Текст книги "За свободную любовь! (СИ)"

Автор книги: Анатолий Уленов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

  – Говоришь, за городом хорошо? – язвительно спросил Гарик, разумеется, не испугавшись угрозы оказаться на заднем сидении и продолжая начатое, медленно расстегивая на Шершунове рубашку. Он заметил в окошке ползущей рядом машины совершенно обалдевшее лицо пожилого мужчины, словно в гипнотическом трансе следящего за его действиями, и показал ему язык. Мужчина тот час обратил свой взор к дороге.

   Шершунов уже не сопротивлялся. То, что он чувствовал сейчас... Как же давно он не чувствовал ничего подобного. И как же приятно было отдаться этому чувству... Можно забыть о нем, загнать на пыльный чердак памяти, но когда оно возвращается, оно поглощает целиком.

  ...Черт бы побрал эту дорогу!

  Пальцы мальчика, не удовлетворившись достигнутым, скользнули ниже, к ремню, ловко справились с ним, с пуговичками, забрались внутрь... Шершунов стиснул зубы и все равно не смог сдержать стона. На автопилоте он свернул с шоссе на какую-то проселочную дорогу и там остановился.

  Лес... темными стенами с обеих сторон, свежий ветер, благоухающий тысячью запахами ночи, врывается в открытое окно, треплет волосы, ласкает кожу щек.

  Они ехали молча и каждый думал о своем.

  Шершунов думал о том, куда бы перенести запланированные на завтра дела, внутренне возмутившись, почему, собственно говоря, он должен работать в выходной. Гарик думал о том... Гарик не думал ни о чем, он пребывал в состоянии приятной расслабленности.

  Гарик думал о том, как приятно, когда не надо ни о чем думать. Ни о чем и ни о ком, кроме себя.

  – Я хотел бы так ехать вечно. А ты?

  – Честно говоря, я устал. Не привык я так долго сидеть за рулем.

  – Ты можешь ехать быстрее?

  – Ни за что. Я не хочу, чтобы мы разбились.

  – Только не сейчас, да?

  – Никогда!

  – А ты знаешь, что если ехать достаточно быстро, то можно проскочить грань между реальностями и оказаться... там, где все так, как хочется, как во сне...

  – Ну уж нет, мне нравится и этот мир, ко всему прочему, будет обидно, если пропадут результаты сегодняшнего четырехчасового делового разговора. Ты не представляешь, как это было мучительно.

  – Фу, противный!

  – То, как тебе хочется, будет здесь. В этой реальности. Все, что ты пожелаешь, – голос Шершунова был так серьезен, что Гарик невольно улыбнулся.

  – М-м, вот это уже звучит неплохо.

  Шершунов свернул с шоссе, и они поехали по гладкой как бумага свеже заасфальтированной дороге мимо высоких заборов.

  – Мафиозные дачи? – поинтересовался Гарик.

  – Да, в основном.

  Окруженные заборами особняки располагались на достаточно большом расстоянии друг от друга, в окружении столь же основательных благородных сосновых стволов они смотрелись особенно монументально и, надо заметить, довольно зловеще. Несмотря на то, что была ночь, здесь было светлее, чем днем, мощные прожектора освещали подходы к частным владениям и окружающий их лес так хорошо, что была видна каждая травинка и каждый камешек.

  – Не нравится мне здесь, – проговорил Гарик, морщась от яркого света.

  – Не капризничай, сейчас приедем.

  Ворота, возле которых остановился Евгений Николаевич ничем не отличались от всех прочих ворот, мимо которых они проезжали – высокие и надежные будто бы рассчитанные на то, что их будет штурмовать по меньшей мере бронетранспортер, они бесшумно отворились почти сразу же после того, как луч прожектора скользнул по фиолетовому металлу.

  – Добрый вечер, Евгений Николаевич, – улыбнулся крепкого телосложения молодой человек, склоняясь к окошку со стороны водителя, – Мы уже начали волноваться.

  Здоровое любопытство промелькнуло во взгляде, когда он заметил в глубине салона милого взъерошенного мальчика.

  Евгений Николаевич ничего не ответил, он поехал по усыпанной гравием дорожке по направлении к дому, в котором несмотря на поздний час светились почти все окна.

