Текст книги "Древо миров"

Автор книги: Андре Олдмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

Глава восьмая
Вызов

Так молвил чужеземный князь:

– К тебе, властитель, обратясь,

Я изложил все по порядку.

И вот тебе моя перчатка!

Тровер Элтан.

«Бесстрашие отцов».

– Ты знаешь, государь, что твой отец был мне другом. Посему мне трудно молвить то, что собираюсь.

– Говори!

– Сердце Аримана, могучий талисман Аквилонии, не раз спасавший державу, залог ее величия и процветания…

– Что же? Хадрат, я не думал, что жрецы Асуры ведают сомнения, но – твой голос дрогнул.

– Потому, мой повелитель, что я должен возгласить тебе скорбную весть. Сердце Аримана, возложенное на алтарь нашего храма, засветилось, как прежде…

– Значит, сердце Бога живет? В чем твоя печаль, жрец?

– Талисман засветился, и это значит – он подлинный. Но боги открыли мне, что камень останется безответным в твоих руках, повелитель.

Хадрат достал из-под складок одежды большой ларец с резной крышкой и поставил на стол перед королем, склонил седую голову и умолк. Конн стоял перед жрецом, уже облаченный в парадные одежды, готовый отправиться в приемную залу, дабы принять участие в осеннем празднестве. Он откинул со лба непослушную прядь, подошел к столу, поднял крышку ларца, чувствуя, как дрожат пальцы.

Сердце Аримана! Талисман, завещанный отцом, залог могущества и непобедимости Аквилонской державы… Четыре года он хранился в Храме Митры, и Светлейший Обиус трактовал невнятно о смене эпох и надобности проверок – проверок и еще раз проверок. Не отсутствие ли волшебного кристалла стало причиной смуты, обуявшей Империю? Он не раз задавал себе этот вопрос, и всегда его мысли успокаивал зеркальный щит в оружейной – щит, взявшийся неведомо откуда…

Конн осторожно извлек камень из хранительницы. Кристалл тяжело лег в ладонь. Король ждал, но граненый шар оставался холодным и равнодушным. Лишь на миг почудилось, что в его глубинах мелькнул затаенный отсвет, готовый превратиться в фонтан алого бесплотного пламени, но искра быстро исчезла: может быть, это был всего лишь отблеск солнечного луча, упавшего на талисман сквозь витражные створки окна.

– Что это значит, жрец?..

– Это значит, что боги решили изменить ход событий, повелитель. Тебе не стоит возлагать руки на камень прилюдно.

Конн опустил кристалл обратно в хранительницу и вымерил шагами комнату. Это была его опочивальня, где вдоль стен на полках стояли десятки моделей морских кораблей: галеры, с искусно выполненными экипажами на борту, крутобокие катафракты, маленькие и вездесущие фазелы, ванирские дракары с оскаленными мордами на высоких носах, неутомимые либурны с разноцветными парусами… Конн никогда не выходил в море, но лазурные волны снились ему часто, гораздо чаще, чем стены родной Тарантии. Он видел во сне корабли, идущие под аквилонскими флагами, и полагал, что это воплощаются мечты отца, желавшего водрузить аквилонского льва над всеми странами. Теперь над величием Империи нависла угроза, и ее провозвестником явился старый жрец Асуры, Хадрат.

– Что ты мне посоветуешь? – спросил король, останавливаясь посреди опочивальни, заложив руки за спину и широко расставив ноги в мягких сапогах с отворотами.

– Забвение – лучшее лекарство, – осторожно молвил жрец. – О Сердце Аримана твои подданные почти забыли. Не поминай то, что воодушевляло толпу многие годы назад. Сотвори иного кумира, повелитель.

– Мыслю, Светлейший Обиус уже о сем позаботился: народ жадно ловит каждое слово Светлейшего… Но что, если ты все же ошибаешься, Хадрат, и это подделка?

– Я не ошибаюсь.

