Текст книги "Мемориал Августа 1991 (СИ)"

Автор книги: Андрей Прокофьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

     – Рассказывайте, что у вас случилось. Мне тоже необходимо отдыхать. Время уже позднее.

     – У меня отняли корову, точнее у моей… – начал Рыжая борода.

     – Кто отнял и когда?

     – Ну, эти большевики, как их там.

     Рыжая борода, произнеся эти слова с испугом наблюдал, как изменилось лицо женщины. Она медленно сняла с переносицы очки. Затем одела их снова, видимо, не веря своим глазам и не доверяя своим ушам.

     – Вы товарищ ничего не путаете. Хорошо даете отчет тому, что собирает ваш язык. Мы не отнимаем коров, а возвращаем их, даже если их и никогда не было у эксплуатируемых.

     – Я ошибся. Бес попутал, несу сам не соображая что – Рыжая борода не понимая, что с ним происходит, хорошо понял, что сказал не то, и даже очень не то.

     – Когда у вас забрали корову? В восемнадцатом или в девятнадцатом? – строго спросила женщина.

     – В восемнадцатом – наугад ляпнул Рыжая борода, желая только одного поскорее убраться отсюда.

     – Вы обращались в свой комитет по распределению?

     – Нет, я еще не был дома. Я был долго далеко от дома – Рыжая борода, говорил, уже находясь в очевидной прострации.

     Женщина вопросительно посмотрела на него, хотела, видимо, что-то спросить, но передумала.

     – Вот вам направление к уполномоченному Шутову Сергею Юрьевичу. Успокойтесь, вернется к вам ваша корова, может еще лучше, чем была. И вот что товарищ постарайтесь в будущем не путать политические термины. Это важно в первую очередь для вас. Радуйтесь, что власть большевиков вернет вам вашу корову, и еще может со временем человека из вас сделает. Как можно путать народную власть с колчаками, ужас какой-то. Идите и благодарите меня. Нет желания разбираться, кто вы и откуда. Но предупреждаю, на приеме у уполномоченного вас спросят больше.

     Женщина вручила Рыжей бороде бумагу с печатью и числом. В пояснении были слова: ‘’По поводу возвращения коровы и другого имущества, отнятого эксплуататорами у товарища Кускова Андрея Павловича ‘’.

     …Эдуард Арсеньевич Калакакин, помощник делегата государственного совета, начальник левого отдела, перебирая ногами снежную грязь, плелся по указанному ему адресу, Незаметовым Ильей Сидоровичем. Противное месиво разбухшего, растоптанного ногами снега затрудняло движение. Лишь местами попадались островки твердой поверхности. Оттепель, редкая для этого времени года посетила городок. Доставив искрению радость детворе, предоставив возможность играть в снежки, лепить снеговиков, и вызвав жуткое раздражение взрослых, которые проклинали неожиданную распутицу. Не стал исключением и Эдуард Арсеньевич, несмотря на то, что появился здесь нежданно негадано, но, почти так же, как и эта аномальная оттепель с мерзким снежным месивом и липким мокрым снегом на лицах. Улица, окрашенная в черно-белый цвет, не допускала к себе красок вовсе. Эдуард имел внутри твердое убеждение в том, что он находится на какой-то неизведанной доселе фазе умственного помешательства. Уже не удивлялся тому, что вместе с его временем пропали и все остальные цвета.

     – ‘’Где, черт бы его побрал, желтый, куда делся синий, и почему нет, даже самого главного красного? ‘’. Хотя в какой-то момент Эдуард заметил, что именно красный цвет выделяется чуть-чуть заметным оттенком, покраснения самого себя. Все остальные нет, а этот тяготеет, тянется к воплощению реальных очертаний.

     Боты промокли, подошва жесткая на первый взгляд, да и сами боты, как казалось, сделанные на железном каркасе имели где-то очевидные не плотности. В детстве у него, кажется, были такие же боты, может это они и есть, или ему это снова привиделось.

