Текст книги "За свободную любовь! (СИ)"

Автор книги: Анатолий Уленов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

  – С нынешних. Я сам оплачу все расходы.

  Дядя Миша улыбнулся ему, нежно потрепал по щечке.

  – Ах ты, котеночек мой. Он все хочет сам... Оставь мне рукопись свою, подумаем... рассмотрим возможности.

  Гарик бессильно упал на стул.

  Дядя Миша улыбался нагло и откровенно похотливо, Гарик глядя на него понял, что возможно добьется своего, удручало только, что не силой таланта своего, а... талантом все же, но иного характера.

  Экстаз потухал, холодная озлобленность сковывала сердце.

  – Имей в виду, – сказал он мрачно, – На тебе свет клином не сошелся.

  Дядя Миша злобненько посмеялся.

  – А ты иди попробуй, заждались тебя все... Ну не дуйся, не дуйся, цветочек мой... аленький. Я же сказал тебе – оставь рукопись. Я подумаю.

  Он думал. Вторую неделю уже.

  Мерзкая, жирная скотина.

  Гарик прикурил очередную сигарету. Что-то показалось ему странным, оказалось он поджег фильтр.

  "Я рехнусь!" – подумал Гарик, кидая сигарету в несчастный сиреневый куст и тут затренькал телефон.

  Шершунов снял трубку.

  – Алло, – мрачным усталым голосом и потом уже более мягко и, видимо, с улыбкой, – А, здравствуй, здравствуй... Лучше некуда, а у тебя?.. Тоже?

  Усмехнулся.

  Потом долго молчал, слушал, Гарик очень удивился, когда он произнес:

  – Ну сейчас я позову его.

  Передал трубку, даже не взглянув.

  – Меня?! – удивился Гарик.

  – Привет.

  Нестор! И голос такой возбужденный.

  – Здорово. Случилось что-то?

  – Ничего. А почему ты решил, что что-то случилось. Разве я не могу позвонить тебе просто так?

  – Так ты звонишь просто так?

  – Дерганый ты какой-то... ладно, сейчас я поведаю тебе такую новость, что настроение твое сразу улучшится.

  Гарик горестно улыбнулся своему отражению в зеркале.

  – Ольгерд приехал, разыскивает тебя.

  – О!

  Больше Гарик ничего не мог сказать – Шершунов все-таки был рядом, Шершунов явно не понял бы его чистой дружбы с паном.

  Нестор, разумеется, все понимал, ему хватило одного этого восклицания, чтобы понять то, что Гарик не изменится никогда.

  – Дать тебе телефон? – спросил он.

  – Конечно.

  Нестор продиктовал ему семь цифр, которые Гарик запомнил. Настроение его действительно заметно улучшилось, и он очень постарался, чтобы Шершунов этого не заметил.

  У себя в Польше Ольгерд жил загородом в двухэтажном коттедже, на втором этаже которого обитали трое его детей. Все светленькие и с черными глазами, на папочку похожие. Фотографии детей Ольгерд всегда с собой возил и с удовольствием показывал их Гарику. Гарику было смешно, он с интересом рассматривал двоих мальчишек-близнецов, абсолютно неотличимых друг от друга и дразнил Ольгерда размышлениями по поводу их будущей сексуальной ориентации.

  – Любить тебя, не значит быть голубым, – отвечал на это Ольгерд, – Ты – как цветок.

  (Ольгерд всегда был очень поэтичен, особенно же поэтично он порою коверкал фразы. Просто виртуозно.)

  – До тебя я никогда не привязывался к мальчишкам настолько сильно. Для меня все это не было ничем большем, как добавка к сексу с женщиной. Ты – сама любовь, ты – наказание мне за грехи.

  – Чтой-то вдруг, я – наказание? Я – бесценный подарок тебе, недостойному!

  – Мой подарок – мое наказание, – Ольгерд был так умилительно серьезен, – Я все время думаю о тебе, я езжу в Москву, хотя могу не делать этого, есть кого послать, но я считаю дни до командировки, мне снятся огни этой блядской улицы, мне снятся твои глаза, я мысленно разговариваю с тобой и ловлю себя на том, что думать начинаю по-русски.

