Текст книги "Древо миров"

Автор книги: Андре Олдмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

Хадрат молча принял из рук Светлейшего рубин и спрятал его под одеждой.

– Позволь мне удалиться, – молвил жрец Асуры, и то были его единственные слова, сказанные за все время.

– Накануне праздника ты отправишься к королю, – властно произнес Обиус, – и да сбудется воля Митры!

Слышно было, как скрипнули створки, – Хадрат вышел.

– Вы уверены, что колдун в точности исполнит намеченное? – спросил Эртран.

– А куда он денется! – небрежно бросил Светлейший и потянулся к кубку. – Никто не смеет идти против воли Братии. Тем паче – жрецы-людоеды…

И он засмеялся, надувая розовые щеки. Заговорщики ответили общим хохотом: все чувствовали облегчение и возблагодарили Митру немедленным и обильным возлиянием.

– Время откланяться, – сказал месьор Шатолад, разделавшись со своим кубком, – дела.

– Кого на сей раз ждет палач у Железной Башни? – весело спросил маркграф.

– Да так, одного ничтожного колдунишку. Некий Богуз с улицы Вздохов, повинный в чародействе посредством зарывания кошки в землю. Бедное животное почти задохнулось, да…

Богуз сжал зубы так, что почувствовал во рту привкус крови. О Нергуз! Это он, верный слуга Мрака – «ничтожный колдунишка»?! Стоило бы наслать на Шатолада чёрную язву! Если бы он не дал обета Недеяния… Пальцы чернокнижника помимо воли сжались в кулак – и тут же раздался отчаянный писк: забывшись, он придавил за пазухой одного из крысенышей.

– Что это? – вскинулся Шатолад, приподнимаясь со своего стула. – Там, за шпалерой…

– Кажется, крыса пищала, – неуверенно сказал ландграф.

– Там дверь, – сказал Обиус, не сумев скрыть тревогу, – но она наглухо закрыта…

Богуз отпрянул от холста и едва не упал: покусанную ногу свело судорогой.

– Это не крыса, – услышал он голос градоначальника.

В тот же миг что-то свистнуло, холст разошелся: тяжелое лезвие метательного хассака поползло вниз, с треском разрывая старую ткань. Из комнаты в пыльное убежище хлынул яркий свет.

Все дальнейшее слилось для чернокнижника в один мутный, стремительный вихрь. С нечеловеческим проворством он насадил на острие хассака извлеченный из-за пазухи пищащий теплый комочек. Потом бросился прочь, упал, не чувствуя раненой ноги, и пополз, громко стеная и выкрикивая все известные ему заклинания. Они рождались из самых затаенных тайников души: как вспоминал он впоследствии, ни одно так и не смог припомнить.

Когда заговорщики сорвали шпалеру, чернокнижник уже барахтался в сточной канаве, каким-то чудом проскользнув в сливное отверстие между погнутыми прутьями железной решетки, и не мог видеть растерянные лица вельмож, разглядывавших окровавленную тушку на лезвии хассака и глухие деревянные створки, покрытые пылью и паутиной…

Нергуз, демон Тьмы, в последний раз пришел на помощь своему верному слуге.

Глава третья
Милость Нергуза

Молю Тебя Великими Именами, запечатли

Себя во мне, чтобы я мог принять

Тебя всякий раз, когда

Тыпоявишься передо мною!

«Скрижаль магов»

Черная повозка с грохотом катила обитые железными обручами колеса по брусчатке улицы Роз, покрытой белесым инеем. Было раннее утро, лучшее время для перевозки осужденных, и под траурным пологом томились несколько узников, закованных в кандалы и ошейники.

Один из стражников, сидевших на козлах, толкнул в бок своего товарища и, указывая кнутом куда-то в сторону, сказал с ленцой:

– Смотри, там мертвец.

Второй, вислоусый, сплюнул на мостовую травяную жвачку и отвечал:

– Точно. Пусть лежит себе, мало ли трупов валяется на улицах.

И повозка загрохотала дальше – в сторону Железной Башни. Стражники не оглядывались, иначе их взору предстало бы зрелище удивительное: «мертвец» поднялся из придорожной канавы и побрел прочь, приволакивая левую ногу.

