Текст книги "Год - тринадцать месяцев (сборник)"
Автор книги: Анатолий Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)
Он как-то смешно заволновался, не зная, подать ли грязную от смазки руку, не подавать ли, куда деть тряпку? – и Алексей Петрович сам взял его крепкие, сухие кисти и сильно пожал.
– Мы и то вспоминали вас, Петрович, – сказал он с милым, каким-то детским смущением, не решаясь и назвать его запросто, как товарища.
– Небось как богатого дядюшку, не иначе? – пошутил Алексей Петрович, и Николай простодушно засмеялся.
– И как своего земляка! – сказал он. – А я, Петрович, вспоминал вас особо…
– Вот как!
– Меня тут временно руководить поставили, – он кивнул на это строящееся здание, – так я совсем голову потерял, а вот у Петровича, думаю, такой завод, за все отвечать надо, все в голове держать, ох, думаю, и достается бедному!..
– Бывает, что и достается.
– Да и какой из меня руководитель! Это уж Сетнер Осипович что-то перемудрил. Трактора, плуги да сеялки – вот стихия моя, а в этих агрегатах ничего не понимаю.
– Да что тут вы строите? Что за агрегаты?
– Да кормокухню.
– И в чем загвоздка?
Николай с огорчением махнул рукой.
– В проекте одно, а велят делать по-другому, все мы тут перессорились.
– Да с кем же, если ты здесь самый главный начальник! – засмеялся Алексей Петрович. – Как прикажешь, так и будет.
– Вот я и говорю, что эти пищевые трубы надо верхом тянуть, как по проекту, а инженер из управления велит в землю закапывать. Тут всего-то ничего – пять метров, да и на случай, если замерзнет и порвет, ставь лесенку да и ремонтируй! – Николай говорил с растерянностью и обидой. – Если нарушать проекты, то как же тогда?..
К ним уже подходили люди, останавливались в сторонке, прислушивались к разговору; а один, в белой рубашке и при галстуке, подошел и подал руку. И как-то он назвал себя, Алексей Петрович не разобрал, только понял, что какое-то здешнее начальство. И пока они говорили с Николаем, то он с таким почтением заглядывал в глаза Алексею Петровичу, что тому было неловко.
– А как сам-то живешь? – спросил он у Николая.
– Да с этой стройкой весь замучался. Сейчас бы пахать, а я вот тут. Не мое это дело, не мое!.. – И беспомощно развел руками: – Железа на клетки хватит только на сегодня, а завтра что будем делать?
– Надо искать, – строго сказал мужчина в рубашке и галстуке.
– То, что не потерял, Геронтий, искать нечего, – ответил ему Николай.
Тут подкатил самосвал, груженный битым крипичом, и шофер, молодой парнишка со шнурком на шее, высунулся из кабины и спросил у Николая, куда сваливать. Николай показал на ближнюю свиноферму, где в распахнутых воротах белым пламенем вспыхивала электросварка. А Алексей Петрович, услышав это странное знакомое имя – Геронтий, с интересом смотрел на него: вот, оказывается, каков у Юли кавалер! Вчера сестра сказала о нем с таким пренебрежением, как будто оно исходило от самой Юли, а мужчина между тем очень даже привлекательный. Да и галстук у него вон какой красивый…
– Надо искать, – повторил Геронтий упрямо, когда самосвал отъехал. – Как делает Сетнер Осипович, – сказал он и посмотрел при этом на Алексея Петровича. – В этом единственный выход.
Николай сунул в карман тряпку, которую мял в ладонях, и только вздохнул в ответ:
– Если бы вот не наши шефы, не Алексей Петрович, где мы бы были с нашим Сетнером Осиповичем!..
– А оборудование не начали устанавливать? – спросил Алексей Петрович.
