Текст книги "Год - тринадцать месяцев (сборник)"
Автор книги: Анатолий Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)
Анатолий Емельянов
Год – тринадцать месяцев
(сборник повестей и рассказов)
Год – тринадцать месяцев
Повесть
1
Юля ждала Сетнера Осиповича.
Обещал к двенадцати приехать, а вот все еще нет. Конечно, дорога неблизкая – сто с лишним километров в один конец, но ведь машины теперь быстрые, дороги гладкие. Правда, в пути может случиться всякое…
Председатель колхоза отправился посмотреть новый животноводческий комплекс в одном из колхозов неподалеку от Чебоксар. Чего бы, кажется, смотреть, не мало он их перевидал, но такой уж он въедливый мужик: как узнает, что где-то делают что-то новое да интересное, на месте ему уже не сидится, надо посмотреть своими глазами, потрогать своими руками. Вот и сегодня в пять утра уехал. А тут срочные документы в банк нужно подписывать!..
Документы документами, но у главного бухгалтера Юли Сергеевны сегодня еще и особый день: приехал в короткий солдатский отпуск племянник. И вот как на работу идти, прибегает сестра Наталья: «Помоги стряпать, вечером гости соберутся, мне не управиться одной, а ты посвободней!..» И помочь надо, и племянника своего любимого посмотреть, да тут же и обида на сестру: «ты посвободней»! И ведь не одна сестра так рассуждает. Все это, конечно, не новость, да обидно. Судить о чужой работе или чужой жизни – милое дело. Недаром говорится, что у соседа и курица с гуся, и жена – царевна. Вот и о Юле рассуждают: сидит себе, на машинке щелкает, даже считать не нужно, только записывай! А то, что работу и домой брать приходится, и по воскресеньям всякими отчетами да ведомостями заниматься, этого никто не видит и видеть не желает…
Вот так с обидой думала Юля Сергеевна, поджидая в конторе председателя. Когда ждешь, это уж непременно: обиды, огорчения и всякая досада в сердце лезут. Кажется, уж все давно забыто, а чуть заденешь, и так душа заболит, будто вчера все было. По старому обычаю чувашей хозяйство родителей переходит в наследство младшему сыну, а если нет сына, то младшей дочери. А Юля в семье была младшей. Но ведь обо всем этом до поры до времени и не знаешь! А время пришло: Наталья вышла замуж, привела в дом мужа, и когда померла мама, то Юля оказалась вроде бы лишней. И вот каждый божий день то в шутку, то со злостью старшая сестра шпыняет: «Когда замуж-то выйдешь?» Или еще так: «Смотри, в старых девах останешься!» Но… Как там в песне поется: «Любимая выйдет за любимого, а за нелюбимого кто же выйдет?»
Ее любимый далеко уехал. Далеко уехал да так и забыл про нее: слышала Юля, что закончил Алексей институт, женился на городской красотке, работает инженером… Иногда с веселым отчаянием посмеивалась: эх, да не сошелся ведь свет клином на нем, есть же и другие ребята!.. А как доходило до сватовства, так будто сердце в груди каменело, язык не поворачивался сказать «да»… И Наталья шипела как гусыня: «Какого рожна тебе еще надо? Прынца? Прынцы только в сказках бывают. Или золотом покрашенного? Таких у нас пока еще нет!..»
