Текст книги "Одиночество героя"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Кто ты такая, черт тебя возьми?!

– Я – Золушка. Мечтала о принце, а встретила тебя. Вот беда так беда.

Он осторожно переложил ее голову на подушку.

– Ладно, поспи. Мне пора ехать.

– Не станешь убивать?

– Когда отдохнешь, нажми эту кнопку. Тебя отвезут домой.

– Мы больше не увидимся?

– Не знаю. Спи.

Не хватило сил лишить ее дыхания. Что же это такое, как не нежность?

Когда выехали на Ярославское шоссе, Валерик очнулся. Обернулся к Бубону:

– Дай сигарету.

Бубон не удивился, хотя помнил, что Шустов не курит. В эту минуту его вообще вряд ли что-нибудь могло удивить. Сознание едва брезжило в нем, но чувствовал он себя изумительно. В скользящей по теплому майскому вечеру тачке так славно, легко, необременительно приближаться к смерти. Он уже смирился с неизбежным. Все его французское естество истаяло, теперь он снова был застенчивым русским пареньком, которого, как исстари повелось, вели на заклание. Он и не думал сопротивляться. Страх исчез. С того момента, как уселись в машину, накатило равнодушие ко всему происходящему, почти блаженство. Ощущение благодати усиливалось благодаря холодному баварскому пиву, которое он бутылку за бутылкой доставал из встроенного в спинку сиденья бара-холодильника.

Щелкнув перед Валериком зажигалкой, умиротворенно заметил:

– Знаешь, а я ни о чем не жалею. Валерик уловил подтекст этих слов.

– Не горюй, ничего с тобой не случится. Если, конечно, не продался Шалве.

Бубон спросил:

– Захарку почему не взял? Пожалел?

– Смысла нет. Его голова стоит наших двух. Разве нет?

– Значит, все-таки пожалел. Ну и правильно. У него жена больная, дети. Пусть поживет.

Валерик отобрал у него бутылку, запрокинул голову и допил до дна. Кроме них и водителя на переднем сиденье горбился Михась Шамраев, бешеный снайпер.

– Можно мне тоже глоточек, Валерий Павлович?

– Тебе нельзя. Глаз собьешь.

Михась Шамраев по своему солидному снайперскому положению имел право иногда возражать Валерику.

– Зачем так говоришь, Мурат? Шамраю хоть вовсе глаза выколи, промаха не будет.

– Ну и заткнись, – сказал Валерик. – Не дам пива.

– Спасибо, хозяин, – поблагодарил снайпер. Проскочили Серебряные пруды. До цели оставалось минут пятнадцать езды.

– Давно хотел спросить, – обратился Валерик к Бубону. – Как ты относишься к женщинам?

Сперва Бубон решил, что ослышался, но Валерик повторил:

– Я имею в виду, любил кого-нибудь? Ну так, чтобы за душу брало?

Бубон достал из бара новую бутылку.

– Сколько угодно… Я, если хочешь знать, ни дня без любви не прожил. И они меня, сучки, любили. Врать не буду.

– И что чувствовал, когда любил?

– В каком смысле?

– Откуда знал, что любишь? По каким признакам?

Бубон предположил, что одно из двух: либо супермен перегрелся на солнышке, либо гонит его, Бубона, в какую-то хитрую западню, но ответил основательно, с загибанием пальцев:

– Во-первых, повышенная возбудимость. Все время стоит. Во-вторых, ревность играет. Словно тебя на торгах кинули. В-третьих, самое главное, зрение смещается. Какой-нибудь занюханный бабец, в нем добра-то на стольник, а тебе кажется – шахиня. Короче, блажь, помрачение ума – это и есть любовь.

– И как с этим справиться?

– Никак. Само проходит. Как насморк… Ты про ту деваху, которую в Свиблове прячешь?

– Заткнись, – сказал Валерик.

Снайпер Шамраев, еще немного обиженный из-за пива, опять встрял в разговор.

– У меня был недавно женщина. Красивый, аппетитный. В ресторан повел, утром двести баксов подарил. Через день к врачу пошел. Ему пятьсот дал, чтобы вылечил. Надо всегда паспорт спрашивать, где живет.

Водитель впервые за всю дорогу открыл рот.