– И все же… Отец никогда не боялся идти навстречу судьбе. Пристало ли его сыну поступать иначе? Сегодня, в день Торжества Пресветлой Иштар, я должен взять в руки древний талисман. Я стану молиться Митре – и будь что будет. Если Сердце Аримана снова не ответит на мое прикосновение, я объявлю его подделкой, и, думаю, аквилонцы мне поверят. Пока идут поиски «истинной реликвии», мы подумаем, чем ее заменить. В конце концов – сила аквилонцев не в багровом камне, а в них самих!

Хадрат, жрец Асуры, молча поклонился. Он имел свое мнение, но, как истинный служитель древнего вендийского культа, привык отвечать только на поставленные вопросы. Про себя жрец отметил, что Конн, решив действовать, вопросов больше не задает, и в этом молодой король подобен старому – Конану.

– И еще, повелитель, – сказал жрец, – я должен передать тебе это.

Он положил на стол пергаментный свиток. Король взял его и пробежал глазами по строчкам.

– Что это, Хадрат?

– Предсказание Офирского оракула, государь. Светлейший Обиус возложил на мои плечи тяжелую миссию показать этот свиток тебе и высказать мое мнение по поводу того, что надлежит делать.

– И что же? Здесь говорится: «Сердце, сила и слава королевства переменятся, воины сражаются в небе долгое время». Очевидно, сие относится к переменам, о которых ты только что говорил. Но кто этот «прямостоящий ягуар», и кого он должен сразить?

Жрец Асуры скорбно склонил голову.

– Увы – повелитель, которому грозит гибель, это ты, государь. А воин, носящий ягуара на своем щите, – граф Рабрагор.

И, заметив, как побледнело лицо короля, Хадрат поспешил передать коротко, как объяснял предсказание Светлейший Обиус.

Конн помедлил, разглядывая свои модели. В маленьких парусах чудился свист ветра, гребцы на галерах, казалось, готовы были взмахнуть веслами в такт протяжным командам гортатора. Невидимые волны летели навстречу корабельным форштевням, и боги пучин отдавали своим водяным армиям неслышные приказы. А может, иные боги приводили сейчас в действие неведомые силы, бросая кости, на которых светились знаки судьбы?

– Почему же Верховный Жрец Митры сам не пришел сообщить мне о пророчестве оракула?

– Из страха, мой повелитель. Светлейший опасался, что ты… можешь поставить под сомнение его слова.

– А ты, друг моего отца, значит, всецело доверяешь Обиусу?

– Я доверяю своим богам и своему алтарю в тайном храме Асуры. – Хадрат с достоинством поклонился. – Что же касаемо речей Светлейшего… Они излишне многословны, но в данном случае совпадают с тем, что удалось мне выяснить своими путями.

– И ты станешь вслед за Обиусом уговаривать меня передать власть ничтожному Рабрагору?

– Нет, повелитель.

Конн в полном недоумении взглянул на жреца. Лицо Хадрата, как всегда, было спокойно и непроницаемо.

– Но – «поединок нельзя отменить»?

– Это так.

– Значит, боги открыли тебе, что мое земное существование подошло к концу? Клянусь дубиной Крома, я готов к смерти, но пасть от руки какого – то самозванца…

И, топнув крепким каблуком по мраморным плитам, король добавил гневно:

– Даже если в жилах Рабрагора и правда течет кровь Нумедидеса, он все равно самозванец, ибо мой отец завоевал трон Аквилонии с благословения богов и передал его мне по праву!

Хадрат снова поклонился.

– Ты говоришь истину, повелитель, ибо Конан был величайшим из хайборийских властителей. Он правил мудро и сильной рукой сплотил народы, подарив им мир и процветание. Мы не ведаем, что заставило его отправиться в последнее путешествие, но ты, государь, сможешь продолжить дело отца. Если только…

– Что? Скажи мне, Хадрат!

– Если вновь обретешь силу, которая заключалась в Сердце Аримана и помогала твоему отцу свершать великие деяния.

– Для этого, по меньшей мере, нужно прожить еще хотя бы месяц, – невесело улыбнулся молодой король, – а если верить Офирской пифии, мне осталось гораздо меньше.

– Чтобы одолеть судьбу, надо уметь ей подчиняться, – задумчиво молвил жрец.

– Подчиняться? Мы опять вернулись к моему отречению.

– Да, но не в пользу Рабрагора.

