Текст книги "Мемориал Августа 1991 (СИ)"

Автор книги: Андрей Прокофьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

     – Земля, дорогой товарищ, разная. Одна жирная, другая обработанная, а вот третья никудышная.

     – Я смотрю, ты все на лучший кусок роток открываешь. Если обделили, разберемся, а если в подкулачники метишь, то прихлопнем, как муху навозную. А сейчас иди, завтра утром в комиссию к секретарю. Это понятно?

     Чекист пошел к саням, а мы стоим рты, открыв, да не только мы. Отец Мартемьян головой трясти и биться устал, и сидит теперь так же, как мы рот открыв. Может из ума выжил, бог его ведает.

     Мужичок болтал без остановки, в отдел комитета по утраченным ценностям стояла очередь не менее сорока человек…

     … Народ о чем-то гудел, шептал, в немалой степени вонял бытовой кислятиной, перемешанной с одурманивающим перегаром, противной махрой, и где-то в углу источал запах целебного от всякой хвори чеснока.

     Рыжая борода сам не соображал, зачем пришел, но ему в любом случае больше некуда было идти. Хотел в деревеньку свою Балалайкино податься, только передумал, боясь того, что может так статься, что хаты его там нет еще. Рискованно, а что если там бабка его в люльке лежит, или и ее еще нет.

     Эдуард Арсеньевич освоился быстро, сам удивился, как ему это удалось. Правда, через какое-то время заслуженно похвалил сам себя.

      – ‘’Если чиновник настоящий, то он везде настоящий ’.

     Незаметов Илья Сидорович ворчал, перебирая бумаги. Затем что-то старательно переписывал в толстые гроссбухи, на которых еще стояли отличительные знаки императорской России. Конец года требовал отчетности, отдел в котором служил Эдуард Арсеньевич занимался, как раз тем, чего не заметил недавно сам, то есть уборкой и благоустройством.

     Наглые домкомы были опасны, от того, что каждый из них по старой привычке сотрудничал с органами. Те, что были новыми, быстро принимали условия старой игры, те, что остались на своих местах (к сведению их было совсем не мало, как могло бы показаться) воспринимали сотрудничество, как что-то само собой разумеющее. Дворники и вовсе произросли из старой опары, хорошо приняв новую форму пролетарской кастрюли.

     Дело, есть дело и Эдуард Арсеньевич отвлекался от мрачных мыслей, принимая водоворот новых событий. День подошел к обеду, Эдуард покинул кабинет по малой нужде. Туалет общественного пользования с надписью ‘’туалет мужской, соблюдайте чистоту‘’, располагался в самом конце правого крыла здания. Эдуард Арсеньевич должен был пройти мимо отдела по утраченным ценностям (имущественный), просунувшись через многочисленные пальто и полушубки, шали и треухи, Эдуард приближался к месту естественного облегчения, как услышал за спиной знакомый голос.

     – Товарищ помощник делегата, господин помощник делегата.

     Эдуард Арсеньевич похолодел изнутри, медленно обернулся, позади него стоял старый знакомец – Рыжая борода.

     – Тише господин хороший, я прошу вас, тише. Не надо этих слов, можно просто товарищ.

     – Я знаю, извините. Бес попутал. Я знаю, все знаю. У меня внутри все от страха, так и трясется.

     – Вы здесь по поводу вашего дела. Я правильно понимаю.

     – Да я в очереди стою в комиссию по утраченным ценностям.

      В голове Эдуарда смешивались воспоминания. Профессор Смышляев говорил о корове, но нужно ли ее получить, или наоборот. Кажется, все-таки нужно, хотя профессор не говорил об этом точно. Но предчувствие твердило Эдуарду, что нужно и для этого он должен посодействовать Рыжей бороде.

     – У вас есть что для приема? – спросил Эдуард Арсеньевич с профессиональной интонацией бюрократа.

     – Есть направление из секретариата – Рыжая борода протянул Эдуарду Арсеньевичу бумажку с печатью.

     Эдуард долго читал, крутил в руках бумажку, соображая, как лучше решить вопрос. Похоже, он забыл о том, что хотел справить маленькую нужду, лицо его морщилось, одолеваемое сомнениями размышлений, которые все одно двигались лишь в плоскости вокруг да около.