     Холодная влага отмораживала ногу, куда более реально, чем все мысли о происхождении каркасов и чего-то подобного. В одном месте Эдуард Арсеньевич соскользнул на обледеневшей доске, не удержал равновесие, после чего обрызгав лицо от падения собственной задницы в оттаявшую жижу, услышал противный смех двух румяных, как крендель барышень. Не было сомнений, что эти особы есть элемент враждебный, откормленный на кулацких харчах. Хорошо вымытых с душистым мылом в прочной баньке из плотных, как камень лиственниц, затем полностью и до красна обтертых махрой чистых полотенец, включая; руки, ноги, животы, а вместе с ними груди, задницы. Эдуард, поднявшись, молча смотрел на барышень, и ему до смерти захотелось бабу. Понимая, что до бабы ему сейчас далеко, как до луны пешком, он хотел завыть на пасмурный свод неба, озабоченным и голодным волком.

      – ‘’Где моя Лера?’’ – пронеслось в его голове.

     Лера была по другую сторону реальности, барышни надменно смеялись по эту. Задница Эдуарда намокла, на пальто налипли брызги грязной жижи.

     – Ты не обделался милок – раздался голос, с другой стороны от смеющихся барышень.

     Противно было, от того, что он снова был женский, только глубже выдержкой не менее трех десятков лет. Симпатичная молодая бабенка, улыбалась глядя на Эдуарда. На ее голове была красная косынка, одетая явно не по погоде и она, как раз затаившись, отделяла от себя оттенок красного на темном.

     – Помочь тебе чем? – сказала она, глядя на жалкую позу Эдуарда Арсеньевича.

     – Помоги, где тут дом двадцать пятого октября, улица восемь?

     – Улица двадцать пятого октября, а дом восемь, прямо перед тобой, возле него ты и приземлился, милок.

     – Ничего смешного – ответил Эдуард.

     Затем он долго старался очистить мокрую грязь со штанов и пальто, нервно стирая ее прямо руками.

      – Надо же было так шибануться. Проклятый лед под снегом. Здесь, видимо, понятия не имеют, что такое уборка улиц – говорил сам себе вслух Эдуард Арсеньевич.

     Румяные барышни удалились, покинула его и смешливая молодуха. Теперь никто не обращал на него внимания. Эдуард Арсеньевич вспомнил важную деталь, которую ему поведал Незаметов. В его квартире должна быть Карина, да он так и сказал: – ‘’Карина, ты с Кариной поругался ‘’: – ‘’Какая ни есть, но все же баба‘’ – подумал Эдуард.

     Правда надежда продержалась не долго. Он вспомнил надменный взгляд Карины, еще хуже звучали ее слова, переходящие в гомерический хохот.

     …Карина Карловна с неприязнью смотрела в окно. Пасмурное небо, казалось ей продолжением кошмарного сна, только вот физиологические процессы в виде; осязания, слуха, голоса, да и что греха таить обычного мочеиспускания, говорили ей, что сон окончен, а кошмар по каким-то причинам продолжается.

     Страшная отвратительная, грязная грузовая машинка, напоминающая игрушку, тарахтела в снежном месиве, застряв всеми своими тонкими колесами. Неприятный тип с усами и измученной алкоголем физиономией, что-то кричал. Молодые парни в военной форме похожие на дебилов из психо-отстойника, толкали машинку налегая на борта. Их ноги в смехотворных обмотках и таких же куцых ботинках, тонули в жидкой развозне. Тот, который с усами выскакивал из кабины, показывал им, как нужно навалиться, и видимо на какую сторону, сделать решающий упор. Вероятно, при этом все эти мальчики дебилы должны были еще хорошенько пернуть и тогда машинка обязательно поедет. От их выперда разольется черно-белый смог газов, такой же, как и все здесь.