Конн не смог сдержать смех. Потом осторожно взял двумя пальцами резную фигурку кормчего с палубы игрушечной галеры и, внимательно ее разглядывая, спросил:

– А что, имеется еще один претендент на корону?

– Нет, повелитель, – спокойно отвечал жрец. – Хотя многие спят и видят себя на троне Аквилонии. Совет хитроумного Обиуса тем не менее надо принять к сведению. Если к моменту поединка ты перестанешь быть повелителем графа, чаши судьбы могут склониться в другую сторону. Для этого ты должен перестать быть королем, но на время…

– Отдать власть в надежде, что кто-то вернет ее добровольно? Ты слишком наивен, жрец. Такое возможно только через большую кровь.

Губы Хадрата впервые тронуло бледное подобие улыбки.

– Польза древних законов в том, что их вовремя забывают, – сказал он. – Светлейший Обиус, быть может, затеял перехитрить судьбу и воспользоваться плодами своей хитрости, посадив на престол человека, которым он будет управлять. Но ты, государь, должен противопоставить лукавству лукавство, чтобы добиться своих целей.

– Хотел бы понять тебя…

– Это не столь уж сложно, повелитель. Еще при короле Хагене был принят закон, по которому государь, решивший взять в жены свою избранницу, с момента прилюдного предложения временно отстранялся от исполнения королевских обязанностей. Власть в таких случаях должна переходить к Совету Лордов – до момента торжественного бракосочетания в Храме Тысячи Лучей. За различными перипетиями закон этот прочно забылся, хотя он и существует.

Хадрат извлек из широкого рукава и положил на стол древний пожелтевший свиток, скрепленный выцветшей лентой и Большой Сургучной Печатью.

Конн не притронулся к свитку. Он задумчиво разглядывал резную фигурку морехода в широкополой шляпе размером с ноготь большого пальца.

– Если ты, повелитель, сделаешь предложение той, которую избрал, закон вступит в силу, – продолжал жрец бесстрастно. – Совет Лордов никогда не посмеет встать у тебя на пути. Как только совершится бракосочетание, ты снова станешь королем.

– Значит, тебе известно о беглянке из Аргоса? – спросил Конн.

– О твоих чувствах к достойной Эльтире, повелитель, ведомо многим.

– Но многие из Совета Лордов считают, что наш брак станет поводом к войне с Аргосом. Сейчас, когда положение Аквилонии не столь устойчиво, как во времена отца, такая война повлечет восстания во всех подвластных нам землях. Что бы ты сделал на моем месте, Хадрат?

Жрец несколько помедлил с ответом.

– Не мне давать тебе советы в подобных делах, государь, – молвил он, слегка прикрыв веки. – Вендийские мудрецы говорят: «Чтобы принять решение, откажись от решений. Будь травой, склоняющейся туда, куда дует ветер, но будь и ветром, колеблющим траву».

Конн осторожно поставил фигурку кормчего обратно на палубу.

– Чтобы постичь подобное, надо быть вендийским мудрецом, – сказал он, – я же всего лишь король с огромной тяжестью на плечах. Сердце подсказывает одно, разум диктует иное. И вот что еще я подумал. В пророчестве сказано: «Из-за ответа дамы король встревожен». Эльтира бежала в Аквилонию от домогательств Арракоса и просит у нас убежища. И я вовсе не уверен… Что, если пифия подразумевала ее отказ?

– Решать тебе, повелитель.

Испросив дозволения, Хадрат удалился.

Как только он скрылся за дверью, прихрамывая на обе ноги, в комнату вошел старый Эвкад, имевший привилегию входить к королю без стука.

– Все собрались в парадной зале и изнывают от нетерпения узреть Ваше Величество, – сказал он, поклонившись.

Конн в последний раз бросил взгляд на готовые отплыть маленькие корабли и последовал за слугой.

Проходя через оружейную, король ненадолго задержался возле зеркального щита, словно стараясь отыскать в его смутных глубинах ответ на терзавший его вопрос. Но металлическая поверхность на сей раз была тусклой и непроницаемой…

И столь же непроницаемым казался взгляд человека с гладким холеным лицом, похожим на камень-голыш, долго пролежавший в воде: заслышав за спиной вкрадчивые шаги, Конн обернулся и увидел перед собой Светлейшего Обиуса.