  Приезжая в Москву Ольгерд всегда поселялся на Тверской в "Интуристе" на каком-нибудь безумно высоком этаже, чтобы, как он говорил, видеть звезды.

  И огни блядской улицы.

  Ольгерд заказывал ужин в номер. Роскошный ужин для двоих, для него и Гарика, без электричества – при свечах.

  Существование Ольгерда примиряло Гарика с этим миром в трудные для него (Гарика) моменты. Когда все было плохо, когда что-то старое кончалось, а новое не успевало еще начаться и положение казалось крайне неустойчивым, сердце грело то обстоятельство, что где-то там в Польше существует Ольгерд, отношения с которым никогда не портились по-настоящему. Ольгерд не был особенно чуткой и ранимой натурой, понимая и зная Гарика достаточно хорошо он, в отличие от многих (всех остальных) не пытался изменить его и переделать, более того, Гарик нравился ему именно таким, каким был, по своим чисто циничным соображениям, потому что мальчик был ему именно таким удобен.

  Все просто. Без лишних эмоций. Без мотания друг другу нервов.

  Удобно для обоих.

  Ко всему прочему за короткие встречи они никак не могли друг другу надоесть.

  Гарик приехал к нему с очередной встречи с дядей Мишей жутко голодным и тут же набросился на еду.

  – Мерзкая скотина, – ругался он с набитым ртом, – У меня руки чешутся его удавить. Ольгерд, друг мой, скажи, почему в этом мире людей не волнует ничего кроме секса, почему нельзя думать об искусстве?

  Ольгерд не отвечал, он слушал его с улыбкой и подкладывал в тарелку вкусные кусочки рыбки, колбаски.

  – Ему даже не нужно денег! Он помешался! Но я не могу все бросить – потому что никому больше не могу предложить то, что у меня есть, и потом ребята... я их видел... я знаю, что они здорово справились бы. И им самим захотелось бы ставить мой спектакль. Я в отчаянии, Ольгерд! Но если даже я его убью, ничего не изменится, студия перейдет в руки козлообразного карлика... есть там такой... и тогда все – труба!

  – Ты занялся шоу-бизнесом, – подвел Ольгерд итог, – С каких это пор? Почему я ничего не знаю об этом?

  – С недавних. И потом я не занялся шоу-бизнесом... я не занялся бизнесом. На хрен мне не нужен бизнес, я не ради денег... я хочу поставить нечто вроде спектакля, с музыкой, с эротикой и голубым сиянием.

  Ольгерд засмеялся.

  – Между прочим, у меня действительно неплохо получилось. Я написал сценарий, и я почти до мелочей продумал все, что будет на сцене.

  – Ну а мерзкая скотина?

  – Мерзкая скотина откровенно предлагает переспать с ним – и тогда проект пойдет. А я не хочу с ним спать! Ну не хочу.

  – Из принципа?

  – Может и из принципа... даже скорее всего из принципа, да и вообще – не хочу.

  – Законы жизни, мой дорогой, – Ольгерд разлил вино в бокалы и протянул один Гарику, – С ними нужно либо бороться, либо смириться, но если смиришься, то поплывешь по течению и наверняка утонешь. За встречу.

  Нежный хрустальный звон прокатился по бархатной сумеречной тишине.

  – Я жутко соскучился по тебе, Гарик.

  – Я тоже. Я так обрадовался, когда узнал, что ты здесь. В моей жизни сейчас все наперекосяк, я не понимаю, что со мной происходит... надо сделать что-то... вернее, придумать что-то, успокоиться и стать как все люди – но я не могу! Я, вероятно, не умею любить. Да, не смотри на меня так, я как-то задумался и оказалось, что никого в жизни своей я не любил. По-настоящему. Я даже не знаю, что это такое!

  – Ты даже не представляешь себе сколько людей могут сказать то же самое.

  – Мне от этого не легче...

  – Тебе хотелось бы любить?

  – Хотелось бы. Все было бы проще и понятнее. Нормальнее.

  Гарик гладил кончиком пальца край бокала и смотрел в темно-рубиновую глубину.

  – Ты любил кого-нибудь когда-нибудь?

  – Скажем так, я влюблялся.

  – А так, серьезно, навсегда?