Оказалось, что еще и оборудования-то не полный комплект привезен, а об установке пока нет и речи. А строительным работам не видно конца. И даже Геронтий как-то уныло соглашался и уже не возражал Николаю, не защищал честь Сетнера Осиповича. Да и что же защищать? Председатель колхоза – не волшебник, и навозохранилища не строятся по щучьему велению, а для их строительства нужны бетонные плиты, нужен цемент, механизмы…
– Да и образованье-то у меня!.. – пожаловался Николай. – Да разве сейчас с семилеткой разберешься во всей этой технике!.. После войны некому нас было драть, вот и не учились. А ты, Алексей Петрович, умнее всех нас оказался…
Из дверей кормокухни вышли еще двое мужиков и сели неподалеку на пустой ящик. В одном из них Алексей Петрович узнал Федора Степановича, мужа Натальи. А Хелип Яндараев, с опухшим небритым лицом казался настоящим стариком. Вот парней и девушек Алексей Петрович уже не узнавал. Чьи они? В иных лицах взгляд его ловил какой-то смутный намек на лица своих товарищей по школе, но определенно узнал только двух сыновей Стяппана Килькки: они были так же низкорослы, кряжисты, нос картошкой и на солнышке облупился, – точь-в-точь как когда-то у самого Стяппана. Да и они, молодые, не знали Алексея Петровича прежде, он был для них шеф, человеком из высших, нездешних сфер – директор громадного завода в Чебоксарах…
Подошел электросварщик с откинутой маской и сообщил:
– Все, Николай, угольники кончились.
Николай вздохнул и развел руками.
Сообщение электросварщика было будто сигналом: тотчас с разных сторон послышалось:
– И цемента не везут вторую неделю.
– А где шифер?
– Все фонды на районный комплекс, а нам чем строить?
А Хелип, презрительно усмехнувшись, подвел черту:
– Работаем как для нищего, а колхоз – миллионер!.. – И сплюнул под сапоги, выражая этим всеобщее огорчение такой работой.
Алексей Петрович вроде бы и соглашался с этой реальностью, но в то же время и пытался возражать, оправдывать кого-то: с цементом, дескать, туго, потому что вся наша огромная страна строит, строит больше всех в мире, так что это временные трудности, болезни, так сказать, роста. И все его молча слушали. Но ведь недаром говорится, что соловья баснями не накормишь, и Николай громко, с лукавой улыбкой, как только Алексей Петрович закончил о стране, спросил о своем:
– А шефы не помогут бедным родственникам?
– Шефы подумают, – сказал Алексей Петрович и засмеялся.
Однако Сетнер Осипович, видно, знал, кого ставил руководить стройкой: Николай тотчас ухватился за это обещание, отказать этому мягкому, ласковому человеку было просто невозможно. Так что Алексей Петрович тут же направился в контору, а Николай и Геронтий сопровождали его. Открыли кабинет Сетнера, живо соединились по телефону с Чебоксарами, и минут десять спустя Алексей Петрович уже разговаривал со своим главным инженером, оставшимся на заводе вместо него. А Николай и Геронтий с благоговейным восхищением внимали тому, как легко, как просто распоряжается Алексей Петрович и цементовозами, и угольниками. Но оказывается, что цемент сегодня и им не возят, так что с цементовозом никак не получится…
– Позвони тракторостроителям, – сказал Алексей Петрович по телефону. – Займи у них. Неужто тебе лектора обкома присылать, чтобы он прочитал тебе лекцию о том, что подъем сельского хозяйства – дело всей партии и всего народа? – Алексей Петрович весело рассмеялся, так что было ясно, что выход найден. Николай с Геронтием перевели дух и тоже похихикали. – А разгрузку обеспечим, и шоферов накормим, пусть не волнуются…
Николай и Геронтий радостно закивали и зашептали:
– Все будет, все будет! Что касается накормить, пускай не волнуются!..
17
Но все это добром да само собой не кончится, думал Алексей Петрович, выйдя из правления и шагая обочиной дороги к деревне. Рано или поздно придется принимать в этих делах срочные меры. Так нельзя не только строить, так нельзя нормально жить человеку… Нет, так нельзя. Как на пожаре… Как засуха не кончится ничем хорошим, так и эта наша практика… Думая так, он вспоминал прежде всего свои мытарства с новым оборудованием, а потом – с перестройкой цеха. Но ведь это же происходит и здесь в Шигалях, только в масштабе строительства кормокухни для свинарника, но по сути дела то же самое…
Он уже шел под ветлами, шел, по своей привычке насупившись и слегка опустив голову и по этой причине не особенно всматриваясь в встречных. Из кратких и твердых ответов главного инженера он понял, что дела на заводе идут нормально, то есть не лучше и не хуже того, как шли и при нем, директоре, и вот это обстоятельство отчего-то задело Алексея Петровича. Мало того, о цементовозе и железе этот главный инженер говорил так, будто Алексей Петрович был не его начальник, а какой-нибудь бедный посторонний проситель. Но вот что удивительно было: этот молодой энергичный главный инженер, о котором Алексей Петрович только вчера еще думал хорошо, как о своей надежной опоре, теперь вдруг вызывал у него чувство неприязни. Откуда взялось в нем это чувство, прежде совершенно ему незнакомое? Он не спрашивал себя об этом и не доискивался его причин, но отдался ему с каким-то даже наслаждением и мстительностью. «Ну, погоди! – сказал он про себя вроде бы просто так, в шутку, но при этом думая именно о своем главном заместителе. – Завалишь план, я из тебя душу вытрясу!..»