Слышать каждый день такие попреки и нравоучения старшей сестры стало невмоготу, и уехала Юля на курсы бухгалтеров – лишь бы глаза не видели злую сестру да толстогубого зятя. Так она и ушла насовсем из родного дома. Не думала она ни о каком наследстве, не думала, что дом ей принадлежит, но в деревне только и разговору было: «Выжила Наталья младшую, выжила!..» И эти разговоры окончательно рассорили их тогда…
Но давно уж это все было, давно. Вот и старший сын Натальи приехал в отпуск из армии, а скоро и совсем вернется домой, – как время торопится! А давно ли Юля качала его зыбку!.. Когда Юра подрос и стал бегать в школу, покупала племяннику книжки, школьную форму, портфели, а часто и в школу на родительские собрания ходила вместо матери. У старшей сестры опять шутки: «Вот до чего дожила: родной сын мать ни во что кладет! Одна тетя Юля на языке!» Но в шутках этих – плохо скрываемая ревность. И в армию Юра уехал, каждую неделю письма писал… И правда, теперь кажется Юле Сергеевне, что нет у нее на земле роднее и дороже человека, чем племянник Юра. За него и сестре язык ее злой прощает, да и только подумает о Юре, о его будущей жизни, о том, как придет из армии, как женится на хорошей девушке, как дети пойдут – считай, внуки ее! – и свое одиночество уже не так горько и тоскливо…
Да на ту же сестру посмотреть, на жизнь ее… Все, кажется, есть: и дом, и муж, и дети, а ведь только и жили дружно да мирно что первые года три… А потом молодой губастый муж начал и по сторонам посматривать, к вдовушкам в гости запохаживал, вино попивать начал. И поднялась в доме ругань да драка. После таких скандалов жизнь хотя и налаживалась на старый лад, но разбитую чашку как не склеивай, трещины остаются, а память – не кофта, ее не выстираешь да на солнышке не высушишь… Нет, чем жить посмешищем в деревне, лучше уж в старых девах остаться.
Так Юля Сергеевна в ожидании председателя думает да себя успокаивает.
Комната главного бухгалтера помещается в правлении колхоза на втором этаже – угловая, просторная, в три окна. Не пожалел Сетнер Осипович аппартаментов для Юли Сергеевны! Но не так прост председатель. Самого часто не бывает, и в такие дни у главного бухгалтера сразу прибавляется работы и посетителей, люди идут с самыми разными вопросами, и зачастую в этих самых аппартаментах устраиваются самые настоящие собрания и совещания. Впрочем, в новом правлении никто не может пожаловаться на тесноту. Партком, диспетчерская, радиоузел… Окна широкие, новая отличная мебель… Председатель в своих поездках высматривал, кажется, не только сенажные башни и комплексы, но и то, как у кого устроено в конторе. И вот привез откуда-то из Латвии проект. «У нас все будет по высшему классу, а контора – это лицо колхоза!» О председательском кабинете, где Сетнер Осипович бывает, правда, редко, не приходится и говорить. А незнакомый, приезжий человек просто робеет в первую минуту: паркетный пол блестит, ковер, шторы, – не к министру ли попал? Худо ли, хорошо ли это, когда еще в колхозе и то надо строить, и другое, но только знает Юля Сергеевна, что колхозники не осуждают Сетнера Осиповича за этот размах, но втайне гордятся даже и любят перед гостями прихвастнуть: вот, мол, у нас как, полюбуйтесь!..
В таких роскошных колхозных и совхозных конторах и есть, может быть, свой смысл. Во всяком случае, Сетнер Осипович уверяет, что внешняя обстановка, чистота и красивая мебель сами по себе уже воспитывают людей. Но что-то не слишком заметно, чтобы нравы шигалинцев сильно изменились. Как топали в старое правление в грязных сапогах, так и здесь по паркету грязь развозят. Да вот и сейчас Юля Сергеевна слышит: кто-то с песней поднимается на второй этаж. Не иначе – пьяный.
В табуне семь коней, у меня конь один, —
пел сиплый жалобный голос, —
Да сумею ли я привезти лесу на новый дом?
Моих недругов семь, а я всего лишь один,
Да сумею ли я всех один одолеть?..
Этого артиста да не узнать! Юля Сергеевна даже поежилась, представив хмельного Хелипа Яндараева, – не иначе как сюда он и идет…
– Салам, Юля, цветок наш шигалинский! – заулыбался в дверях Хелип.
Юля Сергеевна ничего не ответила, но это не смутило Хелипа. Бочком, выставив правое плечо вперед, он не очень твердо направился к Юле, Хелип и трезвый ходил вот так же – бочком, словно побитая собака, и оттого бывал еще неприятней. Сейчас она искоса быстро взглянула на Хелипа. Худой, высокий, плоскогрудый, лицо восковое, белки выпуклых глаз красны, точно он три ночи не спал, но принарядился необычно: и голубая рубашка, и праздничные брюки, и штиблеты…
– Салам, наша хозяюшка! Давайте вашу ручку!.. – И широкие, как лопаты, ладони тянутся к ней через стол. И таким противным сивушным духом несет, что Юля брезгливо заслоняется от Хелипа.