  – Нет.

  – Какой ты милый, Ольгерд.

  – Я налью тебе еще?

  – По последней. Мне лучше не напиваться. Приехать трезвым и не очень поздно. Мой любовничек... в общем не все у нас гладко сейчас.

  Ольгерд кивнул понимающе, посмотрел на часы.

  – Сколько у тебя времени?

  – Пара часов.

  – Тогда давай, котенок, займемся делом. Я очень хочу тебя и боюсь, двух часов мне будет недостаточно.

  За плотно закрытыми окнами шумел Ленинский проспект, гул медленно текущих в бесконечном потоке машин тонул в монотонном гудении кондиционера. В офисе кипела работа, из-за двери доносились возбужденные голоса и смех – секретарша Аленка развлекала двоих курьеров, что прибыли только что из Владивостока и ждали аудиенции, ждали Вячеслава Яковлевича, коммерческого директора.

  Ждали, видимо, напрасно, потому что Вячеслав Яковлевич кабинет покидать не собирался. Более того, он велел Аленке их с Евгением Николаевичем не беспокоить.

  – Мне нужно поговорить с тобой. И очень серьезно, – сказал он Шершунову, усаживаясь в кресло, напротив шершуновского стола.

  Шершунов изобразил внимание.

  – Я хочу, чтобы ты отнесся к моим словам со всей серьезностью, – повторил Рабинович.

  – Ну говори, говори, – отвечал ему Шершунов, удивленный столь затянувшимся предисловием.

  – Ты еще помнишь о пропавших деньгах?

  Сердце кольнуло.

  – Ну-ну.

  – Ты прости уж, что я снова беспокою тебя столь незначительным вопросом, знаю, как это тебе неприятно, но, увы, мне не остается ничего иного.

  – И что же ты хочешь сказать мне?

  – То же самое, что и раньше, – глаза Рабиновича сияли, как черные звезды, – Мне не удалось напасть на след этих денег, а... поверь мне, я сделал все.

  – Ты уверен? – спросил Шершунов мрачно.

  – Женя, я всего лишь ставлю тебя перед фактом. Я хочу, чтобы ты разобрался с мальчишкой. Поверь, я говорю это не из-за каких-то мстительных соображений... если ты подумаешь, ты поймешь сам, с кого надо спрашивать.

  – Итак, ты хочешь, чтобы я допросил Гарика, быть может допросил с пристрастием?.. – печально спросил Шершунов.

  – Не надо иронии, – сухо остановил Рабинович.

  – Да, ты прав. Ирония ни к чему. Я сам займусь этими пропавшими деньгами...

  Несколько мгновений он молчал, задумавшись о чем-то.

  – Итак, я займусь этим, и начну с Гарика. Как ты и хочешь. Но давай договоримся, пока я не сообщу тебе результат, ты не будешь предпринимать ничего.

  – Договорились.

  Если некоторое время назад Шершунов ни за что не поверил бы в вину Гарика, теперь он ни на мгновение не усомнился в том, что Рабинович прав... Ох, Гарик... Гарик привык, что ему все дозволено, что с него не спросится ни за что. Стоит ли и дальше терпеть его выкрутасы? Нет, пожалуй, все это уже слишком... Самое главное, что Евгений Николаевич знал, зачем Гарику могут понадобиться деньги – он вздумал внедриться в шоу-бизнес, а там без денег делать нечего. Последнее время, у них не очень-то хорошие отношения и, видимо, поэтому он не стал бы их у него просить. Глупый ребенок, проходил мимо кабинета, увидел кучу денег и не смог устоять... Допрашивать его бесполезно – он оскорбится, возмутится, тем более пламенно, чем более будет виноват и, разумеется, не признается. Придется следить за ним и поймать с поличным. Возможно, это будет поводом к разрыву...

  Сколь гнусная все-таки штука – жизнь.

  Из-за своего солидного письменного стола Шершунов с отвращением взирал на тщедушную фигурку сидевшего напротив Рабиновича, который просто светился торжеством и праведным гневом.

  – Ну что ты сидишь? Мы все обговорили. Иди, тебя ждут! – Шершунов сделал широкий жест рукой в сторону двери, – Не слишком ли много времени мы тратим на... решение столь незначительного вопроса?