     Чужая квартира, неуютная, холодная до потери сознания. Какая-то мебель, найденная на забытой всеми богами помойке. Ужас вторгся в реальность, не было даже намека, как и чем это можно прекратить. Вещи, облегающие выхоленное тело, мучили его, точнее ее кожу, своей грубостью. Карине Карловне хотелось чесаться, еще отмыться, но не здесь, а там дома. Унитаз, впитавший в себя всю русскую историю испражнений, сначала заставил ее почувствовать позыв тошноты. Потом она с трудом перевела дух, делать то нечего, но не мочиться же ей прямо на пол. Все дело в ногах, они мерзли от этого, и хотелось на унитаз. Сидение же сливалась с ним грязным запахом мочи, которая пропитала собой его опилочную сущность. Карина Карловна пыталась усесться на него с ногами, но попытка закончилась неудачно. Карина соскочила с противного предмета, ей показалось, что этот проклятый унитаз шатается. Терпение подходило к исходу. Поиски салфеток или хотя бы газеты не привели к результату. Тогда Карина Карловна увидела спасительное решение. Возле умывальника висело грязное вафельное полотенце.

      – ‘’Все чище, чем это сиденье’’ – подумала она, аккуратно расстилая полотенце на седушку унитаза. После чего с наслаждением освободилась от давящей на промежность мочи.

     Ржавая вода текла из крана. Кусок мыла вонял мертвыми собаками. Ад земной, не посчитавшись с выплатами иерею Мартемьяну, опустился на несчастную Карину Карловну. Мука длилась примерно два часа. Потихоньку Карина Карловна начала успокаиваться и даже умыла лицо. Вода воняла чем-то неестественным. Таких запахов Карина Карловна не знала, хотя может, сумела давным-давно забыть. Преодолев физический шок от места нахождения, она начала впадать в истерию от факта случившегося. Самое страшное крылось в том, что она все понимала, все осознавала, чувствовала, но это ничего не могло изменить. Пелена смутного тумана настойчиво погружала ее в приближающуюся истерику. Первой фазой для Карины всегда была злость, выплескивание злости на все, что только можно. После этого она чувствовала облегчение, но если истерика не отступала, тогда Карина впадала припадочный рев. Правда, случалось это с ней всего два раза в жизни, и, то очень давно на заре несчастной любви ранней молодости, и еще во время начала социального возвышения, но не все всегда бывает гладко. К достоинству старой стервы, нужно добавить, что она умела делать выводы из тех ситуаций, в которые иногда все же заводила ее дорожка судьбы.

     Сейчас же выглядело все полнотой беспросветного мрака, ни больше, ни меньше. Борьба за мягкость туалетной бумаги, теплоту джакузи, чувствительность фалоимитатора, удобство интерьеров, толстоту банковской карты и многого другого – привели Карину Карловну к степени очевидного безумия. Глупый вопрос возвращал ее во времена советских ненавистных, сейчас кукол, где она хнычет возле матери. Та не хочет ее слушать и пихает в рот Карины безвкусную манную кашу без сахара. Вопрос этот остался, как казалось там навсегда – ‘’За что? Почему?‘’ – Карина Карловна считала, что все осталось позади. Вопрос казалось, испарился, канул в небытие по пришествию новой настоящей жизни со всеми ее прелестями и что важнее осознанием этих прелестей, как незыблемой аксиомы бытия. Но не тут-то было, он возвращался время от времени и сейчас надсмехался над ней – ‘’За что? Почему? Как такое могло случиться?‘’.

     Воспоминания начали наползать. Она со злостью, во второй раз представила свою давно умершую мать, швырнула об стену первый попавшийся предмет. Перевернула пинком, пыхтя от ярости попавшийся на пути табурет. Войдя в раж, Карина Карловна начала разбивать все, что ей попадалось под руку, пинать и пихать то, что было возле ног. При этом она жутко вопила, визжала извергая проклятия на прошлое, настоящее, будущее и многое другое, что только могло посетить ее воспаленное воображение.

     Сорвав со всей силой с окна занавеску, Карина Карловна бросила ее под ноги, с яростью разъярённой кошки, начала ее топтать. Лицо исказилось, губы и без того тонкие слились в узенькую полоску. Глаза сверкали. Увеличившись, они делали Карину симпатичнее. Очки из коллекции ‘’optic gold lux‘’ отсутствовали, мина превосходства была не нужна, от этого глаза Карины приобрели потерянную глубину, она не видела своих глаз, зато они увидели через окно что-то интересное.

     Без всяких сомнений – это был Эдя, Эдичка Калакакин. Карина Карловна выдохнула в одно мгновение, отключившись от собственной истерики.