– Валерий Павлович, водонапорная башня, видите? От нее до стадиона километр.

– Притормози у обочины, – распорядился Валерик и потянулся к рации…

Пейзаж удивительный в Лосинках: луна, звезды, бочажок стадиона как космическая тарелка. Тишина, благодать. Сам городок часа два как вымер. С первыми сумерками обыватель забился в щели. Редкий прохожий проскользнет тенью вдоль домов – знать, жгучая необходимость выгнала на улицу. С темнотой тишину нарушали лишь звуки выстрелов, то тут, то там, да истошные вопли зазевавшейся жертвы. Сколько по всей вымирающей России разыгрывалось маленьких ночных драм, никто не возьмется подсчитать, но люди привыкли. Успокаивало, что все-таки, слава демократии, вписались в цивилизованное мировое сообщество, хотя и с трудом.

Правительственный «членовоз», как черная глубоководная рыба, подплыл к южной трибуне и, как было условлено, остановился под козырьком возле касс, приткнувшись к полуразрушенной стене с глазками-бойницами. Валерика ждали с противоположной стороны бетонной площадки, просматриваемой, простреливаемой отовсюду. Толковище предполагалось в центре бетонного круга. На первый взгляд нелепо, словно выйти на подиум, под фонари, на самом деле – умно. Шансы уравнивались совершенно. Любое неосторожное движение – никому не спастись. Сколько стволов нацелено на освещенный пятачок – страшно подумать. Опять же – проверка на вшивость. Встреча титанов. Демонстрация абсолютного мужества. Иногда приходилось идти на такую показуху. Кто не решался, тот проигрывал морально, и все равно был обречен.

– Где же твой одноклассник? – глухо донеслось до Климова из-за стеклянной перегородки. – Опаздывает. Неучтиво.

Климов ответил:

– У вас, Гарий Хасимович, часы спешат на полторы минуты.

Двое чугунных громил пошевелились, готовые к броску. Климов мысленно, психотронным импульсом проверил состояние своих нервов и мышц. Все хорошо. Он в темпе. Сбоя не будет. Психологический фон в норме.

В ту же секунду из темноты обрисовалась темная громада «крайслера». Машины помигали фарами. Двое мужчин одновременно распахнули дверцы и ступили на асфальт. Покинули безопасные автоубежища и начали неспешное движение навстречу друг другу. Им было о чем перекинуться словечком.

Дальнейшее зависело только от судьбы.

Климов сказал громилам:

– Ребята, извините, хочу покурить.

Полез в карман, ребята заворчали, потянулись к нему, причем один из них успел щелкнуть предохранителем на своем пистоле, но это было их последнее осмысленное движение в этой жизни. Климов поочередно, но очень быстро пустил им паралитический газ в глаза из пульверизатора, сделанного под зажигалку «Ронсон», уклонился от пули, вырвал пистолет из руки ошеломленного боевика и, не мешкая, расстрелял обоих в упор. В машине сразу стало душно. Водителю крикнул:

– А ну замри, сука!

Увидел растерянное лицо, перекошенный в недоумении рот.

– Ты чего, паря, ошалел?

Выскользнул из машины. Он ничего не чувствовал и не воспринимал, превратясь в энергетический сгусток. Быстро и точно швырнул на середину площадки пиротехнический шарик, который во время обыска в Анкор-кредите прятал во рту. Диверсионная новинка, маркировка МПЖ-16-Бис, несмотря на свои размеры – с крупную вишню, – обладала высочайшей камуфляжной эффективностью. Взрыв произвела такой, как если бы по смотровой площадке шарахнули из бомбомета. Обещанный сигнал к началу бойни.

Шалва, не отошедший далеко, пригнулся и, разворотясь на сто восемьдесят градусов, побежал обратно к машине. Тем временем Климов выволок из кабины водителя и швырнул оземь. Водитель, надо отдать ему должное, отреагировал адекватно: не бузил, распластался на асфальте ничком и заложил руки за голову, как при аресте.

Гарий Хасимович мгновенно осознал, что его провели на мякине. Не страх ослепил его, а стыд. Он увидел Климова с пистолетом в руке и замер как вкопанный. Между ними произошла задушевная, прощальная беседа.

