Текст книги "Одиночество героя"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Дискеты, – буркнул недовольно. – Дискеты в кейсе. Следите внимательнее за дорогой, пожалуйста.

В Кулябино прибыли к рассвету. Климов показывал, куда сворачивать – туда-то и туда-то, вон к тому красному зданию.

– Здесь остановите, – распорядился. – Все, свободны. Вертолет вас ждет. Спасибо за помощь, коллега.

Пожал Герасиму руку и, покряхтывая, спустился на землю. Не оглядываясь, побрел к двухэтажному кирпичному зданию. Пошатываясь, забрался на крыльцо и исчез за дверью.

Что-то здесь было не так. Что-то неблагополучно.

Полковник закурил, ждал десять минут, двадцать минут. Вылез из машины, заглянул в фургон. Как и ожидал, застал повальную спячку. Бойцы не теряли времени даром. Только неугомонный капитан Азаров подал голос:

– Что-нибудь случилось, командир?

– Ничего, Вася, скоро тронемся.

Здание оказалось районной больницей № 2. Там еще царил смутный ночной покой. Нигде ни души. Но с улицы полковник заметил, как на втором этаже в трех окнах вспыхнул свет.

Встретил в коридоре растрепанную, в распахнутом халате пожилую медсестру. Она несла в руках ворох бинтов и ваты. На полковника наткнулась, как на скалу.

– Что происходит? – требовательно спросил Герасим Юрьевич. – Кого режут?

Он был в штатском, но медсестра уловила, что надо ответить.

– Помирает паренек… Такой молодой… Просто жуть!

– Что с ним?

– Дак известное дело… Порезали всего, изувечили. Крови утекло ведро…

Не веря ушам, полковник вломился в операционную. Климов лежал на столе под лампами, с накинутой на ноги простыней. Над ним склонился хирург с мокрыми, черными руками – и две сестры по бокам.

Врач поднял голову и грозно шумнул:

– Вы что, гражданин?! У вас есть соображение?

В его голосе полковник различил панические нотки. На левом боку Климова, в подвздошье, зияла рана с рваными краями. Герасим Юрьевич не мог представить, каким оружием проделали такую дыру. Во всяком случае, не пулей и не ножом. Он также не мог понять, как молодой человек продержался долгую дорогу и не выдал себя. Восхищение боролось в нем с раздражением. Чистое мальчишество. Элита, черт бы ее побрал! А расхлебывать придется ему, обыкновенному сыскарю.

– Доктор, это серьезно?

– Вы сами не видите?

– Его надо спасти.

– Мы, по-вашему, что делаем? Выйдите в коридор, не мешайте. Подождите там.

Полковник покинул операционную и по рации вызвал Азарова. Сообщил, что вышла небольшая заминка, приказал связаться с вертолетом и предупредить о задержке. Нервничал, отчего разозлился еще больше неизвестно на кого.

– Помощь не требуется, командир? – уточнил Азаров.

– Сидите смирно и ждите, – отрезал полковник.

Минут через сорок вышел хирург. Он сгибал и распрямлял пальцы так, как делают на морозе.

– У вас какая кровь? – спросил у полковника.

– Красная.

Хирург не улыбнулся.

– Какая группа, спрашиваю?

Полковник ответил:

– Вторая.

– А у него?

– У него на руке браслет. Там все сказано.

Врач ушел в операционную, тут же вернулся.

– Подходит. Пойдемте со мной.

Через десять минут начали переливание из вены полковника в вену Климова. Лежали рядом: молодой человек на операционном столе, Герасим Юрьевич на высокой каталке. Климова уже перевязали. Врач сказал, что выкарабкается. Рана на вид страшная, а так – ничего особенного. Чуть-чуть задето легкое. Бывает хуже.

Внезапно Климов открыл глаза и поглядел на полковника так, словно они еще сидели в фургоне.

– На крюк напоролся, – объявил он совершенно нормальным голосом. – Крюков везде понавешали… А с вами что, дружище?

– Из меня кровь сливают, – ответил полковник.

– Свежачок – самое оно, – подтвердил хирург самодовольно, и его помощницы облегченно хихикнули.