– Прекрасная вещь, – сказал Верховный Жрец Митры, – какая тонкая, я бы осмелился сказать, филигранная работа! Воистину, лишь мастеру, вдохновленному самим Подателем Жизни, по силам сотворить подобное произведение искусства!

– В бою больше пользы от крепости щита, чем от его выделки, – отвечал король. – Ты ведь не за тем явился, жрец, чтобы восторгаться отцовской коллекцией?

Обиус бросил взгляд на застывшего возле дверей в почтительной позе слугу, и король жестом отпустил Эвкада.

– В словах ваших, государь, много мудрости, – заговорил жрец, когда старый наставник вышел. – О, как бы я желал стать самым надежным щитом для Вашего Величества! Увы, силы мои не беспредельны, и остается лишь молить Митру…

– О моем отречении?! – В голосе Конна отчетливо прозвучал гнев.

Обиус скорбно склонил лысую голову.

– Вижу, достойный Хадрат уже побывал здесь, – сказал он, разглядывая песочного цвета ковер. – Увы, увы, всесильная Судьба властвует и над нищими, и над королями…

– Услышу я что-нибудь, кроме бесконечных «увы»? – нетерпеливо прервал жреца Конн.

Обиус пожевал губами и потер лоб.

– Я всего лишь пекусь о сохранении наследия Великого Конана, – молвил он смиренно. – И никогда не простил бы себе, случись что с вами, государь. Ничтожный, денно и нощно молил я Митру Пресветлого открыть мне хитросплетение причин и следствий, и вот Всеблагой внял моим просьбам… Увы (повторяю слово сие вновь и вновь), я не в силах заставить Сердце Аримана вновь пылать в королевской деснице, но жизнь сына Великого Киммерийца, моего близкого друга и господина, я спасу, даже если буду вынужден пойти наперекор Великому Равновесию! Ваше Величество! Рабрагор – лишь ничтожный из смертных, ему не по силам будет нести скипетр и державу великого государства. Он – лишь послушная игрушка в наших руках, призванный исполнять волю…

– Чью же? – снова прервал словоизлияния Светлейшего король.

– Вашу, государь, конечно же, вашу волю! Поверьте, вынужденное правление бастарда продлится недолго. Как только опасность минует, Братия заставит Рабрагора возвратить вам корону.

– Я тронут, – сказал Конн. – Но вот что я думаю, жрец. Думаю, что сегодня день Торжества Иштар, а на этот праздник отец всегда являлся народу и брал в руки Сердце Аримана. За последние пять лет не случилось ни одной серьезной войны либо иного бедствия, когда являлась бы нужда в талисмане. Народ успел подзабыть о багровом камне, но если сегодня Сердце не будет явлено тысячам глаз, о нем вспомнят, и это породит мрачные слухи и неуверенность. Я не могу нарушать древние обычаи и прикоснусь к талисману на площади.

– Безумие! – вскричал жрец. – Сердце Аримана останется безответным, и все поймут, что небожители отвернулись от Аквилонии!

– Пусть все боги отвернутся от меня, я не буду в обиде. Но есть среди них один, на помощь коего надеюсь всем сердцем. Ты знаешь, о ком я говорю.

Светлейший в отчаянии заломил пухлые ручки.

– Государь – воскликнул он, готовый, кажется, вот-вот зарыдать, – Ваше Величество! Кром – божество киммерийцев, но вы киммериец лишь наполовину…

– Именно это и дает мне надежду. Говорят, Владыка Могильных Курганов лишь дважды бросает взгляд на человека: в момент его рождения и в минуту смерти. Я родился вдали от его владений, и вряд ли он обратил на меня свой взор, когда я появился на свет. Так что у меня в запасе есть хотя бы один взгляд Крома. Говорят, что иногда бог киммерийцев приходит на помощь тем, к кому особо благоволит. Отец почитал Владыку Курганов, надеюсь, он не оставит сына своей милостью.