С такими вот чувствами шел он шигалинской улицей в прохладной тени ветел, как вдруг кто-то несмело позвал его:
– Алексей… Алексей Петрович!..
И это, оказывается, была Юля! Нежданно-негаданно!.. Ведь он как раз и хотел именно такой встречи – неожиданной, случайной. Но если бы Юля не окликнула, так и разминулись, разошлись бы. Она окликнула. Он, странно волнуясь, с упавшим сердцем подошел к ней.
– Здравствуй…
– Здравствуй. С приездом…
Тоже волнуется, улыбка дрожащая какая-то: то губы растянутся радостно, то подожмутся. В руках сумочка – новая, платье без рукавов из какой-то цветастой, блестящей материи, плотно облегает стройную девическую фигурку, а косы носит как и прежде – венком на голове. Собралась как будто на праздник, а не на работу, не сидеть весь день в конторе.
Алексей Петрович улыбнулся и сказал:
– Тебя и не узнать, ты чудесно выглядишь!
Вот сказал обычную банальность и сразу перестал волноваться, сердце успокоилось, как будто выскочило из западни на твердую знакомую дорогу.
А Юля приняла это все за чистую монету и смутилась, покраснела, начала даже неловко оправдываться, будто в чем-то была виновата, пока так же, как и он, не сказала такую же банальность, которая ни к чему не обязывает ни того, кто говорит, ни того, кому это говорится.
– Как это ты вспомнил-то о Шигалях!..
– О! – засмеялся Алексей Петрович. – Про Шигали порой и рад бы забыть, да разве Сетнер даст!..
Вот и все. Теперь они могут говорить спокойно о всякой всячине: от красивого Юлиного платья до количества заготовленного сена. И оба это поняли и с неловкостью замолчали. Потом Юля спросила:
– Надолго приехал?
Очень хорошо спросила, как старый друг, в голосе ее даже что-то такое прозвучало, какое-то участие, нежность, и Алексей Петрович сразу почувствовал, что ей уж все про него известно.
– Сам не знаю, – сказал он. – У меня отпуск, вот приехал…
– А, вон, что – отозвалась она. – Значит, поживешь…
– Да, поживу. Спешить некуда, – добавил он. – Отдохну, похожу по гостям всласть. – И улыбнулся, глядя прямо Юле в глаза. – Не пригласишь в гости?
– Приходи, – ответила она, сдерживая улыбку. – Дом-то ваш.
– Когда это было! Есть квас, как говорится, да не про вас.
– Отчего же, – тихо возразила она. – Приходи, для тебя дверь всегда открыта.
– Вот нынче же и приду! – сказал он с какой-то даже уверенностью в том, что хозяин положения, как и ожидалось, он.
– Вечером… – Юля опустила голову. – Не знаю, когда приду домой… Приехал Юра, сын Натальи, так сегодня надо провожать, а поезд ночью…
– Вот как! – вырвалось у Алексея Петровича с огорчением.
– И Анну тоже провожаем.
– Анну?
– Да, нашу героиню. Разве ты не знаешь?
– Настоящую Героиню? – спросил он, думая, что «Героиня Анна» это кличка.
– Да, настоящую! В самом деле не слышал разве? – удивилась Юля Сергеевна, потому что считала, что ихнюю Анну знает не только Чувашия, но и вся страна.
– Нет, – признался Алексей Петрович. – Не слышал…
Он попытался вспомнить, говорил ли ему Сетнер что-нибудь о «Героине Анне», но ничего не вспомнил.
– Как же! Да ее портрет в Чебоксарах на самой главной доске Почета!..
