Текст книги "Древо миров"

Автор книги: Андре Олдмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Глава четвертая
Город

Все позволенное противно, и вялые, заблудшие души стремятся к необычному.

Таркволий Флатт

Сначала Железная Рука решил, что видит Огнедышащие Горы. Темная гряда вздымалась впереди, теряясь в низких облаках, словно наполненных жидким огнем, – равнина, лежавшая перед обозом, была ярко освещена. Но зарево это было не багровым, а желтоватым, похожим на солнечный свет.

– Город, – указал вперед Мидгар. – Свет – из окон, проделанных в крыше.

– Ругорумы делают окна в крышах своих домов? – удивленно переспросил рыцарь.

– В Городе нет домов, а крыша одна на всех.

Лисий Хвост коротко рассмеялся.

Они все шли и шли по равнине, а стена Города как будто не приближалась. Скрипели колеса, фыркали волы, чавкала под ногами грязь. Люди молчали.

Потом они вышли на дорогу. Мощенная каменными плитами, она вынырнула из-под снега, словно водяная змея из озера. Поземка гуляла между щелей и выбоин – видно было, что этой дорогой давно никто не ходит.

Вблизи стена Города оказалась похожей на откос какого – то гигантского плато. Сложенная из огромных желтоватых блоков, подогнанных столь плотно, что стыки едва виднелись, она была чуть скошена внутрь огороженного пространства, но казалось, что стена нависает над головами всей своей чудовищной массой, готовой в любой момент рухнуть и раздавить путников, как ничтожных насекомых, Дагеклан задрал голову, выискивая бойницы, но не увидел ни единого отверстия.

Мидгар остановил обоз возле огромного портала и велел распрягать волов.

К воротам вели три широкие ступени, больше похожие на террасы: они были столь высоки, что доходили Дагеклану до пояса. Рыцарь вспомнил, что Город строили ямбаллахи, и смог по достоинству оценить немалый рост небожителей. Для удобства простых смертных поверх ступеней кинуто было несколько досок с црибитыми поперечными брусками – по этим сходням Железная Рука, дядюшка Гнуб и оба брата поднялись к порталу.

Полуколонны, похожие на стволы гигантских секвой, выступали из стены, поддерживая высокий полукруглый фронтон, более сходный с бастионом крепости, нежели с надвратным украшением. Нижняя часть стены у входа была покрыта плитами разноцветного мрамора, желтого, розового, голубого. Над плитами, отделенные белой полосой, виднелись остатки фресок, столь испорченные непогодой, что изображения давно превратились в смутные тени и пятна.

Створки огромных ворот выложены были цветными рельефными изразцами, когда-то, несомненно, прекрасными и радующими глаз игрой красок, а ныне почерневшими, частью сбитыми, частью выскобленными: на темном фоне отчетливо виднелись многочисленные надписи.

– Сей портал исполнен был некогда великими мастерами, – заметил рыцарь, несколько удивленный запущенностью ворот. – Но, кажется, ругорумы не слиш – ком – то ухаживают за фасадом Города. Не видно и стражи… Или она внутри?

– Стража? – переспросил Мидгар, внимательно рассматривая выцарапанные надписи. – Зачем отступникам стража… И ты ошибаешься, если думаешь, что мы войдем в Город через эту дверь.

– Парадные врата не открывали со времен ямбал – лахов, – пояснил Ярл. – Ругорумы пользуются небольшой калиткой в сотне шагов отсюда.

– Могли хотя бы подместй, – проворчал гном, – мусору – то мусору!

И правда: огромные ступени были завалены кучами всевозможного хлама – осколками посуды, обломками мебели, обрывками материи и пергамента, а шагах в пяти от ворот сиротливо примостилась отбитая голова какой-то статуи с белыми слепыми глазами.

– Фаянс, фарфор, глазурь, – бормотал гном, присев на корточки и перебирая черепки, – и все побито, все выброшено… А это что? Клянусь бородавками Подземного Короля, алебастровая шкатулка, почти новая! Что-то в ней есть… Ух ты, красота – то какая!

Он извлек маленький изящный кинжал с позолоченной рукояткой, похожий на те, что аквилонские дамы носят за корсажем, и покрутил им, любуясь. Вещица и впрямь была симпатичная.