– Я дня два-три проваляюсь, – сказал Климов. – К вам просьба, коллега. Позвоните по телефону (он назвал номер), передайте тому, кто ответит, где я. Скажите, порядок, образцы у меня.

Полковник сказал, что все сделает, и Климов тут же отключился.

– Поразительно! – воскликнул хирург. – Он контролирует наркоз. Вы такое видели когда-нибудь?! Да этого в принципе быть не может!

В точку попал, чистая душа. Такого не могло быть. Так же как не мог человек, истекая кровью, полночи трястись в фургоне по лесным колдобинам и даже не пикнуть, чему полковник сам был свидетелем. Многое не укладывалось в рамки обыкновенных представлений, если речь заходила о Климове, в чем Герасим Юрьевич впоследствии не раз убеждался.

Подробностей ночной вылазки (что за ангары? зачем туда понадобилось лезть тайно – ведь были еще советские времена с могущественным КГБ? кто ранил Климова?) Герасим Юрьевич не узнал и не пытался узнать. Как добросовестный служака, он хорошо усвоил одно из главных неписаных правил успешной службы: никогда не суй нос в чужие дела, если они не касаются тебя напрямую.

На сей раз поменялись ролями: полковник лежал на больничной койке, и Климов пришел, чтобы вернуть донорский долг. Это тоже соответствовало неписаным законам службы.

Проговорили недолго. Полковника чем-то напичкали, он норовил уплыть в страну грез. Но всю информацию, которой владел, Климову выложил. Гарий Хасимович Магомедов, он же Шалва, он же Буйнов, он же Тромбон, он же Петров-Водкин, житель Мелитополя, он же татарин Касым и прочее, – на нынешний день одна из центральных фигур крутого московского бизнеса. Уважаемый человек со всеми вытекающими из этого последствиями. За ним власть, капитал, газеты и телевидение, у него под рукой небольшая армия, и при нынешнем режиме его персона, разумеется, неприкосновенная. Официально занимается импортом спиртного (перекупил часть лицензии у Спорткомитета), а также гуманитарной помощью (кстати, недавно открыл бесплатную столовую на Сухаревке, говорят, там в подвалах оружейные склады), но натурально контролирует наркорынок, здесь его главные финансовые интересы. Он да двое-трое его подельщиков в регионах – самый крупняк по наркоте. С конкурентами расправляется беспощадно, по чикагской модели тридцатых годов. Слышал Климов или нет в своем захолустье, но два с небольшим года назад в Москве разразилась война между наркобаронами, первая такого масштаба и размаха. За считанные дни был выкорчеван конкурирующий клан неких чумаков, – тоже, кстати, оборотистые ребята. Шалва выкосил чумаков под корень, хотя, по оперативным сведениям, те снова потихоньку поднимают голову.

– Это пригодится? – спросил Герасим Юрьевич.

– Еще бы, – улыбнулся Климов. – Очень важная зацепка. Кстати, в тот раз утопили в пруду старика Гаврилу, а ведь я его знал.

– Ну да?

– Знал, знал. Чудесный старец, мудрец, гуру. Почти святой. Любопытная вещь. Почти в каждой крупной банде, особенно у восточников, обязательно найдется хоть один человек не от мира сего. В подробности его не посвящают, используют вслепую, как моральное прикрытие, но он всегда пользуется огромным авторитетом. Иногда сидит на казне. Гаврила Ибрагимович верил, что сородичи занимаются исключительно экспортом цитрусовых. С этим убеждением ему легче было тонуть… Спишь, Герасим?

Полковник не спал, но различал Климова словно через теневые очки: ему трудно было вести вразумительную беседу. Зато душа успокоилась. С блаженной гримасой спросил:

– Ты справишься с ними, Миша? Не убежишь в лес?

– Убегу, но попозже… Слышь, Герасим? Тебе сегодня же нужно отсюда убраться. Или мне этим тоже заняться?

– Все понял, не волнуйся…

Он не заметил, как Климов покинул палату, но осталось теплое чувство в груди. Приятно лишний раз удостовериться, что еще есть в Москве люди, с которыми не надо хитрить.