Алексей Петрович пожал плечами. Он ведь не знал, где там в Чебоксарах эта главная доска Почета.
– Ну хорошо, – сказал он. – Куда же вы провожаете сегодня вечером свою героиню?
– В отпуск уезжает, на курорт по путевке.
– Ах, вон как! Едет на курорт! Шигалинцы уже ездят среди лета на курорты! – В его голосе звучала ирония и огорчение: ну и ну, ловко же она отбоярилась от него! А он-то надеялся, ждал… Ему сейчас и в самом деле казалось, что он и надеялся, и ждал, и что его сердце переполнено чувством. Ловко! Видно, сегодня вечером у нее не только проводы, да и что же за персона такая племянник Юра, чтобы его провожать? Нет, не зря, видно, говорят о том женихе – как его? Геронтий, что ли? И он едва сдержался, чтобы не спросить сейчас Юлю об этом Геронтии.
Она пошла, махнув ему рукой. И с такой непринужденностью, с таким приятельским жестом, будто они каждый день видятся по нескольку раз, будто Алексей Петрович – так, обыкновенный человек!..
А она уходила все дальше и дальше, и походка ее была все так же легка, как когда-то. Идет словно и не касается земли, идет как летит. Неужели не обернется? Нет, не оборачивается. Вот и поворот скоро. Неужели и здесь не посмотрит назад?! И показалось Алексею Петровичу, что все-таки посмотрела Юля, чуть головой повела, совсем чуть-чуть!.. Вот тебе и «первая любовь», вот тебе и «побежит», как уверяла сестра, только, дескать, пальцем помани. Первая любовь… Нет, это не зря говорится. Таких чувств, таких сладких мук он уже и никогда после не переживал. Вся душа трепетала, как жаворонок, стоило услышать звонкий Юлин голосок, увидеть издали ее легкую, летящую походку… «Как сложилась бы жизнь моя, если бы не пробежала между нами черная кошка?» – подумалось вдруг Алексею Петровичу. Да что ж гадать на солодовой гуще! Очень глупое занятие для пожилого человека. К тому же сусло уже из солода взято…
– Лексей, говорю! Лексей!..
Из окна, отбросив занавеску, высунулась женщина и махала ему рукой:
– Лекси, Лекси, проходишь мимо и не взглянешь!..
И во рту поблескивают золотом передние зубы.
Алексей Петрович тут же и вспомнил: «Атаман-Нюрка»! Да, когда учились в школе, эта девочка ни в чем не уступала мальчишкам, в самых разных играх участвовала наравне с ребятами, вот за это так и звали «Атаман-Нюрка». И вот однажды на лыжах катались в Красном овраге, Алексей прокладывал лыжню по целине, а вот у Нюрки не хватило терпения ждать, пока Алексей съедет вниз, и сама решила, по своей лыжне, покатилась да и налетела на пень. Когда Алексей подбежал к ней, то она уже сидела в снегу, сплевывала кровь и, глядя на эту кровь, плакала.
– Аня, не плачь, ведь солдаты не плачут и тяжелораненые, – уговаривал он ее. – Говорю тебе, не плачь!..
– Да, не плачь, у меня все зубы вылетели, – прошепелявила она сквозь слезы.
– Ничего, вот выучусь на врача и поставлю тебе золотые зубы, – пообещал Алексей тогда.
Но через день-другой «Атаман-Нюрка» уже опять вихрем летала на самодельных лыжах в Красном овраге…
– Зайди-ка на минутку! – решительно требовала она, высунувшись из окна. – Зайди, кому я говорю! – И захлопнула окно: дескать, разговор окончен и слушать отказы не желаю. И тут Алексея Петровича осенило: так ведь вот она, «Героиня Анна»!..
Она уже отворила калитку и выбежала навстречу. Ого, как раздалась! И плечи, как у борца, и грудь, как подушка!..
– Слава Героине Труда! – И Алексей Петрович, смеясь, обнял ее и поцеловал.
– Давай заходи-ка, я сама тебя прославлю! Видишь ты, идет мимо и не посмотрит! Директор тоже мне, головой небо продырил!..
– Признаю, Аннушка, признаю, зазнался, гордыня обуяла меня.
Она держалй его своей крепкой, мужской рукой за локоть и не отпускала, точно он мог убежать. Вспомнил: и мать у Анны была вот точно такой же и работала наравне с мужиками…
– Что ты смеешься сам с собой?