– Хозяева называется, – проворчал дядюшка Гнуб, засовывая кинжальчик за голенище. – Такую вещь выкинули! На ларце трещинка с ноготь, а они взяли и выкинули… Ладно, им ни к чему, а нам сгодится.

– Город набит всевозможными бесполезными вещицами, как чучело соломой, – презрительно бросил Ярл. – Ругорумы говорят, что все это стоит кружков золота, а золота у них так много, что они не знают, куда его девать. Подлинным ругам ни золото, ни безделушки не нужны.

– Однако я видел много ценностей в коробах, оставленных в склепе вашего отца, – заметил рыцарь.

– Великий вождь должен владеть красивыми вещами, – пожал плечами Ярл, – мы обмениваем их у отступников на соль. Украшения носят и наши женщины, таковыми уж сотворили их боги.

– А что значат надписи, кои столь внимательно изучает твой брат?

– Я не умею читать, но думаю, они столь же бессмысленны, как и знаки на обелиске, который мы недавно видели.

– Пишут что ни попадя, – сердито сказал Мидгар. – Летом вылезают на крыльцо, как бледные вши, и царапают ножами разное. Вот, например: «По случаю покупки собственной опочивальни сдается зала с фонтаном. Помпаус Триктий». Или: «Алий Трамиус устраивает распродажу излишних вещей». «Пускаю кровь, излечиваю седалищные недомогания»… Ругательства, еще ругательства… «Припомни ложе и уста и руку протяни»… Гром в облаках! Это для меня: вот знак ЛХ, Лисий Хвост.

– Ты станешь такое говорить? – скривил губы его брат, словно набрал полный рот кислых ягод.

– Плевать, – буркнул Мидгар, – что бы там эти дурни не придумали. Надо поскорее попасть в Город и осуществить замысленное.

Они спустились по деревянным сходням и прошли вдоль стены сотню шагов. Как и говорил Ярл, здесь оказалась небольшая калитка, затворенная медными створками. Мидгар взялся за кольцо и ударил так, что гул пошел.

Некоторое время было тихо, потом загремел изнутри засов, калитка открылась и на пороге возник кудлатый розовощекий молодец в длинной белой рубахе. Был он дороден, бос и весьма пьян.

– Ну, – сказал юноша не слишком любезно, – что надо?

– Кажется, ты должен произнести иные слова, – буркнул Мидгар.

Юноша громко икнул.

– Я думаю, – сказал он заплетающимся языком, – он простит невзысканные недоимки, вернет долги, заплатит налоги и примет предсказателей, не измеряя их искусства…

Лисий Хвост ухватил привратника за грудки, приподнял ладони на три от пола и встряхнул.

– Какие недоимки? – прорычал он. – Какие предсказатели? Совсем лыка не вяжешь? Говори, что положено, а то так войдем!

– Ладно, – просипел юнец, – только отпусти, а то душно что-то…

И, как только ноги его коснулись пола, возгласил:

– Меня ты любишь, да? Смотри не обмани!

– Припомни ложе и уста и руку протяни, – процедил вождь ругов и, отстранив привратника, шагнул внутрь.

Дагеклан, Ярл и дядюшка Гнуб последовали за ним. В привратницкой было тепло, яркий желтоватый свет лился откуда-то из-под потолка, освещая круглый стол, заваленный вощеными дощечками для письма, пустыми амфорами и объедками.

– Ты, что ли, условные слова сочиняешь? – осведомился Мидгар, глянув на дощечки и валявшееся тут же стило. – Кнутом тебя бить за подобные вирши.

– Вот еще, – насупился молодец, – у меня поважней дело… Мажик сон видел: белая гора, а на горе той – орел. Крылья распустил и полетел. К чему бы? Предсказателей позвали. Один говорит: «Разрушит скоро роскошь стены града». Ну, его пинком под зад и погнали. Когда это роскошь стены разрушала, выдумал тоже. Другой вещает: «На флейте, не имеющей отверстий, играть всего труднее». Совсем непонятно, тоже выгнали. А я, желая угодить, сказал: «Оборванец с гор с остриженной головой вымостит центральную улицу золотом». Выпить хотите?

Он взял со стола амфору и протянул гостям. Все приложились, только дядюшка Гнуб нос отвернул. И правильно: вино было кислым и сильно разбавленным.

– Так ты предсказатель? – спросил Мидгар, утирая губы.