Из больницы Климов поехал на Чистые пруды, где в старом двухэтажном доме в глубине дворов за ним числилась однокомнатная квартира с лоджией и большой (10 метров) кухней.

Вошел с осторожностью, но скоро убедился, что все в порядке. Мебель на обычных местах, компьютер на столе мерцает потухшим оком, старенькое пианино в углу, бесконечные завалы книг и рукописей на полу под балконной дверью и на диване аккуратно разобраны. Нигде ни пылинки, чисто, даже герань на окне жива и здорова. Климов оставлял запасные ключи Дарье Михайловне, пожилой одинокой соседке, и она, добрая душа, не оставила квартиру своим попечением. Впрочем, здесь не хранилось ничего такого, что могло скомпрометировать Климова, ничего такого, что могло навести на след того, чем он занимается. Ни кассет, ни дневников, ни документов, хотя бы косвенно относящихся к службе. Зато накопилось много всякой всячины, по которой заинтересованные лица в случае нужды легко определили бы круг интересов хозяина и даже в какой-то степени его характер. По давней, но не исчерпавшей себя легенде выходило, что Климов – сотрудник КБ электролампового завода. Хобби – музыка и женщины. То есть по социальному портрету квартирант принадлежал к самой безобидной, безвредной категории граждан коммунистической эпохи – холостой инженер-жизнелюб с претензией на интеллект. Когда-то такая легенда была удобной, а нынче ни в какой вообще нет проку. Время хаоса и распада всех государственных структур и всех нравственных ориентиров само по себе является продуктивной и мощной мифологемой, в нее не вписываются отдельные человеческие сказки.

Едва умывшись, Климов сделал два звонка. Связался с начальником оперативных служб конторы и, назвав код, известный очень немногим, попросил сделать распечатку конспиративных квартир, явок и офисов Гария Хасимовича Магомедова, который проходит по компьютерному банку данных скорее всего под именем Шалвы. Это первое. Второе: по установленным точкам произвести молниеносную агентурную разработку и установить, где содержат некую Серову Ольгу Валентиновну. Особые приметы: приятной внешности блондинка двадцати лет, с отрубленным мизинцем. Профессия – девочка по вызову. Больше ничего на нее нет.

Код действовал, и оперативный начальник, генерал, кажется, Колосов разговаривал с незнакомым абонентом вежливо, но с ледяными интонациями. Насколько Климов помнил, этот человек пережил семь грандиозных чисток, включая и нынешнюю капитуляцию, но свою хлопотную должность сохранил, и это говорило о многом.

– Надеюсь, вы понимаете, – пробурчал генерал брюзгливо, – что некоторое время уйдет на согласование.

– Нет проблем, – бодро заметил Климов.

– Повторите, пожалуйста, вашу личную аббревиатуру.

Климов повторил. Потом добавил, восстановив в памяти имя и отчество генерала:

– Евгений Самсонович, уверяю вас, дело архисрочное. За день управитесь?

Со старыми служаками любое давление рискованно, но у Климова не было выхода. Надо как-то обозначить серьезность акции.

– Такая ценная девица? – не удержался генерал от ядовитого вопроса.

– Не моего ума дело, – сказал Климов. – Но полагаю, вы правы, генерал. Взрывная девица. Ее ищем не только мы.

Потом Климов набрал домашний телефон наставника и старшего друга, опекуна, благодетеля – командира «Вербы», и, когда услышал в трубке сухой, странно завораживающий, знакомый голос, почувствовал, что невольно улыбается:

– Тихон Сергеевич, это я.

– Миша?

– Так точно.

– Что, в лесничество провели наконец телефон?

– Я в Москве, Тихон Сергеевич. Дома. Только что вошел.

Смагин помолчал, и Климов догадался, о чем думает старик.

– Насовсем, Миша?

– Пока на побывку.

– Ну так что, приезжай. Оксана блинов напечет. Познакомишься с внуком. У меня, Миша, внук родился.

Климов ощутил неудержимое желание бросить все как есть и мчаться сломя голову на Шаболовскую, чтобы есть блины, пить водку и глядеть в древние, замутненные старинной печалью, всевидящие глаза. Но он переборол себя.