– Увы, – прошептал жрец, – я бессилен что-либо изменить…

* * *

– Суда и справедливости, повелитель, суда и справедливости!

Невзрачный человек с небольшим горбом за левым плечом застыл на коленях перед ступенями королевского трона.

– Да будет суд и справедливость именем Митры Пресветлого. Назови себя.

– Богуз с улицы Вздохов, мой король.

– В чем твоя вина?

– Повинен в зарывании кошки в землю на перекрестке трех дорог.

Конн удивленно глянул на месьора Шатолада, стоявшего по правую руку от возвышения.

– Это правда?

Шатолад поклонился и заговорил поспешно, желая объясниться:

– Ваше Величество, сей человек желает обелить себя перед королевским судом и потому всячески преуменьшает свои черные деяния. Кошка, зарытая в землю с целью страшного колдовства, – лишь малая часть его преступлений. Сей чернокнижник повинен в сношениях с духами тьмы, коих призывал на погибель всех правоверных…

– Имеются доказательства?

– Мы схватили одного из так называемых учеников колдуна, и мальчишка, желая заслужить прощение, сознался, что его хозяин почти каждую ночь совершал бесовские обряды, жег травы и даже бесстыдно являлся ученикам голым, заставляя оных намазывать себя колдовскими мазями.

– Где свидетель?

– К несчастью, он внезапно умер, государь. Хлипкий оказался, да. Но у нас имеются другие свидетели: стражники и дознаватели, ходившие за колдуном в его берлогу. Они готовы поклясться именем Митры, что собственными глазами видели действие страшного чародейства, чуть было не лишившего их жизней!

Конн досадливо поморщился. Он уважал традиции, но считал обычай королевского суда в дни больших праздников досадным пережитком. В самом деле, пристало ли государю разбирать мелкие тяжбы и вникать в подробности жизни простолюдинов? А ведь каждый из них имел право в дни торжеств потребовать высочайшего разбирательства. Желающих, правда, находилось немного: народ давно смекнул, что лучше не докучать высочайшим особам своими мелочными проблемами, а еще лучше вообще не попадаться им на глаза. Лишь те, у кого на кону стояла жизнь, рисковали обратить на себя высочайшее внимание монарха, да и то изредка.

– Слышал, в чем тебя обвиняют? – спросил король горбуна. – Что можешь сказать в свое оправдание?

Богуз, оставаясь стоять на коленях, поднял голову и прямо взглянул в глаза Конна. Сыну киммерийца на миг показалось, что глазами колдуна на него смотрит некто иной, но он тут же отогнал эту мысль: дело жалкого чернокнижника его мало тревожило. Слушая, как Богуз с улицы Вздохов бормочет что-то невнятное, король оглядывал зал в поисках той, кто пленила его сердце.

Зал был столь огромен, что, вмещая не менее тысячи вельмож и дам, гостей, посланников, купцов, слуг, глашатаев и гвардейцев, хранивших покой и порядок, словно бы оставался полупустым. Высокие стены были увешаны великолепными туранскими коврами, на которых весьма искусно изображались двенадцать подвигов Митры. В простенках между высокими окнами висели головы диковинных зверей и стяги поверженных армий, стояли изысканные скульптуры, изображавшие богов и древних героев. Никто не обращал на это великолепие никакого внимания.

Взгляды присутствующих были прикованы к дарам, грудой сложенным посреди залы: золотые и парчовые ткани из Аренджуна, драгоценные шкурки горностая и снежной лисицы из Асгарда и Ванахейма, беличьи и лисьи шубы из Бритунии, богатые зингарские седла и упряжь, офирский лазурит и коринфская яшма, слоновые бивни из Черных Королевств и сандаловое дерево из Кешана… Чудесно благоухали специи, ценившиеся на вес золота: гвоздика и корица из Кхитая, имбирь из Иранистана, черный перец и мускат с Южных островов, белый перец из Уттара, шафран с побережья моря Вилайет и фисташки из Пунта – все эти богатства были привезены в Тарантию купцами и сложены у трона аквилонского владыки в знак преданности и в надежде на снижение торговых пошлин.