– Какое там, – махнул рукой юноша, – так, под руку подвернулся. И пинка получил: Мажик сначала посмеялся, а потом говорит: «Улицу? Золотом? Пошел вон!» Меня и отправили калитку сторожить. Сижу и голову ломаю – что за белый орел? Надумал вот, что Мажик недоимки простит и долги вернет, а как ты меня, почтенный, тряхнул, так я и понял: не отдаст он, что занимал!

– Ваш Мажик совсем из ума выжил, – сказал Лисий Хвост, – сидит на куче золота, а монеты в долг берет. Насчет сна скажу – прав был первый предсказатель: погубит роскошь ваш гадючник.

– А вот хорошо бы, – неожиданно согласился привратник, – вот пришли бы вы, дикие руги, и всех поубивали. Коней бы в фонтанах искупали, в чаши золотые нагадили… Надоели мне все, бычьи яйца им в глотку! Давай, заводи лошадей, проведу в главную залу, потешимся!

Голос у юнца ломался, и, начав сию грозную речь басом, кончил он фальцетом.

– Развоевался, – сказал Мидгар одобрительно и хлопнул молодца по плечу. – Не вся кровь прокисла у ругорумов, не вся. Звать – то тебя как?

– Дукарий Аскилта Эвмолп.

– Эка! Роскошное имя. Только мне не запомнить. Буду звать тебя Дука.

– Мне больше нравится Аскилта, – потупился юноша, – что значит – Победитель.

– Ладно, Победитель, веди нас к Мажику. Резать мы никого не собираемся, да и кони в эту калитку не пройдут, не говоря о волах. Соль рабы перетаскают, как обычно, а нам приветы передать надо, да и перекусить с дороги не мешает.

Привратник с видимым разочарованием пожал плечами.

– Идемте, только карлика с собой не берите, а то пялиться станут, да еще в виварий посадят, чего доброго…

– Для тебя он не карлик, а почтенный рудознатец Гнубус из Тюирнлги, – сурово оборвал юнца Лисий Хвост.

– Да я и сам не пойду, – сказал гном, – не нравится мне запах здешних коридоров. Пригляжу, как соль таскать станут.

Он незаметно подмигнул рыцарю и вышел наружу, гордо заломив колпак.

В коридорах, по которым отправились сыновья Таркиная и Дагеклан в сопровождении юного ругорума, и вправду стоял тяжелый, спертый запах. Собственно, это были не коридоры, а улицы странного города, накрытого одной огромной крышей. Они шли между высокими стенами, украшенными фресками, то орнаментальными, то изображавшими каких – то огромных существ, видимо ямбаллахов. Фигуры были едва различимы под толстым слоем грязи, и рыцарь весьма жалел, что не может разглядеть сцены из жизни древних богов. На полу выложена была дорожка из плит известняка, окаймленная полосками синего аспида. Стены покрывали корявые надписи, пол был усыпан всевозможным мусором.

Свет лился из широких колодцев, уходивших куда-то в необозримую высоту. Иногда стены расступались, и становились видны колоннады, пропилеи, террасы с балюстрадами, лестницы с широкими ступенями, мозаичные полы, ажурные решетки, статуи… Попадались купальни и мастерские, анфилады залов, уходящие вдаль, комнаты с фонтанами и садами… В общем, то была роскошь, достойная дворца короля, но роскошь запущенная, словно Город был давно покинут своими жителями и предан запустению. Впечатление усиливалось тем, что редкие встречные, одетые в коричневые длинные рубахи, поспешно прятались за углы и колонны – они напоминали воров, шаривших здесь в поисках поживы.

– А где публика? – осведомился Мидгар, придерживая за плечо Дукария, который едва передвигал заплетающиеся ноги. – Рабов только вижу.

– А кто где, – отвечал юноша. – У Мажика – прием, в цирке – гладиаторы, в банях – большое купание. Скучать некогда. Сюда.

Они свернули в узкий проход, поднялись по скрипучей лестнице и очутились перед маленькой дверцей. Аскилта приложил к деревянной створке ухо и прислушался.

– Самое время, – сказал он, – сейчас поминать станут.

– Кого? – не понял Мидгар.

Дука хихикнул.

В это время за дверью кто-то громко закричал:

– Я умер, умер! Скажите по сему случаю что – ни – будь хорошее!