     – Значит так любезный, пойдемте, я попробую договориться, чтобы товарищ Шутов принял вас быстрее. Иначе вы сегодня не попадете на прием.

     Народу только прибывало. Время по какой-то необъяснимой причине не опустошало коридор, что было бы логично и естественно, а напротив страждущие лишь увеличивали очередь. Нужно было бы произвести запись с переносом на следующий день в порядке нумерации.

     Эдуард Арсеньевич решил действовать наобум, так как он не знал Шутова, но был уверен, что Шутов знает его, и не ошибся в этом. Пробравшись к двери, Эдуард вошел внутрь, как к себе домой. Перед этим он профессионально распихал в разные стороны посетителей, отметив про себя, что народ не изменился за сотню лет, совсем. Шутов удивленно поднял голову и начал разговор первым.

     – Привет Эдик, что тебя к нам принесло?

     – Здорово Серега, есть одно дело.

     – Говори, чем могу, тем помогу.

     – Да тут один человек, в общем, родственник отца не может к тебе попасть, уже три дня – произнес Эдуард Арсеньевич с дружеской непринужденностью.

     – Как его величать?

     – Кусков Андрей Павлович.

     Шутов с улыбкой посмотрел на одну из двух помощниц. Молодая женщина улыбнулась в ответ, все поняв. Она встала из-за стола, вышла за дверь с официальным видом, и еще более официальным тоном произнесла.

      – Кусков Андрей Павлович пройдите за мной, вас ожидают.

      Рыжая борода, расталкивая сограждан локтями ломанулся к двери с громким пояснением.

      – Это я, это меня, пропустите, что не слышите…

     …– Ладно, Серега я пойду, у нас работы не меньше. С меня причитается – сказал Эдуард, когда Рыжая борода, оказавшись в кабинете, раскланивался на все возможные стороны, при этом он мял в руках подобие головного убора.

      – ‘’Господи, как быстро он вошел в образ, хотя образ ли это. Да и я тоже, вроде хорош‘’ – подумал Эдуард Арсеньевич, выходя из кабинета.

     Рыжую бороду посадили на стульчик в углу, пока товарищ Шутов, принимал толстую старуху, которая тяжело дышала, видимо испытывая излишнее кровяное давление.

     – Значит вы утверждаете, что комитет незаконно изъял у вас зерно – спокойным голосом говорил Шутов.

     – Да товарищ уполномоченный. Мой старший сын Илья убит в бою с колчаками на станции Тайга, а младший Ерофей сейчас в Иркутске на командной должности. Паскудин ненавидит моего мужа Алексея, за это и отнял у нас последнее. Мы все по норме сдали, любимой советской власти.

     Женщина говорила уверенно, стирая пот с высокого лба белым платком.

     – Смотрите, что пишет Демьян Паскудин.

     – ‘’Несомненно, являются отъявленными подкулачниками. Водят сношения с кулаком Толстощековым. Все лето в их хозяйстве работал батрак из деревни Протопоповка, некий Прошка – забулдыга’’.

     Обвинительная выдержка прозвучала, и товарищ Шутов ждал ответа.

     – Все это навет товарищ уполномоченный. Этот Паскудин соответствует своей фамилии, его еще выведут на чистую воду. Он говорит, что еще в восемнадцатом под Казанью ранен и списан, как инвалид. Пусть товарищи из Чека его еще раз проверят, потому что люди не верят в его россказни. Насчет батрака Прошки, это чистое вранье. Он действительно помогал нам, но он двоюродный брат моего Алексея. Жил у нас, как свой семейный. Денег ему никто не платил, а то, что человек работает, живя со своей родней, нет ничего предосудительного, тем более противозаконного. А Толстощеков сам к нам приходил пару раз, и всего-то. Видите, я вам товарищ Шутов все, как на духу говорю.

     – Хорошо Наталья Макаровна мы постараемся провести полную проверку. Вот вам направление в ВЧК, там подадите заявление на проверку товарища Паскудина. Не бойтесь, товарищ Лысов не оставляет ни одного сигнала без внимания.

     – А я и не боюсь, если надо, то до ревкома дойду и там всю правду – матку изложу.