– Чего пьяный шляешься? Или делать нечего среди бела дня?
– Разве пьяный я? – удивился он. – Разве от одного стаканчика, который поднесла мне Наталья, твоя сестра, мужчина может опьянеть? Да и как я мог не выпить, когда такой день!..
– Если выпил, так нечего шляться по правлению, – строго сказала Юля Сергеевна.
– Куда же мне идти? Чай, я – колхозник, имею право.
– Вот и приходи трезвый, если ты колхозник, а не праздный бродяга.
– У меня, Юля Сергеевна, может быть, срочный вопрос, а?
– Что за вопрос?
– Выпиши аванс тридцать рублей, а?
– Ты уже столько взял авансом, что, если так будешь работать, за год не отработаешь.
– Последний раз прошу, Юля, цветок ты наш!..
Юля Сергеевна махнула рукой и отвернулась.
– Даю слово, клянусь!.. – продолжал умолять Хелип.
– Ты уже и так пьяный, зачем тебе еще аванс?
– О, хоть я и пьяный, но совесть у меня трезвая! – с жаром воскликнул Хелип. – Посуди сама: меня угостили, как человека угостили, вот и я хочу Юрку угостить. Они ко мне добром, а я, выходит, к ним горбом? Не такой человек Яндараев, Юля Сергеевна, – с обидой добавил Хелип.
Артист! Он всегда умел разжалобить, всегда так ловко обставлял свои просьбы, что и отказать уже было невозможно. Юле Сергеевне и сейчас было как-то жалко его, она даже не могла прямо посмотреть на его худое желтое лицо, в переполненные страданием глаза. Но все это было ей знакомо.
– Приходи, Хелип, трезвый, тогда и разговор будет об авансе, – жестко говорит она, потом решительно встает, отворяет дверь и чуть ли не выталкивает Хелипа в коридор. Но дверь снова отворяется, и Хелип, насмешливо прищурясь, прямо глядит в глаза Юле Сергеевне.
– Правду говорили предки: если в доме старая дева, то не нужна и собака! – спокойно и трезво выговаривает он, поворачивается и идет прочь по коридору, идет, как старик, сгорбившись и волоча ноги, словно бы всей силы и было у него, что оскорбить.
Юля Сергеевна чувствует, как влажнеют глаза, а обида, нанесенная пьянчужкой, застревает комком в горле. И не проглотить его, и сама боль как будто каменеет в груди… Старая дева!.. И кажется ей, что нет на свете прозвища более обидного, более унизительного. Всякий раз она старается обрести чувство равнодушного пренебрежения к подобным оскорблениям, но ничего не получается. Да и вот что горько: оскорбляют такими словами только ничтожные, только глупые людишки вроде этого пьянчужки Яндараева! За рюмку водки он и отца родного не пожалеет. Недаром же от него ушла жена с двумя детьми…
Так мало-помалу успокоила себя Юля Сергеевна, вроде бы как уговорила не расстраиваться, не обращать внимания на эти мелочи. Черт с ним, с этим Яндараевым! Надо было выписать аванс, – запоздало думает Юля Сергеевна, – пускай пропивает! Да и свои бы отдать, спокойней бы было… Если человеку нравится катиться в яму, так пускай катится!..
Но такая злость оставляет на душе оскомину, и когда сердце немного поостынет, о том же Хелипе думается и другое. Ведь золотые руки у человека: в районе такого каменщика да печника не сыскать! Сейчас люди строятся, и такие, как Хелип, нарасхват. Кирпичи поднесут, раствор поднесут, а мастер – только знай клади! А через каждый час работы – стопочка с закуской, угощайся, дорогой мастер, пей на доброе здоровье! Вечером, когда работа кончена, тут уж стопочкой не обходится: мастер пьет столько, сколько душа его желает. Вот так через свои золотые руки и сделался Хелип настоящим алкоголиком. Заработать денег – заработает, но выложил углы, получил деньги, и отправляйся на все четыре стороны. А куда ему идти? Глядишь, на другое утро и начинает пропивать свои денежки с теми же мужиками, которые вчера подавали ему раствор и кирпич.