– Я вспомнил, как мы катались на лыжах в Красном овраге.
– Э-э, вон что!.. А ведь так и не стал ты врачом, Лекси, обманул меня. Ведь из-за зубов я и школу бросила. А у мамы сколько было горя, все ругала меня, кто, мол, такую беззубую возьмет теперь замуж?
Провела Алексея Петровича в переднюю комнату с большим круглым столом, с георгинами в вазе, а сама – сейчас! – убежала в кухню, загремела там посудой. Алексей Петрович осмотрелся. Все вещи и мебель были очень похожи на те, что видел он у сестры в доме, Да н у Димы тоже. И в таком же порядке они стояли: шифоньеры, кровати, столы, телевизоры… Но Алексей Петрович сквозь тонкую тюлевую занавеску на окне смотрел на противоположный, через улицу, дом. Когда-то дом этот, маленький, в три окна на фасад, был ихним домом, в том доме родились два его брата, погибшие на войне, и вот они с сестрой. Теперь в этом доме живет Юля. Но и дом уж не тот – отремонтирован, поставлен на кирпичный фундамент, заменены нижние венцы, пристроена терраса…
– Да подойди поближе и посмотри как следует! – сказала Анна, входя в комнату. – Думаешь, не вижу, где шаришь глазами?..
Он смутился, махнул рукой и, смеясь натянуто, сказал:
– Да что, сусло уже из солода взято!..
– Ну, не рано ли в старики-то записываться? Эх вы, городские! Вот давай приходи сегодня вечером, и Юля будет, посидим да вспомним бывалошное время…
– А почему она не вышла за Ягура? – спросил Алексей Петрович.
– За Яг-ура?! Да и я за него не пошла бы, если даже разведусь девять раз! Ой, как он пил! Пил и пил, не просыхал. Да вот как-то с пьяных глаз женился тут на одной, ну, думаем, образумится, а он еще больше. Его с работы и выкинули. Ведь до того пил, бедный, что среди бела дня черти-дьяволы мерещились, вот как пил. Ну и повесился. Двое детей осталось сиротами. Один ребенок, видно, по пьянке зачат был, так и рос дурак дураком. Жена распродала все хозяйство и уехала куда-то. – И вздохнула, жалея не то Ягура, не то эту бедную женщину. Доброе было сердце у «Атаман-Нюрки». – Разве за него должна была выйти Юля? – сказала она грустно.
Бывало, мать с такой же грустью говорила о Юле, жалея о том, что они «чего-то не разделили». Уже после того как дом в Шигалях был продан Юле за какую-то пустяковую цену, мать, жившая в городе у Алексея, но не любившая этот городской образ жизни, часто ездила в Шигали, а когда возвращалась и, оставшись с сыном с глазу на глаз, передавала привет от Юли. «Ах, какая она проворная да быстрая, – вздыхала мать. – Корову держит, свинью держит, гусей и кур полон двор… Пришлась бы она к нашему двору, да чего-то вы не разделили?..» Лишь после он узнал, что мать, приезжая в Шигали, жила не у дочери, а у нее, Юли. Видимо, тайные надежды на какое-то воображаемое счастье соединяло их и грело их души…
– Садись давай да откупорь вот бутылку, будь мужчиной.
Стол был уже весь уставлен разными закусками, а посреди стояла бутылка коньяка. Принесла Анна еще и яичницу.
– Не обессудь, что скудно тебя угощаю, я еще и печь не топила. А это зелье употребляешь? Я ведь не знаю, что директора пьют.
– Ничего, сойдет, – сказал Алексей Петрович.
– Водку если, так есть и водка, хлорофос этот! Нести ли?
– Не надо.
– И я так думаю. Наливай давай по рюмочке, а хлорофос пускай Мигулай хлещет.
– Мигулай? – спросил Алексей Петрович. Ведь и в самом деле, Николай тогда на Анке и женился, они оба не стали учиться после седьмого, Николай на тракторе стал работать, тогда еще, кажется, были МТСы… – Ну, твой Мигулай сейчас большим начальником стал, стройкой такой заправляет!..
– Все они хороши хлестать-то хлорофос этот, что начальники, что не начальники. Да и чего не хлестать, если нынче пьяницам всякое уважение? Их и лечат, за ними и уход, и по телевизору их показывают, а сколько дома с ними нянькаются, ох, беда, беда!.. Ладно, давай держи да хорошо поешь.