     – Думаю, товарищ дорогая, что в ревкоме товарищ Ефимози или Репейс, так же отправят вас к товарищу Лысову. До свидания Наталья Макаровна.

     Шутов крепко по-мужски пожал женщине руку, после чего она вышла из кабинета.

     – Присаживайтесь ко мне Андрей Павлович.

     У Рыжей бороды все вновь тряслось внутри. Сидя и слушая, он понимал, что все слишком серьезно. Есть еще какие-то страшные товарищи, с еще более страшными фамилиями; Лысов, Ефимози, Репейс.

     – Я насчет коровы – промямлил Рыжая борода.

     – Слушаю вас – сказал Шутов.

     Рыжая борода начал говорить старательно, подбирая слова и проклиная про себя, все связанное за долгие годы с злополучной коровой. Однако товарищ Шутов неожиданно его перебил.

      – Так вы из Балалайкино. Там дело простое. Ситуацию в вашей деревне мы знаем. Сейчас, буквально позавчера там назначили нового председателя комитета Ефрема Переметова, вы думаю, его знаете, кристальной чистоты человек. Мы решим вашу проблему здесь, а вы ознакомите товарищей дома. Хотя я не совсем понимаю, какие у вас там могут проблемы.

     Товарищ Шутов задумался, по спине Рыжей бороды забегали многочисленные, неприятные мурашки.

     На радость Рыжей бороды в разговор вмешалась одна из помощниц Шутова, похожая на чопорную учительницу из соседней гимназии.

     – Сергей Юрьевич, там коров возвращали, что отбили у колчаков. Летом девятнадцатого года полковник Зубарев реквизировал у населения скот на провиант для солдат, что позже вернули, то и раздавали. А у товарища Кускова значиться восемнадцатый год, поэтому и не попал он в списки.

     – Пишите заявление у секретаря на возврат коровы. Может, придется немножко подождать, но самое большее неделю. Если будет возможность, то вы получите корову из фонда, реквизированного у эксплуататоров скота. У вас сколько детей Андрей Павлович?

     – Трое – мгновенно соврал Рыжая борода.

     – Тем более вам не откажут и товарищ Репейс, несомненно, подпишет вашу просьбу.

     – Спасибо товарищ, огромное спасибо – промямлил Рыжая борода, выходя из кабинета.

     Постояв немного в стороне, отдышавшись, он решил остаться здесь до конца дня. Нашел возле двух обделенных вниманием кабинетов свободную лавку, уселся на нее, вытащив бумагу, выданную ему товарищем Шутовым для защиты от снующей туда-сюда бабы Фроси.

      – ‘’Дождусь товарища Калакакина‘’ – решил Рыжая борода.

     …Профессор Смышляев находился дома, в дверь несколько раз звонили, но он не открывал. Третий звонок был коротким, после него, за дверью раздался голос.

      – Иннокентий Иванович откройте, пожалуйста, это я Владик Абрамович.

     Профессор отворил дверь. Перед ним предстал молодой, но заметно плешивый человек в маленьких круглых очках. Кожа бледная, несмотря на врожденные оттенки темноты, которые просматривались в остатках волос, бровях и малюсенькой растительности под носом.

     – Заходи – пробурчал Смышляев.

     – Я Иннокентий Иванович, хочу у вас сахара попросить, точнее, обменять на муку, если это возможно. Не могу без сахара, а мука мне не нужна. Ракель ушла от меня, вы знаете с этим красноармейцем Будрамисом. Готовить я собственно ничего не умею…

     – Ну, это вы зря голубчик. Мука нужна всегда. А готовить из муки я вас научу, это дело нехитрое, лишь была бы мука.

     Владик Абрамович уселся у окна, которое выходило на складские строения, что размещались через дорогу. Склады были заперты, снег занес подходы к огромным железным воротам в количестве пяти штук. Параллельно воротам проходила вытоптанная в снегу тропинка по которой взад вперед ходил пожилой мужик в буденовке и с винтовкой за плечом.

     – Как вы думаете, что там у них? – спросил Владик Абрамович.

     – Не знаю – откровенно ответил профессор.