– Пальнешь? – спросил Шалва.

– Придется, – признался Климов. – Это финиш.

– А за что?

– Всего не перечислишь. Я не судья тебе, всего лишь исполнитель.

– Может, столкуемся?

– Поздно. Приговор уже подписан.

– Чей приговор? Бандитский?

– Ну что ты, Гарий. Есть суд повыше.

За их спинами уже началась мясорубка, а они все никак не могли наговориться.

– Зачем столько ненужных уловок, – спросил Шалва. – Стрелка и все прочее? Убивать надо проще.

– Есть причины, – сказал Климов. – Но это наше семейное дело.

– Подумай, Ваня. Если ты это сделаешь, никто из вас не уцелеет. Ни ты, ни твой Валерик. Никто.

– Что поделаешь, рулетка.

– Какой смысл? Я же согласился на переговоры. С каждым словом Гарий Хасимович переступал на шажок поближе. Собирался прыгнуть. Плевать на пистолет. Он был уверен, что справится. Каждая клеточка его тела изнывала от ярости. Климов, напротив, отступил за капот машины, сдвинулся с линии огня, тянущейся от «крайслера». В окрестностях стадиона кипело настоящее сражение: тявкали базуки, рвались гранаты, верещали детскими голосами автоматные очереди, вся бетонная площадка встала на дыбы. Непонятно было только, кто кого убивает. Шалву и Климова, мирно беседующих, будто кто-то оградил невидимым защитным куполом, но это всего лишь затянувшееся недоразумение. Купол непрочен.

Климов не хотел убивать Шалву, хотя знал, что перед ним враг рода человеческого. Если бы хотел убить – прав Шалва, – сделал бы это в первый же день. Давно переступивший земные законы, он не боялся крови. И не нуждался в самооправдании, хотя давал себе отчет в том, что, по сути, мало отличается от злодеев, убивающих ради наживы или для утоления черной страсти к насилию. Разве не надежда очиститься от скверны погнала его в леса? Но попытка убежать от самого себя бессмысленна. Рожденный и воспитанный воином, Климов был прежде всего слугой рока и чувствовал свое тайное предназначение точно так же, как беременная женщина ощущает в себе нерожденное дитя, царапающее ее нежные ткани игривыми пальчиками. Чувство рока по-особому воздействует на человеческое зрение, избавляет взгляд от множества полутонов.

Пусть волк сам зарежет волка, а пахан пахана. Пусть они переколотят, перебьют друг друга, давясь кровавыми кусками добычи, на глазах у прозревающих людей. Одно зло одолеет другое зло и в роковой схватке утратит силу, и потом, как бывало и прежде, на унавоженном поле проклюнется, мигнет око голубой смеющейся незабудки.

Шалва наконец прыгнул, воспарил, растопыря руки для смертельной хватки, но именно в этот судьбоносный момент его клюнул в затылок раскаленный кусочек свинца.

Гарий Хасимович опустился на колени, пытаясь понять, что произошло.

– Больно, – пожаловался Климову.

– Конечно, больно, – посочувствовал тот. – И тем было больно, кого ты мучил. Теперь твой черед.

– Кажется, подыхаю.

– Счастливого пути.

Шалва повалился на бок, согнул ноги в коленях и тихонько завыл. Другой на его месте давно бы умер, но его душа никак не могла вырваться на волю через отверстие в черепе, проделанное пулей. Ее удерживала страшная воля бандита. Шалва не хотел умирать, не расплатившись с обидчиками. В предсмертном видении целая свора их предстала перед его затуманенными очами, и особенно среди них выделялся наглым видом питерский ублюдок. Гарий Хасимович выл, скулил, крутился на асфальте под ногами у Климова до тех пор, пока не прилетела вторая пуля и не разворотила ему селезенку.

После взрыва Валерик действовал быстро и осмотрительно. Двумя прыжками вернулся к машине, заглянул внутрь.

– Вылезай, братва!

– Босс! – взмолился водитель. – На колесах скорее уйдем.

Валерик не спорил, потянул за руку Шамраева. Две тени метнулись в черноту, под прикрытие стены.

– Давай, – холодно распорядился Валерик. – Сними черта. Аккуратно сними.