До улицы Вздохов, где стоял его дом, было рукой подать, и все же Богуз сомневался, что доберется благополучно. Тело окоченело, одежда стояла колом, холод пробирал до костей. Он пошарил за пазухой, опасаясь, что крысеныш сдох, но комок плоти все еще подавал признаки жизни: слегка шевелился и попискивал. Хвала Нергузу, тварь оказалась живучей.

Улица Роз была пустынна. Она тянулась от старой крепости вниз, к центру города, рассекая хитросплетение переулков, окружавших Железную Башню. Окна домов, стоявших на почтительном расстоянии от брусчатой мостовой, были закрыты глухими ставнями, многие двери заколочены. Обитатели предпочитали ходить дворами, лишь бы не появляться там, где гремели ободьями черные повозки. Дурное место, не ровен час – и сам окажешься в железном ошейнике.

Чернокнижнику сие обстоятельство было сейчас на руку. Странен был его вид, странен даже для обитателей подозрительных кварталов древней части города, хотя здесь встречалось множество бродяг и нищих, щеголявших в рубищах весьма причудливых. Но какой наираспоследнейший бродяга позволит себе разгуливать ранним осенним утром в мокрых, заледеневших одеждах? Богуз старался шагать быстрее, на ходу растирал ногу, размахивал руками и вертел занемевшей шеей. Понемногу тепло возвращалось в его члены, от одежды пошел пар. А вместе с ним и запах – едкий, удушливый, отвратительный, словно он и впрямь был ожившим мертвецом.

Богузу предстояло идти переулками, чтобы добраться до улицы Вздохов, названной так по обычаю местных жителей тяжко вздыхать, поминая злую судьбу. В старом городе обитал простой люд – горшечники, суконщики, кожевенники, кузнецы, носильщики, бродячие торговцы… Ближе к городским вратам селились погонщики и караванщики, а к северу, возле речной гавани, – рыбаки, наемные гребцы и плотники, трудившиеся на верфях.

И стоял в переулках тяжелый дух, и витали там запахи пригоревшего масла и нечистот, чеснока и кислой браги, кожи и железа, и угли в жаровнях, стоявших возле убогих покосившихся домишек, тлели даже ночью.

Здесь текла незатухающая до утренней звезды жизнь, подчиненная собственным законам. Днем кипела и бурлила мелочная торговля, вспыхивали и тут же угасали мелкие драчки, хозяйки ругались через заборы, а их мужья трудились в поте лица своего и напивались вечером, в час первой свечи. А когда первая свеча отгорала, и ремесленники удалялись ласкать своих сварливых женушек, в лабиринте переулков появлялись ночные обитатели: воры, гулящие девки и их сводники, мелкие бандиты и скупщики краденого. Из дверей кабаков неслись песни и стоны, под заборами совершались сделки и с помощью ножей выяснялись отношения, а временами разгорались настоящие побоища, когда из речной гавани забредали в местные таверны пьяные вдрызг корабельщики. Городские стражники появлялись здесь редко и не иначе как отрядами человек в десять.

Не признаваясь себе, Богуз любил места, в которых обитал. Чернокнижник чувствовал себя здесь в относительной безопасности: местные его знали и не трогали, более того, уважали за снадобья, коими залечивались раны, свищи и зудящие места на теле, а отсутствие стражников и вовсе было трудно переоценить.

Если бы не кошка, Нергал ее задери!

Одежда почти высохла, когда он свернул в переулок. Кое-кто из торговцев уже сидел на своих местах, помешивая угли в жаровнях, из двери прямо под ноги Богузу выплеснули ведро помоев, двое похоронщиков в черном проволокли мимо какого-то бедолагу с перерезанным горлом. Богуз поглубже натянул войлочную шляпу и, прихрамывая, зашагал среди связок чеснока, лука и сушеных фруктов, свисавших по стенам домов, как флаги.

Никто его не окликнул, и это был плохой признак. Он миновал улицу Горшечников, свернул на Кожевенную и уже собирался пройти между заборов на улицу Вздохов, когда из ближайшей подворотни вынырнула стайка босоногих грязных мальчишек.