  – Я хочу тебя, и ты это знаешь.

  Гарик, который в дороге придумал очередную длинную и очень убедительную речь, только открыл рот и закрыл его снова.

  – Я не...

  Он хотел сказать "Я не понимаю, к чему все это", но это было бы неправдой.

  – Я хочу тебя, – повторил дядя Миша.

  Он сидел за столом – их встречи всегда проходили только так, дядя Миша за столом, Гарик напротив – и пальцы его судорожно сжимали ярко-зеленый маркер.

  Гарик несколько мгновений не мог оторвать взгляд от этого зеленого цвета, потом он заставил себя поднять глаза.

  В лице дяди Миши была решимость.

  – Я приехал, чтобы обсудить мой сценарий, – произнес Гарик.

  – Я знаю.

  – Вы уверили меня, что сегодня я наконец получу ответ.

  – Ты его услышал.

  Гарик странно улыбнулся.

  – Откровенность нынче в моде?

  Дядя Миша изобразил удивление.

  – А что полагалось ходить вокруг да около? К чему? Ты и так все знаешь. Я всего лишь предлагаю тебе сделку. Ты мне – я тебе.

  – Сделку?.. Вам недостаточно того, что я отказываюсь в вашу пользу от всей возможной прибыли?

  – Нет.

  – Вы сошли с ума.

  – Ты прав. Я сошел с ума.

  Дядя Миша поднялся из-за стола, подошел, ступая мягко, как большой и толстый кот. Гарик едва нашел в себе силы, чтобы не отшатнутся.

  "Что такое со мной случилось? Я уже не могу... так, как раньше. Да неужели? И почему... – подумала одна его половина со смятением и скрежетом зубовным, зато другая холодно возразила, – Цель оправдывает средства".

  – Я сошел с ума, как только увидел тебя, – дядя Миша смотрел на него немного снизу вверх и в глазах его действительно металось безумие. Нечто черное и страшное, – и с тех пор не знаю покоя... Я признаюсь тебе, – он уронил голову Гарику на плечо, – я отдаюсь в твои руки. Я сейчас все готов сделать для тебя, умереть за тебя... И в то же время, я ничего не сделаю для тебя просто так... Ты говоришь о прибыли – плевать мне на деньги, – его голос с каждой фразой становился все жалобнее, он едва уже не хныкал, как ребенок, – даже если бы речь шла о потере всего, что я имею, поверь, я все... поставил бы на карту. Моя жизнь... я...

  Он замолчал, его пальцы больно вцепились Гарику в руку. Он похоже уже не совсем понимал, что говорит. Гарик же стоял и молчал, удивляясь тому, что пламенная речь этого человека абсолютно его не волнует.

   – И что, – спросил он и в голосе его против воли сквозило удивление, – вы готовы на все за одну только ночь? За один раз?

  Дядя Миша поднял голову, посмотрел на него.

  – Вы понимаете, что кроме одного раза ничего быть не может? Я не стану с вами жить.

  – Понимаю. И не хочу этого. Только то, что я сказал, только один раз.

  "Только один раз, – подумал Гарик, – А что я собственно? Боюсь, что он узнает? Откуда он узнает?"

  Но неспокойно было на душе, противно сосало под ложечкой и не хотелось соглашаться... Гарик вспомнил об Ольгерде, с которым все прошло легко и спокойно. А еще он вспомнил о Венике, который должен был играть главную роль и вспомнил о том, как здорово было все это написано...

  Нервы лечит надо...

  – Ну ладно, – сказал он как можно равнодушнее, – Если вы так уж хотите... Но договор подпишем заранее.

  Дядя Миша высоко поднял брови.

  – Какой такой договор?

  – О совладении.

  – Что-что?

  – Я становлюсь вашим компаньоном, покупаю акции, назовите это как хотите – не знаю я, как все это делается, мне нужно, чтобы в этой шараге мой голос тоже что-то значил.

  Дядя Миша посмеялся зловеще.

  – А я не против, – сказал он вдруг нежно, – Я совсем-совсем не против. Давай, – он вернулся к столу и нажал на кнопку коммутатора, вызывая секретаршу, – сейчас же и составим договор. Так, как захочешь. Но этим, мой мальчик, ты обрекаешь себя на ПОСТОЯННОЕ общение со мной, ты это понимаешь?