– Не сегодня, Тихон Сергеевич. На днях непременно… У меня к вам просьбишка…

Он изложил свою просьбу: машина с документами и с нормальной связью, деньги, ну, тысяч двадцать наличными, по смете «Г», и, возможно, попозже двое-трое ребят из группы Сигалева, если тот еще живой.

– Представь себе, живой, – старик был озадачен. – Ты чего затеял, Миша? На кого работаешь?

– Помогаю хорошему человеку. Не беспокойтесь, Тихон Сергеевич. Все в рамках приличий.

После второй паузы командир «Вербы» произнес уже другим, властным тоном:

– Если не можешь сейчас приехать, изволь завтра с утра в кабинет. Адрес не забыл? Понимаю, Сигалева ты без меня уломаешь, он тебе всегда в рот смотрел, но ни машины, ни денег не получишь. Ишь ты какой резвый, одичал совсем.

Климов растроганно подумал: пропади оно все пропадом. Все равно без дополнительной информации ничего предпринять нельзя. Сказал в трубку:

– Через сорок минут буду. Передайте Оксане Викторовне, пусть ставит тесто.

– Так-то лучше, – похвалил генерал, и Климов будто воочию увидел, как старик самодовольно оглядывается.

Климов хорошо представлял, как действовать дальше, в какой последовательности и в каких направлениях: план вчерне сверстал еще по дороге, в машине, но в нем был один существенный пробел. Даже самому себе он не мог ответить, зачем опять ввязывается, впутывается в эту гнилую скуку, которую поэт когда-то по романтическому преувеличению назвал «вечным боем». Неужто и впрямь, из-за девичьего отрубленного пальчика?

Глава 4

Праздник жизни начинается с денег. В этом Симон Барбье, французский подданный, не сомневался еще в ту наивную пору, когда был смышленым, удачливым пареньком из Замоскворечья, по имени Саша Бубон, и промышлял мелкой фарцой в районе ресторана «Балчуг». Когда денег стало много, убедился в этом окончательно. Деньги, бабки, тугрики, шайбочки, доллары, рублики, франки, солидные фунты стерлингов, смешные итальянские лиры, кредитные карточки, ценные бумаги, банковские облигации и прочее, прочее, прочее, если не молиться на них, а уметь ими с толком распорядиться, превращались в волшебный костыль, с помощью которого даже одноногий инвалид у метро «Баррикадная» получал возможность воспарить в небеса. Деньги – это свобода, порыв, полет и неукоснительное осуществление всех желаний.

Большая удача впервые улыбнулась Саше Бубону в сырой, вьюжный февральский день, когда он, неосторожно втиснувшись в гостиничный лифт, задел локтем солидную матрону в песцовой шубке и она, вскрикнув, уронила на пол бумажный пакет с покупками. Галантно извинившись, Саша Бубон донес даме вещи до дверей ее номера на втором этаже: номер «Б-3» – люкс – запомнил навсегда.

Дама изъяснялась на русском языке примерно так же, как Саша Бубон на французском, но чтобы понять друг друга, им не понадобилось много слов. Чуть косоглазенькая, средних лет упитанная француженка, заглянув в беспощадные глаза удалого фарцовщика, на какое-то мгновение потеряла самообладание и пригласила его в номер, дабы за рюмочкой шерри-бренди сгладить возникшую между ними неловкость. Услышала в ответ гордое:

– Прилично ли, мадам? Мы едва знакомы.

По наитию он сразу выбрал верный тон: он не какой-нибудь жиголо или гостиничный прощелыга, которых тут пруд пруди, нет, он серьезный, задумчивый молодой человек, который, хотя, разумеется, поражен ее прелестями, но склонен соблюдать этикет даже в амурных отношениях.

Дама замешкалась, и он помог ей.

– Можно посидеть внизу в баре, если не возражаете, – и одарил самой сокрушительной из своих улыбок.