– Эй, дядюшка Богуз, кто тебе сапог порвал? – крикнул их вожак, конопатый и курносый оборванец.

– Пошел прочь, – буркнул чернокнижник, стараясь не сбавлять шаг.

Но мальчишки загородили дорогу и принялись подпрыгивать и кривляться.

– Богуз колдовал, нам орехов не давал! – заорал конопатый, корча страшные гримасы. – И за то его сведут на костер и там сожгут!

Богуз застыл на месте.

– Что ты мелешь, гаденыш?

– А вот и не превратишь меня в лягушку, – упер оборванец в бока грязные кулачки. – Тебе стражники всю посуду побили и зелья расплескали, теперь не сможешь колдовать!

Чернокнижник скрипнул зубами.

– Послушай, мальчик, – он попытался говорить добрым голосом, – я дам тебе леденец. У меня дома много всяких сластей. Когда приходили стражники?

Конопатый осклабился.

– Врешь, нет у тебя ничего, кроме жаб да ящериц. У тебя ночью были, весь дом перевернули и прихвостней твоих отколошматили. А Лаврио с собой увели. Теперь пытать станут и кое-что отрежут!

Вся свора обидно захохотала.

Лаврио был его лучшим учеником. Ведал Таблицу Десяти Чисел, Теракстис, умел пускать кровь и готовить касторовую мазь. Бедный Лаврио.

Богуз полез в карман, достал коробочку, из нее – белый комок и бросил в лужу, под ноги мальчишек. Лужа зашипела и пошла пузырями. Это был всего лишь карбид, никакого волшебства, но шипение подействовало на оборванцев почище Сетевых мистерий: их словно ветром сдуло.

Чернокнижник не стал выходить на улицу Вздохов: перелез через забор, прошел огородами, отодвинул доску и оказался на заднем дворе своего дома.

Хотя его трудно было назвать домом. Приземистое строение из грубо отесанных камней в правой части имело два этажа – словно широкая башня выступала над крышей, а сбоку от нее на каменной кровле лепились разномастные постройки, сбегавшие вдоль левой стены причудливой лестницей. Больше всего они походили на голубятни и принадлежали двум сестрам – старухам, сдававшим эти клети кому ни попадя: шлюхам, возничим, наемникам, торговцам тканями, воришкам… Так было во времена его молодости, так оставалось и сейчас. И это его устраивало: среди шума и гама он был незаметен, а вся каменная часть дома принадлежала ему с тех пор, как он прибыл в Тарантию и откупил древнее строение у прежнего владельца, державшего здесь кожевенную мастерскую.

Богуз усмехнулся. «Прибыл в Тарантию»! Не следует лукавить хотя бы с самим собой. Не прибыл он, а бежал из родных мест, бежал с глаз селянок, смотревших на него равнодушно… В лучшем случае с жалостью – на его горб. Да, Нергал вас всех задери, это был горб, хотя и едва заметный, если надеть кафтан поплотнее. Но там, откуда он был родом, теплые кафтаны надевали редко.

Он пересек двор, заваленный старыми бочками, проржавевшими чанами и прочим хламом, и толкнул заднюю дверь.

Дверь оказалась запертой, он ударил кулаком в створку.

– Кто? – раздался испуганный молодой голос.

– Отворяй.

Заскрипел засов – хозяина узнали.

На пороге, прижимая к лицу мокрый плат, топтался ученик Горус в разорванной до пупа рубашке.

– Били? – спросил Богуз, проходя внутрь.

– Ой, мастер, еще как били, – заголосил отрок, семеня следом. – И нас били, и реторты, и мебель ломали. Все разгромили свиньи Шатоладовы, всю мастерскую разнесли! А Лаврио…

– Уймись, – приказал чернокнижник зло, – я знаю. Наказывал – дверь не открывать. Убежище мое не нашли?

– Нет.

Он поднялся по скрипучим ступеням из полутемной прихожей в обширную залу, занимавшую две трети дома.

Здесь царил полный разгром. Трое его учеников поднялись с лавок: Гулио, Настор, Плевек… Выглядели они жалко.