И вот посмотришь на этих мужиков, и горе берет. Ведь каждый из них и муж, и отец. Но бедные жены, бедные дети!.. Так не лучше ли одной век коротать, чем с таким мужем маяться да стыд принимать?!
И тяжело вздохнув, она вытирает душистым платочком глаза и начинает сосредоточенно перебирать бумаги. Это ведомости на оплату. Когда стали работать по совхозным нормам, то первые два года девушки в бухгалтерии делали много ошибок, и каждую ведомость приходилось Юлии Сергеевне проверять. Сейчас привыкли, ошибаются редко, но контроль вошел в привычку.
– Если выпил, так нечего шляться по правлению, – строго сказала Юля Сергеевна.
– Куда же мне идти? Чай, я – колхозник, имею право.
– Вот и приходи трезвый, если ты колхозник, а не праздный бродяга.
– У меня, Юля Сергеевна, может быть, срочный вопрос, а?
– Что за вопрос?
– Выпиши аванс тридцать рублей, а?
– Ты уже столько взял авансом, что, если так будешь работать, за год не отработаешь.
– Последний раз прошу, Юля, цветок ты наш!..
Юля Сергеевна махнула рукой и отвернулась.
– Даю слово, клянусь!.. – продолжал умолять Хелип.
– Ты уже и так пьяный, зачем тебе еще аванс?
– О, хоть я и пьяный, но совесть у меня трезвая! – с жаром воскликнул Хелип. – Посуди сама: меня угостили, как человека угостили, вот и я хочу Юрку угостить. Они ко мне добром, а я, выходит, к ним горбом? Не такой человек Яндараев, Юля Сергеевна, – с обидой добавил Хелип.
Артист! Он всегда умел разжалобить, всегда так ловко обставлял свои просьбы, что и отказать уже было невозможно. Юле Сергеевне и сейчас было как-то жалко его, она даже не могла прямо посмотреть на его худое желтое лицо, в переполненные страданием глаза. Но все это было ей знакомо.
– Приходи, Хелип, трезвый, тогда и разговор будет об авансе, – жестко говорит она, потом решительно встает, отворяет дверь и чуть ли не выталкивает Хелипа в коридор. Но дверь снова отворяется, и Хелип, насмешливо прищурясь, прямо глядит в глаза Юле Сергеевне.
– Правду говорили предки: если в доме старая дева, то не нужна и собака! – спокойно и трезво выговаривает он, поворачивается и идет прочь по коридору, идет, как старик, сгорбившись и волоча ноги, словно бы всей силы и было у него, что оскорбить.
Юля Сергеевна чувствует, как влажнеют глаза, а обида, нанесенная пьянчужкой, застревает комком в горле. И не проглотить его, и сама боль как будто каменеет в груди… Старая дева!.. И кажется ей, что нет на свете прозвища более обидного, более унизительного. Всякий раз она старается обрести чувство равнодушного пренебрежения к подобным оскорблениям, но ничего не получается. Да и вот что горько: оскорбляют такими словами только ничтожные, только глупые людишки вроде этого пьянчужки Яндараева! За рюмку водки он и отца родного не пожалеет. Недаром же от него ушла жена с двумя детьми…
Так мало-помалу успокоила себя Юля Сергеевна, вроде бы как уговорила не расстраиваться, не обращать внимания на эти мелочи. Черт с ним, с этим Яндараевым! Надо было выписать аванс, – запоздало думает Юля Сергеевна, – пускай пропивает! Да и свои бы отдать, спокойней бы было… Если человеку нравится катиться в яму, так пускай катится!..
Но такая злость оставляет на душе оскомину, и когда сердце немного поостынет, о том же Хелипе думается и другое. Ведь золотые руки у человека: в районе такого каменщика да печника не сыскать! Сейчас люди строятся, и такие, как Хелип, нарасхват. Кирпичи поднесут, раствор поднесут, а мастер – только знай клади! А через каждый час работы – стопочка с закуской, угощайся, дорогой мастер, пей на доброе здоровье! Вечером, когда работа кончена, тут уж стопочкой не обходится: мастер пьет столько, сколько душа его желает. Вот так через свои золотые руки и сделался Хелип настоящим алкоголиком. Заработать денег – заработает, но выложил углы, получил деньги, и отправляйся на все четыре стороны. А куда ему идти? Глядишь, на другое утро и начинает пропивать свои денежки с теми же мужиками, которые вчера подавали ему раствор и кирпич.