– Ага, – татарин занял прямую, стрелковую позицию, прилаживая к плечу карабин с укороченным дулом – любимое оружие. Целился целую вечность, – у него было обостренное чувство ответственности. Осторожно потянул спусковой крючок. Оба увидели, как медленно падал Шалва, будто устраивался поудобнее лечь.

– Не может быть, – удивился снайпер.

– Добей эту сволочь, – поторопил Валерик. Затем по рации отдал команду боевым группам: все, что двигается, уничтожить. С этой секунды и заварилась смертоубийственная каша.

– Угомонился, – самодовольно сообщил Шамраев. – Пришлось пузо пробить. Шибко живучий.

– Второго, второго мочи!

Но второй, – это был Климов, – уже нырнул в салон – и черный «членовоз» начал неуклюже разворачиваться. Матерясь, Шамраев стрелял наугад, рассадил переднее стекло, остальные пули оставляли на бронированном корпусе только вмятины. И поджечь бензобак не удалось: там тоже металлическая заслонка.

– Попал? – спросил Валерик.

– Видимость плохой, – обиженно отозвался татарин. – Грязная работа. Извини, хозяин.

Валерик по рации с кем-то связался, велел позвать Филю. Филю позвали.

– Филя, ты?

– Так точно, Валерий Павлович. – Что творится, а? Как в кино.

– У тебя свое кино. Видишь черную «Чайку»?

– Да.

– Сядешь на хвост. Упустишь, пеняй на себя.

– Понял… А что, если?..

– Все, выполняй.

– Есть.

Зарево сражения высоко поднялось над Лосинкой, словно преждевременный рассвет. Пылали торговые склады на железнодорожной станции, выли собаки, ухали пушки. Сиротливо пикнула милицейская сирена и тут же заткнулась: в таком хоре ей делать нечего.

Валерик Шустов, как на прогулке, пересек смотровую площадку и приблизился к поверженному врагу. Шалва лежал на боку, прижав руки к животу, похожий на огромного моллюска. Валерик наступил на него ногой и перевернул. Он не испытывал радости от свершившегося возмездия. Просто хотел убедиться, что враг мертв.

– Ну что? – спросил примирительно. – Отвоевался, гнида? Жаль. Надо было тебя утопить.

Мертвый Шалва мечтательно задрал бороденку к звездам и ничего не ответил.

«Крайслер», дважды обстрелянный, все же вырвался из огненного кольца, но заплутал в переулках и уткнулся носом в тупик.

– Потуши фары, – сказал Бубон. – Давай прикинем.

– Чего прикидывать, – взорвался водитель. – Когти надо рвать.

Но свет убрал. Сражение осталось за спиной, в салон заглянула, прикоснулась к их разгоряченным лицам волшебная подмосковная ночь.

Загадочный визитер, прокравшийся в квартиру Бубона, как тать, убедил его, что только немедленная стрелка может спасти как его самого, Бубона, так, возможно, и его подельщиков бизнесменов. По всей вероятности, пришелец обладал модным даром внушения, иначе как объяснить легкость, с которой Бубон согласился с сомнительными аргументами. Правда, тот угадал подходящую минуту, когда Бубон от страха был не в себе. Через день-два, когда начал заново анализировать, было уже поздно что-либо менять. Уже Валерик Шустов подзарядился, а его не остановишь пустыми уговорами: тигр прыгнул!

– Возвращаемся за Хозяином, – сказал Бубон. Водитель оказался из малахольных, заблажил:

– Куда вернемся, куда?! Мясорубка-то какая! Там в живых никого нету.

Бубон этого парня видел впервые и удивился странному выбору Валерика.

– Возьми себя в руки, – холодно бросил он. – Что ты мандражишь, скотина! Если бросим Хозяина, тебе так и так хана.

Водитель и сам это понимал. Тяжко вздохнув, он выжал сцепление и развернулся. Звуки боя доносились глуше, реже, но не утихали. Как знамение панихиды, черная туча накатилась на луну, торчащую перед ними по ходу движения. Время от времени водитель врубал дальний свет, высекая из тьмы призрачные силуэты притаившейся Лосинки. Скорость держал такую, что пешком было бы быстрее.