Ничего не говоря, Богуз подошел к большому круглому столу. Шкафчик в его середине был разбит, из-за косо висящих дверок, словно внутренности из распоротого живота, вывалились свитки, измерительные палочки, коробки с иглами. Повсюду валялись манускрипты с вырванными страницами и расколотыми досками переплетов. Листы папируса лежали на полу, похожие на опавшие лепестки огромных цветов, на одном – четкий след сапога. Его библиотека больше не существовала.

На стеллажах, стоявших вдоль стен, – обломки инструментов, битое стекло, подсохшие лужицы отваров. Полки висели криво, все их содержимое рухнуло вниз: древние фолианты, деревянные пластины и кусочки коры с начертанными знаками, его записные книжки из слоновой кости и красного дерева, покрытые воском, дабы царапать на них стилом мимолетные заметки… Нетронутыми остались лишь пучки тонких веревок со множеством узелков да таблицы с магическими знаками.

Богуз скривил рот: что теперь ему до тех знаков? До собственных записей на вощеных дощечках? Растворение, испарение, очистка – пустые слова! Восстановление из пепла: он почти добился удачи. Огненная ртутная сущность, сущность паровая или туманная, Духовная Земля… Слова, слова!

Он повернулся к ученикам. Горус, Гулио, Настор, Плевек стояли рядышком, ежась, словно в комнате царил невесть какой холод. Затекшие от пощечин лица, разорванная одежда, в глазах – страх… Он сам колачивал их нередко тяжелой палкой или линейкой, подвернувшейся под руку, он почти не замечал их присутствия и путал имена, исключая Лаврио, и все же сейчас, когда предстояло расстаться с ними навсегда, в душе чернокнижника шевельнулось что-то маленькое, острое и щемящее.

Богуз отогнал ненужное, нащупал за пазухой крысенка (тот дышал часто и дрожал всем телом), потом сказал сухим голосом:

– Вот что. Я решил покинуть этот мир. Скроюсь в убежище, что там произойдет – вам знать не нужно. А вы идите куда хотите. Скоро явятся дознаватели, вам лучше с ними не встречаться. Двери запрете и выберетесь через дымоход на крышу. Пока будут ломать створки, я успею…

– Мастер… – едва слышно шепнул Горус и всхлипнул. Остальные молчали.

Чернокнижник повернулся к ним спиной и направился к огромному резному шкафу, занимавшему половину внутренней стены. Он больше не думал об учениках.

Дверцы были разбиты в щепы: очевидно, стражники поупражнялись здесь мечами. Все инструменты, хранившиеся в шкафу, скинуты на пол и растоптаны. Но Богуз на них даже не взглянул: его интересовала лишь резная горгулья, одна из четырех, украшавшая верхний створ исполина. Горгулья была цела, он нажал – раз, еще, чуть выждал, снова нажал, потом потянул вправо и вверх. Скрипнуло, за средней полкой открылось углубление. Там стояла клепсидра, старая, покрытая зеленью, с тремя фигурами: Иштар, ее возлюбленный Адонис, справа – Ашторех, верная наперсница.

Чернокнижник дотронулся до головы богини – из глаз ее закапала вода. Она сбегала по бронзовым щекам, словно слезы, и струилась вниз, в широкое углубление, подобное озеру у ног Иштар, – все быстрее и быстрее. Богуз ждал, покусывая губу, слыша, как за спиной тихо переговариваются ученики.

Когда чаша наполнилась водой, Адонис и Ашторех вдруг провалились внутрь пьедестальчика, раздался тихий перезвон, и задняя стенка шкафа отъехала в сторону, открывая темный проход. Богуз шагнул внутрь, притворил потайную дверь, но запирать не стал.

Теперь это было все равно.

