Текст книги "Древо миров"

Автор книги: Андре Олдмен

«Останься, – шептал ему лес, – растворись и слейся со мной в единой, вечной гармонии… Блаженство… Вечное блаженство… Я здесь, и я – повсюду, я – маленький желтый цветок, я – муравей, ползущий по цветку, я – бабочка, порхающая над цветком, я – тенистая дубрава, шумящая над ручьем, я – ручей… Останови бег своих праздных мыслей, ты – здесь и сейчас, ты – со мной, ты – это я…»

Веки короля смыкались, но огромным усилием он все же открыл глаза, силясь увидеть отвратительные ползучие ветви, и грибы, и пауков… И ничего не увидел, кроме ласкового света, заполнившего весь мир.

«Видимость обманчива, – шептал лес, – ты был снаружи и зри л меня таким, каким предстаю я ослепленному сознанию. Я страшен лишь тем, кто не хочет разжать пальцы и отпустить сук, за который цепляется. Доверься мне… Лишь одно мгновение боли, и ты станешь бессмертным и вездесущим, ты будешь внутри, ты сольешься с самой Жизнью…»

«Эй, король, ты сейчас киселем студенистым разольешься, – вдруг прервал чарующий шепот чей-то ворчливый голосок. – Хочешь, да? Заслушался старого вонючку? Ну давай, авось в чугунок тебя сольют да в печь сунут – побулькаешь…»

Резкая боль свела правую руку, в которой был зажат нож с костяной рукояткой. Таким ножичком, только поменьше, дядюшка Гнуб строгал мясо за ужином…

Нож гнома!

Смрадные щупальца леса уже обвили его туловище, крепко примотав левую руку, но правая оставалась свободной, и Конн принялся кромсать извивающиеся ветви, пока те не превратились в мелкие обрубки.

Он вскочил (грязь легко отпустила) и устремился вперед, орудуя острым лезвием. Несколько красноголовых уродцев попали под удары – иглы брызнули тысячами сверкающих осколков. Конн врубился в чащу, продолжая безжалостно кромсать мясистые отростки, брызжущие красноватым соком. Он продвигался шаг за шагом, но густая желто – бурая стена по-прежнему окружала его со всех сторон, и, казалось, он только топчется на одном месте. Страх ледяным обручем сдавил горло. В приступе панической ярости Конн рубил и рубил лесную плоть, превращая ее в месиво. И та покорно поддавалась его ударам, не пытаясь отстраниться.

Шепот теперь перемежался тихим смех.

«Ты такой же, как все, – вещал лес, – трусливый, опрометчивый человечек… Где тебе постигнуть высшую гармонию, ты стремишься вперед, не зная зачем, бежишь, сам не ведая куда… Можешь кромсать мои ветви сколько угодно, это все равно что срезать волосы с бороды… Хватит, угомонись, приляг, предайся созерцанию…»

Нож сломался.

С отчаянным криком Конн бросился грудью на живые заросли. Они мягко спружинили и тут же обволокли его тело, впиваясь сотнями мелких, жалящих присосок. Смех леса превратился в утробный хохот, и король понял, что заросли готовы поглотить свою добычу. На этот раз не было чувства покоя, только жгучая боль…

И сквозь ее волны пришло воспоминание: опушка леса и светловолосая гибкая фигурка на берегу медленных желтых вод. «Многие плетут сети, подобные паутине, – зазвучал чистый голосок Мараэль, – если накинут, не дергайся понапрасну, паучок только того и дожидается… Стань для врага страшнее, чем он для тебя!»

Конн застыл, улавливая сквозь хохот леса невнятное бормотание.

«Я вездесущ… Я вбираю тебя, как ничтожную песчинку… Ты – это я, я – это ты… Живая плоть, горячая плоть…»

«Слишком горячая для тебя! – не разжимая губ выкрикнул Конн. – Я – лесной пожар, ты – сухой вереск!»

Хохот и бормотание смолкли. Живые ветви дрогнули, словно в нерешительности, и тут же снова зазвучал вкрадчивый шепот:

«Слишком поздно, ничтожный, слишком поздно! Ты уже внутри, внутри…»

Липкий жгут захлестнул и сдавил горло, красная пелена заволокла гаснущий взор…

И тут откуда-то издалека, из-за желто-бурой стены леса долетела негромкая музыка.