– Может, прибавишь? – зло спросил Бубон. – Или надеешься ползком от смерти уйти?

Водитель не ответил, да и прибавлять не понадобилось. Перед выездом на пустырь из-за трансформаторной будки, словно из чрева ночи, выступил на шоссе паренек с противотанковой пушкой, у которой груша на конце. Шустрый такой паренек, расторопный. Пушку приладил к плечу и пальнул им в лоб. В сиянии звезд получилось эффектно.

У машины задрался передок, потом она перевернулась набок, но не загорелась.

У водителя голова треснула пополам, и даже мысль о возможном бегстве в ней не успела мелькнуть. Он умер мгновенно, не осознав, что произошло.

Симон Бубон, напротив, остался живой, хотя чудовищный удар вытряхнул его наизнанку. Почему-то в руках у него оказалась собственная ступня.

– Надо же, – посетовал он. – Ногу отчикало.

С грустью подумал, что никаких миллионов теперь не хватит, чтобы приладить ее обратно.

Дальше хлынула боль и отключила сознание…

Через Лосинку Филя Панков прокатился с потушенными фарами, держась от черной уродины «членовоза» на почтительном расстоянии. Его собственная девятая модель бурякового цвета сливалась с ночью очко в очко. Филя крался, прижимаясь к домам, не давая ни малейшей возможности себя обнаружить. Трудно, но азартно. Филя обожал ночной, тайный гон.

На трассе вздохнул свободно. Машин немного, движение редкое (пятый час утра), нет необходимости притыкиваться к «членовозу» плотно. Черный силуэт машины на фоне бледно-серого неба выделялся как движущаяся аэрофотосъемка. Кайф, одним словом.

Надо заметить, что Филя Панков родился ищейкой, как иные рождаются поэтами, и с детских лет, мечтая о будущем, не мыслил себя иначе как ментом. Его мечта осуществилась, когда он, отслужив срочную, подал документы в милицейское училище. Там он поначалу был вообще-то перестарком, но быстро наверстал упущенное. К тридцати годам сделал завидную карьеру: дослужился до майора в оперативном отделении уголовного розыска. Начальство в нем души не чаяло, но товарищи относились к нему с опаской.

Филя – фанат сыска и готов отслеживать, вязать и валить хоть отца родного, причем в любое время дня и ночи. Это усложняло его отношения с коллегами. Кто не без греха и кому понравится постоянно ощущать рядом с собой недреманное око, пусть обряженное в родную милицейскую форму? Одни подозревали в нем обыкновенного придурка, другие считали говнюком, третьи глубоко уважали за исключительный ментовский нюх, но дружбы с ним никто не водил. Филю это не обременяло, он не нуждался ни в чьей дружбе, счастливый своей удачно сложившейся мужской судьбой. До той поры, пока не пришлось ему туго.

Погорел он на обыденке, как это обычно случается с талантами в любой области. По прямому указанию начальства три дня водил по Москве залетного киллера-прибалта, потом, опять же по приказу, стал его брать на автовокзале, но грубо, без подстраховки. Киллер оказал лютое и какое-то бессмысленное сопротивление, и в завязавшейся потасовке Филя, в принципе человек бесконфликтный, ухитрился прострелить подозреваемому плечо. Гордый и довольный, притащил бандюгу в централ, но каково же было его изумление, когда на другой день выяснилось, что киллер вовсе не киллер и даже не прибалт, а какой-то сраный помощник какого-то сраного депутата из Думы. Ошибка была не на Филиной совести, но расплачиваться пришлось ему. У киллера-депутата нашлись высокие покровители, которые не могли простить зарвавшемуся, никому не известному милицейскому сучку промашки, попахивающей тридцать седьмым годом. Дело получило широкую огласку. К разоблачению вопиющего произвола подключились пресса и телевидение. Сюжеты о буйном майоре-самочинце искусно монтировались с воспоминаниями очевидцев и кадрами тех страшных лет, когда по капризу коммунистов невинных людей расстреливали повсеместно без суда и следствия, а кого не успели расстрелять, тех десятками миллионов ссылали на Соловки. От тюрьмы Филю Панкова спасла его наивность. На всех комиссиях он продолжал уверять, что депутат-киллер открыл стрельбу первым, а уж это напоминало слабоумие. Кто этому поверит? Действительно, откуда у депутата возьмется оружие, когда всем известно, что, в сущности, это святые люди, во главе с Селезневым отвергающие всякое насилие, духовные соратники самого демократического президента в мире. Некоторые, наиболее авторитетные журналисты писали, что такого поганца, как бешеный майор, не судить надо, а лечить. Короче, обошлось тем, что Филю Панкова с треском вышибли из органов, и больше ничего.