Юный ругорум толкнул дверь, и в нос гостям ударили запахи жареного мяса, благовоний и винного перегара.

* * *

Когда эта женщина смотрела в сторону, поднося тонкими пальцами к губам чашу с вином, она казалась рыцарю неестественной и даже отталкивающей. Она была матерью Мидгара, а ныне женой Мажика, престарелого повелителя ругорумов, но стан ее был гибок, кожа, смуглая и ослепительная одновременно, чиста, в движениях ее тела, в воздушной легкости обнаженных рук – во всем виделась молодость, но молодость глубоко чуждая человеческой природе, делавшая ее созданием неведомым и опасным. Лисий Хвост что-то говорил о способности матери оставаться если не юной, то свежей и привлекательной в ее сорок с лишним лет – причиной тому были чудесные мази, оставшиеся еще от ямбаллахов, но рыцаря страшило подобное насилие над природой, ибо женщине в столь почтенном возрасте подобает нянчить внуков и носить темные одежды.

Платье же Наллы сверкало и переливалось всеми цветами радуги. Широкая длинная юбка полностью скрывала ноги, зато низкое декольте столь откровенно обнажало полную грудь, что видны были ярко-алые соски, чуть прикрытые серебряными звездочками. Широкий пояс, несколько раз обернутый вокруг узкой талии, свободно спадал на пол. Глаза женщины были густо подведены, щеки нарумянены, а прическа являла собой целое сооружение из волос в виде громадного рога, загнутого вперед и раскрашенного в золотой и черный цвета.

Этот золотисто-черный рог тоже страшил Дагеклана. Но, ловя манящий взгляд Наллы, рыцарь забывал обо всем: поистине в выражении ее золотистых глаз, влажных и искрящихся, в изгибе ее загадочного рта было столько чувственности и неприкрытого властного желания, что и мертвый бы восстал из могилы. И Железная Рука улыбался и старался казаться влюбленным, ибо в этой женщине заключалось спасение для тех, кого он поклялся вызволить из плена темного бога. Прямодушный кампанарий впервые пустился на хитрость в отношениях с дамой, но чем дальше, тем лукавство давалось ему все легче и легче.

– Ты настоящий герой, – говорила Налла, подливая рыцарю вина из тонкостенной амфоры, – такие жили в глубокой древности. Ты явился из прошлого, чтобы разбить мне сердце.

– Дело воина – сражаться, – отвечал Железная Рука, – дело кампанария – сражаться за справедливость.

– Сколько человек ты убил?

– В поединках? Одиннадцать.

– О! – воскликнула Налла разочарованно. – Я думала – сотню.

– Смертоубийство – не цель рыцарского поединка. Иногда довольно выбить противника из седла, чтобы он запросил пощады.

– Ты благороден, как Хруд Древний. Я тоже часто поднимаю палец, дабы помиловать поверженного гладиатора. Среди них так много привлекательных мужчин…

Тут она взглянула на низкорослого некрасивого Дагеклана и рассмеялась.

– Да что я говорю! Потные куски мяса, шеи у всех короткие, затылки просто бычьи… Нет, истинный герой берет не внешностью, а внутренней силой и благородством!

С этой женщиной рыцарю предстояло удалиться в опочивальню, дабы осуществить план, задуманный ее сыном.

Между тем в зале шумело и волновалось пиршество, не виданное Дагекланом даже в самых роскошных дворцах Хайбории. За время странствий рыцарю довелось угощаться во многих местах. Трапезничал он в мрачных каменных берлогах, гордо именуемых хозяевами оных «замками», где под закопченными сводами чумазые бароны и мелкие князьки вгрызались желтыми зубами в крепкие кости дичи, сыто рыгая, сплевывая и бросая объедки собакам окровавленными руками. Ужин в замке Иш у барона Эзры казался после подобных угощений верхом куртуазной изысканности. Едал Железная Рука и заливных миног, и устриц под винным соусом, и запеченную форель, и петушиные гребни в маринаде, и жареных белок, и засахаренную айву, и нежнейший тайборский сыр: яства сии были тем приятнее, что вкушались в славной компании, где благородные господа и дамы, прежде чем разрезать кинжалом свиную голову, фаршированную грибами, ополаскивали пальцы в чашах, наполненных пахучими травяными настоями.