Глава пятая
Корни и холм

На первое следует подавать мясо, затем – рыбу и только после переходит к десертам.

«Домоводственные наставления»

Кто-то наигрывал на дудке простенькую, незамысловатую мелодию. Звуки были то нежные и чистые, то хриплые, игрец сбивался, а может, ему просто надоедала нехитрая пьеска, и он начинал другую.

Отвратительная удавка на шее короля ослабла. Ветви больше не тянулись к нему, умолк и шепот, словно лес прислушался к нежданным звукам. А они то приближались, то отдалялись – дудочник, судя по всему, неспешно прогуливался где-то неподалеку.

Конн рванулся изо всех сил, чувствуя, как трещит и рвется одежда, намертво прилипшая к клейким побегам. Ядовито – зеленые, желтые и кроваво – красные цветы мелким дождем сыпались вокруг. Невзначай король раздавил круглый белесый гриб, и сразу же пыльное облако окутало его с ног до головы. В горле запершило, на глаза навернулись слезы, но он брел и брел вперед, раздвигая руками податливые ветви, пока не очутился на травянистой поляне, взбегавшей к узловатым корням огромного дерева.

Конн все еще чихал и кашлял, отряхивая пыльцу злосчастного гриба, когда услышал рядом вкрадчивый, негромкий голос:

– Заблудился, бедолага?

Протерев глаза, король увидел невысокого молодого человека с приятным лицом, обрамленным светлыми кудрями. На кудрях лихо сидел венок, собранный из неярких полевых цветов. Человек улыбался, и его губы, как и остальные черты лица, тонули в известной уже королю полупрозрачной дымке.

– Твоя музыка спасла меня, – кивнул Конн на небольшую дудочку за поясом незнакомца. – Если бы не она, я стал бы частью леса…

– Рад, что сумел тебе помочь, – мягко сказал незнакомец, – хотя ни о чем подобном не помышлял. Я в последнее время редко играю, а тут захотелось вспомнить кое-что из сочиненного когда-то… Но ты зря пошел через лес, к Древу есть немало окольных путей.

– У меня не было времени, чтобы их разыскивать, – сказал король, – дело, за коим я прибыл в это странное место, не терпит отлагательств. На твоем лице я читаю благожелательность, и, быть может, ты не откажешься помочь мне еще раз. Но сначала следует представиться друг другу. Меня зовут Конн, сын Конана, я – король Аквилонии…

– Знавал я твоего отца, – отвечал дудочник без особого удивления, – он бывал здесь. Я пил с ним амброзию.

– Как! – вскричал Конн. – Конан-киммериец прошел через Перекресток Миров! Расскажи мне об отце, почтенный…

– Дамбаэль, – назвался дудочник с легким поклоном, отчего его светлые кудри упали на большие яркие глаза. – Когда-то я был младшим сыном Великого Апраксая и звался Дамбило.

– Ты получил волшебную дудку в дар от ямбаллахов! Так это она вызволила меня из смертельных объятий леса?

Дамбаэль кивнул и протянул королю инструмент. Дудка была невзрачной с виду, но, когда Конн взял ее в руки и поднес к глазам, он разглядел внутри темного гладкого корпуса мириады ярких, словно летящих из глубины точек. Как только он прикоснулся к инструменту, неяркое багровое свечение окутало дудку, и королю показалось что камень в его перстне слегка вспыхнул красным и тут же снова угас.

– Думаю, ты явился для того же, что и твой отец когда-то, – задумчиво молвил Дамбаэль, внимательно разглядывая поросший мхами ствол огромного дерева. – Конан отправился отсюда вниз по Темной Реке.

– Зачем? – с жадностью спросил Конн.

– А вот этого я сказать не могу, – улыбнулся дудочник, – и о твоих целях спрашивать не стану. Ты ведь тоже собираешься пуститься в плавание, не так ли?

Король кивнул.

– Скажи мне, где начинается река?

– Прямо под корнями. Идем, я покажу.

Дамбаэль забрал свою дудку, и они двинулись вверх по сочной траве, среди медвяных запахов и ленивых пчел, перелетавших от цветка к цветку. Все вокруг дышало покоем и негой, воздух был жарок, но свежие порывы ветра долетали время от времени откуда-то сверху, из густой кроны исполина. Под ногами что-то похрустывало, и, присмотревшись, Конн понял, что зря счел местность столь уж идиллической.