     – Алексей Нилович говорил, что они, вроде туда, притащили множество винтовок, пулеметов, патронов из Красноярска. После сдачи в плен, какого-то генерала.

     – Зиневича – пояснил Смышляев.

     – Неудивительно, поэтому и ходят днем и ночью караульные с оружием. Хотя если честно, то и на любом складе хоть с провизией или с мануфактурой такая же картина – продолжил Смышляев.

     – Нет, здесь их целый взвод, смена на смену. Вон в избушке бабки Колточихи сидят, а на обычных складах, там вроде они по одному.

     – Нам-то до этого чего. Вы же не состоите в каком-нибудь контр-эсеро, учредительном союзе – засмеялся профессор.

     – Нет что вы доктор. Упаси меня от этого. Страшно об таких вещах даже подумать.

     – Это точно – согласился Смышляев.

     Отсыпав в баночку немного сахару, Смышляев поставил ее возле Владика Абрамовича.

     – Что собираетесь делать любезный, вы ведь еще молодой человек. Нужно как-то определяться. Мне вот пришло письмо от Сергея Серафимовича, зовут на медицинскую службу. Биография у меня чиста, с колчаками дело имел только по рабочей необходимости. Так что, видимо, нужно возвращаться к работе.

     – Иннокентий Иванович, а если они вспомнят вам лето восемнадцатого года, вы же тогда в делегацию входили, которая к генералу Гайде ездила – испуганным шепотом спросил Владик Абрамович.

     – А что остается? Скажите мой любезный, собрать вещички и на перекладных к братьям Меркуловым, что ли?

     – Не получится, Иннокентий Иванович, по всем железным путям сейчас бандиты Блюхера разместились, не считая местных товарищей. Те, что с Блюхером чисто звери, люди рассказывали. Они человека не проверяют, им внешнего вида достаточно, чтобы в расход отправить.

     – Ну, это уже слишком, собирают от страха. Как известно у страха глазенки большие

     Иннокентий Иванович ежась в валенках и меховой безрукавке, налил Владику горячую жидкость похожую на чай. Красноармеец продолжал ходить. Иногда он менял пропорции роста и веса, выражение и черты лица, но ходил с той же винтовкой, и по той же тропинке. Вечер сгущался на глазах.

     – Страшно – сказал Владик Абрамович.

     – Чего это ты – посмотрел на него профессор.

     – Вчера ничего не слышали в доме?

     – Нет, вчера ходил к знакомым на Почтамсткую.

     В этот момент в дверь раздался наглый звонок короткими трелями. Владик Абрамович застыл в напряжении. Смышляев глубоко выдохнув, пошел открывать.

     – Заходите любезный Эдуард Арсеньевич.

     От мягкого голоса доктора, Владик Абрамович облегченно перевел дух. В кухню вошел мужчина средних лет, учтиво поздоровался с Владиком, после чего сел на маленький кожаный диванчик.

     – Рассказывайте, не тяните, что там у вас, мой дорогой – спросил Смышляев.

     – Все хорошо, тот человек, точнее Кусков Андрей Павлович сегодня был в исполкоме. Сейчас он у меня в квартире и очень скоро ему вернут корову.

     – Очень хорошо – улыбнулся Смышляев.

     – Я на радостях раздобыл прекрасного самогона, правда я не пробовал, но наши сотрудники берут только у деда Феоктиста.

     Товарищ Калакакин поставил на стол бутылку зеленого цвета.

     – Что ж думаю, это можно обмыть – произнес доктор.

     Владик Абрамович заерзал на стуле, собираясь уходить.

     – Я, пожалуй, пойду, то как-то неудобно – пропищал он.

     – Оставайся Владик, думаю, Эдуард Арсеньевич будет не против.

     Прошел час или чуть больше, звезды совместно с луной освещали улицу неподалеку от замерзшей льдом небольшой речки. Снег скрипел под колесами телег, кто-то орал, что-то пьяным голосом. После его воплей, раздавались развязанные алкоголем визжащие голоса баб. В некоторых окнах горел свет, другие скрывали за собой темноту, но каждое из них было разрисовано таинственными узорами неповторимого орнамента в подарок от самого ‘’деда мороза‘’. Каждый помнит их из глубины милого сердцу детства, не замечает взрослым, но помнит обязательно. Вот и товарищ Калакакин осоловевшими глазами, разбирал геометрические линии, почти рукотворной формы на замерзшем окне.