  "Дом не спит, дом ждет хозяина", – подумал Гарик почему-то с тоской.

  Не успел Шершунов подъехать, как в дверях появился темный мужской силуэт. Мужчина поспешно сбежал по ступенькам и приник к окошку машины.

  Мужчину звали Вячеслав Яковлевич Рабинович. По всей вероятности, он был немного старше Шершунова, и уж по крайней мере серьезности в его глазах было гораздо больше (особенно в данный момент. Хотя именно в данный момент осуждать Евгения Николаевича за отсутствие серьезности было бы слишком жестоко). Вячеслав Яковлевич имел абсолютно еврейскую внешность, которая, как мне кажется, не нуждается в отдельном описании. Заметим только, что у него были черные глаза, черные вьющиеся волосы и уже достаточно заметные залысины на висках. Роста он был чуть выше среднего и был ниже Шершунова на полголовы. (Ну, может быть, чуть больше, чем на полголовы.) В его взгляде, в его движениях и жестах было что-то хищное. Хищное и одновременно порывистое, в нем не было спокойной основательности Шершунова, у которого ни одно движение не было лишним, он был как-то все время и как-то слишком заметно для постороннего взгляда насторожен и обеспокоен и это невольно заставляло настораживаться и обеспокоиваться окружающих. Ждать опасности, которая вот-вот...

  – Черт побери, Женя, что случилось?! – воскликнул Вячеслав Яковлевич и осекся, увидев Гарика.

  Несколько мгновений они смотрели друг на друга – Гарик и Рабинович – несколько мгновений длилось молчание, электризующее воздух, пока Шершунов не оборвал его тем что, во-первых, открыл дверцу, а во-вторых, произнес:

  – Ничего не случилось.

  Контрастом порывистому голосу Рабиновича был его голос преисполненный спокойствия. Он вышел из машины, мягко отстранив стоявшего у него на дороге мужчину, и в этом легком движении было столько совершенно явного презрения к нему – ко всему, что заключалось в личности Вячеслава Яковлевича – что тот, конечно же, почувствовал его. И почувствовал за что – за тот слишком откровенно неприязненный взгляд, что тот позволил себе, когда смотрел на Гарика.

  А у мальчика был тогда почему-то слишком открытый и беззащитный взгляд. Слишком детский какой-то.

  – Ты... – Рабинович глубоко вдохнул в легкие воздух, вероятно, пытаясь взять себя в руки, – Ты мог позвонить хотя бы...

  Шершунов сунул ему в руки небольшой "дипломат", который перед тем взял с заднего сидения.

  – Я забыл.

  Какое-то время они смотрели друг на друга и Рабинович понял, что сейчас у него больше не стоит ничего спрашивать, не стоит больше ни о чем говорить. А что, собственно, говорить? Что еще не ясно?

  Словно в ответ на его мысли из уст Шершунова прозвучало:

  – Ты хочешь еще что-то сказать?

  Рабинович ничего не сказал, он ушел в дом и громко хлопнул дверью.

  Гарик вышел из машины со своей стороны, посмотрел на Шершунова удивленно.

  – Это кто еще?

  – Никто.

  Шершунов улыбнулся ему и сделал приглашающий жест в сторону двери.

  – Ну, вперед, мой мальчик.

  В доме было два этажа, на первом располагались кухня, кабинет и большая гостиная, на втором – спальни. В этот раз Гарик не успел рассмотреть ничего, да и желания такового он не испытывал, ибо хотел спать. Руководимый Шершуновым он поднялся на второй этаж и вошел в ту комнату, в какую перед ним открыли дверь.

  По всей вероятности, это была спальня Евгения Николаевича. В ней пахло соснами, снами и тем особенным запахом, который Гарик впитал в себя, когда впервые прикоснулся губами к горячей коже этого мужчины, там, в машине...

  Евгений Николаевич включил свет, откинул покрывало с широкой двуспальной кровати и указал на дверь в стене напротив:

  – Ванная и туалет там. Ложись, я присоединюсь к тебе чуть позже.

  Гарик отрешенно кивнул и отправился в сторону ванной.

  – Только ты не долго, – попросил он, уже взявшись за ручку.