Под ногами потрескивали кости. Выбеленные солнцем, они во множестве валялись в траве, и сочные стебли пробивались между белыми ребрами человеческих останков, выползали из пустых глазниц черепов… Белые пятна виднелись повсюду – возле небольших валунов, кустов, на прогалинах, а один скелет лежал, глубоко утонув в муравейнике.

Король хотел было спросить, что это за погост такой, но Дамбаэль шагал впереди не оборачиваясь, негромко напевал:

 
Наши жизни – только ветер
С крыльев мельницы богов,
Носит нас легко по свету
От пустынь и до снегов.
 
 
Мы идем неутомимо,
Поспешая и сердясь,
Мимо, мимо, мимо, мимо,
Мимо тех, кто любит нас.
 
 
Мы спешим подняться выше,
Оставляя за спиной
Крыши, крыши, крыши, крыши,
Крыши вотчины родной.
 
 
Поспешая, наступая,
Оставляя навсегда…
И тогда нас принимает
Ледяная пустота.
 
 
И бредем дорогой белой —
Слева лед, и справа лед —
На губах заиндевелых
Слов несбывшихся полет…
 
 
Наши жизни – только ветер
С крыльев мельницы богов,
Нам легко гулять по свету
От пустынь и до снегов!
 

Под ногой Конна снова что-то треснуло. На сей раз – деревянная дощечка с вырезанной некогда руной. Дощечка была старая, подгнившая, а руну разобрать и вовсе было невозможно. Конн и его провожатый были уже в полете стрелы от основания дерева, трава кончилась, землю устилал ковер сухих листьев, среди коих во множестве валялись подобные дощечки, словно щепки, упавшие из-под топора неведомого лесоруба.

Дамбаэль остановился и опустил дудку, явно чего – то ожидая. Он сделал Конну знак, и тот вышел вперед, увидев между корней темную широкую нору. Рядом журчал небольшой источник, кое-как обложенный камнями; вода с тихим плеском убегала под узловатые корни.

– Сюда? – спросил король, покрепче сжав в руке обломок гномьего ножа.

Обломок был острый и мог еще сгодиться.

Было тихо, только потрескивали и попискивали многочисленные мелкие твари, ползавшие по стволу древесного исполина. Желтоватые безволосые создания с ладонь величиной семенили во все стороны, резво переставляя свои многочисленные ножки – присоски. Между выступами коры скользили красноватые тельца, похожие на пиявок. Время от времени они застывали, припадая к щелям круглыми беззубыми ротиками, – пили сок, насыщая свои длинные слизистые тела. Какие-то зеленоватые бесформенные сгустки неподвижно висели на мелких сучках, и когда неосторожный обитатель ствола приближался к ним, проворные щупальца захватывали добычу и втаскивали внутрь колышущихся утроб. Блестящие черные букашки ползали по спинам других созданий, надолго прилепляясь к какому-нибудь древесному обитателю, словно всадник к лошади. В глубине темных отверстий, испещрявших кору, копошились серые тени невидимых обитателей, и раз, прямо напротив Конна, из дыры высунулась и тут же скрылась головка, увенчанная рогами, на которых сидели два мутных глаза.

Ждать становилось невмоготу, но тут в норе под корнями заворочались, раздалось глухое бормотание, невнятные ругательства, и на яркий свет выползли три существа в живописных лохмотьях. Конн сразу решил, что сделали они это напрасно, ибо лишь тьма кромешная могла служить достойным обиталищем для столь убогих созданий. Тем более, что принадлежали они к полу, именуемому поэтами не иначе, как прекрасным.

Три мерзкие старухи явились его взору. Две были слепы, пустые глазницы шарили вокруг, не видя; третья, сухая и длинная, как жердь, имела единственный глаз, сидевший слева от носа как-то ненадежно, словно готовый вот-вот выпасть.

– Ага! – заверещала эта старуха, уставив в грудь короля худой узловатый палец. – Пришел! А искупил ли ты, несчастный, родовое проклятие?!

– Ничего о таком не слышал, – отвечал Конн, брезгливо отстраняясь от длинного ногтя, под которым чернела вековая грязь.