И никто за него не заступился.

Впервые он ощутил, что одинок, как утренняя звезда.

Будучи натурально русским человеком, естественно, от горчайшей обиды пустился во все тяжкие, запил горькую, и порученцы Валерика подобрали Филю фактически в нужнике, где он пытался сплавить латунный значок «Лучший оперативник года» за бутылку белоголовой.

Благодарность Фили к человеку, протянувшему ему руку помощи и возродившему к полноценной сыскной жизни, была беспредельной…

Он проводил объект до Чистых прудов, где тот загнал «членовоз» в один из проходных дворов. Дальше объект пошел пешком. Это осложнило слежку. Само по себе трудно вести человека по спящему городу, когда на улицах пусто и каждый неосторожный шаг отдается в воздухе резким хлопком, но даже не это беспокоило Филю. Интуиция подсказывала, что объект не достиг пункта назначения, всего лишь делает пересадку. И если где-то поблизости его ждет подменная тачка, он сядет в нее и уедет, оставя Филю с носом. Можно вызвать по рации подмогу, но это глупо. Шуму прибавится, а добычу спугнешь. Оставалось полагаться на везение, а для профессионала это унизительная ситуация, хотя попадать в нее ищейке, взявшей след, приходится сплошь и рядом.

Филя Панков принял облик утреннего бомжа, еще согнутого в дугу от дурно проведенной ночи, с хромой походкой, с полотняной сумкой в руке, зорко выискивающего по углам пустую тару. Преображение было столь впечатляющим, что издали Филе теперь можно было дать не меньше пятидесяти-шестидесяти лет, и сразу угадывалось, что морально он на полном износе. Так и брел не спеша, почти не таясь, следом за объектом, пытаясь определить для себя приблизительные черты преследуемого, что было очень важно. От того, насколько удачен окажется портрет, во многом зависел успех гона.

Портрет складывался из множества деталей – манера вождения, походка, выражение лица (на расстоянии), одежда, привычка оглядываться или не оглядываться, почерк всех движений, рост, возраст и еще, и еще, бесконечные нюансы, которые постепенно проникали в Филину подкорку, совмещались с калькой прежнего опыта и наконец отливались в параметры психологической характеристики. Вывод, который в подобных случаях являлся в Филиной голове, обычно бывал краток, даже чеканен. Про нынешний объект на третьем часу преследования Филя решил с приятным замиранием сердца: очень, очень опасен. Крупный зверь. Столкновение не желательно.

На одном из перекрестков Филя Панков столкнулся с другим бомжом, похожим на себя, только постарше, лет семидесяти, и в руках у него не полотняная сумка-собирушка, а большая авоська, из дырочек которой, как шипы донной мины, торчали горлышки бутылок. Старик окинул Филю ненавидящим взглядом, и тот понял, что забрел на чужую территорию. Не будет ничего удивительного, если абориген попытается ударить его палкой. Но разошлись мирно, настоящий, неподдельный бомж только злобно прошипел:

– Убирайся отсюда, рвань!

В общем, сценка доставила Филе удовольствие, потому что подтвердила надежность маскировки. Раз уж его принял за своего бывалый бомж… Филя привычно гордился собой.

Вскоре открылась платная стоянка для автомашин – огороженная рабицей асфальтовая площадка со сторожевой будкой. Объект зашел в ворота, поговорил о чем-то с охранником и направился к бежевому «жигуленку» шестой модели, открыл дверцу и забрался внутрь.

Как и предполагал Филя: сменный транспорт.