И вот посмотришь на этих мужиков, и горе берет. Ведь каждый из них и муж, и отец. Но бедные жены, бедные дети!.. Так не лучше ли одной век коротать, чем с таким мужем маяться да стыд принимать?!
И тяжело вздохнув, она вытирает душистым платочком глаза и начинает сосредоточенно перебирать бумаги. Это ведомости на оплату. Когда стали работать по совхозным нормам, то первые два года девушки в бухгалтерии делали много ошибок, и каждую ведомость приходилось Юлии Сергеевне проверять. Сейчас привыкли, ошибаются редко, но контроль вошел в привычку, да и у самой на душе спокойнее: кому-то переплатили, кому-то недоплатили… Обычно из-за этих мелких ошибок на собраниях поднимается шумиха, всякие нарекания за плохую работу бухгалтерии.
Моих недругов семь, я всего лишь один, —
доносится с улицы песня Хелипа, —
Да сумею ли я всех один одолеть?..
Вот, и она попала в недруги бедного Хелипа! Юля Сергеевна улыбается, но улыбка получается горькой. Гнев уже прошел, как грозовая туча, и теперь в душе у нее рождается тихая жалость к этому человеку. По сути дела, Хелип – добрый и робкий. Когда трезвый, то правление колхоза обходит стороной – так боится он попасть ненароком на глаза Сетнеру Осиповичу. И только когда выпьет – расхрабрится…
Ну вот, понесло в другую сторону! Впору бежать за Хелипом вдогонку да свои деньги отдать! Нет уж, лучше ходить в старых девах, чем срамиться с мужем-алкоголиком да убирать за ним грязь. Да, испортились иные мужики, совсем испортились. Одно у них теперь на уме: найти работенку полегче, денег хапнуть побольше, выпить да закусить, а как там в колхозе или в своем хозяйстве – это их не касается, все на плечи бедной жены брошено. А чувашки – они работящие, двужильные, тянут этот воз, все терпят… И вот что еще удивительно: чем лучше люди живут в деревне, тем труднее с ними. Хорошо еще, что у Сетнера Осиповича твердая и решительная рука, два раза он ничего не повторяет. Сказал на собрании: кто во время сева, жатвы и уборки будет пьянствовать и прогуливать, тот лишится тринадцатой зарплаты. Сказал спокойно, но каждый знает, так оно и будет. И так оно и есть. Ни на что не смотрит председатель: сват или брат в гости приехал, а приказ нарушил – будьте любезны!..
Однако что же он не едет? Уже и на обед пора, вон уже захлопали двери в правлении, застучали каблуки – девушки на обед побежали. И тут она увидела – катится по дороге маленькая машина, а за ней высоко поднимается туча пыли. Пригляделась. Так и есть, председатель!..
Машина, вздымая тучу пыли, подкатывает к правлению, а Юля Сергеевна спешит вниз.
Они встречаются на первом этаже.
Сетнер Осипович, не давая ей и рта раскрыть, говорит:
– Зайдем ко мне, разговор есть. – И распахивает перед ней дверь своего кабинета.
Юле Сергеевне кажется, что у председателя от нее нет секретов. Хотя он и сам бывший финансовый работник и прекрасно разбирается в этих делах, однако всякое серьезное дело он непременно обсудит с ней. Да и людям напоминает: «Юля Сергеевна моя правая рука». И от этой похвалы, сказанной при посторонних, Юля Сергеевна вспыхивает, как девчонка.
Сегодняшняя его поездка была вынужденной и важной. Дело тут вот в чем. Еще в прошлом году бюро райкома партии и райисполком приняли совместное постановление, в котором и записали: построить в колхозе молочный комплекс на восемьсот дойных коров. Районные власти объясняли это свое решение тем, что, мол, этот колхоз в районе самый богатый, на счету, дескать, свободных денег больше двух миллионов, так что извольте строить, даже и в долги к государству не нужно залезать. Тем более колхоз не принимает долевого участия в строительстве межрайонного свиноводческого комплекса. Между тем как даже отстающие колхозы берут в долг и строят, потому что не хотят отставать от веяний времени. Но вот товарища Ветлова почему-то словно бы и не касается веяние времени, капризничает товарищ Ветлов, хочет остаться со своими миллионами в стороне от всех!.. Но раз уж ты остался в стороне, строй у себя, строй животноводческий комплекс на восемьсот дойных коров, подай пример другим, будь любезен, вот и постановление тебе, чтобы не сомневался!..