* * *

Великая Пустота… Ни солнца, ни звезд, ни луны; из тьмы первозданного Хаоса, покоившегося без движения, словно в глубоком сне, прежде иных творений возникли воды. Воды породили огонь. Великой силой тепла в них рождено было Золотое Яйцо. Тогда еще не было Времени, и никто не мог сказать, сколько плавало Золотое Яйцо в водах, в безбрежном и бездонном океане. Потом из Золотого Зародыша возник Прародитель. Он разбил яйцо, и оно раскололось надвое. Верхняя половина стала Небом, нижняя – Твердью, а между ними, чтобы разделить их, Прародитель поместил воздушное пространство. И Он утвердил землю среди вод, и создал страны света, и положил начало Времени…

Так учили Древние, так говорилось в их скрижалях, и за знание того ныне сжигали на кострах. Ибо худшая ересь и грех непростительный – утверждать, что прежде Творца была Великая Пустота, из которой все происходит и куда все возвращается.

Но пуще всего ликовали толпы на площадях, когда горели тела тех, кто пытался с помощью определенных заклинаний проникать за тонкую преграду, отделявшую мир привычных человеческих чувств от Неведомого. Ибо тот, кто поклоняется Пустоте или Мраку, – в лучшем случае сумасшедший, тот же, кто хочет приобщиться к невидимым обитателям стихий, – худший враг рода человеческого.

Богуз знал, на что шел, когда, запершись в каменных стенах бывшей кожевенной мастерской, портил глаза над древними манускриптами. Удивительный мир открывался ему: мир, подобный стремительному танцу без конца и начала, где в хороводе богов, духов и элементов слиты и разделены все видимые и невидимые предметы, где время не течет, подобно реке, а вращается вечным кругом, и разрушение предвещает новое возрождение – до тех пор, пока не наступит Великое Уничтожение… Теперь он был готов присоединиться к этому танцу, стать искрой, несущейся по ветру, обтекающему Вселенную.

Оказавшись в комнате без окон, занимавшей башню-надстройку его дома, чернокнижник запер крысенка в приготовленную клетку, скинул грязную одежду и, обнаженный, прошел за ширму, обтянутую черной материей. Здесь стояла медная купель, в которой пузырилась вода, всегда теплая, способная смыть любую грязь. Омывшись, Богуз надел черный халат с широкими рукавами, расшитый магическими знаками, высокий колпак и, подойдя к окованному медью сундуку из дерева офирского кедра, извлек магический посох и меч.

Стальной клинок меча был закален в Час Красной Звезды новыми инструментами, которые после совершения обряда полагалось уничтожить. Эфес был сделан из серебра с примесью ртути, и на нем виднелись выгравированные символы Маркуса и Луны, а также сакральные имена двух Посланников. Рукоять была отделана оловом. От рукоятки по лезвию отходил небольшой медный треугольник, на котором располагались символы Грома и Молнии. На самом лезвии начертано было имя Аримана с одной стороны и Митры – с другой.

Посох был небольшим, не более локтя, из черного дерева. На его конце поблескивал тусклый граненый шарик.

Четыре медных светильника стояли по углам комнаты, Богуз зажег их. Пламя было неярким, желто-голубым, по стенам запрыгали тени, запахло чуть сладковато, дурманяще. На стене, противоположной тайному входу, смутно проступили очертания странного существа с козлиной головой, женской грудью и темными крылами за горбатой спиной. Во лбу вырезанного из дерева кумира темнела пентаграмма – Звезда Истинного Знания, столь ненавистного иерархам Братии.

Положив меч и посох на каменные плиты пола напротив кумира, чернокнижник достал из сундука моток красных ниток, двенадцать крестов, сделанных из лавровых палочек, небольшие чистые листы пергамента, новое гусиное перо, чернильницу и коробочку с песком.

Согнувшись над низким столиком из сандалового дерева, он принялся наносить на пергамент надписи древними угловатыми рунами. Посыпал песком, стряхнул, проколол костяной иголкой листы, нанизал их на красную нить, закрученную вправо, и скрепил нитью лавровые кресты. Положил на пол, так что связка образовала двенадцатигранник, внутри которого оказались посох и меч. Потом отнес туда же клетку с крысенком и, бормоча заклинания, принялся очерчивать внутри двенадцатигранника два крута, внешний – красным мелком, внутренний – белым. Внутри маленького круга начертил белый крест, поверх – красную пентаграмму.

Взял меч в правую, посох в левую руку, выпрямился и уставился на звезду, темнеющую между козлиных рогов. В отличие от фигуры демона, вырезанной из пальмового дерева, рога были настоящими.