Он огляделся и выискал среди припаркованных возле дома машин подходящую: потрепанный пикап грязно-белого цвета, без глазка сигнализации – да, кажется, проблем не будет. Универсальной автоотмычкой, косясь на окна, Панков вскрыл переднюю дверцу, уселся и уверенной рукой сбросил блокировку зажигания. Чтобы завести драндулет, понадобится несколько секунд. Но из машины не видна стоянка.

Немного помыкавшись, Филя нашел удобное место за мусорным баком, откуда открывался прекрасный обзор: стоянка, бежевая «шестеха», улица – все как на ладони.

Достал из нищенской сумы полевой бинокль, усиленный цейсовской оптикой, приладился поверх бака: объект устроился на заднем сиденье «жигуленка» и, судя по расслабленной позе, спал. Филя отрегулировал наводку: да, глаза закрыты, голова свесилась на грудь. Что ж, понятно, после утомительной ночи часок вздремнуть – самое оно.

Попробовал по мобильному аппарату связаться с благодетелем и работодателем – не получилось. Зато дозвонился до начальника безопасности Хабибулина. Доложил, что выполняет персональное задание, и поинтересовался, как закончилась стрелка. Хабибулин раздраженно ответил:

– Трупаки собираем.

– У кого больше? – полюбопытствовал Филя. Начальник психанул:

– Ты еще будешь мне нервы дергать, мент!

– Надеюсь, Валерий Павлович не пострадали?

– Он – нет. Саню Бубона угрохали.

– Какая беда, – заухал Филя. – Какая беда непоправимая! Такой хороший человек!

– У тебя все, мент?

Хабибулин знал, что Филя ходит у босса в любимчиках, поэтому разговаривал с ним более резко, чем с другими. Филя его понимал.

– Да я почему беспокою, хозяин велел держать в курсе. Не сочтите за труд, господин Хабибулин, передайте Валерию Павловичу: птичка, дескать, не улетит. Пусть не сомневается. Доведу до места, сообщу.

Хабибулин буркнул что-то неразборчивое и отключился.

Филя поглядел в бинокль: объект спал. Лицо строгое, собранное. Никого не боится. Безусловно очень крупный зверь. Рангом близко к самому Валерику.

Филя закурил, устроился поудобнее, кепарь надвинул на глаза – приготовился к продолжительному бдению.

Глава 6

Ровно в восемь, к утренней побудке, Климов вошел в больницу. В приемном покое его попытался задержать дюжий дядек в черном рабочем халате.

– Ты чо, парень? Куды в такую рань?

– На консультацию, – сухо бросил Климов и одарил бдительного сторожа пятеркой, что сразу сделало его появление легитимным.

Витю Старцева он застал бодрствующим, с градусником под мышкой.

– Готов, Вить? – спросил с порога. Юноша сбросил с себя одеяло. Улыбался, как царский пятиалтынный. Оказывается, лежал в тренировочном костюме.

– Не думал, что обману?

– Вы не из тех, кто обманывает, – молодой человек начал спускаться с кровати. Климов ему помог. У Виктора не оказалось подходящей обуви, только казенные больничные шлепанцы.

Соседи завозились. Один, пожилой, с синюшным лицом, укоризненно заметил:

– Не дело задумали, солдатики. Это же побег.

– Нет, – возразил Климов. – С врачом согласовано. Действуем по договоренности.

Мужчина не унялся:

– Куда ему ехать в таком виде. Лежать надобно, лечиться. У него грудь пробитая. Околеет в дороге.

– Иван Иванович, – улыбнулся Витя. – Мне на воле лучше станет. Отдышусь.

В палате завязался спор, а Климовым вдруг овладело радостное, редкое чувство, что одна беда миновала, а следующая, возможно, не скоро. Он знал, что это ложное ощущение, но все равно хорошо. Как в детстве перед каким-нибудь праздником.

– Ладно, – решил он, – носки у тебя теплые, ботинки купим где-нибудь.

– Зачем покупать. Вся одежда внизу, в подвале, у тети Нюры. Я с ней договорился. Она отдаст.

Спор в палате принял философский оттенок. Иван Иванович утверждал, что помирать лучше всего в постели, на чистых простынях, в окружении надежного медперсонала, но два других мужика, оба бородатые и тоже в годах, настаивали на том, что самая завидная смерть, – когда рубанут колуном по темени, так что не успеешь перекреститься.