Сетнер Осипович на первых порах и сам загорелся этой идеей. Но верный своему правилу: семь раз отмерь, один отрежь, – поехал посмотреть, как живут-здравствуют такие комплексы в других местах. Съездил в Молдавию, съездил в Пензенскую область, потом в соседнюю Марийскую республику наведался… И чем больше смотрел на эти комплексы, тем становился задумчивее да мрачнее. Что-то никак не сходилось в размышлениях Сетнера Осиповича относительно этих комплексов, и никак он не мог принять окончательное решение, тянул время, словно все чего-то ожидая. И дождался: вчера вызвали на бюро райкома партии. Видно, там получился разговор крутой, ведь районные власти в таких случаях шутить не любят. Закончилось дело на бюро тем, что Сетнеру Осиповичу дали неделю сроку на заявку для проектирования. Видимо, был какой-то высший интерес в том, чтобы заставить председателя Ветлова подчиняться принятому решению. Но пока не может понять этого «высшего интереса» Сетнер Осипович. Он хорошо знает, что если не исполнит решения, то на следующем бюро с него строго спросят, ни на что не посмотрят, ни на какие прежние заслуги… Но характером Сетнера Осиповича бог не обидел. Юля Сергеевна хорошо знает, что чем больше трудностей, тем живее, энергичнее он, даже веселее!..
– Садись, Сергеевна, – говорит председатель стоящей возле стола Юле и большими, карими, выпуклыми глазами смотрит на нее, словно пытаясь разглядеть что-то у нее там, в самой душе. Но Юля Сергеевна уже привыкла к такому взгляду.
– С пользой съездили? – спрашивает она.
Сетнер Осипович отвечает загадочной улыбкой, молча кладет руки на стол, сжимает пальцы в кулак да разжимает и вдруг спрашивает:
– Помнишь, Сергеевна, притчу о попе-скряге?
Что за притчу? Много сказок слыхала она еще в детстве о попах, но о которой спрашивает председатель? И на всякий случай отвечает:
– Нет.
– Ну так послушай! Жил-был поп, но такой скупой, что не только в Чувашии, но и по всей России скупее не было. А денежки, ты думаешь, копил? Земли у бедных крестьян по всей округе скупал. Трех работников держал, и работали они у него день и ночь, да и то не справлялись. Приходилось попу нанимать поденщиков. Нанимать-то нанимал, да расплачивался в половину того, о чем уговор был. Вот однажды подошло время жатвы. Земли много, насеяно много, хлеба уродились, делать нечего – надо опять нанимать работников. Едет в одну деревню, едет в другую, но народ уже знает, какой он скряга, и никто к нему не идет. Отчаяние попа взяло. Что делать? Тут приходит к нему один старик, которого он не раз обманывал. Судили-рядили, договорились на двадцати пяти рублях. Запрягает поп лошадь и отвозит старика на дальнее поле. Первым делом сварил старик обед, поел и лег спать. Просыпается вечером, сварил опять каши, поел – да и снова на бок. Так неделю прожил и ни горсточки не сжал. Кончились у старика харчишки, приходит он к попу.
– Батюшка, – говорит, – я все сжал, давай денежки.
А скряге так жалко отдавать двадцать пять рублей! Он и так и эдак уговаривает старика: деньги, мол, нынче в цене, то да се, и насилу отдал двадцать рублей. Старик денежки подальше прячет, и крестится, и просит бога: «Господи, поставь сжатые мной хлеба снова на стерню!» А поп ликует! Он-то хорошо знает: молись не молись, проси бога не проси, а помощи не дождешься. Запрягает он лошадь и на радостях летит на дальнее поле. Глядь, а оно стоит нетронуто! Чешет поп в затылке и кается: «Зря пожалел пятерку!..»