  – Не смеши меня – разве я смогу оставить тебя надолго.

  Последняя улыбка, брошенная друг другу, и они разошлись.

  Шершунов спустился вниз, вошел в кабинет. Слава сидел за столом, копался в привезенных Шершуновым бумагах.

  – Ну и что? Ради чего был весь сыр-бор? Я вижу все подписано.

  – Все подписано, – согласился Шершунов, – Но чего мне это стоило!

  – Чего?

  – Испорченного настроения.

  Рабинович смотрел на него откровенно неприязненно.

  – Весело тебе? Развлекаешься? Ты уехал утром. На деловую встречу, почему-то отказавшись взять с собой шофера– говорил он, четко печатая слова и глядя Шершунову в глаза со всей возможной выразительностью, – И приехал ночью. Что я должен был думать?!

  – Решил, что я замышляю что-то в обход тебя, – зло улыбнулся Шершунов, – А если бы и так. Чем ты мне помешаешь? Ты всего лишь бухгалтер, Слава... Да, ты еще и мой друг, но это к делу, к ДЕЛУ не относится... Равно как и к моей личной жизни.

  – А вот тут ты и не прав. Именно то, что я твой бухгалтер, Женя, и относится к ДЕЛУ. Будешь действовать в обход меня – тебе хуже... Впрочем, я ничего подобного не имел ввиду, я всего лишь беспокоился. А что касается твоей личной жизни, – Рабинович посмотрел на него мрачно, – Я никогда не вмешивался, хотя... все это...

  – Тема закрыта, – оборвал его Шершунов, – Я знаю все, что ты мне можешь сказать, ты знаешь все, что я могу ответить.

  – Так значит...

  Рабинович выглядел очень смешным, когда обижался. Из-за того, что обижался он всегда так искренне. Когда речь шла о делах – цены ему не было, но в сфере личностных отношений он претендовал на слишком многое, на то, куда Шершунов никак не собирался его допускать, и в чем к его мнению не собирался прислушиваться.

  На это Рабинович обижался. Плюс к тому не совсем осознанно даже, но он каждый раз ревновал начальника и друга своего к тому кому-то, кто периодически появлялся в его жизни и занимал более близкое и важное место в его жизни, отодвигая Вячеслава Яковлевича на второй план.

  Шершунов все это прекрасно понимал и никак не мог на это злиться. Ему нравилась такая преданность. Хотя она, пожалуй, и таила в себе некоторую опасность – излишние эмоции всегда чреваты опасностью.

  – Вот вредный еврей! – делано возмутился он, намереваясь разрядить обстановку – Ты же видел это чудо!

  – Какое еще чудо?

  – Только не претворяйся, что не понимаешь, о чем я!

  Рабинович молчал.

  – Любой на моем месте забыл бы обо всем на свете, – Шершунов не мог сдержать улыбку, когда увидел выражение лица своего компаньона.

  – Ну уж не любой, – резонно заметил Вячеслав Яковлевич, – Далеко не любой, скажу я тебе.

  – Ну признай, по крайней мере, что он безумно красив!

  Рабинович сморщился, будто съел лимон.

  – Я его не разглядывал. И потом, Женя, сколько ему лет?!

  – Восемнадцать.

  – Ну хорошо... – голос Рабиновича звучал так зловеще, что становилось ясно сразу, что ничего хорошего ожидать от него не стоит, – Может быть, все это действительно не мое дело. В конце концов ты взрослый человек. Итак, сколько он стоил?

   – Кто?!

  – Меня не интересует сколько стоят мальчики! Сколько нам стоил Носов?

  Носовым звали чиновника, с которым Шершунову выпала честь общаться сегодня.

  – Пятьдесят тысяч.

  – Недурно... Мог бы и поторговаться.

  – Да ладно, не мелочись.

  – "Не мелочись"!.. У тебя слишком много денег?

  – В следующий раз ты поедешь. Впрочем, нет. Ты все испортишь своим скупердяйством. Забудь об ЭТИХ деньгах, Слава, спиши их в убыток. И подумай о ТЕХ деньгах, которые мы с тобой заработаем благодаря вонючей подписи этого недоумка Носова.

  Напоминание об открывающихся возможностях почти вернуло Рабиновичу хорошее настроение.