     – Господи. Опять обасрался ничтожество – сказала Карина сама себе вслух – Уродец, и есть уродец – продолжила Карина

     Как ни крути, а появление здесь знакомого, пусть это даже Калакакин, обрадовало Карину. Настроение заметно изменилось. Карина с удовольствием наблюдала за комичным положением, в которое попал ее бывший супруг. Лицо прояснилось, губы приобрели обычную форму. Глаза еще оставались в необычном ракурсе, не успев принять свою жесткость с ледяным отблеском презрения. Ей стало смешно. Калакакин открывал рот, что-то говоря сам себе. Затем она видела, как над ним смеются посторонние бабы.

     – Для баб ты Эдя всегда будешь посмешищем – произнесла Карина, начав поправлять волосы, приводить в нормальный вид то, что называлось халатом. С ужасом еще раз осмотрела свое белье, в виде панталон с кружевами на ляжках, неестественного своей формой лифчика.

      – ‘’Тьфу ты‘’ – это единственное, что пришло ей в голову.

     Калакакин очистил, как мог пальто. Карина Карловна испугалась, что этот уродец сейчас пропадет, просто отправившись вглубь неизвестной улицы. Исчезнет, как будто его и не было. Карина стала сильно стучать по стеклу с криком.

      – ‘’Эдя‘’, но Калакакин не слышал ее. Карина Карловна побежала к двери. Выскочила в парадную, но услышав звук на первом этаже, вернулась к двери. Пьяный голос напевал что-то несуразное. Показываться в таком обличии перед очами пьяного забулдыги, Карина не могла. Это было слишком, не смотря на желание встретиться с Калакакиным. Если кто-нибудь еще вчера, сказал бы Карине Карловне, что она, как озабоченная баба побежит в одном халате навстречу Калакакину, она выцарапала этому или этой сволочи глаза. Это было бы оскорбление, а сейчас она сжимала губы от досады на пьянчугу, что по-прежнему пел какую-то тарабарщину, усевшись своей жопой на ступеньки лестницы между первым и вторым этажом.

     Дверь стукнула, кто-то вошел в парадную. Карина Карловна выглядывала между пролетами, надежда ей подсказывала появление Калакакина. Через несколько секунд она увидела его, еще секунда, и зазвучал знакомый голос.

     – Товарищ, где здесь квартира номер пять?

     – Наверх ступай говнюк, тамбовский волк, тебе товарищ – нагрубил Калакакину пьянчуга, но Калакакин смело обойдя его, двинулся вверх.

     – ‘’Точно Иннокентий Иванович говорил о том, что Эдя приходил к нему с такими же проблемами, что и я‘’ – подумала Карина Карловна.

     Она бросилась внутрь квартиры, закрыла дверь. После чего вальяжно подошла к зеркалу, посмотреть на себя, в ожидании Калакакина.

      – ‘’Кто бы мог подумать‘’– усмехнулась она.

     Зеркало в коричневой раме с искусно вырезанными фигурками; ангелочков, звездочек, солнца, луны. Под полотном зеркальной поверхности, нижняя часть рамы, в виде такой же ажурной полочки. Настоящее дерево с глубокой пропиткой.

      – ‘’Хорошая вещь‘’ – подумала Карина Карловна.

     В этот момент раздался стук в дверь. Поправив халат, еще раз проведя руками по волосам, Карина Карловна попыталась увидеть свои очки, но их не было. Стук повторился.

     – Кто еще? – спросила она через дверь, делая свой голос, как можно грубее.

     – Это я Эдя, Карина открой, пожалуйста.

     – Чего тебе еще надо неудачник.

     – Открой дверь – голос Эдуарда Арсеньевича звучал неожиданно смело.

     Заскрипел замок, дверь двинулась навстречу Эдуарду. Карина Карловна показалась, ему прямо обворожительной, к тому же на ней не было этих гадких очков, которые, как, оказалось, очень сильно определяли степень стервозности

     – Ну и что Эдя – сказала Карина Карловна, как будто Эдя приперся к ней в их обычной реальности.

     – Домой пришел, дорогая. Если ты не в курсе, мы с тобой муж и жена. В исполкоме мне дали адрес, и вот я здесь.