Выпили свои рюмочки, Алексей Петрович стал есть-закусывать, а Анна, подперев большим кулаком щеку, смотрела на него. Потом вздохнула с сожалением и говорит:
– Седой ты весь стал, Лексей… Видно, не легкий У тебя хлеб.
– Да, жаловаться не приходится. А ты как поживаешь?
– Как и все.
– Но Звезду Героя не все зарабатывают.
Помолчала.
– Так-то оно, может, и так, да только сейчас работать – не сравнить с прежним. Вода у теленка перед мордой, кормов Сетнер не жалеет, не по норме даем и сена, и сенажа. Комбикорма, правда, ведрами разносим, Да вот еще навоз в транспортер лопатой сталкиваем, вот и вся ручная работа.
– Все просто у того, кто умеет работать и любит сзое дело.
Она покачала головой, вроде бы не соглашаясь.
– Я так думаю, Лексей, что Героя мне дали не за нынешнюю работу, а за прошлую, за то, что мы прошлую жизнь вынесли. Ведь как бывало, страшно и подумать. Первые-то годы после войны и сам помнишь, как в деревне было. А на фермах и того пуще: кормов нет, телята орут голодные, болеют, вот тогда я крутилась. Крапивным отваром пою, за каждого теленка ведь душа болит, молодая еще тогда была. А как замуж вышла, забот еще больше. Троих родила, а в декретном отпуске и не бывала. Оклемаешься маленько – и снова на ферму. Младший – тот у меня так на ферме и вырос. «Сын фермы» – вот как его окрестили. На ветеринара в совхозе-техникуме учится…
– А Мигулай…
– Да что – Мигулай! Тогда же МТСы были, вот он и мотался на своем тракторе по всему району, разве заявлялся в неделю раз домой в бане помыться да белье сменить. Вроде его и не было, как подумаешь… Да ты ешь, ешь, вот пирога покушай.
– Спасибо, очень вкусно.
– Когда техника в колхоз перешла, тогда жили вместе, вроде бы полегче, да ведь все равно везде все сама – и на ферме, и дома, а он только знает свой трактор, да к хозяйству у него сроду сноровки не было. А теперь и вовсе стал как городской… Выпей-ка еще да поешь яичницу, пока не остыла, а то холодная яичница – что твои ременные вожжи… Может, пива подать? Сварила два бочонка из свежего хмеля, чтобы не ныл этот Мигулай!..
Но Алексей Петрович остановил ее, и Анна, поправив платок, снова села на место.
– А когда Героя мне дали, я полгода сама не своя ходила. Вот, – она развязала платок и опустила его на плечи, – поседела даже.
– Да что ты! Разве от счастья седеют!
– Да зачем мне одной-то? Ну, в войну девчонкой работала, после войны, так разве я одна такая в Шигалях? Лучше бы Сетнеру дали. Вот уж кто действительно старается, так это он. Да и толку от его работы куда больше, чем от моей. Ребятами вместе росли, я и думать не думала, что он сможет председателем работать, да еще как работать! Ты – другое дело, ты и тогда больше всех к учебе рвался, а он…
– Крестьянская мудрость в книги не записана, а Сетнер – он истинный крестьянин.
Анна согласилась с улыбкой:
– Да, он мудрый стал, как старик, а мы, простые люди, к нему часто и несправедливы бываем. А уж те, кого наказывает за дело!.. Трудная у него обязанность. Ведь наши обиды на него в каменный дом возводятся, а добрые дела пишутся на воде. Но Сетнер все терпит, даже виду не показывает, что переживает несправедливость, – не редко пьянчуга какой и обидит его. А когда мне Героя дали, первым меня поздравлять пришел и говорит: чтобы стать счастливой, надо быть умной, а станешь счастливой, зачем тебе ум? – и сам хохочет. Вот ты послушай, как он по утрам по радио выступает! И ведь все без бумажки. Вот кто герой, Алексей, так это он, а не я… – Она замолчала, опустила голову, водила пальцем по клеенке. Кажется, ее угнетала несправедливость, совершившаяся с ней. И ничего похожего на ту живую, решительную «Героиню», какая встретила его совсем недавно.