  – Да, – сказал он и глаза его загорелись, – Не будем же терять время и завтра с утра поедем...

  – Стоп! – прервал его Шершунов, – Ты поедешь.

  Искреннее недоумение было ему ответом.

  – Что значит?..

  – У меня завтра выходной.

  Рабинович готов был лопнуть от возмущения, когда понял к чему Шершунов клонит. Он не понимал никогда, как может быть что-то там (все равно что!) важнее, чем дело, которое может принести прибыль. Тем более он знал, что именно было для Шершунова важнее. Это что-то, белокурое и смазливенькое, уже оккупировало, по всей вероятности, шершуновскую спальню и, по всей вероятности, с нетерпением ждало...

  – Хорошо, я поеду один.

  Рабинович встал и ушел.

  У Гарика невольно вырвался восхищенный вздох, когда он переступил порог ванной. Она была... Ну, в общем, пределом мечтаний. Не избалованного роскошью богача, а нормального "россиянина" привыкшего к малогабаритным квартирам, где ванные комнаты... ну вы знаете какие. По сути своей Гарик был нормальным россиянином, поэтому, разумеется, когда он увидел ванную комнату габаритами метров пять на шесть, у него невольно вырвался восхищенный вздох и он подумал: "А пожалуй я задержусь здесь на пару-тройку дней".

  ... Белый кафель с нежно-розовыми цветами миндаля, под цвет кафелю умывальник и пушистый коврик перед "джакузи". Эта ванная комната была создана не для того, чтобы просто мыться, она была специально приспособлена для получения особенного удовольствия от этого процесса.

  Для удовольствия от процесса на стеклянной полочке стояли по настоящему хорошие и страшно дорогие шампуни и гели для душа, зубные эликсиры и дезодоранты. Франция, Англия, Израиль...

  Гарик тут же вспомнил дорогие журналы на иностранных языках, что доводилось ему листать еще во времена оны, когда в нашей стране ничего подобного не продавалось. И цены в долларах услужливо выскочили из тайников памяти, дабы помочь составить представление.

  "А пожалуй стоит заехать завтра в пару магазинчиков и ненавязчиво указать на некоторые вещи, которых здесь явно не хватает, – подумал Гарик, заполняя водой ванную, – Думаю, Женечка не откажется от пополнения коллекции тем, что мне особенно нравится..."

  Смягчив предварительно воду лавандовым маслом, успокаивающим и расслабляющим, Гарик с наслаждением погрузился в горячую воду, с мыслью о том, что жизнь, кажется, не такая уж скверная штука.

  3

  Не существует любви с первого взгляда. Любовь возникает постепенно, медленно и трудно, преодолевая море препятствий (в большинстве своем надуманных), преодолевая массу противоречий, всегда имеющихся в душах людей еще не близких в период становления этой самой близости. С первого взгляда возникает расположение. И от того, насколько оно сильно в момент первого брошенного друг на друга взгляда зависит станет ли человек ломать устройство своей жизни ради того, чтобы скорректировать его под устройство жизни другого человека.

  В этот первый момент самую важную роль порою играют такие мелочи, как взгляд, жест, слово. И именно первая ночь любви решает окончательно и бесповоротно – действительно ли она первая в череде многих, или она же и последняя.

  Да, секс действительно не всё в жизни, но, согласитесь, он занимает одно из первостепенных мест.

  Часто ли нам удавалось получить в постели именно то, что нам хочется, часто ли наши желания идеально совпадают с желаниями партнера? Гарик всю свою сознательную жизнь относился к понятию "любовь" с известной долей цинизма. Никогда не испытывая ее, он не мог понять ее сути, а слова не значили для него ничего. Однако даже самые циничные на свете люди (а Гарик к ним не относился) подсознательно стремятся к этой самой любви, и каждый раз, когда только-только завязываются с кем-то романтические отношения, робкая неосознанная мысль "а вдруг сейчас ?.." неизменно появляется в их голове.