     – Так все-таки Владик дорогой, ты мне не ответил, чем думаешь заниматься – доктор, как и все уже, расслабился от выпитого самогона.

     – Не знаю, нужно куда-то определяться на службу.

     – А кем вы до этого служили? – спросил Владика, Калакакин.

     – Бухгалтером был, у одного известного купца.

     – Так это же хорошо. Служили у эксплуататора за гроши, конечно, не конюхом или дворником, но все же. В армии адмирала я думаю, вы не были?

     – Нет, конечно, по состоянию здоровья. Хотя летом девятнадцатого мне пришлось трижды пройти комиссию и, в конечном итоге расстаться с маменькиной брошью, большой цены, и с большим рубином.

     Профессор или доктор Смышляев сильно охмелел, затопленная драгоценными дровами печка нагрела квартиру, вместе с ней и выпивающих товарищей. Иннокентий Иванович обратился к Эдуарду Арсеньевичу, когда тот наполнил стаканы.

     – Понимаете Эдя, здесь страшно не от того, что грязно и в магазинах ничего нет. Это все ерунда и без этого можно прожить.

     Иннокентий Иванович чесал волосатый живот, немного пошатываясь на колченогом табурете. Над его головой висела электрическая лампочка в ажурном плафоне. Тепло от печки окончательно заморозило окошки.

     – От чего же страшно? – заговорщицки прошептал Эдуард, глядя в мутноватые глаза доктора.

     Тот склонился к Эдуарду ближе, их лбы почти столкнулись друг с другом.

     – Здесь все по-настоящему, все по настоящему – зловеще прошептал доктор.

     – Вот мой сосед Владик Абрамович всю свою квартиру вынес на базар. Остались только голые стены с потолками, а в углу устроил что-то вроде божницы, правда, со своими иудейскими богами. Он молиться им, чтобы они его забрали в земли обетованные – продолжил доктор.

     Владик Абрамович заснул, клюнув длинным носом к низу, оставаясь в сидячей позе.

     – Для чего это он. Здесь жидов, вроде пруд пруди – удивленно спросил Эдуард с неприязнью разглядывая свои поношенные брюки.

     – А вот жиды, здесь, как раз ненастоящие.

     Голос доктора звучал все более зловеще. Эдуард Арсеньевич собрался уходить, разговор ему перестал нравиться, да и все, что он хотел сообщить уже сообщил профессору.

     – Ладно, пойду – сказал Эдуард.

     – Ты Эдуард куда? Посиди, еще малость – не согласился доктор.

     – Пойду, устал что-то – продолжил свое Эдуард Арсеньевич.

     – Сидите, пожалуйста – промычал очнувшийся Владик Абрамович.

     – Вчера в это же время по дому чекист ходил. Из себя вроде на хохла похож, с пышными усами, лысый и в кожанке. Взгляд у него говорят больно страшный.

     Иннокентий Иванович с нескрываемым любопытством смотрел на Владика. Тот прокашлялся в ладошку, после чего продолжил, перейдя на шепот.

      – Это он к Виолетте Пимовне приходил. Взял бабушку божьего одуванчика за шиворот поднял на метр от пола, та ногами сучит, визжит, как молодая хрюшка. А он говорит.

      – ‘’Где золото с бриллиантами, старая эксплуататорша‘’?

     Но она не растерялась, напрудила находясь в невесомости ему прямо на начищенные до блеска сапоги. Он разозлился хвать ее подмышку, как сверток и пошел, гремя обоссаными сапогами. Вот страху, то было. Алексей Нилович сказал: он снова придет, когда стемнеет, так и будет ходить пока весь дом, не сделает пролетарски чистым. Еще Алексей Нилович сказал: теперь они по всей России по одному чекисту, на каждый дом поставили для этого самого очищения.