  Гарик улыбнулся.

  – Отдаю себя в жертву искусству.

  3

  ...Тошнило.

  Глаза не открывались.

  Потому что не было сил их открыть. Не было сил пошевелиться, двинуть даже пальцем...

  "Что со мной случилось?" – подумал он, – Я болен или я умер? Только что я был мертв, но что-то заставило меня..."

  И тут он вспомнил, что заставило его прийти в себя, почти против воли – родной до головокружения. Голос.

  Два голоса.

  Один из них принадлежал его матери, а другой – его любовнику. Они громко ругались в коридоре. Женский голос срывался на крик, едва ли не на визг, мужской был спокойным и размеренным.

  И в обоих этих голосах сквозило отчаяние.

  "Она его обвиняет, – подумал Гарик, – Теперь его. Бедный мой Шершунов."

  Он мысленно усмехнулся.

  Все было так далеко, все настолько не имело значения сейчас.

  "Я едва не умер? Почему?.."

  "Он выгнал меня. Вот что, он меня действительно выгнал!"

   "А что такое я сделал?.. А-а, дядя Миша..."

  ... Выстрел, глухой, какой-то нереальный, будто из детского пистолета. Помнится Гарик подумал тогда, что это Нюмкин пистолет, что Шершунов зачем-то пугает его.

  Но он понял все уже через мгновение, потому что толстая туша дяди Миши странно подпрыгнула в постели и потом обмякла.

  Мертвым грузом.

  Вот тогда стало страшно. Мертвое, что было только что еще живым, двигалось, говорило и...

  И теперь дуло пистолета смотрело на него самого.

  Душа заледенела от страха. Но дуло медленно опустилось...

  Что было потом?

  Он почти ничего не мог вспомнить. Все заканчивалось на том моменте, как опустилось дуло пистолета, и он понял, что выстрела в него не будет... А вот потом... потом...

  Гарик попытался поднять руки, но не смог. Словно что-то держало их.

  "Меня связали? Я в психушке? Чего давно и безнадежно хотела мамочка?"

  Он скосил глаза, и увидел справа от себя капельницу.

  "Я в больнице. Он все-таки выстрелил?"

  Нет, он не стрелял...

  Была все еще ночь, хотя, видимо, рассвет уже близился. Со всей свойственной ему неотвратимостью. Они лежали в постели усталые, готовые уснуть, но еще не засыпали, думали каждый о своем. Дядя Миша держал в руке гарикову ладонь, нежно гладил ее пальцами, темнота скрывала его очень серьезное, не соответствующее, казалось бы, моменту лицо.

  А Гарик улыбался. Он вспоминал прошлое и думал о будущем, о том, что теперь дорога открыта, широкая и прямая, что теперь он сможет все, он добился...

  Вдруг рука дяди Миши вздрогнула, размеренно двигающиеся пальцы замерли.

  – Что?..

  Гарик повернулся к нему, увидел беспокойно расширенные глаза.

  – Шум какой-то... в коридоре, – прошептал дядя Миша, – Там кто-то...

  – Я ничего не...

  Он не договорил, потому что увидел в дверях темный силуэт.

  Несколько секунд Гарик и дядя Миша молча взирали на этот невесть откуда появившийся силуэт, и холод ужаса овладевал их сердцами.

  Не успели они придти в себя, как вспыхнула люстра под потолком. И на какое-то время они просто ослепли.

  Яркий свет облил обнаженные фигуры юноши и мужчины... смятые простыни... сброшенное на пол одеяло... Вот уже их глаза почти привыкли к свету, они могут видеть.

  Потерянное, беззащитное бормотание мужчины:

  – Что происходит? Кто вы такой?

  И затопленные ужасом широко открытые фиалковые глаза. Губы что-то шепчут – что, не разберешь. Еще немного, и он придет в себя, он что-нибудь скажет, начнет уговаривать.

  "Я не хочу слышать его голос. Я заткну его навсегда..."

  Зубы скрипнули от черной злобы, сердце сжалось в кулак.