  Возможно, что "вдруг сейчас" наступило для Гарика именно этой ночью, проведенной вместе с Шершуновым в его великолепном доме (в машине его еще не было, в машине был сделан только первый шаг). Гарик, разумеется, и понятия не имел о важности происходящего, но Гарик чувствовал себя совсем не так, как обычно. Трудно объяснить это словами, но впервые (может быть, исключая только самый первый раз в его жизни) он относился к сексу не просто как к действу ради наслаждения, а как к ритуалу, который предназначен для чего-то большего.

  Не столько физическая близость возникла между ним и Шершуновым в эту ночь, сколько эмоциональная. Не зная друг о друге практически ничего, они понимали друг друга прекрасно, и им не нужно было слов для того, чтобы объяснять свои желания. Все было так просто, так легко и так свободно, как не случалось у них обоих никогда, и они просто не могли оторваться друг от друга, словно очень скоро их ждала вечная разлука.

  Шершунову нравилось чувствовать себя хозяином положения и ему нравилось то, что Гарик охотно соглашался с этим. Шершунов просто открыл для себя новый свет. Новый мир. Новую реальность. Его любовь родилась из нежности, а нежность из благодарности за эту новую реальность, что Гарик принес с собой и подарил ему. Его любовь родилась именно этой ночью, раньше столь сильных чувств в его сердце не было никогда (осознав это Евгений Николаевич, честно говоря, немного испугался).

  Итак, они вполне подходили друг другу, только в отличие от Гарика, Шершунов умел принимать решения быстро и сразу. Наверное, жизнь научила. И потому, когда Гарик просто наслаждался процессом, он уже решил для себя, что никуда его не отпустит. Что он будет его. И только его.

  Поздним утром, а конкретно около часа дня, Гарика разбудили лучи почти достигшего зенита и поднявшегося выше верхушек деревьев солнца. Гарик смотрел на солнечные зайчики скачущие по одеялу, удивленный неожиданно острым ностальгическим воспоминанием о том, как когда-то давно-давно такие же солнечные зайчики прыгали по его постели ранним утром, когда он просыпался от надрывного мычания коровы и нежного несколько покровительственного голоса бабушки, говорящей с ней... Потом звяканье молока о дно эмалированного ведра... Гарик не особенно любил вспоминать о своем детстве, но то единственное лето у бабушки осталось в памяти точно такими же как сейчас солнечными бликами на стенах и потолке, солнечными мыслями и солнечными чувствами.

  Ему было тогда лет шесть. Единственное лето в деревне без матери...

  ... А что было бы, если бы остаться здесь жить? Навсегда? Просыпаться в этой постели каждое утро вот так, рядом с этим мужчиной? Ведь тебе нравится, когда о тебе заботятся, ведь тебе нравится сознание того, что ты не просто предмет для удовлетворения сиюминутной похоти. Кто тебе снился во сне, кто тебе грезился, когда ты смотрел в глаза мужчинам, которые... которые явно не являлись мужчинами твоей мечты?

  Кого ты ждал?

  Разве тебе не понравилось то, как он говорил (КАК он говорил!) эти самые обычные вроде бы слова "мой мальчик". Сердце таяло. С чего бы это?

  "Любовь такая недолговечная штука, – подумал Гарик, – Надо пользоваться ею, пока она есть. Не думать больше ни о чем и отдаваться моменту. Любви нет ни в прошлом, ни в будущем, она есть только в сейчас..."

  Когда-то Гарик поставил на первое место в своей жизни свободу. Полную и безусловную. Тому, конечно, были причины, но этот принцип очень мешал ему сейчас признаться себе в том, что он может испытывать желание жить с кем-то достаточно долго.

  Гарик осторожно выбрался из объятий Шершунова, тот даже не пошевелился. Устал бедненький, не привык к таким ночам, и в самом деле, ведь уснули они когда уже почти рассвело.

  Несколько мгновений Гарик смотрел на него, потом ему стало скучно и он, наклонившись, коснулся кончиком языка его губ, раздвинул их, проник за неплотно сжатые зубы... в тот же момент был схвачен и опрокинут на подушку.

  Как необыкновенно и странно было это ощущение. Он – здесь и сейчас уже совсем взрослый и, одновременно, он – такой как был в свои шесть лет в деревне у бабушки. Солнечные зайчики... нежные и сильные руки... беззаботная радость жизни.

  В доме Шершунова помимо хозяина и Вячеслава Яковлевича Рабиновича проживал повар Андрей Алексеевич, человек одинокий, с весьма причудливым характером, любящий вкусно и разнообразно готовить и ценимый за это. Кроме того, каждый день с утра приходила женщина средних лет, живущая в деревне неподалеку (в пятнадцати минутах ходьбы, если быть точнее) Лидия Михайловна, которая... которая была просто домоправительницей и властительницей над всеми живущими в нем мужиками. Кроме того была Наташа, женщина лет тридцати, няня Нюмочки, трехлетнего сына Рабиновича. И, наконец, были трое охранников – Вадик, Рома и Саша, а так же шофер Ванечка.

  Все это Гарик выяснил, когда вышел из комнаты ближе к двум часам, движимый голодом. (Шершунов оставил его вот уже полчаса как, сказав, что пойдет выяснить чем их будут кормить на завтрак и пропал).

  Завернувшись в огромный шершуновский халат и погрузившись в его же огромные тапочки, Гарик вышел в коридор. Первым, кого он увидел, был Нюма, катающийся на яркой желтой машине странной формы с синей лампочкой на крыше, второй была Наташа, идущая вслед за ребенком с прижатой к груди книжкой в мягкой обложке.

  Первое знакомство с Нюмой ознаменовалось тем, что тот врезался в Гарика на своей странной машине и завопил:

  – Уйди!

  – Нюма, перестань немедленно! – грозно воскликнула Наташа, оттаскивая машину чуть назад и разворачивая ее в обратную сторону.

  – Я хочу туда, – хныкал Нюма.

  – Нет, ты поедешь обратно!

  В интонации голоса няни, а так же в выражении ее лица, когда она кинула мимолетный взгляд на Гарика было что-то от мистического ужаса, словно ребенок заехал на запретную территорию, где водятся чудовища, способные его пожрать. У Гарика, по крайней мере, сложилось именно такое впечатление.

  – Я не кусаюсь, – сказал он, помешав своим высказыванием Наташе уйти, как раз в тот момент, когда она уже собиралась это сделать.

  Наташа обернулась, и Гарик невольно улыбнулся, увидев на лице ее всю гамму чувств и сомнений по поводу того, как с ним, Гариком, обращаться.

  – Чьё дитё? – вопросил Гарик, решив облегчить ей муки.

  Наташа сказала чьё дитё, и в конце концов они даже весьма мило побеседовали. Беседа поначалу была несколько односторонняя – Гарик задавал вопросы, а она отвечала, но потом Наташа разговорилась и стала изъясняться достаточно пространно. Все-таки ей было скучно, и она не прочь была поболтать.

  Дитё в это время самостоятельно развернуло свой транспорт и поехало-таки туда, куда намеревалось первоначально.

  – Жена Вячеслава Яковлевича умерла два года назад.

  – От чего?

  – Кажется, у нее был рак. Слишком поздно обнаружили и лечение не помогло. Потом Вячеслав Яковлевич переехал с Нюмой сюда.

  – Это Рабинович ему такое имя придумал? – спросил Гарик, провожая взглядом исчезающий за поворотом желтый автомобиль.

  – Не знаю. Наверное. Обыкновенное еврейское имя. Наум.

  – Дурацкое имя... Ты случаем не знаешь Женька где?

  Наташу несколько покоробило таковое наименование хозяина дома, но она постаралось, чтобы это осталось незамеченным.

  – Кажется, он в кабинете.

  – Что он там забыл?

  Наташа пожала плечами.

  – Вячеслав Яковлевич приехал. Дела какие-то.

  – Ах вот оно что! Похоже, я останусь без завтрака.

  Нюма появился из-за поворота и уже нарочно затормозил в Гарика.

  – Я тебя задавил, и ты умер, – сообщил он радостно.

  – Ну конечно.

  Гарик извлек его из машины и поднял на руки. Малыш был совсем не похож на отца, пока, по крайней мере. Он был пухлый, розовенький и носик пуговкой. Только глаза огромные и черные, как у Рабиновича, и ресницы длинные.

  Красивый мальчик.

  – Тебе нравится давить пешеходов?

  – Да!

  – Молодец, хороший мальчик, вырастешь достойным членом общества.

  Видимо, Нюму никто доселе не хвалил за садистские побуждения, поэтому он сразу проникся к Гарику теплыми чувствами.

  – Ты будешь со мной играть?

  – В жертву маньяка?.. Не знаю, не знаю, разве что после завтрака.

  – Завтрак уже был.

  – Это у тебя был. Меня никто не покормил.

  – Почему?

  – Я тоже хотел бы знать почему...

  Как раз в этот момент появился Евгений Николаевич, вероятно, чудом спасшийся из лап Рабиновича.

  – Прости, что я задержался. Завтрак готов уже.

  Наташа хотела забрать у Гарика Нюму, но тот не пожелал расстаться со столь неожиданно обретенной жертвой и, во избежание скандала, пришлось взять его с собой.

  – Надо купить тебе что-нибудь из одежды, – заметил Шершунов, когда они спускались, видя как бедный Гарик путается в полах его халата.

  – Ну если ты настаиваешь, – улыбнулся тот, – А вообще можно просто съездить в Москву и забрать кое-что.

  – Как скажешь.

  Дом Шершунова совсем не был похож на роскошные апартаменты новых русских. Весьма строгая обстановка, абсолютно без излишеств, и даже чувствуется вкус. Слегка средневековый стиль и мягкие сумерки даже когда солнце бьет в окна. Складывалось впечатление, что дом обустраивал не Шершунов, слишком разнилась вся обстановка с обстановкой в его спальне, где было светло, где повсюду лежали мягкие ковры, и все было приспособлено для удобства и комфорта.

  В гостиной, где с высокого потолка свисала тяжелая люстра, по стенам были развешаны лампы в виде подсвечников и всю стену занимал роскошный камин, был накрыт край длинного стола. На два прибора.

  – Я тоже буду, – заныл Нюма, когда Гарик собрался было поставить его на пол.

  Так он и остался сидеть у него на коленях, хрупая его тостом.

  – Похоже ты ему понравился, – констатировал Шершунов, – Вообще-то он не очень общительный ребенок, да и характер...

  – В папочку?

  Шершунов усмехнулся.

  – Надеюсь, он не станет на него похож, когда вырастет. Нюмочка, – наклонился Гарик к ребенку, – Ты папу любишь?

  – Прекрати, Гарик. – Шершунов несколько смущенно посмотрел в сторону двери.

  Гарик обернулся и увидел Рабиновича. Тот молча подошел к нему, забрал ребенка и ушел.

  – Пусти! – пронзительно вопил ребенок, вырываясь из отцовских рук, – Мы будем играть!

  Тщетно.

  – Ну, поедем? – спросил Гарик, уныло провожая их глазами.

  Шершунову ехать никуда не хотелось. Москва ему опостылела за неделю, и он предпочел бы провести свой выходной в постели с милым мальчиком. Но, разумеется, он сказал ему:

  – Поедем.

  Может быть Евгений Николаевич и предложил бы милому мальчику провести время с большей пользой, чем прогулка по жаркой и пыльной Москве (в конце концов, что изменится, если поехать туда завтра или послезавтра?), но поймет ли это богемное существо, как он отвык от любви, и как хочется ему возместить бесконечные сто лет одиночества?

  Шершунов никогда не общался со столь юными мальчиками, все его любовники доселе были как минимум двадцати лет, с ними все было гораздо проще... А этот ангелочек с фиалковыми глазами... о чем он думает, каков ход его мыслей. Чего ему вообще надо?

  И потом они знакомы всего сутки.

  Бывало и раньше Шершунов ложился в постель с первым встречным, но это были заведомо одноразовые встречи, не значащие ничего.

  С Гариком было все совсем по другому. Почему? Потому что Шершунов решил, что все будет по-другому.

  За руль на сей раз сел Ванечка.

  Ради имиджа, а, может быть, просто из эстетических соображений Евгений Николаевич подбирал в штат своего персонала исключительно красивых парней. Красивых, высоких и хорошо сложенных. Впервые у него возникла мысль, что следовало бы специально подыскивать маленьких кособоких уродцев – это когда он заметил оценивающий взгляд своего милого мальчика, которым он окинул шофера, открывшего перед ним дверцу.

  – Тебя как зовут?.. Ах, Ванечка!

  Ведь знал же, паршивец, как шофера зовут!

  Но, черт побери, маленького и кособокого шофера еще можно терпеть, но маленькие и кособокие охранники – это уж слишком!

  – Где ты живешь? – спросил Шершунов, когда они въехали в черту города.

  – Слушай, Жень, давай заедем в один магазинчик на Тверской. Давно хотел купить себе шампунь осветляющий и все никак...

  Хитрые-хитрые глаза.

  Шершунов попытался вспомнить сколько у него при себе денег и принял предложенную игру, сказав:

  – Хорошо, давай заедем.

  Он хотел ему сказать: "Солнышко, я готов приобрести для тебя весь мир. Почему бы тебе сразу не предоставить мне список, мы бы уложились за более короткое время и не колесили весь день по Москве. Впрочем, может быть, в этом есть что-то романтичное... Просто я чего-то не понимаю".

  И получилось так, что этот день принес моральное удовлетворение обоим. Гарику нравилось протягивать пальчик к красивым вещам и говорить:

  – О, черт, вот это классно!

  Шершунову нравилось доставать бумажник и протягивать кассирам крупные купюры. Он действительно давно не получал такого удовольствия от траты денег, может быть, даже впервые увидел в этом смысл...

  ...– Иди-ка сюда... Смотри... Да не туда. Вот это.

  – Ну и что это?

  – Гель для задницы.

  – Что-что?

  – Да гель для задницы!

  – Зачем это?

  – Для мягкости. От постоянного сидения на ней кожа грубеет, и вот если смазывать ее... периодически... она становится мягкой-мягкой, нежной-нежной...

  – Специально для задницы придумали гель?! Идиотизм какой-то!

  – На самом деле этот гель весьма полезная штука. С возрастом кожа на заднице делается пупырчатой, неэстетичной на вид, и вот, к примеру, если бы ты жил в Калифорнии и на пляж ходил каждый день, то думал бы о том, как выглядит то, что не сокрыто плавками и благословил бы тех идиотов, что придумали гель для задницы. А вообще он для женщин, конечно. Это у них все открыто всегда.

  ... – Во! Такие ботинки хочу!

  – Вот эти?..

  – Ну.

  – Ты собираешься пойти в армию? Погоди немного, и так заберут, и форму выдадут.

  – Типун тебе на язык!.. Этими ботинками хорошо бить в мягкий живот поверженной жертвы...

  – По заднице, предварительно намазанной гелем... Пойдем отсюда, а?

  ... – Посмотри-ка сюда. Тебе нравится?

  – Нет.

  – Почему?

  – Ну зачем тебе это, извращенец? Да я просто не позволю тебе это надеть. Представить это кожаное и заклепанное на твоей нежной коже...

  – Так в этом ходить-то не надо, это для сексу! И потом я не для себя, я для тебя...

  – Ты себе представляешь как я в ЭТОМ буду выглядеть?!

  – Представляю. Здорово. Будешь садиста изображать.

  – За этим к Нюме обращайся. Он с удовольствием изобразит тебе садиста.

  – Рабинович его ко мне не пустит. Он меня ненавидит.

  – Да забудь ты о Рабиновиче.

  – Забудешь о нем. Почему он вообще живет в твоем доме?

  – Так удобнее. Иногда приходится срочно принимать решения, куда-то ехать. Да и вообще.

  – Значит дом и офис у тебя в одном лице? Мило.

  – И потом Рабинович не тебя ненавидит, а меня. Мои извращенские пристрастия. Он у нас правоверный.

  – М-да... О! Давай такую штуку купим!

  – Тебе что моего мало?

  – Какой ты вредный! Ну для разнообразия! Он с вибратором!

  Ванечка был человеком корректным, но у него было очень выразительное лицо, на котором отражались все его чувства независимо от желания. При виде очередного свертка, закинутого в машину, у него все больше вытягивалось лицо, и он украдкой поглядывал на босса, словно пытаясь прочесть ответ на его лице, ответ на безмолвный вопрос: "Где предел?" Ответ на лице Шершунова не прочитывался, зато он хорошо читался на лице Гарика – "Предела нет."