Знакома была рыцарю и восточная роскошь: столы, полные диковинных фруктов и сладостей, тонкие вина в изящных сосудах, танцующие подавальщицы в полупрозрачных накидках…

Здесь же, в парадной зале ругорумов, царило удивительное смешение тонкой изысканности и грубого варварства, изобилие самых невероятных кушаний, исполненных поварами с изощренной изобретательностью, и полное презрение пирующих к еде: грех, осуждаемый на всем Гирканском материке, от Пустошей Пиктов до Кхитая, ибо пища – ценнейший дар богов, властных в любое время наслать засуху, недород, потраву скота и иные бедствия, влекущие голод, – посему дар сей требует должного уважения и даже поклонения.

Даже самый пресыщенный восточный властитель не дозволил бы гостям бросать на пол едва надкушенные яства, сочтя это за оскорбление собственной персоны. Ругорумы же именно так и поступали, и весь пол был усеян жирными объедками, коими вся беднота Тарантии могла бы кормиться дня три, а то и четыре. Никто не удосуживался подбирать остатки еды, полупьяные слуги были заняты иным делом: сачками на длинных шестах они неуклюже пытались ловить птиц, в огромном количестве летавших среди колонн под сводами залы, уснащая одежды людей и мебель обильным пометом. Казалось, пирующих последнее обстоятельство весьма забавляло.

Когда Дагеклан вслед за ругами и Аскилтой впервые вошел в залу, ему почудилось, что зловещее пожелание юного привратника сбылось, и здесь только что произошло кровавое побоище. Груды тел покрывали мозаичный пол, а многочисленные темно-красные лужи усугубляли сходство картины с бранным полем после жесточайшей битвы. Рыцарь крепко сжал рукоять меча, когда услышал стоны, несущиеся отовсюду, и приготовился достойно встретить неприятеля, учинившего столь жестокую расправу.

Однако братья, перешагивая через поверженных, спокойно направились к длинному овальному столу на возвышении в центре залы. Шагая следом, рыцарь заметил, что кроме красных луж на полу в изобилии имеются и другие: зеленоватые, желтые, розовые, малиновые, синие… Все они источали сладчайшие, дурманящие голову ароматы – Железная Рука понял, что за коварный враг поверг большинство пирующих в столь жалкое положение, и лишний раз убедился в справедливости своего зарока пить умеренно и осторожно.

Повалившиеся на пол от обильных возлияний ругорумы мало чем рисковали: все они располагались вокруг низких овальных столов на мягких ложах, так что даже падение с них не представляло серьезной угрозы. Те, кто продолжал еще наливаться из роскошных чаш и поедать закуски, приветствовали вошедших пьяными криками. Иные мужи в коротких туниках и разноцветных плащах пытались вскочить на ноги, дамы призывно покачивали обнаженными грудями, и какая-то прелестница умудрилась схватить Дагеклана за ногу, когда рыцарь проходил мимо. «Руг сильнотелый, мечтой лучезарной ты снизойди, раздели со мной чашу», – услышал он жаркий шепот, деликатно высвободил меховой сапог и поспешно удалился, успев заметить, как дама ткнулась пунцовым носом в ту самую посудину, которую только что предлагала разделить с героем.

Мажик, возлежавший на украшенном гирляндами помосте в центре залы, вяло помахал вошедшим и жестом предложил устраиваться рядом. Был он невероятно толст, кислолиц и носил в седых кудрях кокетливый венчик из золотых цветов.

– Ну, явились наконец, – сказал он с сильной одышкой, – соль у нас почти кончилась… Приветствую тебя, вождь ругорумов храбрых, скорблю о кончине батюшки твоего, Великого Таркиная, блюдшего… блюю… словом, соблюдающего договоры. А это кто с тобой?

– Мой брат Ярл и чужеземец по имени Дагеклан Железная Рука, – коротко объяснил Мидгар, усаживаясь без дальнейших церемоний между Мажиком и его супругой.

– Здорова ли ты, мать? – спросил он женщину без особого интереса.