Купцы только что проследовали чередой перед троном короля, поочередно прикладываясь к его сафьяновой туфле с аметистовой пряжкой. Они шли один за одним, разноплеменные негоцианты: узкоглазые плосколицые кхитайцы, смуглые горбоносые вендийцы, толстые туранцы и иранистанцы в цветных халатах и высоких тюрбанах, блистающие драгоценными кольцами и серьгами офирцы, затянутые в тесные черные одежды зингарские и аргосские представители вольных торговых городов, аквилонские торговцы в роскошных аляповатых одеждах… Никто не представлял их королю: возможность приложиться к монаршей обуви и так была неслыханной честью для тех, кто, заплатив немалые взятки Шатоладу, удостоился попасть на праздничный прием.

Вслед за почтенными торговцами двинулись именитые гости и послы. На сей раз гарольды выкликали их имена и титулы. Преклонив одно колено, вельможи целовали перстень короля, а Светлейший Обиус, восседавший в голубой мантии по правую руку от монарха, осенял их милостивым круговым движением пухлой ладони.

Конн с нетерпением ожидал окончания церемонии. Он пребывал в глубоких раздумьях и почти не обращал внимания на блистательную череду знатнейших нобилей, спешивших засвидетельствовать свою преданность. Они подобострастно улыбались, они кланялись и отставляли ноги, отчего в прорезях пышных штанин мелькали золотистые, небесно-синие и изумрудно-зеленые подклады; казалось, прикажи король – и все они как один отдадут за него жизнь… И все же Конну не нужно было вглядываться в их холеные лица, чтобы уловить тайное, тщательное скрываемое желание видеть на троне человека, в жилах которого не было бы ни капли «варварской» крови…

«Арракос Мессантийский, правитель Аргоса!» – выкрикнул гарольд, и король невольно вздрогнул.

Никто не доложил ему о прибытии аргосского вассала. Конн вопросительно взглянул на градоначальника, и тот, склонившись к плечу короля, прошептал: «Прибыл только что, и гонца вперед не выслал. Я счел возможным пустить его на прием, не извольте гневаться…»

Арракос, невысокий человек лет сорока, был крив на один бок и коротконог, посреди его рябого лица сидел большой, хищно загнутый нос, глубоко запавшие черные глаза маслянисто поблескивали. Словно в награду за уродство, природа наделила аргосского правителя мощным торсом и сильными руками: было известно, что он отличный боец, и на счету его множество побед в поединках. Правитель был одет в песочного цвета камзол с множеством золотых пуговиц и широким кругообразным воротником, отделанным множеством серебряных колокольчиков. Когда он принял ладонь короля, чтобы поцеловать перстень, Конн ощутил силу его длинных, похожих на когти птицы, пальцев.

– Дозволит ли повелитель своему преданному вассалу обратиться к нему с вопросом? – спросил Арракос негромко, глядя на короля снизу вверх так пристально, что Конн едва сдержался, чтобы не отвести взгляд.

– После, – сказал он, – я дам вам аудиенцию.

В черных зрачках мелькнул затаенный гнев, и правитель с достоинством отошел к своим вельможам, стоявшим возле стены особняком от прочих гостей.

Вслед за гостями и послами перед королем прошла процессия придворных. Месьоры в костюмах-блио, разукрашенных драгоценностями, осторожно ступали по натертому до блеска полу туфлями с высоко загнутыми носами. Мода сия пришла в Аквилонию из Зингары и Аргоса, но тарантийские щеголи умудрились переплюнуть жителей юга: носы туфель у многих были столь длинны, что вынужденно крепились к поясам золотыми и серебряными цепочками. Подклады в разрезах камзолов блистали всеми цветами радуги, длинные рукава волочились по полу, пышные шапки, украшенные перьями и цветами, напоминали корзины базарных торговок.

Вслед за кавалерами выступала пестрая толпа дам. Их островерхие головные уборы были столь высоки, что многим их обладательницам приходилось надевать на шею специальный матерчатый обруч, укрепленный изнутри китовым усом и украшенный ожерельями драгоценных камней, дабы нагрузка на шейные позвонки не была чрезмерной. Дамские колпаки с одинарными либо двойными валиками, обтянутыми пенящимися муслиновыми кружевами, волочили за собой шлейфы из парчи, атласа, бархата или велюра, расшитые золотой и серебряной нитью. У многих модниц шлейфы были столь длинны, что их несли несколько пажей, следовавших за хозяйками.