Сетнер Осипович умолкает и с лукавой улыбкой посматривает на Юлю Сергеевну, словно спрашивая: «Поняла намек?» Но Юля Сергеевна ничего не поняла. Правда, эти присказки ей не в диковинку, но никогда не угадаешь, куда клонит председатель. Даже и пытаться отгадывать не стоит. Да скоро и сам не утерпит – все откроет.
– Мне в райкоме партии говорят: поезжай в «Восход», посмотри у них молочный комплекс, прекрасный, мол, комплекс! И нечего искать за тридевять земель, если у себя есть. И не тяни, говорят, резину, на будущий год включаем твой комплекс в план подрядных работ. Ну вот приехал, смотрю… Издалека поглядеть – не то завод, не то город. А обошелся им этот комплекс на шестьсот голов в два миллиона. Не комплекс, а крепость: все из железобетона, и стены, и потолки, и крыша, и забор даже из плит. Для раздачи кормов – транспортеры, навоз убирать – транспортеры, сплошная механизация, короче говоря.
– А дойка? – спросила Юля Сергеевна с восхищением.
Сетнер Осипович весело засмеялся:
– Ну, дойка – это само собой! Молоко по трубкам идет прямо из-под коровы в молочный танк для охлаждения.
– Охлаждение! Сколько мы теряем по сортности из-за того, что у нас охлаждения нет!..
– Ты подожди, не торопись, слушай дальше. Транспортер, говорю, для раздачи корма проработал три дня и встал. И до сих пор ремонтируют. Транспортер для чистки навоза проработал три месяца и встал, ремонтируют, но этот скоро обещают пустить. Видишь, какая механизация? А в колхозе ихнем, как и у нас, нет даже инженера…
– Да, механизация очень сложная, – смущенно сказала Юля Сергеевна.
– Негодная механизация! – решительно заявил Сетнер Осипович, – Никудышная механизация. В сельском хозяйстве хорошо то, что просто и надежно, как тележное колесо. А разводить сложности при современных возможностях – это самое никчемное дело. Навозохранилище зарыто в землю, как подвал. И как взять эту жижу из подвала и куда она? – этого никто не знает. И вот колхоз остался без навоза, потому что навоз – это, как тебе известно и как известно даже малому шигалинскому ребенку, еще и подстилка для коровы, если его перемешать с соломой. Но на комплексе солома не полагается – транспортеры не будут работать. И вот я спрашиваю: «Во сколько вам обошлось навозохранилище?» В сто тридцать тысяч, говорят. Выходит, для того, чтобы остаться без навоза, колхоз заплатил еще сто тридцать тысяч!..
– Ну, Сетнер Осипович, вы всегда все так повернете… – рассмеялась Юля Сергеевна. Но она была так рада в душе, что Сетнер Осипович именно такой – крутой и норовистый.
– Как, Сергеевна, не веришь, а если смотреть на дело, а не на бумаги да не на пышные слова, то вот и получается так. Но это бы еще ничего! Беда в том, что ни председатель «Восхода», ни главный зоотехник, ни другие специалисты не только не видят в своем комплексе промашку, но даже на все лады нахваливают его. Навоз-то, говорят, бог с ним, на старых дворах горы, да вот коров для комплекса не хватает, вот беда! У них, оказывается, коров-то всего триста голов, да и те сброд, ни одной племенной! Ну, каково?
– Странно что-то… А богатый ли колхоз?
– Два с половиной миллиона долгу – вот какое богатство, – с раздражением сказал Сетнер Осипович. – И комплекс свой они за двадцать лет не окупят. Им дешевле будет сломать его, чем мучиться…
Он замолчал, опустив голову, и Юля Сергеевна всем сердцем почувствовала, что Сетнер Осипович сильно устал и гнетет его какая-то невысказанная печаль. И она тоже сидела молча и жалела председателя. Потом она тихо и утвердительно сказала:
– Задание на проект не дадим?.. А как на это посмотрят в райкоме?
– Ну, Сергеевна, ты так рассуждаешь, будто в райкоме сидят мои первые враги! Попробую еще раз убедить.