Роман между ними затеялся столь стремительно, что уже через неделю Жанна Барбье сделала ему основательное предложение. Она третий год вдовела и была женщиной вполне обеспеченной. Владела несколькими доходными домами в Париже и Льеже, была совладелицей туристического комплекса на Адриатике, а также возглавляла семейную фирму «Барбье-парфюм», по делам которой и посетила Москву. Предложение состояло в том, чтобы им с Бубоном немедленно пожениться. После чего они переедут на жительство во Францию и молодой муженек снимет с нее часть тяжелой ноши, хотя бы по управлению домами и туристическим комплексом. Надо отдать должное Саше Бубону, он не кинулся сломя голову в авантюру, долго прикидывал все козыри. Он был московский воришка, но умом остер, как Ломоносов, и с огромными амбициями, да и эра сладкоречивого Горби уже раскинула над Россией благодатные рыночные крылья. Лишь слепой мог не видеть, какие грядут великие перемены. И все же, оценив все «за» и «против», Бубон решил, что перезрелая красотка и ее мало динамичный бизнес неплохой трамплин для будущего финансового скачка.

Тем более что к самой Жанне Барбье он душевно привязался. Она оказалась сговорчивой, нетребовательной бабенкой, с пустой, как трухлявый пенышек, головенкой, и единственное, чем утомляла, так это запоздалой, буйной, неукротимой похотью. Она так истомилась по натуральному мужику, что, бывало, когда наступал горький миг вылезать из кровати, вдруг заливалась горючими слезами, будто по усопшему.

– Ну ты чего, Жанек, – утешал Бубон. – Надо же дела какие-то делать, не только трахаться.

Умом она понимала, что он прав, но натура требовала постоянного уестествления.

На все формальности, включая составление брачного контракта, к чему Бубон отнесся очень придирчиво, ушло около трех месяцев, и вскоре в Париже, на улице де Рюмье поселился полноценный новый русский француз по имени Симон Барбье.

Второй счастливый случай выпал три года спустя, в оздоровительном круизе на суперкомфортабельном теплоходе «Манхэттен», куда он отправился, чтобы немного отдохнуть от любвеобильной немолодой супруги. Здесь и познакомился с Валериком Шустовым, бизнесменом из Москвы.

На теплоходе две трети пассажиров были туристами из России. Представители гайдаровского, так называемого среднего класса, для которых специально сделали приватизацию, чтобы они потуже набили кошельки и покрепче стали на ноги. Наступило золотое, судьбоносное время, когда новые русские, пресытясь домашним грабежом, с веселым гвалтом ринулись на завоевание старушки Европы. Сорили деньгами по-черному, и где побывали, там уже больше трава не росла. Старый Свет затаился в тревоге, ежедневно вычитывая из газет все более ужасающие сведения о нашествии северных орд. Новые русские гуляли так, словно решили заранее отметить неминуемый день Страшного Суда. Урезонить их не было возможности, потому что за каждую разбитую чашку они платили чистоганом, а это для Европы свято. Вдобавок к ним потянулась европейская молодежь, замордованная общечеловеческими ценностями и угадавшая в дикой северной братве провозвестников зари освобождения от ига труда.

Валерик Шустов путешествовал с двумя корешами, мордоворотами монголоидного типа, а также вез с собой ораву каких-то модельерш, стриптизерок и певуний, которых насобирал с миру по нитке со всех итало-немецко-французских подворий. Угадав в элегантном французике земляка, Валерий Шустов обрадовался, принял его в свою компанию, и у них началась гулянка, которая длилась десять дней подряд. Симон Барбье отделался легким триппером и вывихом скулы (чего-то однажды не поделили с монголом) и остался очень доволен круизом. Он обнаружил в Валерике Шустове солидного, перспективного партнера, для которого десятидневный загул всего лишь хороший повод, чтобы поближе сойтись с французским земляком.

На десятый день утром Шустов пришел к нему в каюту трезвый как стеклышко. Бубон, как чувствовал, с ночи тоже не принял ни капли, хотя на столе стояла початая бутылка коньяку.

– Потолкуем? – спросил Шустов утвердительно.

– Почему нет, – Симон-Бубон тряхнул головой, отгоняя от глаз черных мушек – давление шалило с перепоя.

– Я к тебе пригляделся, – сказал Валерик. – Другой вопрос, какие у тебя планы на будущее. Может, твои планы не совпадают с моими. Но это можно уладить, верно?

За десять дней беспробудной пьянки, когда неизвестно было, кто с кем спал, про нового приятеля Бубон понял одно – крутой парень и капиталом ворочает солидным. И ни у кого не ходит на поводке, сам себе голова, что имеет особое значение. Конечно, он такой же Валерик Шустов, как сам Бубон – турецкий паша. В блуде, в сердечном сотовариществе проскальзывали имена – Гонша, Мурат, – но и эти вряд ли настоящие. Судя по повадке, Валерик Шустов упорно, возможно, с самого рождения носил чужие личины, этот пункт требовал разъяснения в первую очередь.

Бубон, заняв наконец сидячее положение, прямо спросил:

– Мои планы – черт с ними! Хотелось бы, Валера, какой-то откровенности. Вслепую играть неохота. Не тот возраст.

– Ты о чем, Бубоша?

– Я из Москвы убежал. Но частенько наезжаю в альма-матер, многих там знаю. Все же в одном котле крутятся, возле каких-то известных фигур. Вокруг Рыжика, к примеру. Но тебя ни разу не встречал. Ты кто, Валерик? Не подсадной ли?

Смуглый, с фиолетовыми подглазьями Валерик Шустов потеплел лицом, улыбнулся простодушно, нежно. От этой улыбки, точно от прикосновения жала, Бубон поежился, хотя был не из робких.

– Резонный вопрос, Бубоша. Про чумаков слыхал?

– Осетины? Наркота?

– Не совсем осетины. Там разные люди есть. Интернациональная бригада. С хорошим географическим обеспечением. Их почти всех побили три года назад. Кто у них главный был, знаешь?

– Откуда? – Бубон почуял, надо отступить на шажок.

– Гаврила Ибрагимович его звали. Великий человек, истинно великий. Таких в вашей вонючей Москве больше нет. Мысли читать умел. Крови не боялся, ничего не боялся. Старый очень был. Его в пруду утопили, в клязьминском пруду. Камень на шею, жилы подрезали – и бульк! И знаешь, кто это сделал?

– Можешь не говорить. Зачем мне?

– Шалва кокнул. Беспредельщик хренов. Не пожалел святого человека. Про Шалву тебе рассказать?

Симон-Бубон потянулся к бутылке. Не выпить захотелось, смягчить, сбить вдруг нахлынувшую горлом тяжесть.

– Шалва крепко стоит, знаю, – заметил уважительно. – За ним Ближний Восток. В правительстве корешки. Говорят, в президенты всего Кавказа метит.

Валерик забрал у него бутылку, сделал большой глоток из горла. Утер губы смуглой ладонью.

– Старому Гавриле, Бубоша, я родной племянник. Бизнес его целиком ко мне перешел. Такая, видишь ли, раскладка.

– Значит, ты в подполье?

– Все мы в подполье, – философски ответил Валерик. – Лишь изредка выплываем на поверхность. Суть в том, Бубоша, готов ли ты сотрудничать. Можешь считать это как официальное предложение. Ты нам годишься. Догадываешься, почему?

– Догадаться несложно. Франция, транзит через Европу. Значит, все-таки наркота?

– А ты чего хотел? Это не твои вонючие дома внаем и коттеджи на Лазурном берегу. Наркотики, брат, это индустрия. За ними будущее. Ты еще не представляешь, какие это деньги.

Симон-Бубон-Барбье вытянул наконец и свой глоток из горла коньячной бутылки. Не закусывая. Им обоим нравилось такое питье. Как большинство нынешних управителей России, тайных и засвеченных, они в душе оставались урками с неутолимой тягой к простым, безыскусным удовольствиям – сочной бабе, свежей кровце, чистому, без примесей, питью, солонине. Некоторые из них, предпочтя публичное поприще, прикидывались политиками, министрами, банкирами, писателями, видными экономистами, борцами за права человека, но все одинаково лелеяли в себе натуральное звериное начало и наедине не пользовались вилками, ложками, ножами, хватали пищу руками, запихивали в пасть огромными порциями, глотали, не пережевывая, как псы, и запивали жратву пивом, водкой, молоком – вот именно так, из горлышка, получая от этого ни с чем не сравнимое первобытное наслаждение. Одна из примет, по которой они всегда узнавали друг друга.

– Шалва знает про тебя? – осторожно спросил Симон.

– В Москве разве спрячешься. Она одна на всех.

– Он же не успокоится, пока вас не передавит.

В узких, лисьих зрачках Валерика вспыхнули желтые огоньки.

– Правильно понимаешь. Он не успокоится. Значит, мы его успокоим. У тебя очко играет, Бубоша, это ничего, это нормально. Придется рискнуть. Не получится на хрен сесть и рыбку съесть. А рыбка-то золотая, смекаешь?

Симон-Бубон отпил еще коньяку, сказал твердо:

– Я рискну. Не впервые. Куда хочешь пристроить?

– Учти, обратного хода не будет, – предупредил Валерик.

– Мне обратного хода давно нет.

Главарь чумаков накоротке обрисовал Симону Барбье грандиозный наркопроект, который они затеяли. Проект упирался в примитивный, синтетический наркотик, прозванный потребителями «шпанкой». Суррогат изобрел один головастый парень, по образованию химик, тоже из клана чумаков. На основе амфитазина и каких-то секретных оглушительных добавок. У «шпанки» есть небольшой минус – она чрезвычайно быстро разрушает печень и кровь, поэтому клиент вскорости иссякает, зато зависимость от нее наступает мгновенно, практически с первого приема. Но главное, она проста в изготовлении и себестоимость «шпанки» можно приравнять к себестоимости спичек. Производство налажено на Урале и под Москвой, есть лаборатория в Клину, но этого мало. Первой задачей Симона-Барбье будет наладить производство и транши в Европе. Вернее всего ориентироваться на Польшу, туда переместился международный центр наркоты. Образно говоря, вся Польша целиком уже сидит на игле, и то же самое произойдет в ближайшее время с Россией. Тут важно не опоздать. Пирог большой, но на всех его не хватит. Нет таких пирогов, чтобы накормить всех. В этом как раз заключается философское противоречие любой рыночной системы. В Польше есть люди, которые на первых порах ему, Бубоше, помогут. Тоже из чумаков, хотя не стопроцентные. Но это – после. В Москве Симону предстоит сотрудничать с Захаркой Покровским, очень толковым евреем из Эстонии. У Захарки отличная крыша – посредническая контора «Форум-интернейшнл», которая легально занимается обменом жилья и обналичкой…

Они потихоньку добивали бутылку и немного расслабились, оттянулись.

– Почему ты мне доверяешь? – спросил Бубон.

– Правильный вопрос, – вторично похвалил Валерик, полыхнув желтым огнем. – Тебе некуда деться. К Шалве не побежишь, он тебя выслушает и прикончит. Ты с этой минуты, как мишень на полигоне, брат Бубоша. А мне нужны такие люди, как ты. Которые любят деньги больше мамы родной. Я дам тебе капитал. Хороший капитал, не сомневайся.

– Взамен на мою тыкву?

– Конечно. Никто тебе не даст за нее такую цену.

– Могу не справиться.

– Жить захочешь, справишься, – добродушно ухмыльнулся Валерик.

…С Жанной возникли некоторые трудности. Узнав, что любимый муж собирается большую часть времени блудить по Европе с постоянными заездами в Москву, бедная женщина впала в отчаяние и пригрозила полицией. Оказывается, она отследила секретный счет в банке, на который он складывал излишки, возникающие при сборе квартирной платы с постояльцев, и уверила, что по французским законам за такие шалости полагается не меньше восьми лет тюрьмы. Вопила, как недорезанная:

– Думаешь, я глупая, да, дурная, да?! Я все вижу, все знаю, но прощала тебя, негодяй, потому что люблю!