Сидя на троне, покрытом накидкой с символами монаршей власти, Конн с нетерпением ожидал окончания этого казавшегося бесконечным прохода. Он старался удержать на губах улыбку и не выглядеть слишком мрачно, сознавая, что это довольно трудно на фоне роскошного убранства тронного зала. В отличие от гостей и придворных, старавшихся явить миру пышность и дорогое убранство своих одеяний, король был облачен в темный камзол, и строгость его костюма смягчало лишь рубиновое ожерелье и золотой медальон с изображением оскаленной львиной морды.

– …Я научился врачевать гнойные язвы, затягивать рваные и колотые раны, изгонять лихорадку и облегчать роды, – услышал король бубнящий голос чернокнижника. – Я постиг тайну изготовления цветного стекла, которое не бьется даже от удара арбалетной стрелы. Я…

Конн отыскал, наконец, взглядом дочь Альфреда-летописца. В окружении двух юных пажей и старой кормилицы, Эльтира стояла возле стены, противоположной той, где расположились аргосские вельможи во главе со своим сюзереном. Ее гладкое темно-синее платье было перехвачено в тонкой талии поясом того же цвета, золотая подкладка длинных рукавов, спускавшихся к полу, служила единственным украшением наряда.

Платье казалось бы излишне строгим, если бы не глубокое декольте, обнажавшее не только смуглые плечи, но и высокую крепкую грудь аргоски. У многих придворных дам вырезы были не менее смелые, но ни одна из них не могла похвастаться столь тонко подобранным цветом платья, оттенявшим гладкую свежую кожу плечей и груди, похожую на бархатистую кожицу персика. Конн отметил, что многие придворные модницы украдкой бросают завистливые взгляды в сторону аргосской беглянки.

Взгляд низкорослого мужчины, стоявшего, подбоченясь, у стены напротив, не был ни мимолетным, ни завистливым. Правитель Арракос неотрывно глядел на Эльтиру, и в его черных зрачках метались искры бешеной ярости…

– Все это не может служить оправданием черных дел, творимых под покровом ночи. – Грубый голос месьора Шатолада снова вернул Конна к судебному разбирательству. – В Тарантии достаточно лекарей и стеклодувов. Ты же, таясь от властей, предался гнусному колдовству и повинен смерти!

– И откуда ты только взялся? – пробормотал король с рассеянностью несколько большей, нежели подобало Верховному Судье.

– Я уже говорил…

Голос чернокнижника вдруг изменился: стал спокойным и сильным. Колдун поднялся с колен и дерзко глянул прямо в глаза короля.

– Разрешите, Ваше Величество, ответить стихами.

Он произнес это с изысканной небрежностью записного царедворца и даже слегка поклонился, отставив ногу.

– Что? – взревел Шатолад. – Да как ты смеешь… Стража!

Конн остановил градоначальника нетерпеливым жестом.

– Говори, колдун, но горе тебе, если твои вирши меня не заинтересуют.

– Уверен, что это не так, государь.

И чернокнижник, взгляд которого стал вдруг весел, продекламировал:

 
Спросили его: откуда пришел?
Ответил он так:
– Нетрудно сказать: через столпы времени,
через потоки Диона,
через плавающее железо,
через руку жены вяза,
через земли солнца,
через жилище луны,
через пуповину юноши…
 

Его слова слышали все в зале, но никто их не понял. Гневный гул пронесся над рядами гостей и придворных, потом все затаили дыхание, ожидая, что скажет король.

Конн восседал на троне безмолвно, крепко сжав пальцами подлокотники, украшенные резными львиными головами.

– Говори дальше, – потребовал он, наконец.

– Вы спрашивали меня о тайных чарах, Ваше Величество, – с легким поклонам отвечал колдун. – Там, откуда я прибыл, многим подвластны силы, о которых на Гирканском материке ничего неизвестно.

– Например?