Алексей Петрович обнял ее за плечи и поцеловал в голову.
– Но что ни говори, а на все Шигали одна была «Атаман-Нюрка», одна, и ничего мне больше не говори! Все справедливо, Аня.
Анна всхлипнула, слезы закапали из-под руки на стол.
– Ну, ну!.. Не надо, а то и я заплачу с тобой, как тогда пойду по Шигалям? – И уже другим, серьезным, строгим голосом: – Я очень рад, Аня, что у вас с Мигулаем все хорошо, и дети стали хорошими людьми. И все мы вместе доброе имя Шигалей поднимаем.
Она вытерла платком покрасневшее мокрое лицо.
– Вечером-то приходи, вечером!.. – а у самой в глазах все еще стояли слезы. – Приходи же, и Юля придет…
Солнце уже поднялось и висело над деревенскими ветлами. В кирпичном доме Анны было прохладно, но стоило выйти на улицу, как жаркий душный воздух опять напомнил о засухе, о выгоревших полях, о высохшем Цивиле…
Командировка в подмосковный колхоз далась Сетнеру Осиповичу отчего-то с таким трудом, что эти последние минуты на аэродроме казались настоящей пыткой. Скорей бы домой, скорей бы, да и хватит мотаться и искать неизвестно что. В конце концов, истина состоит не в том, что в одном колхозе комплекс плох, а в другом хорош, все это дело второе, хозяйственное, истина лежит где-то в другом пределе, и в этом именно убедился нынче Сетнер Осипович.
Самолет что-то уж очень долго стоит на полосе, ожидая очереди на взлет. Двери закрыты, вентиляция еще не работает, и оттого в самолете как в комфортабельной душегубке. Бедные пассажиры, особенно те, кто поплотней, взмокли от пота, стащили с себя пиджаки и галстуки, расстегнули рубахи, обмахиваются газетами, книжками, платками. Вот сосед у Сетнера Осиповича оказался терпеливый, хотя и молодой еще человек, но уже с большими пролысинами на голове. Расстегнул рубашку, распустил галстук и почитывает себе спокойненько книжку «Невидимый фронт», – Сетнер Осипович успел название прочитать. Наверное, что-нибудь про разведчиков или шпионов. Сам он такой литературой не интересуется, вернее сказать, ему и некогда такой литературой интересоваться. Такие книжки печатают Для тех, у кого куча свободного времени, кто и на работе себя не утруждает. Ну пускай себе читают, пускай убивают время. Тем более если время вот такое – ожидание взлета. Что касается Сетнера Осиповича, то из всей литературы он читает только журнал «Сельская новь». Он и сейчас, в аэропорте, купил номер «Сельской нови». И в нем обязательно найдется что-нибудь интересное, новое и полезное, что бы захотелось применить в своем колхозе. Но такая жара, и тут не до чтения.
На лысину соседа села муха. А он, видать, так увлекся чтением, что и не замечает, не слышит мухи. А ведь осенняя муха – злая, кусается. Так и есть – укусила: молодой человек провел рукой по голове, отогнал муху. Та полетала, полетала над головами и села на потолок. Села и сидит себе, даже передними лапками перебирает. Интересно, как же она не падает? Как это она держится на потолке? Или у нее на лапках клей? Или присоски, как у доильных аппаратов? Интересно все-таки устроено!.. Вообще в природе очень много интересного, и если бы было время, то Сетнер Осипович постарался прочитать про все эти интересные вещи, чем читать про шпионов.
Это ведь надо – читает свою книгу, а на все остальное ноль внимания. Глаз не поднимет не только на муху, но даже и соседом не поинтересуется. Бывало, попадался разговорчивый сосед, так за дорогу от его разговоров болела голова. Иной раз и сам – слово за слово – разговоришься со случайным человеком. А тут, видать, не поговоришь. Скорей бы уж взлетал самолет с московского аэродрома, чего же зря моторы гонять, керосин жечь…
Салон полон, все места заняты, а ни одного знакомого лица! Бывало, еще в прошлом году, летишь откуда-нибудь, и всякий раз на рейсе есть два-три знакомых, а то и больше. Но нынче – никого! А все потому, что Чебоксары растут, строится ГЭС и тракторный завод, стройки Всесоюзные ударные, а это значит, что едут сюда люди со всей страны, в основном молодежь и едет, – вот и сейчас весь самолет почти заняла. Интересно, а этот молчаливый сосед-читатель, куда он направляется? Сетнера Осиповича разбирало любопытство, и он не выдержал.
