселот, Говен, Персеваль – становятся ведущими персонажами прозаического романа. Об их авантюрах рассказывается подробно и заинтересованно. Приключения же нашего героя получают теперь иную мотивировку. Из любовника, всецело поглощенного своим чувством, Тристан превращается в обыкновенного странствующего рыцаря, бездумного искателя приключений. Циклизирующие тенденции сказались и в появлении подробной генеалогии героя, предки которого, якобы, восходят к самому Иосифу Аримафейскому. Изменился и мотив трагического рождения Тристана. Отец его Мелиадук (а не Ривален) теперь не погибает, он просто исчезает на некоторое время. Потом же он снова женится, и это дает возможность автору рассказать о преступном коварстве мачехи, задумавшей извести ненавистного пасынка.

Герой в прозаическом романе не оказывается таким убежденным однолюбцем, как это было в стихотворных версиях. Уже в одиннадцать лет ему случилось иметь любовную интрижку с одной молодой принцессой. Да и позже Тристан оказывается втянутым в разные любовные авантюры. Интересно отметить, что в прозаическом романе появляется новое объяснение увлечению героя ирландской принцессой. Первоначально он к ней довольно равнодушен. Но он проникается к Изольде глубокой страстью после того, как замечает, что ею увлечен сарацинский рыцарь Паламед. Этот персонаж, вечный неудачливый соперник Тристана, остается тем не менее верным другом героя. В прозаическом романе Паламеду отведено заметное место, и он обрисован с нескрываемой симпатией. Он исключительно благороден и учтив, великодушен и справедлив, в чем он намного превосходит своего более счастливого соперника. Паламед имеет б романе и свои собственные «авантюры»; это позволило позже выделить их в самостоятельный «Роман о Паламеде», сложившийся в XIV в.

Как уже говорилось в предшествующих главах, наиболее существенно изменился характер короля Марка. Показательно, что возвращение Изольды к мужу после жизни в лесу с любимым продиктовано в прозаическом романе не раскаянием, не увещеваниями отшельника Огрина, не чувством усталости. Вовсе нет. Просто Марк силой уводит молодую женщину, в то время, как ее возлюбленный охотится в отдаленном уголке леса. Отрицательные душевные качества Марка освобождали героя от каких-либо обязательств по отношению к нему. Но тем самым и снижался трагизм положения юноши: в его душе уже не было столкновения двух побуждений – привязанности к королю Марку и любви к Изольде.

Прозаический «Роман о Тристане» не был, конечно, совершенно лишен поэтичности. В нем можно найти лирические или остро драматические пассажи. Более того, и это отличает нашу книгу от многих куртуазных повествований в прозе, прозаический текст довольно часто прерывался стихотворными вставками, как будто автор стремился таким наивным способом сделать книгу более интимной и непосредственной. Удачный в отдельных деталях, прозаический роман о Тристане разваливается как единая постройка. Поэтому в нем интересны тенденции, заявки, а не их реализация. А мимо этих своеобразных «заявок» нельзя пройти, не обратив внимания на некоторые из них.

Нельзя, например, не сказать о появлении в прозаическом романе нового персонажа, который своим скепсисом и иронией активно демифологизировал куртуазные идеалы. Это рыцарь Динадан. Как писал Ж.-Ш. Пайен, «сведя фатальную любовь к более скромным размерам любви рыцарской, «Тристан в прозе» одновременно принялся критиковать эту унаследованную у Кретьена де Труа любовную идеологию, отведя столь значительное место насмешкам Динадана над глупостью рыцарей, навлекающих на себя всяческие несчастья тем, что они ввязываются во всевозможные авантюры, желая прославиться во имя своей прекрасной возлюбленной» [155]. Т. е. перед нами не только разрушение и демифологизация основных мотивов нашей легенды и замена их новыми мифологемами (на этот раз связанными с идеалами странствующего рыцарства), но и развенчание последних.