– Нет, нет, не волнуйтесь.

– Что-то вроде ты грустный? К отцу едем, на природу. Взбодрись.

Москва только начинала просыпаться. Утро ясное, с голубоватой дымкой. Парило словно в лугах. Климов смешливо покосился на попутчика.

– Чем занимаешься, Витя, когда в больнице не лежишь? В школе учишься?

– В колледже. Теперь называется – колледж. Но я там не учусь. Только, пожалуйста, не говорите отцу. Он расстроится.

– Значит, учебу бросил?

– Да какая учеба, обман один. Колледж готовит менеджеров. Вы знаете, что такое – менеджер?

– Приблизительно.

– В этом заведении взрослые, умные, образованные и, наверное, нормальные люди внушают ученикам, как по науке изымать деньги у простаков. Три года подряд, представляете? Кто этим искусством овладеет, тот становится менеджером. Скучно и гнусно, не по мне.

– Зачем же пошел туда?

– Какая разница, куда идти… Не хотел обижать матушку. Ей приятно, а мне…

– Но все же не выдержал?

– Да, не выдержал, – мальчик виновато улыбнулся.

– Признаться все равно придется.

– Конечно. Все откладываю со дня на день.

либо смерть от инфаркта, тоже мгновенная. Однако все трое спорщиков сходились во мнении, что Витя валяет дурака, удирая до завтрака, который по чьему-то недосмотру сохранился от Советской власти бесплатным, хотя уже доказано, что дармовым бывает только сыр в мышеловке.

Витя ласково со всеми попрощался, поблагодарил за дружбу.

Спустились в подвал за одеждой. Баба Нюра, седенький голубоглазый одуванчик, выскочила навстречу, что-то суматошно залепетала и неожиданно поцеловала Витину руку. Тот смутился, спрятав глаза от Климова.

– Не совсем нормальная, – шепнул по секрету. – За кого-то другого меня принимает.

Переоделся в Нюриной подсобке, и пока, переодевался, Климов получил от старухи наставление.

– Береги его, мил человек. Большое счастье, что он объявился. Теперь непременно дождемся светлых дней.

– Да кто же он такой?

– А то не ведаешь? – подмигнула Нюра.

Без всяких затруднений вышли на улицу, сели в машину. Витя ее узнал, но ничего не спросил. Климов сам объяснил:

– Батя твой напрокат дал.

Едва отъехали, мальчик враз побледнел, хотя он и без того был белокожий, как девушка.

– Болит? – спросил Климов озабоченно.

С Комсомольского проспекта Климов соскочил на набережную, развернулся против правил, нырнул в какой-то переулок, там еще раз развернулся и на скорости помчался в обратную сторону.

– Небольшой аттракцион, – предупредил он Витю. – Держись покрепче.

Со стороны набережной им навстречу, тоже на приличном разгоне, вылетел белый пикап. Климов перехватил его в таком месте, где двум машинам никак не разойтись. Пикап не выдержал внезапной лобовой атаки, вильнул вбок и юзом, с ужасным скрежетом вклинился в промежуток между «жигуленком» и двухэтажным кирпичным домом, как в бутылочную горловину.

– Ловко я его, а? – похвалился Климов. Выскочил из машины и в три прыжка оказался возле пикапа. Рванул дверцу и за шиворот выволок на волю Филю Панкова.

– Как вы смеете, – завопил тот дурным голосом. – Что вам надо?! Караул!

– Не напрягайся, сынок, – посоветовал Климов. – Я тебя не обижу.

Прижатый к стене, ощутивший чудовищную мощь Климова, Филя Панков продолжал изображать недоумка.

– Кто вы такой? Что вам угодно? Милиция! Милиция!

– Не верещи, хватит… Скажи лучше, на кого работаешь? На Валерика?

– Вы сумасшедший! Оставьте меня!

Климов отступил на шаг, и бедный Филя сполз по стене вниз с таким ощущением, будто из него выкачали воздух. Но не потерял самообладания. Его лицо с выпученными глазами выражало такое искреннее возмущение, что его игре позавидовал бы гениальный Михаил Ульянов, сумевший вывести на одну сцену маршала Жукова и рыночного подголоска. Климов так и оценил: