Текст книги "Год - тринадцать месяцев (сборник)"

Автор книги: Анатолий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

А на этих новых комплексах навоз оказывается не на полях, а в хранилищах как какая-нибудь драгоценность. Мало того что в хранилищах, да ведь хранилища эти переполняются, навоз льется через край, отравляет ближние водоемы. Ну если у вас есть в запасе вторая Москва-река, то, пожалуйста, лейте в нее навоз, в Шигалях же второго Цивиля нету, да и тот, правда, высох нынче – такая засуха…

Нет, ничего дельного не увидел Сетнер Осипович в этом хваленом подмосковном колхозе. Все, правда, там есть: и техника всякая, и понастроено всего, и видно, что денег туда валят без счету, а председатель отмечен наградами. Может, оно и за дело, да только не лежала душа у Сетнера Осиповича к этому колхозу. Да если спросить: для чего эти навозные пушки делать? Ну хорошо, пострелял навозом на пятьдесят метров, удивил приезжую делегацию: знай наших – а потом что? Потом опять на тележку наваливай да развози по полям. Какой тут эффект? Разумеется, если в смысле получения медали, то другое дело.

Нет, между двух оглобель пару лошадей не запрягают.

А сосед-читатель как будто устал от своей толстой книги, потянулся и посмотрел в окошко, за которым была темная бездна. Если вглядеться, то можно увидеть, как тускло поблескивают ниточки рек, пятнышки озер. А поля и леса – сплошная синева, жаркое марево.

– Извините, – сказал Сетнер Осипович вежливо. – Вот вы дали мне совет: переждать. Это в каком смысле – переждать?

Признаться, ему просто хотелось поговорить с соседом, он устал молчать и рад был любому поводу завязать разговор, но сосед не поддался.

– В самом прямом смысле, – ответил он, всем видом давая понять, что разводить разговоры со случайным человеком он не намерен. – В самом прямом, – повторил он и опять взялся за книгу.

Ну и черт с ним, и не надо! Читай свою глупость!.. Сетнер Осипович тоже полистал «Сельскую новь», но сил не было ни во что вникать.

Обычно в Москве на случай ночлега спасали гостиницы при ВДНХ, но там всегда требовали путевку: такой-то, дескать, направляется правлением колхоза «Рассвет» для ознакомления с передовым опытом… Но Сетнер Осипович совсем забыл написать себе такую бумажку. Да и странно было бы как-то: сам себя направляешь для ознакомления с передовым опытом по работе навозной пушки. Вообще с этими гостиницами для простого человека просто беда. Если у тебя нет доброго знакомого, ночуй хоть на тротуаре. То, что ты председатель колхоза, не имеет значения. То, что ты приехал по важному государственному делу – хлопотать по устранению допущенных ошибок в проекте на свинокомплекс, никого не интересует и не волнует. Сетнер Осипович крякнул, заворочался в кресле, покосился на соседа своего, но тот знай почитывает книжечку, даже вниз не посмотрит, на землю, не поинтересуется, где и летим. Впрочем, что же интересоваться, и так ясно – в Чебоксары.

Полет на самолете всегда возбуждает Сетнера Осиповича, и даже если перед этим не спал целую ночь, то в самолете все равно и подремать не удастся. Предыдущую ночь ведь тоже толком не спал. Да и как поспишь в деревянном неловком кресле в шуме и духоте вокзала! Вообще-то, Сетнер Осипович надеялся встретить своего старого товарища из «Россельхозтехники», но успел в эту контору лишь к концу рабочего дня: только подъехал на такси, как из парадного подъезда навстречу хлынул народ, Сетнер Осипович не волновался: Виктор Иванович на работе засиживается долго, так что можно и переждать. Стал в сторонку, стоит, посматривает на служилый люд, в основном женского пола, сам думает с удивлением: вся техника, все удобрения, все ядохимикаты, какие есть в России проходят через их руки. И запасные части тоже!..

Вот и поредел поток. Сетнер Осипович попытался было протиснуться внутрь, однако вахтер остановил его: без пропуска нельзя. Да как же нельзя? Да я к Виктору Ивановичу, а сам я такой-то! Но вахтер, оказывается, и знать не желает не только тебя, но и самого Виктора Ивановича: нужен пропуск с точным указанием фамилии, кабинета, времени, вплоть до минут. Совсем расстроился Сетнер Осипович, махнул рукой и побрел прочь.

Нет, порядок, конечно, нужен, без порядка и дисциплины никак нельзя, и всякого прохожего нельзя пускать в учреждение, но ведь председатель колхоза – это не всякий прохожий, тем более для «Россельхозтехники». А так хотелось поговорить с Виктором Ивановичем и об этой навозной пушке, и о так называемой специализации, из-за которой некоторые молодые районщики насели на колхозы: давай специализацию и концентрацию – и никаких разговоров! А что специализировать и концентрировать – это пускай волнует председателей колхозов да директоров совхозов, нет чтобы подумать: ведь не каждому колхозу специализация подходит.

Когда говоришь с Виктором Ивановичем на подобные темы, то, оказывается, он с тобой вполне согласен, все понимает, а спросишь его: если все вы это понимаете, то почему позволяете наоборот делать? – и он только улыбнется, похлопает по плечу. Так вот и бродил по Москве, стемнело уже, фонари кругом, свет, витрины пылают, машины летят со свистом, все прекрасно, дома кругом стоят громадные, окна светятся, миллионы людей живут, чай пьют, телевизор смотрят, одному только Сетнеру Осиповичу, председателю колхоза из Шигалей, некуда притулиться. И председателю-то не последнему какому-нибудь, а передовому, можно сказать, председателю, два миллиона чистого капиталу в банке лежит, а приткнуться некуда, отдохнуть, ноги протянуть, которые от усталости гудят… Подумалось с отчаяния: не поехать ли прямо на квартиру к Виктору Ивановичу? Тут и недалеко квартира-то, на Кутузовском проспекте, шестой этаж, вход со двора… да ведь недаром говорится: незваный гость хуже горькой редьки. С Виктором Ивановичем нахальничать нельзя, нельзя злоупотреблять расположением такого человека. Заявишься к нему ночью, а у него, может, гости, или семейное какое дело, или там еще что. Нет, не поеду, решил Сетнер Осипович и отправился в Быково, в аэропорт. На Чебоксары есть утренний рейс, так что как-нибудь ночку скоротаешь, а утром сел в самолет – и, считай, дома! Но рейс-то есть, да вот билета для Сетнера Осиповича не оказалось уже на этот рейс. Ну ладно, потерпел, ночь на исход пошла, он вспомнил про кассы, а там уже очередь. Делать нечего, кто последний, ага, хорошо, я за вами. Стоят, стоял, ноги уже онемели, хоть падай. Наконец дотянулся до окошечка. Оказалось, билеты только на третий рейс! Выбирать уж не приходится, давай на третий, чтобы пусто было и тому, и другому, и пятому, и десятому! Вот он, передовой опыт, как достается…

Переждать, говорит, потерпеть… И переждал бы, да некогда: зябь вспахана, озимые посеяны, да надо картошку копать, план выполнять по молоку и мясу. А если бы спросили Сетнера Осиповича, что и как концентрировать да специализировать, он бы ответил точно и твердо: поставьте все конторы и всех начальников в строгую зависимость от дела, а не от разговоров о деле. Если бы Сетнеру Осиповичу дали волю, то первое, что сделал бы Сетнер Осипович, уволил бы немедленно Яштакова, начальника сельхозуправления просто отдал бы под суд!..

А внизу-то что творилось!.. Вдоль по Суре – он сразу узнал реку! – горели леса, горели на чувашской стороне, горели в нескольких местах, и белый дым широко растекался над землей. И сразу же подумалось о Шигалинских лесах: как там они? Не горят ли?!

Нет, сердце у Сетнера Осиповича не могло терпеть, не могло ждать, не могло мириться. Он даже с какой-то злостью поглядел на соседа-читателя, которого ничего, кажется, не интересовало. Такая сила была в его взгляде, что этот читатель почувствовал, что на него смотрят, и поднял свои глаза.

– Что, уже снижаемся? – спросил он, чувствуя недоброжелательность и не понимая причины.

– Да, – буркнул Сетнер Осипович, – скоро приедем. – И отвернулся, стал смотреть вниз, на землю, лежащую в синем жарком мареве и белых дымах. А самолет, казалось, как нарочно висит на одном месте.

19

Дима устраивал праздник, застолье в честь начала нового учебного года, в честь своего «знатного дяди» Алексея Петровича, и отбояриться от этого неожиданного мероприятия опять не было никакой возможности. Опять надо было есть, пить, рассказывать, что-нибудь смешное, шутить, стараться самому быть веселым, ласковым родственником. Все это уже начинало утомлять Алексея Петровича. И когда он вспоминал свое намерение посидеть за работой, разобрать бумаги, которые он захватил с собой, то ему сделалось досадно и тоскливо. Он чувствовал, что за эти несколько праздных дней со спаньем вдоволь, с плотной сдой и прогулками он сделался вялым и ленивым. «Надо бы сегодня поработать», – говорил он себе утром, уже заранее зная, что ничего из этого намерения не получится. А тут вот еще Дима устраивает праздник!..

Оказалось, что место его за праздничным столом рядом с Тамарой Васильевной, учительницей русского языка и литературы. Это уж он потом понял, что это устроено Лидой и Димой, чтобы, дескать, дядя Леша не скучал, а Тамара – девушка хорошая, да и человек интересный!

Как водится, сначала пошли безобидные анекдоты, всякие бытовые байки про неверного мужа или лукавую жену, которая то и дело бегала к соседу за утюгом, а через полгода муж нашел под кроватью целую дюжину утюгов.

Кроме Алексея Петровича., сестры Урик да зятя Афанасия за столом была одна молодежь, все учителя Шигалинской школы, хоть педсовет открывай, и вот Алексея Петровича удивило, что эта ученая молодежь прекрасно знает не только то, как жили их отцы-матери, через какие трудности прошли, сколько горя хватили, но знает и старинные народные обычаи, да получше их, стариков, знает!

– Вот хороший русский обычай – пить до дна! – сказал кто-то, а Лида вроде даже и обиделась:

– А свое застолье мы совсем забыли! Раньше чуваши как говорили? Пойду, мол, пить пиво, а не «пойду в гости». И пили только одно пиво. И в самом конце, на посошок, всем подносили по рюмочке водки. – И Лида показала свой мизинец с крашеным ногтем: вот какая, дескать, рюмочка. – Так, мама, я говорю?

Урик поскорее закивала, смутившись: так, так. Удивительно, Алексей Петрович не слышал о таком обычае, да и сестра кивала как-то механически, не думавши, а вот они, молодые, все точно знают. И соседка Тамара Васильевна тоже подтверждает:

– И я об этом слышала.

Детство и юность Димы, Лиды и их товарищей, таких же молодых, как и они, не отягощены воспоминаниями горя и бедности, чувством неполноценности, они везде свои – ив городе, и в деревне, везде хозяева положения, воля их свободна, мысль смела, и в их сознании и житейском обращении прекрасно уживаются и старинный народный обычай, и транзистор, и Белинский с Фейхтвангером. Эти молодые учителя могут тебе растолковать что угодно. Даже то, почему одни поэты или писатели становятся великими, а другие, пожив со своими птичьими песнями, умирают для общества еще при жизни, а тем более забываются историей. Так ведь и сказала: «птичьи песни»! Оказывается, Тамара Васильевна – очень серьезная девушка! Кого из классиков он любит – Пушкина, Толстого или Гоголя? А из современных? Лично она очень уважает Проскурина. Неужели Алексей Петрович ничего не слышал о Проскурине?! Не может быть! И о Бондареве?! Ах, о Бондареве слышал! Иван Бондарев? Кажется, не Иван, – неуверенно сказала Тамара Васильевна. Кажется, какое-то другое имя… Но это не важно, сказал Алексей Петрович. Ведь тут важно помнить не имя, а то, что он сочинил, если, конечно, сочинил что-то дельное. Впрочем, это равно и для всех: для столяра и плотника, инженера и рабочего. Но Тамара Васильевна с этим не согласна. Как можно судить о важности и достоинстве произведения современной литературы, если Алексей Петрович не читал ни Проскурина, ни Бондарева, ни других крупных художников слова, таких, например, как Носов, Алексеев, Иванов, и многих других.

– Кто? – спросил он. – Другие? У нас был плановик – Зосим Другой. Редкая фамилия, правда?

– Но интересно, что вы читали в последнее время, Алексей Петрович? – спросила Тамара Васильевна со снисходительным веселым смехом. – Мне кажется, у директора завода на уме только один план по выпуску каких-нибудь коленчатых валов.

– Про план вы точно заметили, – отвечал Алексей Петрович. – А читал я в последние года два-три только Кузьму Чулгася[5].

– Кузьму Чулгася? – удивилась Тамара Васильевна. – Не слышала. Нет, вы шутите?

– Да какие шутки! Прекрасный писатель, вашему Проскурину не уступит ни запятой!

Теперь она поняла, что он, конечно, шутит. Догадливая девушка, ничего не скажешь.

– Что касается Гоголя, то его монархические воззрения…

– Вот как, воззрения! Никогда не слышал про такие штуки.

– Руководители-практики, у которых на уме один лишь план, так отстают от современных знаний, что их просто жаль.

5 Кузьма Чулгась – чувашский детский писатель.

– Да, это бывает, согласен с вами.

Ну и так далее, все в таком роде.

А Лида лукаво переглядывалась с Димой и показывала глазами в их сторону: радовалась, наверное, что так ловко устроила, ведь Алексей Петрович очень оживлен и доволен своей соседкой. Еще бы! Тамара – такая красивая девушка, плечики узенькие, толстенькие, грудь торчком, да и сама серьезная, не какая-нибудь, с кем попало не позволит ничего лишнего.

– Что касается Дарвина!.. – подняла свой толстенький пальчик и строго поглядела своими серьезными зелеными глазами на Алексея Петровича.

– Будьте добры, Тамарочка, подайте вон ту бутылку. Вот спасибо. Так я слушаю вас. Миропонимание, говорите, монархическое было у Николая Васильевича?

– У какого Николая Васильевича?

– Извините, вы ведь уже про Дарвина!..

Надула свои пухленькие губки:

– Я чувствую, что вы надо мной смеетесь…

Пришлось со всей страстью уверять, что ничуть не смеется, что ему интересно, он ведь ничего этого не знал, а теперь знает, действительно, без знания всех этих современных материй трудно общение друг с другом, поэтому она должна извинить руководителя-практика и так далее. Кажется, она поверила ему, потому что лицо ее опять сделалось очень серьезно, она выпрямилась за столом, приготовилась говорить о Дарвине. Но тут Дима опять выскочил со своим тостом, пришлось пить…

Сестра Урик и зять Афанасий тоже посматривают в его сторону, видят, как оживленно разговаривает он со своей полненькой зеленоглазой соседкой, и чему-то нескрываемо рады. Чему же они рады? Ах, они ведь его жалеют, одинокого, брошенного неверной женой!.. Они стараются все сделать для того, чтобы одиночество не так тяжело было ему, не переживал, не убивался зря, не мучился, вошел в нормальную колею. Вот и с Тамарой Васильевной познакомили, очень приятная девушка, лет двадцать пять, не больше, полненькая, умная, интересные разговоры ведет, приятно, И всем хорошо, все рады-счастливы, вот и выпьем за наше счастье, выпьем и закусим.

– А вам нравится здесь работать? Не тянет в город? Ведь при вашем уровне!..

– Нет, – живо ответила она. – Я работала и в городской школе. Должна сказать, что здесь интереснее, у детей проявляется большой интерес к знаниям, чем в городе.

– Любопытное и глубокое наблюдение, – похвалил Алексей Петрович.

– Да, да и не спорьте! А родилась я в Шумерлях.

– Можно сказать, горожанка, а предпочла жить и работать в деревне. Что-то в народническом духе.

– А хотя бы и так! – с вызовом отпарировала она.

– Молодец! Ну просто молодец! – похвалил он. – И вот мой племянник Демьян – тоже молодец.

За столом уже было шумно, говорили наперебой, не слушая друг друга, а когда запустили магнитофон, то сестра Урик и зять Афанасий поднялись из-за стола. Пора было и ему освобождать место. Но в голове уже играло вино, и он остался сидеть за столом. Сидел, слушал разговорчивую Тамару Васильевну, но совершенно не вникал в ее рассуждения, сам что-то говорил, пытался шутить, так что Тамара Васильевна заливалась веселым смехом. А когда стали расходиться, он пошел провожать ее и сказал такую пошлость, от которой покраснел, как свекла.

– Томочка, – сказал он, – вы подарили мне такой прекрасный вечер, что я век не забуду.

Хорошо, что было темно. А она все приняла за чистую монету.

– Да что вы, – сказала она смущенно. – Я тоже…

Он не стал допытываться, что она хотела сказать, шел молча. Над садом взошла большая багровая луна, и в том месте, где она всходила, стояло какое-то мрачное, дымное зарево.

– Как пожар, – оказала Тамара. – Я так боюсь пожаров!..

Он промолчал.

А жила она, оказывается, в том самом двухквартирном школьном доме, в котором во время войны жили эвакуированные из Москвы две семьи.

– Вот я живу здесь, – и она показала пальчиком на темные окна.

Пропало то застольное оживление, при котором можно было говорить о чем угодно, и все было бы уместно, даже самые рискованные игривые намеки. Алексею Петровичу с трудом давалось всякое слово, поскорее хотелось остаться одному, лечь на свою узкую железную койку в беседке, закрыть глаза, а стоит закрыть глаза, как тебя понесет неведомым, но сильным течением памяти в прошлое, где еще живой Игорь, да и Дина тоже, и вся жизнь так прекрасна!..

– Если хотите попить чайку… – сказала она сдавленным от волнения голосом.

Он подавил невольную улыбку, сунул руки в карман и сказал:

– Поздно, у вас завтра первые уроки, вам надо хорошенько выспаться. Первое сентября – это очень важный день, верно?

– Да, – тихо сказала она.

– Отдыхайте. – И он пожал ее пухлый локоток, повернулся и медленно пошел прочь.

Утром опять его разбудило радио.

– Хотите опозориться беготней по лавкам-магазинам? – гремел строгий голос, который показался ему знакомым. – Целыми ящиками покупаете макароны! А того не знаете, что эти продукты нельзя долго хранить, макарон покрывается плесенью, в нем заводятся всякие жуки. Вот к чему может привести жадность. Но пора бы знать, все ведь грамотные, газеты читаете, засуха засухой, а государство никого еще в беде не оставляло. Я только что вернулся из Москвы, был в одном подмосковном колхозе, и могу доложить, что там никто ящиками макароны не покупает. А у нас вот находятся некоторые, бросают работу и едут в Шумерлю или в Чебоксары!..

Конечно, это был сам Сетнер, председатель, только он мог так говорить, так обличать своих односельчан. Оказывается, приехал. Приехал, наверное, вчера вечером.

– Некоторые начали таскать с поля солому, – продолжал Сетнер Осипович в динамике. – Правление опять предупреждает: если попадетесь, дополнительная оплата пропадет вся. Вы думаете, что ваша скотина зимой останется без корма? И нынче, несмотря на трудные погодные условия, дадим зерна, как и в прошлом году, и соломы. Сегодня бригадиры выделят лошадей для возки листьев из лесу, так что имейте в виду. Кто поедет в лес, чтобы с собой не брать ни спичек, ни папирос. Напоминаю еще раз: в такую жару и сушь дом – полено, а деревня – поленница дров. И сами остерегайтесь огня-пожара, а за детьми особо смотрите. Вор ограбит – что-нибудь да оставит, а пожар ничего не оставит. Понятно?

Тут, видно, Сетнер решил передохнуть и попить водички, как это делают ораторы, потому что в динамике щелкнуло, зашуршало и раздалась музыка.

Мы проехали поля,

Мы проехали поля,

Через полюшко пшеницы…

Голос у певца был домашний, приблизительный, должно быть, записали на магнитофон свою самодеятельность, а теперь по утрам прокручивают, радуют шигалинцев. Когда песня закончилась, снова возник голос Сетнера Осиповича.

– Товарищи! Напоминать часто – это нехорошо, но все еще есть люди, которые вынуждают вспоминать некоторые плохие слова. Вот Хелип Яндараев. Сколько раз мы говорили ему, чтобы он бросил пить, и на собраниях, и лично члены правления вели с ним беседы. Но ему все как об стенку горох. За гулянку во время жатвы юн уже лишил себя дополнительной оплаты. Так ему этого мало, он продолжает свое и сейчас уже сторожит лавку, когда все добрые люди идут на работу.

В динамике опять шипит, потрескивает – и начинается другая песня.

А голова после вчерашнего застолья болела, ломило все кости, так что вставать не было никаких сил. Алексей Петрович выключил репродуктор, хрипевший старыми песнями, и повернулся на другой бок. Значит, приехал Сетнер, подумал он и слабо улыбнулся, воображая его возле микрофона. «Некоторые плохие слова…» Оратор! За все он тут отвечает: и за Хелипа, и за урожай, и за нетелей… Председатель колхоза, голова, первый ответчик, как в семье – отец, старший брат…

А свои заботы казались так далеки!.. К тому же они в воображении освободились от той суеты, которая отнимает половину драгоценного времени, так что Алексей Петрович почувствовал нечто вроде нежной тоски к своему заводу, к разукрашенным въездным воротам, к гулким цехам, к шумным летучкам, к прохладным широким коридорам заводоуправления, где на лестничных площадках нестерпимо пахнет табачным дымом. Он повернулся на другой бок, но и на этом боку было не лучше: отчего-то вообразилась начальник планового отдела Людмила Тимофеевна, дама молодая, с пышными формами и откровенным подобострастием в красивых лукавых глазах…

Но все эти сны наяву разрушил Дима. Оказывается, они с Лидой ждут его завтракать! Волей-неволей пришлось подниматься.

Стол был накрыт в просторной кухне. Нигде никаких следов вчерашнего застолья, все чисто, все прибрано и вымыто, как будто здесь вчера не жарили и не пекли целый день. На распахнутом окне свежий утренний воздух парусом надувает легкую тюлевую штору. Можно подумать, что в доме всю ночь работали добросовестные домработницы.

И опять надо было есть: в красивой рыбнице из цветного красивого стекла лежала аппетитная толстая селедка, в особой тарелочке – кругляш только что спахтанного масла. Масло источало удивительный тонкий запах, от которого Алексей Петрович уже и отвык. Наверное, принесла сестра, нарочно сбила масла для брата и принесла к завтраку. Бутылка сухого вина «Медвежья кровь», помидоры, такие налитые, надутые, словно вот-вот треснут и брызнут соком. А в самом свежем воздухе плавал тонкий запах пельменей и тушеного мяса.

В кухню спустился Дима – в белой рубашке с галстуком, в отутюженных брюках. Да, ведь сегодня первое сентября, первый день занятий в школе, день первого звонка, линейка – и все такое. Лида тоже успела причесаться, и Алексей Петрович видел, что стоит ей сбросить широкий красный передник с белой каймой понизу, как из заботливой хозяйки, занятой приготовлением завтрака, она превратится в строгую учительницу, перед которой будут благоговеть не только первоклашки, но и их родители. Как это у них все просто и красиво получается! И громадный дом, и ребенок, и сад-огород, а вот оделись, причесались – и не то что кухней не пахнет от них, а даже и не подумаешь, что они чем-нибудь и занимаются, помимо высших педагогических материй.

– Ну и как? – спросил Дима с той снисходительной и лукавой улыбочкой, с которой обычно спрашивают мужчины друг у друга после веселого гуляния, разумея под этим «ну, как?» ту завершающую, интимную часть вечера.

Он сразу понял вопрос племянника, но этот фривольный тон не понравился ему. К тому же Дима своим вопросом как-то сразу уронил себя с той высоты, куда его только что вознес сам Алексей Петрович. Оказывается, несмотря на отутюженные брюки, роскошный дом и хрусталь, Дима оставался все таким же простоватым, невоспитанным парнем. И, чтобы скрыть свое огорчение и отвести всякие возможные разговоры на эти темы, Алексей Петрович сказал серьезно:

– Поздравляю вас обоих с началом нового учебного года.

Но ни Дима, ни Лида не захотели принимать такого тона. С лукавыми улыбочками они ждали, как он скажет о том, что их прежде всего сейчас волновало и составляло главную прелесть нынешнего утра: Тамара Васильевна, Тамара!.. Судя по всему, они воображали бог знает что.

– Какая вкусная селедка, – сказал он, нарочно потирая руки, точно был очень голоден.

– А Тамара… – начала было Лида с огорчением.

– Тамара Васильевна тоже очень интересная женщина, – сказал Алексей Петрович. – К тому же очень умная.

– Девушка, – поправила Лида и вспыхнула. – Ведь мы с ней вместе учились на одном курсе и жили в одной комнате, – пустилась она в объяснения. – Мы с ней и сейчас дружим…

– Ну что ж, очень хорошо, я рад за вас, – сухо сказал Алексей Петрович, и Лида, кажется, надулась, замолчала. Видимо, и Дима понял наконец-то всю неуместность таких разговоров с Алексеем Петровичем и смущенно молчал.

Так и ели молча.

Может быть, молчание бы и продолжалось, но явился гость – Сетнер Осипович. Вошел он без стука, как обычно и входят в деревне гости, чуть постоял у двери, осматриваясь и оценивая по привычке ситуацию.

– Богатым вам быть, к завтраку пришли, садитесь! – засуетилась Лида. Все-таки она была здесь хозяйка.

– Ну, а вас с праздником, – сказал Сетнер Осипович, пожимая руки Лиде и Диме, а сам косил глазом на Алексея Петровича. – В школу нынче не смогу прийти, Геронтий придет к вам, речь он приготовил, речь хорошая, так что не волнуйтесь. – И тут уж к Алексею Петровичу – Ну, здравствуй, гость дорогой! – Они обнялись с каким-то искренним радостным и легким чувством, как братья, встретившиеся после долгой разлуки. – Честное слово, не ожидал, что все же соберешься приехать, не ожидал! А за цемент да за железо спасибо, но об этом потом, потом! Давай, хозяин, угощай! – распорядился он, а лицо его радостно сияло. А когда Дима потянулся к бутылке, остановил – Оставь на вечер. В Шигалях говорят: с утра пьет только Хелип Яндараев. Вот вечером мы с Алексеем поможем тебе опорожнить ее. Пельмени – вот это дело!..

Но его распирали новости, заботы, он желал поделиться всем этим с Алексеем Петровичем, так что за разговорами о своей поездке в подмосковный колхоз забывал и о своих любимых пельменях.

– Нет, все-таки ездить надо! – как будто споря с кем-то, говорил он. – Хорошее, плохое – все надо видеть. Когда видишь то и другое и понимаешь что тут и к чему, легче жить, легче находить свой путь!..

Как всегда, он был уверен в правоте своих слов. Удивительное, счастливое свойство, если оно дано умному и чуткому человеку. Если же уверенность такая дана человеку недалекому, ограниченному, то ничего, кроме беды, от него не дождешься.

– Космонавты живут в космосе по полугоду, технический прогресс так шагнул, что и сравнить не с чем, но свинина, к сожалению, получается все тем же способом, что и тысячу лет назад: способом выращивания из маленького поросенка десятипудовой свиньи! Отсюда получается – что, ну-ко, товарищи педагоги, скажите?

Дима снисходительно улыбался.

– Вот то и получается: в космос летаем, все науки превзошли, а путного навозохранилища или чего-нибудь в этом роде построить не умеем!

– К месту оказано, – заметил Дима с тонкой усмешкой.

Впрочем, пора было и закругляться.

Но судя по всему, у Сетнера Осиповича на сегодняшний день были серьезные намерения относительно своего шефа – он взял Алексея Петровича под руку, и так вместе они вышли на улицу.