     – В каком еще исполкоме? – округлила глаза Карина Карловна.

     – В обыкновенном исполкоме, где я имею честь служить, на благо народной власти под мудрым руководством совета народных комиссаров, партии большевиков.

     Эдуард Арсеньевич уселся на табуретку, оглядывая убранство квартиры с заметной долей обреченности.

      – Так значит, здесь мы с тобой живем. Что же совсем неплохо, для нынешнего положения.

     Карина Карловна сохраняла молчание, но длилось это не долго.

     – Значит так Калакакин, не строй из себя чего-то, как был ты неудачник так им и останешься. Это первое, а во вторых поясни мне, чем тогда занимаюсь я.

     – Я не знаю, видимо, прячешься за моей шкурой. Скрываешь свое происхождение, прежнее место работы. Ты же у нас управляющая заводом, верная овчарка эксплуататоров. Вот и сидишь, зубы скалишь.

     Эдуарду понравились собственные слова. И то, как он их говорил, и то, как реагировала на них Карина, не зная, что ей сказать и, как себя показать.

      – ‘’Совсем неплохо получается. Квартира есть, должность в том же здании. Обустроенности нет, комфорта, да и хрен с ним, стерпеться слюбится’’.

      Эдуард понял, что в его голову лезет дурость, какое может быть стерпится, – как попасть домой, вот о чем нужно думать.

     – Давай, дорогая раздевайся, будем супружеский долг исполнять.

     От прозвучавшей наглости Карина Карловна поднялась со стула, на котором сидела до этого напротив Эдуарда Арсеньевича.

     – Скажи Эдя, у тебя при новой власти размер увеличился или как?

     Карина Карловна заглядывала Эдуарду в глаза, продолжая вопрос мимикой на лице: – ‘‘Ну, как а? Ну, как Эдя выросла пиписька? ‘’

     – Не знаю, не смотрел еще размер, вот сейчас и проверим.

     Эдуард Арсеньевич осмелев, обнял Карину Карловну за плечи, сейчас он был готов на все лишь бы удовлетворить свое желание обладать бабой.

     Карина Карловна начала вырываться, отпихивая, что было сил Эдуарда.

     – Руки убери! – кричала она, Эдуард, от этого лишь сильнее распалялся.

     – Отпусти сука, тебе сказала – плевалась слюнями Карина Карловна.

     – Нет, это ты Кариночка сука, причем отъявленная. Никто тебе здесь не поможет.

     – Ты знаешь, что тебе будет за изнасилование – Карина Карловна применяла последние попытки образумить Эдуарда Арсеньевича.

     – Успокойся, ничего мне не будет, потому что и нас с тобой здесь тоже нет.

     Эдуард оттащил ее на кровать, жадно тискал грудь, порвал пуговицы на халате. После отчаянных попыток освободиться от Эдуарда Арсеньевича, Карина Карловна потеряла посадочное место своих панталон, они болтались чуть ниже колен, связывая ноги. Еще через минуту, она поняла, что сама хочет сдаться неожиданному напору Эдуарда. Немножко еще по сопротивлявшись, для полного удовольствия, Карина Карловна сказала.

      – Ну, хватит пыхтеть, я уже сама готова. Доставай свое хозяйство, может и вправду, подрос твой свисточек.

     Эдуард Арсеньевич быстро освободился от брюк, но подштанники не поддавались. Он не мог понять, как они крепятся на его заднице, пока Карина Карловна не развязала завязку сбоку.

     Ого! – произнесла она.

     Эдуард Арсеньевич не верил своим глазам, не верила своим и Карина Карловна. Прибор Эди действительно вырос почти втрое, без участия доктора Шабанеуса. Эдуард сиял от удовольствия, разглядывая свое достоинство. Карина Карловна, обалдевшая не меньше, не могла отвести глаз, восхищаясь размером возбужденного достоинства, которое видела до этого в несколько ином виде.

     – Эдя что замерз. Давай испытаем твой прибор. Я уже не могу ждать.