Он стоял в центре начертанной пентаграммы, недвижный, словно сам обратился в идола. Где-то капала вода, отсчитывая Время. Чернокнижник ждал.

Для прочих сутки делились на утреннюю, дневную и вечернюю стражи, потом шли часы первой, второй и третьей свечи, именуемые также стражей ночной. Для посвященных каждый миг Времени означал целый букет сакральных имен и символов – цвета и музыкальные звуки, рыбы, насекомые, животные, рептилии и птицы, цветы, растения, фрукты и деревья, камни, металлы и драгоценности, элементы и их обитатели, звезды и тела небесные – все, что составляет миры видимые и невидимые, неслось в потоке времен и было их составной частью. Богуз не постиг и тысячной доли сей премудрости, но Имена Звезд он ведал, и этого было вполне достаточно для достижения его цели.

Там, высоко в небе, за голубым его куполом и облаками, всходила сейчас Утренняя Звезда, и это был первый час последнего дня четвертой седмицы первого осеннего месяца. Он заранее рассчитал нужный декан, когда Луна была в небесном дворце, именуемом Аль-гелба, когда благоприятно делать пентакли для любви, для победы над врагами, для укрепления созидаемого, просить о помощи и благорасположении. Помощь и благорасположение Господина – вот чего он жаждал.

И, обретя нужное склонение, тела небесные открыли Врата. Последний раз ударила со звонам капля, пентаграмма во лбу козлоголового демона вспыхнула ослепительно – красным, камень на конце магического посоха побелел и стал похож на каплю молока.

Тогда чернокнижник, подняв над головой меч и жезл, заговорил глухим, но явственным голосом: «Всемогущий и Вечный, кто предписал всем созданиям молиться Тебе, молю послать мне духов, кто помогает править Небесным Сводом и удерживать Твердь Земную, дабы помогли они мне открыть Вход и узреть Лик Твой! Эм сибро тена бардег!»

Звезда Знания пылала кроваво-красным светом, затмевая земные огни, горевшие в лампах, багровые отблески плясали на козлиных рогах идола, указывавшего пальцами левой руки вниз, а правой – вверх, туда, где за каменными сводами бывшей кожевенной мастерской разгоралось над крышами Тарантии утреннее небо.

«Духи, чьей помощи я прошу, зрите Знаки и Священные имена, – чернокнижник довел посохом, указывая на куски пергамента на скрепленных красной нитью лавровых крестах, – повинуйтесь силе заклинаний, выходите из пещер и темных дыр, прекратите мучить несчастных смертных тоской и жаждой несбыточного, выходите на место, где Истинная Власть соединит вас! Внемлите моим приказам и не мыслите, что ваше сопротивление заставит меня прекратить действо! Эм тена бардег сина!»

Вокруг пентаграммы во лбу идола возник белый туманный круг. Он стремительно вращался, клубясь неясными очертаниями, расширяясь и поглощая рогатую фигуру. Еще миг – и кумир исчез, словно провалился в черную бездну, зиявшую теперь в центре туманного кольца. Эта дыра, из которой несло ледяным холодом, быстро увеличивалась и вскоре заняла почти всю стену, на которой раньше висел рогатый кумир.

Теперь среди белых клубов стали видны лики и смутные силуэты, несущиеся хороводом и все замедляющие свой бег. Чернокнижник узнавал их, хотя раньше никогда не видел, – узнавал по описаниям «Скрижали магов».

Вот Асиель: самый могучий из всех духов, которые поступают на службу колдунам. Он является в облике карлика трех ладоней ростом, и нужно заклинать его три раза перед тем, как он появится в заранее очерченном для него круге. Он достает богатства и любую вещь из любого края, по желанию волшебника. Он быстр, как человеческая мысль.

Вот Анигуэль: услужлив и наиболее полезен, появляется в образе десятилетнего мальчика. Его специальность – поиск скрытых в земле сокровищ и минералов.