Он удивился такому неадекватному взрыву чувств. Он считал, что семейная жизнь у них удалась на славу. Толстушка Жанна ни в чем не стесняла его свободы, обеспечивала бабками, и единственное, в чем была непреклонна, так это в ночной ненасытности. Но он угождал ей на совесть, не жалея себя. И если отказывал в ласках, то всегда приводил какие-то основательные причины: грипп, перепой, неблагосклонное расположение звезд. Меньше всего подозревал он в наивной, безмозглой французской дамочке склонность к шпионству.

– Ты думаешь, меня купила? – гордо ответил он на ее грязные угрозы. – Русского моряка нельзя купить. Заруби на своем французском носике.

Все-таки, чтобы умаслить, пришлось ублажать ее до утра и вдобавок пообещать, что будет иногда брать с собой в поездки в качестве секретарши.

Конечно, это все милые житейские пустяки.

Жанну он с тех пор видел от силы раза два в год. Жизнь понеслась со скоростью курьерского поезда: зазевайся чуток – и сбросит на насыпь, костей не соберешь. Налаживание деловых цепочек, аренда помещений, наем сотрудников, обустройство небольшого заводика под Гданьском – все это требовало огромного напряжения сил, точного расчета, предусмотрительности и коммерческой интуиции. Через полгода из Польши через Белоруссию пошла первая продукция, заработали сразу три торговых коридора, отмеченных на личной карте Бубона огненными стрелами. Каждая такая стрела прибавила на его личный счет в Цюрихе по двести тысяч долларов.

Главным партнером в Москве, как и говорил Валерик, стал тридцатилетний Захарка Покровский, эстонский эмигрант. Они довольно быстро и близко сошлись. В выразительных, выпуклых глазах Захарки плавала бездонная мгла. Он больше всего напоминал бродячего музыканта, которого в ближайшем лесу ограбили разбойники: пожалейте меня, люди, вы же видите, как мне плохо! Но за робкой, печальной внешностью скрывался неукротимый, мужественный долларовый боец. Его скромный «Форум-интернешнл» качал деньги, как мощный компрессор. Захарка разработал и внедрил сложнейшую модель оборота средств, в которой цепочка «наркота – деньги – наркота» просвечивала едва заметной паутинкой. У него был не ум, а компьютер. Когда он учился на математическом факультете таллиннского университета и потом год в аспирантуре, ему прочили блестящее научное будущее, да он и сам со школьной скамьи ощущал себя как бы уже состоявшимся нобелевским лауреатом. Однако его академическим мечтам не суждено было сбыться. Можно, наверное, винить в этом обстоятельства, но это не вся правда. Действительно, когда началась либеральная заваруха по разделу СССР, Захарка в какой-то период втянулся в политическую кутерьму и ему стало не до занятий. Манифестации, митинги, тайные сходки, романтический энтузиазм студенческой молодежи, азартная схватка с коммунистическим монстром, у которого подкашивались ноги, – все это увлекло, затянуло, воспалило воображение, но так же быстро он и охладел, как воспламенился. Он скоро разобрался, что на самом деле происходит в богоспасаемом отечестве, и в частности в независимой, гордой Эстонии. Его напугали люди, которые воспользовались благоприятным историческим моментом и захватили власть. Всем своим обликом и повадкой они слишком напоминали немецких штурмовиков, да они и не скрывали своих истинных убеждений. От кого теперь скрывать? Наша взяла! Не нужно было обладать интеллектом и чутьем Захарки Покровского, чтобы прочитать на их лицах высокомерное презрение и роковой приговор. Сумрачные, сосредоточенные парни, занятые обустройством новой, счастливой жизни, при встречах с Захаркой Покровским, который представлял демократическое крыло университетской ассоциации «За свободную экономику», кривились, как от зубной боли, словно недоумевая, почему приговор до сих пор не приведен в исполнение.

Он бежал от них в Москву, куда искони бежали угнетенцы с окраин России.

Почему в Москве он не вернулся к занятиям наукой и как влился в группировку чумаков – это особая история, ее подробностей Симон Барбье не знал.

Работать с Захаркой было легко, легче не бывает, но дружить – трудно. В делах он никогда не терял присутствия духа и всегда находил выход из самого запутанного положения, но в обычной жизни чересчур часто погружался в болезненные, провидческие настроения.