  Он вынул из кармана пиджака пистолет, методично прикрутил к нему глушитель.

  – Что вы... что вы де...

  Животный ужас.

  Шершунов вспомнил об этом втором, окинул критическим взглядом и усмехнулся. Жирная, обрюзгшая туша. Эта туша владела его мальчиком. Его мальчик с удовольствием отдавался этой туше...

  Он не дал ему договорить.

  Он спустил курок. Без раздумий. С безграничным удовольствием.

  Легкий хлопок и все. Туша только легонько подскочила на месте и поникла. Маленькая круглая дырочка во лбу, и взгляд стекленеет, буквально на глазах.

  Он хотел, он очень хотел сделать то же самое и с Гариком, но он не смог. Он, несмотря на все это, хотел еще жить, а что-то подсказывало ему, что не сможет он жить, если увидит, как стекленеют фиалковые глаза...

  Он опустил пистолет в карман, подошел к кровати и резким движением вырвал из нее Гарика. Тот был в шоке. В самом настоящем шоке, он молчал, воспринимал все грубые действия над собой как резиновая кукла, и глаза его смотрели безо всякого выражения. Смотрели на труп. Искали его.

  Шершунов ударил его по щеке. Так сильно, как только мог, но это, казалось, не возымело никакого действия. Тогда он просто взял его за руку и поволок за собой, прихватив по дороге что-то из гариковой одежды.

  На лестничной площадке лежал еще один труп – видимо и у дяди Миши имелся охранник – а в тени у лифта стояли двое крепких молодых людей. Как только Шершунов и Гарик покинули квартиру, они тихо вошли в нее.

  В машине Гарик начал приходить в себя.

  – Черт возьми, Шершунов, ты рехнулся, ты совсем рехнулся, – бормотал он, судорожно натягивая одежду, путаясь в штанинах и рукавах, – Там полно моих отпечатков пальцев... и пиджак ты забыл... и очки темные... и...

  Взвизгнув тормозами машина резко остановилась и Гарик замолчал, ибо больно ударился лбом о спинку переднего сидения. С удивлением он посмотрел на Шершунова, который обернулся к нему.

  – Вылезай.

  – Чего?

  – Вылезай из моей машины. Плохо слышишь?

  – Куда?.. Зачем?..

  Шершунов смотрел на него очень спокойно и столь же спокойно и размеренно произносил:

  – Я хочу, чтобы ты ушел. Сейчас – из моей машины. Из моей жизни. Навсегда. Я так хочу. Я очень этого хочу... И, Гарик, пожалуйста, имей совесть, исчезни навсегда. Чтобы я никогда тебя не видел.

  Гарика словно обожгло. Он не знал, что сказать и потому молчал.

  – Ты забыл захватить мои ботинки, – наконец сказал он.

  Шершунов нетерпеливо махнул головой.

  – Пойдешь босиком. Не впервой тебе. Ну давай, я не собираюсь бесконечно повторять тебе одно и тоже.

  – Жень, я... Мне не хотелось бы оправдываться, но если бы я мог рассказать тебе...

  – Гарик, все! Ты можешь понять, когда – все?! Это – конец.

  Гарик открыл дверцу и ступил на холодный шершавый асфальт. Он старался не смотреть вслед уезжающей машине, он повернулся к ней спиной и отправился к автобусной остановке, где опустился на лавочку.

  Над городом поднималось солнце.

  Поднималось между каменных коробок домов, вылезало кровавым боком, и розовая полоса заскользила по асфальту, подбираясь все ближе и ближе...

  Гарик следил за ней глазами, ждал, когда она коснется его, оттягивая момент, когда придется-таки осмыслить произошедшее и решить что делать дальше.

  Взгляд наткнулся на пару не очень белых кроссовок, что вступили в эту розовую полосу, растоптав чудовище-солнце, что подбиралось к созданию ночи, готовясь испепелить его.

  – С вами все в порядке? – спросили кроссовки голосом девочки-подростка.

  "Как в американском кино, – подумал Гарик, – Are you all right? Обычно такой вопрос задают тому, кто получил пулю или свалился с двадцать второго этажа. Что же отвечает этот несчастный в таких случаях?"