– У всех есть родовое проклятие, – запричитали незрячие, размахивая скрюченными руками, – уж мыто знаем!

– Знаем и не обманем! – каркнула обладательница единственного глаза. – Возвращайся откуда пришёл, искупи проклятие, потом и являйся. А то много вас таких ходит…

– Угомонись, матушка Атропа, больно ты непреклонная, – мягко сказал Дамбаэль, поглаживая свою дудку.

– Так и прозываюсь, – сварливо перебила старуха. – Атропа – значит Неотвратимая. А сестры мои: Лaxeca, то есть Бросающая Жребий, и другая – Клота, Прядущая Нить. Только ни жребий кидать, ни пряжу распутывать незачем. Не пущу, и все тут!

– Да ведь это король, матушка, властитель величайшей державы подлунного мира…

– Ну и что? Проклятие – оно для всех, и для короля, и для золотаря…

– Позволь все же договорить. Это не просто король и повелитель самой могущественной державы на земле. Он – сын Конана-киммерийца.

Старухи разом застыли, широко разинув беззубые рты. Единственный глаз Атропы совсем приготовился выскочить из глазной впадины.

– Плоть от плоти? – подозрительно осведомилась наконец старуха, потирая себя пониже спины. Звук был такой, словно провели тупым рубанком по исструганному дереву.

Дамбаэль кивнул.

– Ох, сильный был муш-ш-ина, – томно протянула вдруг Лахеса, – как схватит меня под микитки, как швырнет… Почитай, на пятую ветку снизу как птичка улетела! Аж дух захватило. А что, сестрички, полетай вы с мое, может, подобрели бы… Дай, Неотвратимая моя, хоть погляжу на сына столь славного воина!

– Мне тоже порхнуть довелось, – мрачно молвила Атропа, – от пинка, да кубарем обратно в нору.

Она снова потерла тощие ягодицы, потом привычно вынула глаз и протянула сестре. Лахеса проворно вставила око под седую бровь и с жадным любопытством принялась рассматривать Конна.

– Хорош! – прошамкала она, кокетливо поводя плечиком. – А что, красавец, брошу-ка тебе руны, судьбу погадаю…

Она полезла в ветхую сумку, висевшую на поясе, и выволокла пригоршню сосновых дощечек, которые тут же рассыпались возле ее ног.

– Ну что за неловкая стала, – пробормотала старуха, – ничего в руках не держится…

Она с ворчанием опустилась на колени и принялась перебирать руны.

– Будет тебе дальняя дорога, – неслось снизу. – И бойся на дороге той черного человека. И за госпожой светлой приглядывай…

– А хула будет? – басом спросила молчавшая до сих пор Клота.

– Хулы не будет, вот чего не будет, того не будет… И наречется в потомках Конном Воздвигателем…

– Тогда и я гляну, какие узелки на его нити завязаны. – Клота бесцеремонно вырвала глаз у ползавшей на коленях сестры, склонилась над входом в нору и вытащила целый клубок намертво спутанной пряжи.

– Где ж ты тут у меня, – запричитала она, стараясь разобрать нити трясущимися пальцами, – непорядок, ох, непорядок, давно надо прибраться, да все заботы наши вечные…

Тут из прохода под корнями бесшумно возникло еще одно существо. Мерцающая накидка укрывала его с головы до пят, и трудно было разобрать, женщина то или мужчина. Существо зависло в трех пядях над корнями и, поглядывая на старух сквозь прозрачную ткань, печально закивало головой.

– Зря суетитесь, любезнейшие, – проворковало оно вкрадчиво, – сколько ни раскидывай ты, Лaxeca, руны человеческого жребия, сколько ни путай нити судьбы ты, Клота, и сколь безжалостно ни разрушай то и другое ты, Атропа, властвую над всем я, Тиха, Богиня Случая. Слов нет, тьмы и тьмы человеческих существ, коих гнетет родовое проклятие, подвластны сочетанию рун и узелков на пряже, но вы могли уже убедиться, что среди людей встречаются те, кто может смешать все ваши планы… м-м-м… одним крепким ударом сапога. Воин, стоящий перед нами, прошел через Перекресток Миров, через лес, не убоялся Поляны Смерти и теперь может войти под корни Древа.