     Только Владик Абрамович закончил свое повествование, как в коридоре гулким эхом раздались тяжелые шаги. Иннокентий Иванович, громко икнув несколько раз перекрестился. Владик Абрамович превратился в каменное изваяние, а Эдуард Арсеньевич ощущая приступ гусиной кожи, слушал, как громоздкие шаги отмеряли пространство коридора, то туда, то обратно. Хотелось спрятаться, и Эдуард присмотрел себе место между шкафом и стеной. Иннокентий Иванович пьяным голосом, начал произносить какую-то неизвестную Эдуарду молитву.

     – Тише Иннокентий Иванович, вы нас погубите – взмолился Владик, его лоб покрывала влажная испарина.

     Шаги отдалились, им на смену пришли другие, немного менее грузные, но более множественные. После появились зловещие звуки, глухие непонятные голоса. Потом снова тяжелые шаги. Через минуту эхо звуков начало удаляться и скоро все стихло. Владик Абрамович бросился к окну, отковырял ногтем просвет в инее, чтобы посмотреть на улицу.

     – Алексея Ниловича повели. Этот лысый чекист с усами.

     Произнес Владик Абрамович, теряя равновесие, только близко расположенный стол помешал ему свалиться без чувств прямо на пол.

     Вторую бутылку допивали в гробовой тишине. Эдуарду Арсеньевичу ни смотря на должность в исполкоме, от чего-то не хотелось больше торопиться домой. Доктор Смышляев отягощено засыпал. Владик Абрамович, напившись от незначительной дозы, постоянно плакал, утеря слезы грязным платком.

     —Эдуард Арсеньевич вы же служащий исполкома, скажите Владику, чтобы он перестал ныть. Объясните ему, что очищение его не коснётся. Он же не эксплуататор, и тем более не колчаковский офицер – бубнил пьяным голосом Иннокентий Иванович, пробуждаясь от самогонной дремы.

     – Действительно Владик, чего вам бояться? Все будет хорошо. Просто наберитесь смелости, вот нам с доктором куда хуже.

     – А вам-то чего с доктором? – непонимающе пробормотал Владик.

     – Вам Владик не понять и рассказывать сейчас нельзя.

     Иннокентий Иванович посмотрел на Эдуарда осуждающим взглядом.

      – ‘’Ты чего несешь идиот. Здесь никому и ничего нельзя говорить!‘’

     Эдуард Арсеньевич понял взгляд доктора, несколько раз кивнул пьяной головой.

      – ‘’Виноват, товарищ доктор, больше этого не повториться‘’.

     – Скоро же новый год, как то забыли совсем об этом. Давайте выпьем за новый советский двадцать первый год! – разразился тостом Владик Абрамович.

     – Давайте, с наступающим – промычал Иннокентий Иванович.

     – С новым годом, с новым счастьем – поддержал всех Эдуард Арсеньевич.

     Гранёные стаканы чокнулись за наступление нового года, с новой эпохой заодно. Календарь не дотянул чуть более двух суток, чтобы оставить в истории двадцатый год. Декабрь вернул свое господство, обрекая все живое на испытание превозмогать холод. Ясное небо с множеством звезд подсказывало, что мороз нескоро покинет эти места, и новый год начнется, так как ему и положено.

      Эдуард Арсеньевич пошатываясь, шел домой. От квартиры доктора до его квартиры, на улице двадцать пятого октября, было совсем недалеко. Равновесие держалось с трудом, ветер – зараза мешал этому, вдобавок сильно мерзло лицо. Добрался без происшествий. К этому времени на улицах все буквально вымерло, только клубы белого дыма поднимались к верху, затем отрывались порывами ветра, который уносил их куда-то в сторону свирепого ледяного океана…

     …Карина Карловна встречала муженька навеселе. Она уже второй раз удачно обменяла вещи на самогон. Бабка Феофановна, на этот раз пришла сама, предвкушая хорошую сделку. До этого Карина Карловна ходила к ней, взяв адрес у соседки Дарьи, что была, когда-то недурной певичкой в местных увеселительных заведениях. К нынешнему времени Дарья состарилась и не имея детей, потихоньку попивала горькую, особо не обращая внимания на перипетии по смене общественного строя.