     Карина Карловна быстро улеглась на кровать, согнула ноги в коленях кверху, открыв полный доступ в себя для Эдуарда. Тот заурчал от вида долгожданного в сегодняшний день подарка судьбы. Жадно ввел свой обновленный прибор в гостеприимное лоно Карины Карловны. Ощущения вознесли его на вершину, размер проникал в Карину невероятно глубоко. Карина Карловна извивалась от удовольствия, Эдя от этого испытывал невиданное до этого блаженство: ‘’наконец-то, наконец-то‘’– думал он про себя. Привычные тридцать секунд длились уже, как минимум три минуты, и Эдуард понял, что народился заново. Покрывало прилипло к спине Карины Карловны, она покрасневшая, вспотевшая, не стесняясь громко кричала.

      – ‘’Еще Эдя, не останавливайся Эдя, глубже, еще глубже Эдя‘’.

     Профессор Смышляев, прячась за афишную тумбу, ожидал появления товарища Калакакина, который, несомненно, должен появиться здесь. Знакомая долговязая фигура показалась из-за угла, и профессор вздохнул свободно. Теперь он здесь, по крайней мере, не один.

     Чтобы выбраться из кошмара, ему нужен Калакакин и, по всей видимости, тот сумасшедший, что хотел вернуть свою корову. Скорее даже этот второй, но здесь ли он? Калакакин здесь, значит здесь и Карина Карловна…

     …Проснувшись утром, профессор не узнал свою квартиру. Расположение и количество комнат в девять штук оставалось прежним, а вот все остальное, извольте. Профессор долго тряс головой, запихивал ее под струю холодной воды, но кошмар и не собирался его оставлять. Выглянув за дверь, он увидел, что убранство подъезда поменялось. Выбравшись на балкончик с ажурно-коваными ограждениями, профессор понял, что и вокруг дома происходит чужеродное действо.

     – Я-то, как сюда попал, для чего и зачем? – спрашивал он сам себя, – Вроде никогда и ничего подобного не было, неужели такие штуки могут быть заразными.

     Собрав свои эмоции в кулак, профессор спокойно отправился на кухню, чтобы перекусить. К его радости продукты были. Он основательно подкрепился, хотя и всухомятку. Деньги в карманах брюк тоже имелись, они, как и все остальное изменили облик, но деньги есть деньги, свое назначение они не утратили, а это главное.

      – Нужно найти Калакакина, Карину, и что самое важное, этого идиота с коровой.

     Профессор обстоятельно наметил план действий.

      – Калакакин сто процентов на своем месте. Вполне, может быть, там и этот с коровой. Справки ему были нужны туда, Карина Карловна, впрочем, это не так важно.

     Профессор убедил себя, затем все же суеверно, что-то прошептал наудачу.

      – Нет, не мог я здесь один оказаться – сказал он себе еще раз.

     Эдуард Арсеньевич с опаской направлялся на службу. Он не знал, чем он должен заниматься, как ему себя вести, о чем говорить. От этого голова Эдуарда гудела роем растревоженных пчел, превозмогая мысли не самого веселого свойства. Не дойдя сотню метров до исполкома, он услышал тихий шепот со стороны тумбы с рваными объявлениями и афишами.

     – Эдуард Арсеньевич остановитесь.

     Эдуард решил, что это ему послышалось, внутри напряженной и без того головы, но голос прозвучал сильнее и четче.

     – Товарищ Калакакин подождите.

     От слова товарищ, Эдуард Арсеньевич немедленно остановился, и сначала не узнал человека, который робко оглядываясь по сторонам, подходил к нему. Только сблизившись на расстояние в пару метров, он понял, что это профессор Смышляев Иннокентий Иванович.

     – Профессор это вы, какое счастье! Вы должны мне помочь вернуться домой. Я вас Христом богом прошу – Эдуард, забыв обо всем на свете, схватил профессора за рукав.

     – Только тише про Христа бога, вы все-таки служащий исполкома.

     – Понял, все понял, дорогой профессор – мямлил Эдуард, опустив рукав профессора.

     – Вы на службу, правильно я понимаю?

     – Да, иду туда, у меня нет, по всей видимости, другого выбора. Если я не пойду, то тогда не знаю, что вообще будет. Я не знаю, вот и иду, в этот исполком на трясущихся ногах.