– Жарко, – сказал он, отдуваясь нарочно громко, с выражением страдания. – И чего это нас держат, а?
Сосед-читатель как будто и не слышит.
– И вентиляция не работает, фу! Да что же они делают?
Молодой человек опустил книгу, поднял глаза на Сетнера Осиповича, внимательно поглядел на него, усмехнулся и сказал спокойно:
– Потерпеть надо. – Помолчал и добавил с такой ехидненькой улыбочкой – Переждать.
– Переждать? – спросил Сетнер Осипович. – Чего переждать?
Но молодой человек уже опять погрузился в чтение.
Интересно, отчего это он разговаривает с ним как с малым ребенком, хотя Сетнер Осипович ему в отцы годится? Вот молодежь!.. «Переждать», – повторил Сетнер Осипович. Это слово показалось ему не простое, но с каким-то значением.
Переждать… Как будто и в самом деле успокаивает. Если нельзя ничего сделать, нельзя повлиять на ход событий, то остается одно – переждать. Во всяком случае, когда придешь к такому выводу, то меньше нервничаешь. Да, эта молодежь, видать, умна не по летам. Сетнер Осипович стал листать «Сельскую новь», удивляясь про себя влиянию обыкновенного слова. Вроде и не так жарко стало в самолете…
Вот наконец-то тронулся ихний АН-24!.. Сколько уж налетал Сетнер Осипович, а всякий раз при взлете волновался: было интересно, как это такая громадина отрывается от земли? Особенно же интересно, когда взлетаешь в тумане или же когда самолет сразу же входит в облака, и тогда твои глаза ничего не видят, но только какой-то селезенкой чувствуешь, что самолет лезет вверх. Но сегодня не было ни единого облачка, взлет получился какой-то обыденный, ничего интересного. Наконец-то заработала и вентиляция, дышать стало легче. Что ни говори, а самолет – великое дело. Не успеешь полистать «Сельскую новь», как уже – «наш самолет пошел на снижение, застегните ремни, в Чебоксарах тридцать градусов тепла…»
И прежде не каждая командировка приносила удовлетворение, но Сетнер Осипович не помнит, чтобы из Москвы он возвращался пустой, ни с чем. Чего-нибудь да раздобудет для колхоза или полезные знакомства установит в своем министерстве или там еще где, и вот уже, глядишь, в адрес колхоза прибывает вагон-другой: комбикорма, удобрения, техника… Это большое дело – свой человек в министерстве, в главке, в «Сельхозтехнике», не говоря уже о таких учреждениях, как Госснаб. Но из командировок Сетнер Осипович привозил не только эти знакомства, не менее дорожил он и теми новыми знаниями, которые получал во всяких беседах с умными людьми и специалистами. Это стоит не меньше, чем вагон комбикормов. Посмотришь, как другие живут, как ведут дело, да прикинешь к своему колхозу, к Шигалям, и сразу яснее становится положение, вроде ума в голове прибавится.
Но эта поездка получилась совершенно пустая, никчемная. Ездил-ездил и выездил только то, что давно знал: между двух оглобель двух лошадей не запрягают. Пуговкин, расхваливая подмосковный колхоз, прав оказался в одном: комплекс работал, работал и пневматический навозоразбрызгиватель. Но особого эффекта либо какого-нибудь заметного преимущества перед иным способом в этом разбрызгивателе Сетнер Осипович не заметил. Более того, навозохранилище и здесь было переполнено, навозная жижа даже текла в овраг по склону, так что осталось только поинтересоваться, куда же этот овраг выходит и в какую речку навозная жижа попадает? Оказалось, в Москву-реку, а оттуда – в Волгу. Вообще, весь этот хваленый комплекс напоминал самую ленивую хозяйку: пол кое-как подмела, мусор сгребла куда-нибудь в уголок, а вот вынести – лень. В коровниках было чисто, тут работали те же самые транспортеры, что и в Шигалях, но потом навоз шел в эти самые переполненные навозосборники, а в Шигалях – в тракторные тележки, которые тут же и вывозятся в поле на компостирование. Способ хотя и старый, дедовский, да ничего лучшего пока Сетнер Осипович не видел.