Они посидели молча и, кажется, оба думали об одном и том же: если все будет благополучно, если председателя правильно поймут, то сколько же им еще вместе работать до пенсии Сетнера Осиповича? Лет пятнадцать?.. Странно как-то все получается…
Юля Сергеевна подняла голову и улыбнулась:
– А притчу о попе-скряге я так и не поняла.
Председатель засмеялся, откидываясь на спинку стула.
– Все тот же комплекс! Два с половиной миллиона не пожалели, теперь бы еще самую малость: коров купить, от навозохранилища трубы с насосом на поля провести да поля возле комплекса хорошие иметь, чтобы было чем кормить это стадо в шестьсот голов! Совсем немного, говорю, осталось, не пожалей еще миллиончик, займи у государства, а какой-нибудь хороший пленум, вроде мартовского, в шестьдесят пятом, все долги тебе спишет. Так вот я председателю того «Восхода» говорю, а он все за чистую монету принимает да соглашается: да, пожалуй, так и сделаю. Ну что тут скажешь!.. – Сетнер Осипович лукаво взглянул на Юлю Сергеевну. – А о попе-скряге я вот к чему рассказывал тебе, Сергеевна. Коль уж мы начнем строить, коль уж решимся, так не будем жалеть пятерок, не будем экономить на мелочах, потому что мелочей, как видишь, при такой механизации не бывает. Но, будем или не будем строить, я пока не знаю, а уж коли районным властям наши колхозные деньги не дают покоя, то есть у меня на этот счет одна думка… – Сетнер Осипович поднялся из-за стола и прошелся по своему просторному кабинету туда-сюда. А задумавшись, он как будто и забыл о Юле Сергеевне, так что она, подождав, спросила сама:
– Что за думка?
Он и тут не сразу ответил, как будто все еще не решался открыть ее. Потом:
– А вот какая: поставить у нас в Шигалях цех какоro-нибудь чебоксарского завода! А? Что ты на это скажешь, Сергеевна? В городе не хватает рабочих рук, а зимой у нас многим не хватает работы.
– Заводской цех? – удивилась Юля Сергеевна. – Кого же туда определим? – спросила она, представив себе почему-то сразу не кого-нибудь, а Хелипа, точно один Хелип Яндараев и был в Шигалях не при деле.
Сетнер Осипович словно бы понял ее удивление и засмеялся.
– Научим наших мужиков и в заводском цехе работать! Понимаешь, сезонный цех! Сезонное сельское хозяйство и сезонный промышленный цех! Люди будут при хорошем деле все время, круглый год. Некогда будет пьянствовать да всякие именины справлять по неделе! А раз работа хорошая, то и заработки будут. А какой цех, этого я еще не придумал. И вот для этой цели хочу к нашему Алексею Петровичу съездить…
Об Алексее Петровиче он сказал самым обыкновенным голосом, но Юле Сергеевне показалось, что как-то особенно произнес председатель это имя и как-то особенно отвел глаза в сторону. И она против своей воли заволновалась и покраснела. А председатель как ни в чем ни бывало продолжал свое:
– Завод у Алексея Петровича громадный, и вполне может быть, что какой-нибудь побочный цех на отходах или тарный, коробки какие-нибудь, ящики ему ведь нужны, как ты думаешь?
Юля Сергеевна насупилась и пожала плечами: откуда ей знать про Алексея Петровича!..
– Ну, если у него нет нужды в нашем шигалинском цехе, – продолжал фантазировать дальше Сетнер Осипович, – так ведь у него друзей-директоров в Чебоксарах да и в самой Москве!..
Юля Сергеевна кивнула, не поднимая глаз. И вот так каждый раз: как заговорят при ней об Алексее Петровиче, она так заволнуется, будто девочка, покраснеет. Иные еще и нарочно ее поддевают: ведь все в Шигалях знают, что Алексей Петрович, – это и есть та самая «первая любовь» ее, которую она ни позабыть, ни пережить не может. И Сетнер Осипович знает, как не знать!..
Председатель колхоза вспомнил об Алексее Петровиче сейчас без всякой связи с Юлей Сергеевной, но как только та вспыхнула, он все сообразил, однако что же делать? Ведь есть вещи и поважнее этих сердечных переживаний, и Сетнер Осипович не собирается учитывать их при решении колхозных дел.