Вот Марабуэль, истинный повелитель гор, быстрый, как птица на крыльях. Беспокойный дух, весьма трудный в управлении. Облачен в броню, а голова, как у дятла, с красным хохолком. Может переносить на большие расстояния и повелевает Весенним Корнем…

И еще – Асиевель, могучий повелитель моря, который находит вещи, оброненные в воду; Махиель, прекрасная дева, дарующая богатство и спокойствие, Баруэль, мастер всех ремесел в кожаном рабочем фартуке…

А между этими ликами всплывают и тонут среди белесых струй множество других: холодно – прекрасных и уродливых, злобных и исполненных равнодушия, хохочущих, скалящих желтые клыки, подобные звериным мордам, маскам, камням, деревьям, почти немыслимые, вселяющие ужас, тоску и зависть…

Любой из самых ничтожных духов, вызови его чернокнижник в нужное время нужными заклинаниями, мог бы стать достойным венцом его ночных бдений и научных изысканий. Но сейчас ему не нужны были даже духи высшие, такие как Асиель, ибо они явились лишь для того, чтобы открыть Врата, снять печать, скрывающую Лик Господина. Там, в черной дыре, таилось то, что притягивало и жгло душу, к чему были устремлены его тайные помыслы и подспудные чаяния.

Эм тена бардег сина!

Богуз произнес еще несколько заклинаний, чувствуя, как тело его словно начинает таять, увлекаемое неслышным зовом, готовое распасться на составные элементы и стать частью Мирового Вихря. Тогда он ударил мечом, разбив прутья клетки, и вонзил острие в серый подрагивающий комок у себя под ногами. Брызнула темная кровь, и Богуза поглотила Пустота.

И сразу же он увидел… Нет, не увидел, а стал частью того, к кому так стремился. Он был исполинским вепрем, он сражался с демоном Хараньякшей тысячу лет, чтобы спасти землю, которую демон утопил в океане, он одолел Хараньякшу и поднял землю на своих клыках – к свету. И воссел по правую руку Бога, и называли его Красный Вепрь Неба. Именовали его также мужеубийцей, ибо ярость, клокотавшая в груди его, способна была разрушать миры. И молили его ничтожные не убивать ни большого, ни малого, ни выросшего, ни отца, ни матери, не наносить вреда телу, семени, жизни, коровам и лошадям. Он жил в северных пределах, был юн, быстр, силен, неуязвим, имел твердые члены, спутанные волосы, прекрасные губы; он улыбался, как солнце, и насылал смерть через стрелу, через яд и лихорадку.

Он был вепрем и прекрасным человекоподобным существом, убийцей и лучшим из врачей. Его молили о лекарствах, дарующих долгую жизнь, о плодородии и мужской силе. К нему обращались с просьбой: «Да размножимся мы через детей». О нем говорили: «Да создаст он благо нашему скакуну, здоровье барану и овце, мужчинам и женщинам, и быкам». Его называли Вархран, бог войны и победы, его называли Трьямбака, что значит «имеющий трех матерей», на востоке он был Рудрой или Асурой, на западе – Ариманом, темным богом.

Не одна Великая Катастрофа сотрясла землю, прежде чем он утратил небесный престол. Он восстал и был низвергнут, и Сердце его упало на Твердь огненной звездой. Он мчался среди облаков, уходя от Дикой Охоты, и Небесные Всадники скакали по пятам, называя его вепрем Турх Труйт. Плоть его варил в котле повар Андхримнер, и павшие в бою храбрые воины-эйнхерии поедали его неиссякаемое мясо, запивая медовым молоком козы Хейдрун. Он стоял на пороге Серых Равнин, считая на костяных счетах добро и зло, он писал на свитках приговоры, он готов был обезлюдеть весь мир и сойтись с богами в последней схватке на закате Второй Эпохи Солнца…

Для ничтожного, открывшего Врата, имя его было – Нергуз.

Потом появился остров, лежащий посреди безбрежного моря. Его покрывали густые леса, среди которых темнели квадраты полей и сияли лазурные ленты полноводных рек. Небольшие деревушки и города цветными пятнами во множестве были разбросаны среди садов, а между ними вились мощенные желтым кирпичом дороги, перекинутые через реки арками легких мостов.