     – Ничего, мой дорогой, вы все правильно делаете. Идите пока что туда, работайте на благо отечества, а потом решим и что-нибудь придумаем. Скажите Эдуард Арсеньевич, а вы не видели здесь некого гражданина, который хочет вернуть свою корову?

     Профессор говорил спокойно, но все же иногда бросал свой взгляд украдкой по сторонам.

     – А вы откуда Иннокентий Иванович знаете про этого человека? – изумился Эдуард Арсеньевич.

     – Знаю, милейший Эдуард Арсеньевич.

      – Я вместе с ним оказался здесь, прямо из нашего здания ‘’Грядущего общества‘’ – громко произнес Эдуард.

     – Тихо, прошу вас тихо. Какое еще ‘’Грядущее общество‘’. Нужно быть очень осторожными если мы все хотим вернуться в благословенное время, этого самого ‘’Грядущего общества‘’. Еще нужно отыскать этого с коровой. Я думаю, что от того сможет ли он вернуть корову, зависит наша с вами участь.

     – Еще Карина Карловна – прошептал Эдуард.

     – Вы ее видели? – спросил профессор.

     – Не только видел, но и …

     – Очень рад, но это собственно не так важно.

     – Дорогой профессор, так что с этой коровой, мы точно избавимся от кошмара? И почему мы связаны с его коровой?

     – Еще не знаю, Эдуард Арсеньевич, но чувствую это.

     – Скажите профессор, то мне уже нужно идти – Эдуард Арсеньевич глянул на дверь исполкома.

     – Если мы вернемся, то может что-то сохраниться из этого действа?

     Профессор изумлено посмотрел на Эдуарда Арсеньевича.

     – Что-то с вами произошло положительное. Я правильно понимаю? – спросил профессор.

     – Я потом расскажу, мне нужно идти, простите профессор. Да, кстати, вот вам наш с Кариной Карловной адрес. Улица двадцать пятого октября, дом восемь, квартира пять.

     – Вот вам мой – профессор вручил Эдуарду, заранее приготовленный листочек, на котором значилось. Улица Свободного труда пятнадцать, квартира три, И. И. Смышляев, доктор невролог.

     …Где провел ночь Андрей Кусков, он же Рыжая борода, осталось в полном мраке неизвестности. Только утром, ближе к десяти часам, когда метель начала гонять снежные круговерти, а морозец, принесенный движением воздуха, стал ощущаться на щеках и носах, Рыжая борода похожий на потрепанного неурядицами крестьянина в сером тулупе, огромных валенках со снежным инеем в рыжей бороде, появился в исполкоме. Он долго отряхивался от снега, мельком поглядывал на суровый облик бабы Фроси. Та в свою очередь, хорошо запомнив неприятную личность, поглядывала на него с подозрительным прищуром, что-то беззвучно собирая себе под нос своим морщинистым ртом. Остальные не обращали на Рыжую бороду никакого внимания, и очень скоро он освоился, тем более мелкий мужичонка, воняющий чем-то вроде козлятины, завел с Рыжей бородой разговор.

     – Братец, как мне в имущественный отдел попасть.

     – Мне тоже туда надо – ответил Рыжая борода.

     – У тебя что случилось? Мне вот нужно насчет землицы решить. Наш комитет не хочет мою сторону принять. А скажи мне: зачем тогда народная власть, если народу толку от нее нет, не пойму я.

     Гугнявил мужичок, полутораметрового роста, заглядывая в лицо Рыжей бороде.

     – Народ он тоже разный, хрен знает, кто ты такой. Может, что замыслил против общества. Тебя комитет, то и раскусил. Вот и нужно разобраться.

     В разговор вмешался туберкулезного вида гражданин с выщипанными усиками, такой же щетиной на подбородке. Сутулый, высокого роста, болезненные глаза подкрашены красной окантовкой, голос хриплый, как будто гражданин, только что проглотил огромный глоток промерзшего воздуха, температурой никак не меньше, сорок градусов по Цельсию.