– Например – оживление камней. Скажем, имеется некий багровый кристалл… Но обо всем этом я расскажу, если вы, государь, удостоите меня чести приватной беседы.

– Этот человек безумен, – быстро и тихо заговорил Верховный Жрец, склоняясь к плечу короля со своего сиденья, – его следует немедленно отправить обратно в Железную Башню и подвергнуть пытке огнем, дабы колдун открыл все в присутствии дознавателей…

– Здесь решаю я, – вполголоса бросил Конн. И, уже громче, приказал Шатоладу: – Велите страже держать этого человека у меня на глазах до окончания церемонии. Позже я поговорю с ним.

Гарольды уже подносили трубы к губам, дабы возвестить окончание Королевского Суда, как вдруг вперед выступил Арракос. Преклонив колено и придерживая длинную шпагу, он прокричал голосом мощным, как боевой рог: «Суда и справедливости, требую справедливости!»

И снова недоуменный ропот прокатился над толпой собравшихся. Высочайшего разбирательства в дни Торжества Иштар мог требовать и простолюдин, и вельможа, но никогда еще не случалось, чтобы высокородный нобиль воспользовался своим правом и вынес на всеобщее внимание свои дела.

– Чего ты хочешь? – мрачно спросил король.

– Я уже сказал – справедливости! – Правитель Аргоса поднялся с колена и застыл перед троном, уперев в бока несоразмерно длинные руки. – Справедливости, которую обещал нам король Аквилонии.

– Ты забыл добавить: и король Аргоса! – выкрикнул кто-то из вельмож, стоявших рядом с троном. – Не забывай, Арракос, что ты всего лишь наместник, посаженный нами в Мессантии!

Лицо Арракоса потемнело. Он сжал эфес шпаги и выкрикнул:

– Времена меняются! Я не потерплю, чтобы всякие пуантенцы чинили разор в моих землях! Аргос поклялся в верности старому королю Конану, но сейчас кое-кто забыл об обязательствах Аквилонии хранить мир в подвластных землях.

Конн поднял руку.

– Если ваши претензии обоснованны, правитель, я готов выслушать их в Совете Лордов.

– Ваши лорды при вас, – осклабился Арракос, – а я не хочу откладывать. Пусть все знают, что аквилонский король не соблюдает договоренности…

Шум и гневные выкрики заглушили его слова. Многие обнажили оружие, гвардейцы переглядывались, ожидая приказа схватить дерзкого аргосца.

Король снова жестом водворил тишину.

– Твои обвинения дерзки, – сказал он, – но я готов их выслушать ради всеобщего мира. В чем ты меня упрекаешь?

– Существует договор, согласно которому женщина, бежавшая из Аргоса вопреки воле родителей, мужа либо жениха, должна быть возвращена без всяческих условий.

– И что же?

– Здесь присутствует дама по имени Эльтира, дочь Альфреда Пажа, урожденная аргоска. Она – моя невеста, и я требую ее немедленной выдачи.

– Ты не можешь требовать, Арракос, – снова раздалось из толпы лордов, – только просить!

– Я в своем праве, это подтвердит всякий, кто чтит законы!

– Хорошо, – сказал Конн на удивление спокойно, – но признает ли тебя своим нареченным сама Эльтира?

– Это неважно. – Арракос снова обнажил в надменной улыбке крепкие, раскрашенные в три цвета зубы. – Согласно аргосским обычаям, человек, сделавший предложение, становится опекуном девушки. Кроме того, Альфред Паж тоже требует ее возвращения.

– Но есть еще один закон, – задумчиво молвил король, бросив взгляд на застывшую, испуганную Эльтиру. – Он гласит, что муж имеет право распоряжаться женой как своей собственностью.

– Когда мы сыграем свадьбу, я так и поступлю, – самодовольно заявил Арракос.

– Если ты станешь ее мужем.

– Почему же нет? Я уже заручился согласием ее отца.

– Нет, потому что я делаю этой даме предложение: здесь и сейчас!

С этими словами Конн легко поднялся и, пройдя мимо обомлевшего аргосского правителя, подошел к беглянке. Эльтира стояла, опустив голову, на ее длинных ресницах блестели слезы.