Закончив речь, существо так же беззвучно кануло в темный провал. Старухи засуетились и полезли следом. Скоро на поляне остались лишь обрывки пряжи да раскиданные повсюду сосновые дощечки с едва различимыми знаками.

– Вот и отлично, – весело воскликнул Дамбаэль, – и дудка не понадобилась! Сварливые старушки, неприветливые, а Тиха эта – хуже всех. Бывало, и загадки все разгаданы, и руны слеглись, и узелок нужный завязался… Входи, значит. А тут Тиха вылезает – бац! – и от счастливца только голый костяк по поляне скачет. Попрыгает – попрыгает, да и упокоится…

– Опасное место, – кивнул король, – но, я так понимаю, отец здесь побывал и долгую память оставил.

– Да уж, – рассмеялся Дамбаэль, – круто он со старушками обошелся. Одну на ветви закинул, другую в нору загнал, а Клоту так ее пряжей обмотал, что потом Держатели Радуги приходили – помогать распутывать. Глаз, вот, один на троих сестрицам оставил, чтобы все разом коварства свои творить не могли. А Тиха с ним и вовсе связываться не стала: вылезла, глазами похлопала и обратно под корни. И все же отец у тебя добрый – оставил норнам гляделку, а мог бы и последнюю забрать!

– Ты помянул о Держателях Радуги, – сказал король, которому было приятно услышать похвалы Кона – ну – варвару из уст обитателя Лучезарного Мира. – Кто они? Их поминали великаны – локапалы…

– Так ты и с локапалами встречался? – как-то по – детски обрадовался Дамбаэль. – Боги сотворили их вместе с Держателями. Держатели стерегут радугу, мост между Земной Юдолью и Лучезарным Миром. Тебе Мараэль помогла, ее верная птица Хан-Херети свой хвост протянула, ты и прошел. Иные же норовят своими силами в Лучезарный Мир попасть, при помощи колдовства, Черного Лотоса, конопляных листьев или грибов охму… Да мало ли способов, и все они опасны: Держатели начеку, такую Огненную Скачку устроить могут, что не обрадуешься! Локапалы же были поставлены, дабы обитатели Земной Юдоли не шастали понапрасну из пределов в пределы. Только сыскался некий богатырь, запамятовал, как его звали, зачерпнул Воду Забвения и опоил Хранителей. С тех пор они сильно изменились и, говорят, впали в полное ничтожество…

– Это кто впал в ничтожество?! – раздался вдруг громоподобный глас.

Ветви кустов, окружавших вершину, затрещали и оттуда явился, вздымая огромный хобот и пританцовывая, черный, как ночное небо, слон. В его густой шерсти сверкали и переливались серебряные звезды.

– Диггаджи! – охнул дудочник. – Да откуда же ты взялся?

– Из Небесных Чертогов он взялся, – пророкотал сверху тот же голос. – А ты что думал, повелитель Севера на ишаке станет ездить?

Только теперь Конн догадался глянуть на спину слона. Там возвышался довольно объемистый павильон, обтянутый снаружи шкурами снежных барсов, а изнутри выложенный расшитыми серебром одеялами. В полумраке павильона кто-то сидел.

– Трепещите, ибо страшен я в гневе! – пророкотал седок, и слон принялся протяжно и жутко трубить.

– Но, любезный Кубера-Нор, – сказал Дамбаэль, когда все стихло, – чем вызвали мы ваш праведный и, надеюсь, недолгий гнев?

– То есть как чем? Не ты ли, плевок под моими ногами, толковал что-то о Напитке Забвения и зеленой шерсти?

– О Воде Забвения говорил, рассказывая своему гостю древнюю легенду, – кивнул дудочник. – А вот зеленую шерсть что-то не припомню…

– Ладно, это я так… – смилостивился Хранитель Севера и полез наружу.

Шерсти на локапале не осталось ни единого клочка. Могучий торс, толстая шея, крупная голова в серебристой короне – пожалуй, лишь по выдающимся скулам, тяжелым челюстям да красным искрам, мелькавшим в хитроватых глазах, можно было признать прежнего Кубера-Нора. Серебряные подвески в виде звезд и полумесяцев украшали его грудь и бедра, серебром сверкали поножи и браслеты на широченных запястьях. Когда он встал на землю, макушка его оказалась выше спины чернозвездного Диггаджи.