  – Конечно, со мной all right, какие пустяки – всего лишь проломлен череп и мозги вывалились на асфальт...

  Секундная замешательство.

  – Чего-чего?

  Гарик поднял голову.

  Девочка смотрела на него с нескрываемым любопытством, за поводок ее отчаянно тянул пудель, рвущийся к помойке.

  – Где я?

  – В Москве.

  – О Господи! Конкретнее нельзя?

  – А-а, ну это Люблино вообще-то.

  "Эва, куда меня занесло..."

  – Девочка, дай пятачок.

  – Чего?

  – Пятачок на метро.

  – Чего?!

  – А-а... черт, ну что у вас там... жетон!

  – У меня нет.

  – Так дай на жетон.

  Девочка покопалась в карманах джинсов, достала несколько смятых бумажек и выдала две Гарику.

  – Здесь полторы тысячи, – сказала она, стараясь четко выговаривать слова, – на один жетон.

  – Все, понял. Где метро?

  Он поднялся с лавочки и отправился в указанную ему сторону.

  – Спасибо! – бросил, обернувшись.

  – Да не за что, – услышал в ответ.

  Он чувствовал себя идиотом. Дикарем. Это чувство на какое-то время отвлекло его от всего остального, заставило соображать – куда кидать жетон, и, черт возьми, куда идти после того, как ты его кинул! Турникет больно хлопнул его по ноге, бабушка в будке посмотрела с нескрываемой неприязнью, но ничего не сказала – видела, как он покупал жетон, видела, как кидал.

  Потом он невольно испытал некий страх – хотя было это смешно и, опять же, глупо – когда с нарастающим грохотом из тоннеля вылетел поезд. Поезд показался ему похожим на чудовище, что вырвалось из самого ада, безжалостное, сильное и бездушное. Гарик представил себе, как он мог бы шагнуть с платформы как раз перед мордой этого чудовища, и он подумал, успел бы он почувствовать боль или нет? Он представил себе как расколовшаяся от удара голова оставляет след от крови и мозга на лобовом стекле поезда, как в ужасе искажается лицо машиниста, как он судорожно жмет на тормоза. Тело отлетает на рельсы, изломанное и помятое, тяжелые колеса разрезают его на части...

  Эта картина была настолько реальной, что Гарик удивился, когда грохот затих и перед ним открылись двери.

  Паче чаяния дверь открылась.

  Нестор, несколько помятый после сна, возник на пороге. Глаза его удивленно округлились.

  – О! – сказал он, посмотрел вниз на босые гариковы ноги и не нашелся, что добавить.

  – Ты с кем-то? – спросил Гарик.

  – Нет.

  – Войти дашь?

  – А? Ну да, ну да...

  Он посторонился, пропуская Гарика в квартиру.

  – А Димка где? – спросил Гарик, проходя в гостиную. По дороге он заглянул в спальню и увидел только смятую постель.

  – Вспомнил тоже, – буркнул Нестор, – Дима давно уже...

  Он махнул рукой куда-то в сторону окна, что вероятно означало "упорхнул".

  – И знаешь, я через несколько дней улетаю в Германию... Может быть, очень надолго. А ты... чего босиком? У меня возникло неприятное чувство дежа вю...

  – И не напрасно. Я вернулся на год назад... только вот старше я теперь на год, а потому уже и...

  Он помолчал какое-то время.

  – Все теперь уже... не так!

  – Я ничего не понимаю, – сказал Нестор, усаживаясь рядом, – Что случилось-то?

  – А ничего! Мой любовничек вышвырнул меня из машины. Вот так, – Гарика хлопнул себя по коленкам, – без сапог! Еще хорошо хоть – в штанах. Черт, все это унизительно до невозможности!

  – Какой любовничек? – пробормотал Нестор, хлопая глазами.

  – Ты отупел или еще не проснулся? Ну угадай с трех раз!

  – Шершунов что ли?

  – Ну слава Богу!

  – Шершунов?! Ты шутишь?! До чего ж надо было довести мужика!

  – Довести мужика, говоришь? – злобно проговорил Гарик, – А ты знаешь, что он сделал перед тем?.. Он убил человека.

  Нестор молча хлопал глазами.

  – Застрелил.

  – Как это?