– Я с этим делом голову сломал, Лексей, – признался он, и в его голосе прозвучала искренняя растерянность. – Ума не применю своего, что делать?.. В навозе тонем и ничего лучше, кроме пушки, не можем придумать!..

– Да, видел я твои свинофермы…

– Вот, вот, они сидят у меня в печенках!

– Впрочем, стоят они весьма удобно – на склоне.

– Вот то-то и оно – склон-то к Цивилю! Запоганить речку нашу не хочется, вот что!

– Разумеется, – сказал Алексей Петрович. – Это само собой. Но на склоне можно удобно расположить отстойники, вот и все. Гляди сюда. – Он сломил прутик ветлы и стал чертить на дорожной пыли, объясняя – Вот склон, километра два, а то и больше, расстояние хорошее. Вот первая траншея, вторая, понял?

– В этом что-то есть, – согласился Сетнер Осипович.

– Но нужно, чтобы все это рассчитали специалисты.

– В этом что-то есть, – повторил он, словно бы и не слыша Алексея Петровича. – Что-то есть…

20

Единственное, что он хотел показать ему в своем колхозе немедленно, это закрома. Он и сам не был там уже с неделю, и вот сейчас шел туда с каким-то нетерпением, так что Алексей Петрович едва поспевал за ним, ходко и мягко шагавшим на своих коротких крепких ножках.

– Да, ученых людей много, институтов много всяких, проектных организаций тьма, а вот толкового проекта или хотя бы хорошей идеи, хорошей дельной мысли днем с огнем не найдешь! – говорил между тем Сетнер Осипович и коротким, энергичным взмахом кулака стукал по своей ладони, точно печати ставил.

– Ну и ну, – сказал с осуждением Алексей Петрович, – тебя послушать, так одни только председатели колхозов дело делают, а все другие баклуши бьют.

– Бьют не бьют, а решетом воду таскают, вот что! При этом и сами считают, и другим внушают, что эта ихняя работа полезна и просто необходима! За это под суд отдать мало!

– Под суд, – засмеялся Алексей Петрович, – Так, знаешь, многих под суд отдавать придется, никаких судов не хватит.

– Да как же не под суд, если от иного ученого не только никакой пользы государству, а один вред и убыток! То начинаем по всей стране хвататься за выровненную зябь, то остаемся без единого гектара паров, то ликвидируем травы и луга, а потом, когда остаемся без сена, кричим «караул» и даем обратный ход: нужны пары, нужны травы! А вот скажи ты мне, кто за эти неисчислимые потери из ученых ответил перед народом хоть один раз? Нет, никто не отвечал, не помню, не слышал… – Сетнер Осипович сердито замолчал. Но долго не мог он молчать, многое, видимо, накопилось в его душе. И начал он вроде бы спокойно, глухим голосом, но с каждой минутой все распалялся. – Вот специализация и концентрация. Дело само по себе хорошее, но зачем разводить опять ту ненужную спешку?! Махнуть бы рукой, да вот характер окаянный, не дает покоя! Ну, я дождусь, дождусь, Яштаков мне шею свернет! – Сетнер Осипович неожиданно рассмеялся. – Он ведь как про меня всем в уши дует? «Ветлов, говорит, это фигура темная!» Вот мерзавец! Знает, знает, как ударить! В делах он слаб, прямо сказать, глупый человек в делах, а вот опорочить кого, языком побрякать или солому жечь, тут он мастер. А кому веры больше, мне или ему? Нет, ты скажи, скажи! – приступил он к Алексею Петровичу, даже дорогу ему заступил, встал, словно скала, плечо даже вперед выставил. – Что, не знаешь? Вот так-то… Конечно же Яштакову, – уныло согласился сам с собой Сетнер Осипович и, понуря голову, пошел дальше. – Ведь это он болеет за районные месячные и квартальные планы, это ведь он ночей не спит, думая, чем кормить скотину. Он, Яштаков! А когда в районе случится что-либо, где будет этот Яштаков? Он опять в первых рядах – с пеной у рта будет обличать меня в консерватизме, потребует выговора, исключения из партии…

Алексей Петрович улыбнулся и покачал головой.