     – Это вы зря товарищ. Меня вся деревня Лоскуткино знает и Аникишино, не хуже знает. Я самый, что ни на есть батрак. В партизанах был, и продукты Устину Терентьевичу подвозил. Это комитетчики все пропили, вот и найду я на них управу – горячился мужичонка.

     Рыжая борода молчал, глядя на обоих собеседников.

     – Так что ж у тебя случилось? – спросил мужичонка, когда сутулый туберкулезник, отошел в сторону.

     – Корову у меня забрали, вот хочу вернуть.

     – Это ты правильно. Много добра увели ироды.

     – Кто ироды?

     – Эксплуататоры с колчаками, кто же еще. Вот четыре дня, как я здесь в городе у сестры остановился, так это и в городе происходит, братец. Отец Мартемьян паскудник, что делает. Его стервеца от прихода отстранили, как и положено. В церквушке, что на Песочной улице склад устроили для ветеранов колчаковских баталий. Так он жирный кабан, самогоном стал торговать, за место молитвы божественной. Самогон значит, у него в продажу пошел. Еще сидит он в трех огромных комнатах, под металлом крышей крытой и материт народные порядки.

     – Это-то как? – с боязнью сказал Рыжая борода.

     – Вот так и происходит братец. Только позавчера нашли на Мартемьяна управу. Пришел лысый чекист в кожаной куртке, с усами на бритом до синевы лице. Зубы прокурены, руки тяжелые. Молчит и тащит отца Мартемьяна за шкирку при всем честном народе, тот упирается, анафему насылает со всеми страшными огнями преисподней. Брюхо трясётся, слюни брызжут. Так и сгинул отец Мартемьян между двумя домами, убежавших вместе с колчаками купчиков.

     – Что его прямо там и застрелил чекист, что ли? – холодея от ужаса, спросил Рыжая борода.

     – Да нет, зачем ему отца Мартемьяна, прямо там. В сани его посадили. На санях сидит еще детина, в два меня с винтовкой. Штык этой ружьины, так и поблескивает на вышедшем из-за туч солнышке. Отец Мартемьян начал скулить, биться об сено башкой. Не дурак батюшка, биться нужно было бы об кирпич, что рядом на нижнем этаже дома, а нет, попа на мякине не проведешь. Сеструха моя Евдокия, давай хныкать, да креститься, с ней еще две пустоголовые до классовой сознательности бабы. Я ее тогда одернул за рукав сильно, что она икнула от испуга.

      – Ты что же дура набитая, хочешь на саночки рядом с Мартемьяном паскудником присесть, смотрите, то в один миг в Чеке окажитесь. Я ей говорю, а лысый чекист услышал. Мартемьян все головой бьется, а тот, скрипя сапогами, ремень, поправляя прямо к нам пошел. Дух из меня чуть не вышел, а из Евдокии с соседками, начисто его сдуло. Они от страха бледнее снега стали. Он идет, папиросу достает. Я прошептал.

      – Ну, вот до шептались молитвами своими, на кого теперь внуков оставишь. На меня не рассчитывай Дуня, своих четверо осталось.

     Сеструха моя, меня и не слышит, смотрит на чекиста. Он уже подошел и говорит.

     – Ну, что граждане свободной России, сегодня мне некогда, еще дел по горло. Завтра в комиссию вам нужно прийти с самого утра, кабинет 13. Там вам бумагу дадут и все про мироеда Мартемьяна написать нужно. Если с письмом плохо, то вам все продиктуют, засвидетельствуете.

     – А что писать-то, любезный нужно? – спросила Авдотья Карповна, прячась за моей спиной.

     – Так написать нужно, чтобы домой вернуться. Это понятно?

     И на меня смотрит глазами, прожигает. А я думаю – ‘’вот она наша власть народная, любого проходимца на свет божий выдернет из угла замшелого, как отца Мартемьяна‘’. Хотел уже грозный чекист уходить, как я возьми, да ляпни.

     – Товарищ дорогой, а как насчет деревни. Землицу ведь неверно поделили.

     – Тебе что земли не дали, вроде, что хочешь то и бери, сколько хочешь бери, бесплатно, хоть подавись ею. Или я не прав?

     Чекист уставился на меня, а я ему отвечаю.