Посреди долины сиял всеми цветами радуги, словно огромная перламутровая раковина, извлеченная неким гигантом из глубин Мирового Океана, прекрасный город, обнесенный семью круглыми стенами, возвышающимися одна над другой. Каждая стена была окрашена в один из цветов радуги, а сделаны они были из материала, подобного полупрозрачному стеклу. Виднелись купола дворцов и башни, яркие, как самоцветные камни.

А на севере, отделенный от острова узким проливом, темнел мрачный железный замок без врат и окон.

Чернокнижник словно парил над островом – огромный золотистый дворец в центре главного города надвигался, сияя куполом и кровлями башен. Но, странно, столь же стремительно надвигался и железный замок, словно Богуз несся в двух разных направлениях одновременно…

Он проник сквозь стены замка и дворца, и две картины явились его внутреннему взору, ясные и призрачные, несовместимые и единые в своей непохожести.

На троне из черного полированного металла восседал некто, раскинувший за спиной огромные перепончатые крылья. Его лик приблизился, мелькнули и тут же пропали желтые клыки, и лицо стало человеческим, не страшным. Чернокнижнику показалось, что лицо принадлежит немедийцу: светлые брови, голубые, чуть припухшие глаза, прямой нос и жесткие губы… Губы дрогнули, и потекли слова, суть коих он уловить не мог.

И в то же время он был в круглом зале с желтоватыми стенами и видел в центре двух людей, мужчину и женщину. Женщина была в простом черном платье, единственным украшением ей служила серебряная диадема с золотыми изображениями солнца и луны. Мужчина, коротко стриженный, в коричневой куртке, узких штанах и туфлях с тупыми носками, прикрыв глаза, спокойно лежал навзничь на черном камне, поперек красной трещины, рассекавшей этот странный алтарь. Каким-то непостижимым образом Богуз понимал, что эта пара и существо в железном замке связаны между собой, но сейчас эта связь нарушена, и причиной тому – он, незримый пришелец в их странном мире.

Человек в берете приподнял веки. Взгляд его был пронзителен и вместе с тем спокоен. Теперь чернокнижник смотрел глазами этого человека, смотрел на туманное кольцо с черным провалом посредине, вращающееся под потолком зала…

Потом остались только голоса. Один, грохочущий, накатывал, как волна на галечный берег, он приказывал, отторгал, но сулил возвращение.

Второй, принадлежавший мужчине в берете, произнес: «Пора, королева».

Женский голос, чистый и ясный, молвил с некоторым сожалением: «Неужели нельзя без этих условностей? Бедное животное!»

«Это крыса, – отвечал мужчина, – они не любят крыс».

«Хорошо, что не кошка, – сказала та, кто именовалась королевой. – Ты готов, друг мой?»

«Да. Поторопись, иначе стражники доберутся до него раньше, чем я».

И сейчас же Богуз увидел стражников. Они уже выломали парадную дверь, впустив внутрь двух дознавателей в белых плащах с капюшонами. Один, высокий и тощий, обнюхивал шкаф, осторожно тыкая пальцем в бронзовую фигурку Весенней Богини.

Потом он почувствовал, что снова стоит в центре пентаграммы, на каменных плитах своей тайной комнаты без окон.

«Нет! – хотел закричать Богуз. – Не оставляй меня, Господин мой!»

«Ты вернешься, – накатил рокочущий глас, – и принесешь то, что я велел!»

Богуз увидел, как стремительно смыкается туманное кольцо, затворяя Врата, боль обожгла сердце, он зашатался и, уронив посох и меч, рухнул в центре магического круга, еще успев воспринять чьи-то сердитые слова: «Эй, смотрите, чтобы эти не вырвались!» Потом облачные вихри сомкнулись, мелькнуло смеющееся женское лицо, раздался нечеловеческий хохот, сноп ярких искр брызнул из таящего клуба тумана, ударил, срывая, потайные створки, сбил с ног дознавателей и вылетел через дымоход в утреннее осеннее небо.

Ничего этого Богуз уже не видел. Когда оправившиеся посланцы Братии, творя охранные молитвы, ворвались в тайное убежище, они обнаружили на полу, среди магических знаков и перепутанных клубков красных нитей, скорчившееся тело колдуна, которого поначалу сочли мертвым.