– Я всегда здорова, – отвечала Налла, тонко улыбаясь, словно поверяла известную лишь им двоим тайну. – А твой братец очень мил, скажу без ревности, если он вышел в свою родительницу: ибо уже почти успела забыть сильнотелого Таркиная. Тебе следовало привести брата раньше, но вы, руги, так нелюдимы…

– Ты знаешь, что обычай запрещает людям нашего племени посещать Город. Таркинай делал исключение лишь для меня, ибо я знаком с вашими обычаями и всегда выполнял роль посредника. Но сегодня, когда судьба возложила на мои плечи бремя власти, я решил представить вам Ярла. Отныне он будет нашим посланником.

– Очень рада, – улыбнулась Налла, не сводя томного взгляда с насупившегося младшего сына своего бывшего мужа.

– Позволь также чужеземцу занять место подле тебя, – продолжал Лисий Хвост, – он явился из Внешнего Мира и сможет потешить хозяйку пиршества рассказами об удивительных странах, где испытал немало приключений.

– О! – воскликнула женщина. – Так Внешний Мир существует, это не сказки? Присаживайся, почтенный, я хочу тебя слушать.

И Дагеклану пришлось занимать Наллу рассказами о своих похождениях, что рыцарь на сей раз проделывал без особой охоты, памятуя о конечной цели, и не в силах до конца принять ее своим благородным сердцем.

Тем временем Мажик вдруг вспомнил, что собирался прикинуться опочившим, дабы выслушать хвалебные оды своих подданных, и тут же осерчал на Дукария Аскилту.

– Не мог их раньше привести, – просипел он, багровея, – перебил меня на самом интересном. А ну, ляг у ног моих, будешь получать затрещины, пока не помилую.

Аскилта что-то забубнил себе под нос, но покорно растянулся на шелковом ложе, подставив своему повелителю здоровую шею. Мажик несильно шлепнул юнца по загривку, хлебнул вина и вдруг закричал тонким голосом:

– Не слышали, что ли? Ваш господин умер, а вы все пьянствуете!

Слуги оставили свои сачки, подхватили стоявшие у колонн серебряные лохани и принялись поливать пирующих водой. Иным подавали круглые чащи, куда ругорумы опорожняли желудки при помощи перьевых кисточек, коими щекотали себе горло. Запах возник ужасающий, но рабы в коричневых рубахах быстро убрали чаши и принялись разбрасывать повсюду пригоршни цветов и каких-то ароматных зерен.

Из-за ближайшего стола встал, покачиваясь, пышно – телый мужчина средних лет в голубой тунике и оранжевом плаще. Он поднял дрожащей рукой кубок, ут – робно рыгнул и возгласил:

– Восседающий у трона богов, славься! Отец наш премудрый, мыслью резвый, телом прекрасный, пусть я золотой монеты в глаза не увижу, если ежеминутно ног под собой не чую, лицезря тебя в добром здравии…

Его, видно, слишком поздно окатили водой – речь была явно невпопад.

– Ты спятил, – возмутился Мажик, – кто так говорит о мертвых? Ты, хоть и Сервират, а дурак. Гоните его в шею!

Несколько дюжих молодцев в коричневых рубахах накинулись на несчастного и, колотя короткими дубинками без всякого почтения, вытолкали из залы.

– О повелитель, – заголосила какая-то дама, – горе нам, горе! Забери меня с собой в Небесный Ковчег, не забудь свою Юлию Илалию, цветок ночи, чьи ланита, как маков цвет, чьи уста, как лепестки розы…

– Что же это ты, негодница, себя-то прославляешь? – прервал ее толстый повелитель. – Вон!

Незадачливую Юлию вытолкали взашей столь же бесцеремонно, как и предыдущего оратора, правда, рабы лупили ее дубинками исключительно пониже спины, отчего Илалия сладострастно повизгивала.

– Увы нам, ничтожным! – полнилась зала нестройными воплями. – О, сколь жалок человеческий удел! Был у нас господин, да нету. Вот и мы все так помрем, едва час настанет! Будем же жить хорошо, други, пока живется!

– Никто не может достойно помянуть своего господина, – одышливо застрадал Мажик, – вот и твори добро. А как помрешь…

– …Так в яме и сгниешь, – закончила Налла неожиданно. – Какой еще Небесный Ковчег? Черви тебя сожрут, если не побрезгуют.

Дагеклан ждал вспышки гнева, но толстый повелитель ругорумов опустил набрякшие веки и лишь просипел с натугой:

– Змея… Змею пригрел на груди своей…

– На груди! Да я к твоим жирным телесам не прикоснусь под страхом смерти!