– Смотрите и восхищайтесь нашим блеском и могуществом! – возвестил великан. – Мы прибыли, дабы навести порядок во вверенных нам владениях.

– Очень рад, что тебе удалось обрести свои истинный облик, – с поклоном сказал Дамбаэль, – но разве владения твои – не в странах Севера?

– Хо-хэ! А тут что, по-твоему? Самый Север и есть. Макушка мира. И, раз я поставлен для охраны, этому человеку сюда хода нет.

– Но мойры…

– Да что мойры! – сердито оборвал великан. – Ничтожные бездельницы! В Земной Юдоли порядка давно не стало, на Радуге-мосту не протолкнуться, а они пришлым всяким только загадки загадывают. Кто ходит утром на четырех, днем на двух, а вечером на трех… Тьфу, всем давно известно, что это кошка. Когда колбаску выпрашивает – на двух, когда лапу поранит – на трех. Чего тут трудного? Всякий разгадает, да и полезет по Древу. А полезет – непременно беды наделает. Хай-хо, я еще доберусь до старых кочерыжек! Рассердился я, ох как рассердился… Убирайтесь-ка поживее, не то испепелю взглядом!

В подтверждение своей угрозы он принялся бешено вращать зрачками, и глаза его стали совсем красными. Потом что-то зашипело, и возле ног Конна образовалась черная проплешина: сухие листья просто исчезли, а рунные дощечки обуглились и занялись по краям.

Тут Дамбаэль приложил к губам дудку и заиграл. Мелодия была грустная, щемящая сердце: сразу же захотелось куда-то идти и больше не возвращаться…

Кубера-Нор перестал вращать зрачками и уставился на игреца. Почесал щеку, поковырял в ухе, потом сказал:

– Знаешь что, х-э-э… Может, и тоскую я по братьям. Вернавест на западном конце замок себе ставит. Мрачный такой, неприступный… На востоке и в иных пределах тоже работа кипит. Время близко, раз локапалы прежний облик обретают… Может, и стоило бы всех повидать, помочь в чем… Я ж самый умный среди братьев… Только я отсюда ни ногой, понял?! – заорал он вдруг. – И прекрати хандру наводить, а то я тебе дудку в горло запихну и через задницу выну!

– Пожалуй, нам лучше уйти, – шепнул Дамбаэль на уху королю, – что-то музыка моя на него не действует… То ли дудка отсырела, то ли повелитель Севера засиделся в Земной Юдоли и силенок чрезмерных скопил – глядишь, и вправду порядок станет наводить…

Кубера-Нор уже стоял к ним спиной, внимательно разглядывая мелких тварей, ползавших по стволу Мирового Древа. Твари трепетали и прятались. Звездный слон Диггаджи шумно тянул хоботом воду из родника под корнями.

– Вот-вот, идите, – сказал локапал через плечо, – нечего, понимаешь, некоторым нос совать, куда не просят. Скажем, стоит в углу чучело тролля, так, значит, на то причина есть ему чучелом быть, что бы там не виделось чересчур зоркими гляделками…

Он еще что-то ворчал, но дудочник и король уже обогнули ствол, и Кубера-Нор пропал из виду.

Пока они шагали по едва приметной тропинке, бежавшей вниз по склону прочь от гигантского ствола, Дамбаэль слушал рассказ Конна о чучеле, под которое локапалы замаскировали палицу Таркиная. Дудочник смеялся, похлопывал себя по голым ляжкам (одет он был лишь в короткую легкую тунику, перепоясанную золотистой тесемкой) и шумно выражал одобрение проворству рыцаря Дагеклана. Потом посерьезнел и сказал:

– Да, видно время и впрямь наступает… Хочешь знать о нем побольше? Мне и самому не все известно, но время сулит большие перемены там, на земле. Произойдет великая битва, как предрекал пророк Иорда. Правда, пророчества его туманны, и каждый толкует их в свою пользу. Руги считают, что будут биться с Хранителями и их армией, одолеют и размножатся по всем странам земным… Сейчас они не могут перебраться через кольцо Огнедышащих Гор, но запоры спадут, и племя ругов овладеет всем земным миром…

– Как знать, – откликнулся король. – На Гиркан – ском материке многие короли, вожди и иные властители спят и видят, что завоевали все страны и народы. Мой отец создал великую державу, простирающуюся от северных гор до южных морей, но он правил справедливо и никогда не пбмышлял покорить весь мир. Думаю, подобные замыслы – безумие.