     – Ах, все одно Карина, раньше думать надо было, сейчас поздно. Еще до этих большевиков, во время войны с кайзером, хаживал ко мне один голодный студентик Антоша. Менялись мы с ним. Он мне ласку с удовлетворением, я ему тепло с продуктами. Чувствовала, что последний мужчина он у меня, жарко любовью с ним занималась. Мне хорошо, еще, как хорошо, и ему на будущее школа хорошая. Для мужика это ведь, моя дорогая, еще важнее, чем для нас баб. Только вот не пригодилась ему моя любовь, опытность, которую он от меня получил.

     Дарья женщина лет пятидесяти по-прежнему стройная, но со следами излишнего потребления вина, откровенничала с Кариной Карловной у себя на кухне.

     – Что случилось с мальчишкой? – с интересом спросила Карина Карловна.

     – Да я тебе вроде говорила? – сказала Дарья, наполняя фужеры из тонкого стекла, красной настойкой.

     – Не помню, сейчас все перемешалось.

     – Забрили его колчаки, точнее сам он добровольцем пошел в этот студенческий батальон. Толя Пепеляев, будь он не ладен, франтом тогда был. Весь из себя, генеральскую форму, молокосос напялил. Да ты помнишь его? – спросила Дарья.

     – Да, конечно, братья Пепеляевы. Карина Карловна сама удивилась, как ей в голову пришла эта фраза: ‘’братья Пепеляевы‘’.

     – Вот и сгинул Антошка под Пермью, наверное, обмороженный в тонком пальтишке и остался лежать. Им же студентикам даже формы не выдали. До этого он ко мне уже редко хаживал, барышню нашел себе молодую, а жрать то обоим хочется. Так вот она его сама ко мне отпускала.

      Дарья смахнула одинокую слезу.

     – Скоро и сама по миру пойду. Денег, что мой любимый папенька оставил, совсем уж нет.

     – Ты не хорони себя раньше времени, еще все наладится.

     – Нет, Карина не наладится – Дарья протянула Карине Карловне фужер…

     …Рыжая борода храпел в маленькой комнате. Неприятный запах грязных портянок обосновался в квартире, смешиваясь со стойким ароматом спиртного.

     – Ну что Эдичка – Карина Карловна полезла к Эдуарду прямо с порога. То ли рассказы Дарьи об ушедшем в небытие Пермского холода, последнем любовнике, то ли что-то новое, пробужденное с помощью волшебно отросшего прибора Эди, изменили Карину Карловну, и она не могла насытиться сношениями с Эдуардом Арсеньевичем.

     – Нормально все Карина – промолвил Эдичка, улыбнувшись. Отвечая взаимностью, он обхватил свою жену за талию, подтаскивая для поцелуя.

     – У нас гости Эдя, не забывай – строго сказала Карина Карловна, перед тем, как они оказались в большой комнате.

     Дарья сидела за столом, раскладывая бабьи пасьянсы на картах. Эдуард поздоровался с ней, но спросил другое.

     – Рыжая борода, где?

     – Спит вон, без задних ног, Дарья его и ожидает, если честно – ответила Карина Карловна.

     – Чего ждать-то – изумился Эдуард. – Нужно прямо в койку к нему, нечего времени терять. Мужичок намаялся, примет такой подарок, как божественный дар.

     – Отмыть бы его – скорчилась Карина Карловна.

     – Это потом – произнесла Дарья, смело двинувшись к проему в меньшую комнату.

     Ее от чего-то совсем не смущал запах от Рыжей бороды, напротив этот запах притягивал ее непреодолимой силой естества, о которой она безутешно думала почти целых два года, не решаясь даже подумать об осуществлении столь безумной попытки.

     Рыжая борода очнулся, не понимая, от чего и, когда рядом с ним оказалась незнакомая женщина, которая прижавшись к нему, гладила его заросшие рыжим волосом щеки: —‘’Вот повезло, так повезло ‘’ – подумал он.

      Незнакомка не стала долго оттягивать знакомство, и очень быстро ее рука очутилась в его штанах.

     – Давай дорогая, не знаю, как тебя зовут, но это, мы потом – радостно урчал Рыжая борода, стаскивая одежду с одуревшей от пьяного счастья Дарьи.