– Позволь я скажу, – прервал нежданную перепалку Мидгар. – Если ты умер, о вождь, то хорошо сохранился. Ей же ей, нашим жрецам пришлось изрядно повозиться, чтобы Таркинай смог уйти на Ледяные Поля в достойном виде, а ты – как живой. Великое чудо.

– Да, – сказал Мажик, – хм…

Он явно не знал, как оценить слова руга.

Тут затрубили трубы, в залу вошли литаврщики, цимбалисты, дудочники, и музыка заглушила все прочие звуки, избавив толстяка от необходимости ворочать заплывшими мозгами.

К помосту приблизился тощий раб и застыл в почтительном поклоне. Поверх его коричневой рубахи повязана была голубая лента с пышным бантом, а на голове красовался желтый колпак.

– Это что? – оживился Мажик. – Разве пора? Я не звал мужеложца…

– Этот повар, – хмыкнула Налла, – ты не на ленту, а на колпак смотри. Пусть сначала блюдо свое представит, а потом и в спальню его тащить можешь.

– Фи! – скривил губы ее супруг. – Такого тощего? Я, женушка, кого поаппетитней найду да помощнее чреслами… Эй, раб, ты чьих будешь?

– Сороковой Декурии повар Стуб Худобокий.

– Тебя купили или ты родился в Городе?

– Я достался Сервирату нашей Декурии по завещанию.

– Ага! Посмотрим, чем потешит нас твой господин. Но, знаешь ли, только что от Пятой Декурии нам преподнесли свинью, нашпигованную кровяными колбасами и живыми дроздами. Колбасы мы съели, а птицы до сих пор летают и гадят всем на головы. Очень весело получилось. Если ты не сумеешь переплюнуть повара из Пятой, я велю бить тебя по пяткам смоченными в уксусе розгами!

– Смею надеяться, что моя стряпня придется тебе по вкусу, господин, – отвечал тощий раб с глубоким поклоном.

– Тогда я подарю тебе мальчика и спальню где-нибудь на окраине. Тащи жратву!

Повар хлопнул в ладоши, и шестеро рабов внесли огромное блюдо. Когда его поставили на стол перед Мажиком, Дагеклан и Налла невольно прервали разговор, пораженные чудом кулинарного искусства.

Посмотреть было на что. Весь поднос занимал желтоватый пятиугольный пирог со скошенньщи кверху краями. Сверху красовалась гора фруктов и зелени, увенчанная откормленным павлином с распушенным хвостом.

– Блюдо сие изображает Город и его повелителя, – почтительно объяснил Стуб Худобокий, указывая на павлина.

– Похож, – хмыкнула супруга Мажика, – такой же жирный и глупый.

– Цыц, женщина, – просипел толстяк, – дай дослушать.

Рабы взяли птицу и положили ее на золотой диск, припасенный заранее. Стуб осторожно сделал надрез поверху пирога и снял срезанную часть. Внутри диковинного кушанья обнаружились залы, лестницы и коридоры, ловко построенные из марципанов и леденцов. Повар отворил дверцу парадной залы, откуда выпорхнула белая птичка, неся в клюве хрустальное сверкающее яйцо на зеленой ленте. Поднявшись над городом – пирогом, она выпустила свою ношу – яйцо упало на миндальный купол в центре пирога, купол рухнул и выпустил стайку канареек с маленькими пирожными на голубых и розовых ленточках. Птицы устремились к столам – на каждый упало по лакомству в виде причудливого цветка.

– Ай да Худобокий! – воскликнул Мажик, хлопая в ладоши. – Потешил, потешил! От Пятой Декурии, значит, птичий помет, а от Сороковой – крем и тесто! Восхитительно! Хотя, признаюсь, помета было больше…

– Вели немедленно утопить повара, – оборвала восторги супруга Налла.

– Утопить? Это еще почему?

– Не видишь, что разрушила его птица? Святая святых, павильон с Железной Дверью!

– Ну и что? Это всего лишь миндаль, дорогая…

– Ты настолько глуп, что не понимаешь знаков! Сначала твой сон, теперь этот пирог… Вели пытать раба и дознаться, кто надоумил его выполнить столь точный план Города, включая павильон, рухнувший, когда птица выпустила хрустальное яйцо. Это симпатическая магия, не иначе… То, что таится за Железной Дверью, не должно вырваться наружу!