– Кто знает, – негромко сказал дудочник, – боги иногда затевают весьма странные игры… Вот мы и пришли, король, здесь обитают друзья, они проведут к Темной Реке окольными путями.

Они оказались на круглой поляне, посреди которой, затененные ветвями раскидистых маленьких деревьев, высились рядком девять холмов. Земля на холмах была чистая, словно выметенная.

– Здесь мы расстанемся, – сказал Дамбаэль, – тебя встретят и помогут. Возьми мою дудку.

Предложение было неожиданным, и король замешкался.

– Бери, бери, – улыбнулся младший сын Великого Апраксая, – я здесь давно, меня и без дудки привечать будут. Это не подарок: как только вернешься в Земную Юдоль, избавься от нее. Дудка будет полезной, пока ты здесь, но, возвратясь, зарой ее поглубже, а лучше – похорони в соляных пластах, в могилах предков ей самое место. Я уже Мараэль передал: и меч, и плетку, что мы с братьями когда-то ради выкупа получили, все надобно в соли спрятать. Дары небожителей не приносят удачи, тому пример история нашего народа. Когда-то мы были едины, но, приняв дань ямбаллахов, распались на враждующие племена… Присовокупи излучатель к остальным артефактам, пусть их схоронят в Белых Пещерах.

Конн хотел было переспросить мудреные названия, но, когда поднял глаза от чудного инструмента в своих руках, Дамбаэль уже исчез. Король осмотрелся. Было пустынно и тихо, никто не торопился его встречать. Он подошел к ближайшему холму и увидел, что одна его сторона срезана, словно ножом. Возле самого основания виднелось маленькое крылечко, сиявшее ослепительным блеском, будто обитатели холма день и ночь чистили вход бархатными тряпочками. Пожалуй, подумал Конн, этим обитателям дядюшка Гнуб покажется настоящим великаном…

Словно в подтверждение его мыслей дверь распахнулась и на ступеньки вышел крошечный человечек с головой ящерки. Он был не больше резной фигурки с игрушечной галеры, стоявшей в опочивальне Конна в тарантийском дворце. Голова его совсем не портила, он был стройный и очень милый, за плечами у него топорщились два маленьких полупрозрачных крылышка, пониже спины – изящный перламутровый хвостик.

– Входите, Ваше Величество, стол уже накрыт! – пропищал человечек.

И Конн вошел. Просто вошел и оказался на пересечении трех коридоров, ведущих в три разные комнаты. Комнаты были овальные и не отделялись от коридоров ни дверьми, ни перегородками. Одна была выложена золотыми, другая серебряными, третья медными панелями. Из всех трех доносились аппетитные запахи, из каждой свой собственный.

Конн стоял и принюхивался. Он понять не мог, как уместился в крошечном жилище человечка – ящерки и куда тот делся, но постепенно голод затмил все мысли, и король вспомнил, что не ел очень давно – целую вечность.

Из комнаты с золотым убранством пахло жареной птицей, приправами и яблоками. Из серебряной тянуло умопомрачительными ароматами сдобных булок и заварных кремов. Из медной комнаты долетал аромат парной рыбы и пататового соуса. Конн очень любил пататовый соус и решил двигаться в том направлении.

– Я так и знал, так и знал! – возник рядом человечек с головой ящерки. Был он теперь королю по колено. – Какая честь, государь, какая радость для всей моей семьи…

– Эй, Бу, о какой это ты семье толкуешь? – послышался сзади недовольный писклявый голосок.

Из золотой комнаты по коридору семенил на тонких ножках худущий карлик в высокой шляпе с узкими полями. Был он одет во все черное и более всего напоминал марионетку из театра бродячего кукольника. Нос его, длинный и острый, торчал угрожающе, как клинок зингарской шпаги.

– Ну, это так говорится, Пинокль, – нетерпеливо отмахнулся Бу, – семья, домочадцы, мал мала меньше… Государь рыбу желает кушать, и все тут!