     Эдуард Арсеньевич, уже в который раз не терял времени напрасно, пользуясь изменившимся сознанием Карины Карловны и временно увеличившимся прибором. То, что он скукожиться до двух вершков, когда он окажется в благословенном времени, у него не было ни малейших сомнений, к его огромному сожалению. Лишь иногда проскальзывала мысль, что может все-таки чудо случиться и оплатят ему за все его мучения неведомые силы добрым делом. Занесли они его сюда. Дали вместе с жутким страхом, чудовищное наслаждение, может, оставят они это чудо – в виде компенсации.

     В соседней комнате сильно скрипела кровать, смачно фыркал Рыжая борода, еще громче стонала Дарья.

     – Извините Эдуард Арсеньевич– произнес Рыжая борода, выскочив в неглиже из комнаты.

     – Ой – сказал он, пытаясь прикрыть рукой свое неостывшее возбуждение. Оставив эту попытку неудачной, скорее от того, что сама Карина Карловна была голой, он жадно пил холодную воду из под крана. Эдя куря папиросу, видел обнаженную Дарью с распущенными волосами и раскатанной по телу солидной грудью с огромными, коричневыми сосками, она одной рукой гладила свой еще довольно упругий живот, а другой двигала эти самые груди, немного уже потерявшие упругость.

      – Идиллия – подумал Эдуард.

     – Хорошо – откровенно сказала Карина Карловна, подошедшая к Эде, по-прежнему голая, с грудью похожей на достоинство Дарьи.

     Рыжая борода улыбнулся, подмигнув Карине Карловне, пустился бегом к Дарье. На столе стоял самогон и настойка от бабки Феофанихи, то, что в квартире было прохладно, их несколько не смущало.

     Рыжая борода оставался в квартире Эдуарда Арсеньевича. Возвращаться по своему адресу в деревню Балалайкино он не собирался. Собственно, от добра – добра не ищут, здесь истина простая. Тепло под боком неожиданно появившаяся подруга, охочая до пикантного времяпрепровождения, да и, к тому же пока что рекой льётся ядрёная самогонка, настоянная на кедровых орешках и мало чем отличающаяся от коньяка дешевого розлива. Квартира Дарьи в двух шагах, они постоянно шастают из одной в другую. Карина Карловна все время пьяна, то ли стресс, то ли еще какой бес, но ей от выпитого жарко, поэтому она вальяжна, слегка чуть прикрыта халатиком.

     Только Эдичке приходиться ходить на службу, сдерживая себе в употреблении по утрам. Зато, какой стимул бежать со службы домой. С трудом дожидаясь окончания отведенного времени и упаси бог никаких сверхурочных. Пусть этим занимается товарищ Незаметов, у Эдуарда на случай вопросов по этой теме, нехорошо, от чего-то с печенью, мучает постоянная горечь во рту и не помогает травка, которую он пьет по рецепту Антонины Парамоновны

     …Тридцать первое декабря – день в световом исполнении короткий. Вечер длинный, ночь еще длиннее. Калакакин получил что-то вроде праздничного пайка, но праздника не чувствовал. Слишком обыденно все выглядело, непривычно. Душа изнывала в отсутствии знакомых форм иллюминации. Здесь ничего этого не было совсем. Все так же как и вчера, да что там вчера, наверное, что и месяц назад или больше. Хотя одно отличие все же Эдуард Арсеньевич заметил. Заключалось оно в количестве пьяных на улице. Нет, они его не поздравляли, не лезли целоваться, они просто были пьяны. Даже от жуткого патруля в непонятном облачении, и то веяло сивухой. Еще, кажется, в опустившейся темноте светилось больше окошек, чем обычно. Видимо все же граждане уже Советской России готовились напиться в эту ночь, чем бог послал. Каждый из них обязательно загадает что-то свое, такое маленькое, чтобы никто не знал об этом. А вместе с тем большинство подымит свое спиртное за скорую победу над остатками белобандитов и их хозяев интервентов, еще, наверное, за мировую революцию. Где-то в незаметных углах или может в мрачных полуподвалах, обязательно выпьют за противоположное. С гулким биением сердец будут оглядываться на замершие окошки, ловить каждый звук, за запертой на три засова дверью. Всякое ведь, может быть, что в этом такого. Лысый чекист никуда не делся, вероятнее всего, что очень долго никуда и не денется.