Мы не раз уже говорили в связи с рыцарским романом в прозе о циклизирующих тенденциях, в сферу действия которых такой роман попадал. Причем перед нами довольно сложные процессы циклизации, отличные от тех, с которыми мы сталкиваемся в эпосе. В эпосе обычно происходит объединение разрозненных рассказов (поэм, песен) о каком-либо популярном герое вокруг единого сюжетного стержня. Иногда рассказы о подвигах такого героя выстраиваются в логически последовательное повествование о его жизни от рождения до героической гибели (это так называемая биографическая циклизация). Популярный герой может быть снабжен далекими предками и наделен потомками («генеалогическая» циклизация). С генеалогической циклизацией мы сталкиваемся в случае прозаического «Романа о Тристане»: о сочинении герою предков мы уже говорили; на исходе средневековья появился роман «Печальный Иссайя», где протагонистом является сын Тристана. Вообще же применительно к рыцарскому роману в прозе во всем его многообразии и объеме речь должна идти о более сложной циклизации – вокруг единого центра, когда повествование ведется уже о нескольких героях, связанных родством, дружбой, побратимством и т. д.

В более поздний период существования рыцарского романа (т. е. после XIII в.) циклизирующие тенденции вступают в свой новый этап. Это возникновение «маргинальных» произведений, вплетающих в общий корпус цикла приключения какого-нибудь второстепенного персонажа, либо втягивающих одного из основных протагонистов в новые, непредуказанные ему приключения. Для этого часто используется очень удобный композиционный ход: рыцари Круглого Стола отправляются на поиски своего внезапно исчезнувшего собрата (впрочем, с этим мы сталкивались и в стихотворном романе, например у Рауля де Уденка).

Таков, например, созданный в начале XIV в. (одна из его редакций, возможно, относится к XV в.) небольшой роман «Эрек», сюжет которого не имеет ничего общего с книгой Кретьена. Этот роман наполнен всевозможными поисками, в которых принимают участие Боор, Лионель, Морожис, Эктор и другие рыцари Круглого Стола. Но далеко не все они теперь благородны и великодушны. Нередко некоторыми из них движет чувство мести, а также зависть и тщеславие. В романе немало трагического. Так, Эрек, пойманный на слове, вынужден отрубить голову собственной сестре. После ряда поединков герой погибает от руки Говена.

Другой пример – это роман Пьера Сала «Тристан» [156], созданный уже в самом начале XVI в. И здесь почти ничего не осталось от первоначального сюжета. Отпочковавшись от гигантского корпуса «Тристана в прозе», этот роман зажил самостоятельной жизнью, предлагая свое решение основных конфликтов. Для нас в данном случае не так уж важно, что любовь Тристана и Изольды изображена в этом произведении не просто как разделенная и не знающая сомнений, но и как счастливая, а король Марк напоминает комические персонажи фаблио. Важнее, что центр тяжести сюжета был перемещен с изображения превратностей любви на описание похождений рыцаря. Эта черта – ведущая в рыцарском романе в прозе, возникшем после «Ланселота-Грааля». Как помним, там в центре книги были обычно серьезные проблемы, драматические столкновения противоположных интересов, сильные чувства. Между прочим, эта обостренная проблемность и особенно трагический колорит этого цикла, особенно его последней части («Смерть Артура»), находит отклик в ряде памятников романа в стихах (о которых речь пойдет в следующей главе). Прозаический роман, возникший как результат следующего этапа циклизации, и такой обширный, как написанный во второй половине XIII в. «Куртуазный Гирон» 17, и маленький «Эрек», и тем более «Тристан» Сала тяготеют к авантюрности нового типа, авантюрности странствующего рыцарства.

С.-Э. Пиккфорд, изучивший судьбы артуровского романа на исходе средневековья, отметив, что рыцарский роман оказал значительное влияние на известное возрождение куртуазных идеалов в определенных слоях общества той поры, писал: «Читателю конца средних веков нравр1лся, думается, роман, по своей форме менее обширный, чем «Ланселот в прозе». Он предпочитал следить лишь за одним эпизодом, эпизодом достаточно законченным, завершенным, растолкованным» [157]. Т. е. тенденция эволюции романной формы была вполне определенной: роман шел к большей сжатости, большей мотивированности сюжетных положений, большей сконцентрированности фабулы вокруг одного важнейшего эпизода, большей выраженности развязки. Как полагал П. Зюмтор[158], это была эволюция от романа к новелле.

Итак, на исходе средневековья началось стремительное разложение старых циклов. Не только от них отделялись автономные, «маргинальные» произведения, но и сами эти циклы начинали дробиться, и отколовшиеся части автономизировались – сначала в рукописной традиции, которая вскоре была подкреплена опытом книгопечатания.