– Нет не все! – заупрямился Пинокль. – Моя утка с яблоками ничем не хуже, а если говорить, положа руку на сердце, гораздо лучше твоей рыбы.

– Да не нужна ему твоя утка! – закричал малыш Бу, топнув ножкой и вздернув перламутровый хвостик. – Не за тем он сюда пришел. Его Величеству надобно рыбки откушать, ему по водам темным плыть предстоит!

– И оба вы не правы, друзья мои, – раздался третий голос, принадлежавший толстяку в белом халате и поварском колпаке. – Булочки, только сдобные свежайшие булочки с заварным кремом, дарующие телесную силу, надлежит вкушать перед дальними странствиями.

 
Мне мил мой хлеб, и более – не надо,
Глоток воды поистине мне свят,
Мне не грозит тиран, не страшен яд!
 

Прошу, Ваше Величество, в мои серебряные покои, Тлопо худого не посоветует!

Конн растерянно поглядывал на троих обитателей холма, которые вступили в ожесточенную перебранку, оспаривая честь принять у себя гостя.

– Послушайте, – сказал король, – я охотно приму приглашение каждого из вас…

– Сначала рыба! – воскликнул Бу.

– Нет утка! – заартачился тощий Пинокль.

– Булочки, булочки! – кричал Тлопо, и полные его щеки пылали пунцовым цветом. – Ты, хвостатый, и рыбу – то недожарил, первым на крыльцо выскочил, чтобы гостя заполучить! И Пинокль туда же, вечно повсюду свой длинный нос сунуть норовит. Только я старался, цукаты да марципаны раскладывал, глазурью сверху поливал, орешками толчеными присыпал…

Он еще что-то толковал о своих кулинарных изысках, не замечая, что смолкнувший Пинокль мрачно на него уставился.

– Что, что такое? – осекся толстяк. – Не смотри на меня так не надо!

– Ты, кажется, что-то сказал о моем носе? – осведомился тощий.

– Да что ты, – зачастил любитель булочек, – вовсе и не думал…

– Может, тебе не нравится его цвет?

– Хороший цвет…

– Или его форма?

– Но, право…

– Или ты считаешь, что своими размерами он превзошел все мыслимые пределы?

– Да он совсем маленький! Крохотный просто носик…

– Ах, крохотный, – сказал Пинокль зловеще. – Неслыханная дерзость!

В руках тощего сверкнула шпага. Откуда она взялась, понять было трудно, но толстый коротышка не удивился и тут же выхватил из-под полы поварского халата закопченную кривую кочергу. Оба встали в позицию.

– Вот плут, вот негодяй! – грозно пищал длинноносый, делая выпады. – Не хочешь ли вот так? А может быть, вот так?

Тлопо ловко отбивался кочергой, приговаривая:

– Какой-то выскочка… Из подозрительных… и даже без перчаток… Так говорит со мной! Но ничего, я буду краток, и вмиг размажу наглецу мозги…

Они самозабвенно топтались по коридору, напрочь позабыв о госте. Бу тронул короля за рукав.

– Пока они скачут, – шепнул, – можно славненько перекусить. Из-за стола нам все отлично будет видно.

– Надо их разнять, – сказал Конн, – повод для ссоры пустячный, а дерутся они всерьез. Могут поубивать друг друга…

– Конечно могут, – важно кивнул Бу. – Что за дуэль без смертоубийства – баловство одно. А разнимать их не стоит, не получится.

Королю ничего не оставалось, как отправиться в медную комнату и насладиться отлично приготовленным осетром, обложенным раковыми шейками, улитками, базиликой и эстрагоном. Пататовая подливка подавалась в изящных соусницах и тоже была отменной.

Отрезая сочные куски и подкладывая королю на тарелку, человек-ящерка ворчал:

– Рыбу недожарил, надо же… Специалист нашелся! Да разве осетрину когда жарят? На пару ее готовят, на пару, милостивые господа мои, тогда и мясо выходит нежнейшим, и дух от него такой, что у мертвого слюнки текут…

– Поистине вы знатный кулинар, месьор Бу, – сказал король, утирая губы поданной салфеткой, – и достойны занять место главного повара в моем тарантийском дворце…

– Бывали-с, – откликнулся Бу полыценно. – Хороший дворец, большой, только сквозняков много – сдувает.