Мажик посопел, поковырял в носу и спросил не без ехидства:

– А что там таится, о свет моей души? Еще отцы наших отцов перестали приносить жертвы Астарату, который якобы бродит где-то за Железной Дверью… Сказки! Оттуда приходит Благотворная Сила, дарующая нам все, в чем мы нуждаемся, и, заметь, никакой Астарт ничего не требует взамен. Прошлой зимой трое любомудров ходили за Медные Пороги, поднялись до восьмого поворота и не нашли ничего, кроме куч окаменевшего дерьма да неугасимых светильников, коих у нас и так в избытке. Что же касается сна, – он пнул прикорнувшего Аскилту, – эй, толкователь, надумал чего насчет моего давешнего видения?

Дукарий, втихую приговоривший стянутый со стола кувшинчик, замычал, закряхтел и пробормотал: «Налог на перины, ибо их пухом белым набивают, поднять стоит… Бычьи яйца вам всем…» Он икнул, опустил голову на лежбище и громко захрапел.

– Вот! – довольно потер руки Мажик. – Так и сделаю: повышу налог на перины и бычьи ядра, из коих бульоны варят. Кстати, я проголодался. Эй, повар, дозволишь ли повелителю в мантии отведать кусочек повелителя в перьях?

И толстяк захохотал, сотрясаясь всем телом, очень довольный своей шуткой.

Супруга его резко поднялась, золотисто – черный рог из пышных волос угрожающе качнулся.

– Поступай как хочешь, – сказала она гневно, – смотри только, как бы Сервераты не вспомнили пророчество: «Когда жареная птица станет язвить самое себя, упадут затворы, и вострубит зверь, алчущий новой жертвы…» Как бы не вспомнили это Сервераты и не выбрали нового Мажика.

Мертвенная бледность залила прежде красное лицо толстяка. Глаза его остекленели, язык с трудом ворочался между поблескивающих желтоватых зубов.

– Змея… – просипел он, – врешь, придворные меня любят…

– Только те, кто носит голубые ленты, – отрезала Налла. И, обращаясь к Дагеклану, добавила совсем другим, полным томной неги голосом: – А тебя, герой, жду в своих покоях: там не так шумно, и ты сможешь закончить столь любезную мне повесть о рыцарских обычаях и приключениях. Рабыня позовет, когда я буду готова к приему.

Она удалилась, шурша длинной юбкой и покачивая рогом – прической.

Как только Налла скрылась за колоннами, краска вновь залила бледные щеки ее супруга. Он глотнул вина и, обретя дар речи, заговорил быстро, слегка повизгивая:

– Я не каждый день моюсь, говорят, у воды есть зубы, и она подтачивает нашу жизнь. Все мы стоим меньше мухи, да что там мухи, все мы просто мыльные пузыри… Пх-х – и нету! Я правлю Городом по согласию Сервератов, и за все в ответе, но я еще устраиваю общественные трапезы по сотне таланов на персону. Так нет же – народ нынче такой, что на пиршествах хотят казаться львами, а как разойдутся по опочивальням – настоящие лисицы и гиены… Ничего, я прикупил землицы от Гнилой реки до Паршивой засеки, три селения имею, будет куда податься, если выгонят… В поте лица буду трудиться, а зимой вам, ругам, дань платить. Не станете обижать, а, сын Таркиная?

– Не станем, – сказал Лисий Хвост.

– Все до медной монеты раздам и голым уйду, – продолжал свои сетования Мажик, – вспомнят еще, да йоздно будет. Много ли, скажут, желал сей муж, кто золото горстями расшвыривал? Роскошный ковер на погребальном ложе, ничего больше. Рабы заплачут: скажут, хотел нас на волю отпустить, да не успел… И все почему? Все потому, что надутая лягушка так и норовила ему за пазуху плюнуть! Змея, а не женщина! Позабыла, что ли, кем была? Да я взял ее с улицы, когда варвары ее изгнали, а кунны хотели рабыней сделать! Ушла юницей к ругам, так нечего было возвращаться. Сватали мне Кассилию, я, простофиля, мог сто миллионов приданого взять, так нет же, сам отрубил себе ножом пальцы! И эта мошенница еще смеет…