  Гарик попытался рассказать, но ему с трудом удавалось связывать слова, он вспоминал, и воспоминания были настолько нереальны и кошмарны, что ему казалось, будто ему приснилось все это.

  – Дядя Миша мертв, – проговорил он бесцветным голосом.

  – О Господи...

  Нестор провел ладонями по волосам.

  – Этого не может быть!

  – По твоему я вру?

  – Нет... но... но это... Гарик! – Нестор крепко сжал его ладонь, – Гарик, тебе надо постараться забыть все это!

  Гарик громко хмыкнул.

  – Нет, не забыть, конечно... Оставайся пока у меня. Пусть пройдет время. Посмотрим, что будет в газетах. Я уверен, что тебе ничего не грозит, те двое парней, что вошли в квартиру после вас – они приберут там все, следов твоих не останется, не беспокойся об этом. Все будет хорошо.

  – Да уж, так хорошо, что лучше просто не бывает...

  – А Шершунов... ну, ты сам виноват, Гарик, признай это. Видимо, у вас действительно все...

  Гарик молчал.

  – Ну что ты? Ведь так было всегда, правда ведь? Ты найдешь кого-нибудь еще.

  – Заткнись, Нестор.

  – Ладно, ладно.

  Нестор вскочил с дивана.

  – Я сейчас принесу тебе валерьянки, и ты пойдешь поспишь. Лады?

  – Ладно... Я в ванну сначала схожу.

  – Да, правильно! – обрадовался Нестор, – Иди, а я пока постелю тебе.

  Гарик погрузился в горячую воду по самый подбородок, приятное тепло разлилось по телу, согрелись окоченевшие ступни.

  И вернулась способность думать.

  Когда это произошло, захотелось погрузиться в воду с головой и никогда уже не всплывать.

  "А почему бы так и не сделать?" – подумал Гарик уныло, но он этого не сделал, потому что не мог этого сделать никогда.

  ...Однако дядя Миша был мертв. Внезапно и неожиданно мертв и вместе с его смертью умерло все, чем жил Гарик последние несколько месяцев. Все пропало.

  Внезапно Гарика словно обожгло дикой злобой. На Шершунова, на себя самого и – главное – на весь этот мир, на судьбу, что так несправедливо поступила с ним как раз тогда, когда план его подходил к удачному завершению.

  Выразив свой гнев несколькими ударами кулака в стену и парочкой наиболее грязных ругательств Гарик остыл – потому что кулаку стало больно, и ругаться одному в ванной комнате под грохот льющейся из крана воды показалось идиотством. Он окунул голову в воду, стряхнул с волос капли воды и принялся размышлять, нельзя ли чего-нибудь исправить...

  Исправить ничего было нельзя. Пусть даже они подписали договор о совладении "Империей музыки", должная сумма внесена не была, а теперь и никогда не будет внесена, потому что взять ее неоткуда. Ко всему прочему появляться в бывшем дяди Мишином офисе вообще весьма стремно, козлообразный карлик наверняка знает, а если не знает, то догадывается, с кем вчера вечером отправился домой его компаньон.

  А собирается ли Шершунов вообще его прикрывать или так и было задумано, чтобы подставить этим убийством его, Гарика? И не пора ли в таком случае срочно бежать куда-нибудь? Куда?!.

  И уж по крайней мере у Нестора оставаться нельзя, каждая собака знает, где он проводит время свободное от любовных похождений. А Нестор... если прижмет, Нестор наверняка его милиции сдаст. Несмотря ни на что...

  И любой другой сдаст. После короткого раздумья Гарик понял, что никому на этом свете довериться – по настоящему довериться – не может. Не то, чтобы это очень огорчило его, иллюзий об этом мире он не питал никогда, однако это лишний раз заставило его почувствовать одиночество. Бесконечное и абсолютное одиночество во времени и пространстве. От этого чувства стало очень холодно, даже в горячей воде.

  Гарик выбрался из ванной и принялся вытираться.

  Когда он вышел из ванной, постель для него была уже разобрана, Нестор сидел на ее краешке и ждал.

  – Мне, пожалуй, лучше уйти, – сказал ему Гарик, – Надо исчезнуть на несколько дней. Совсем исчезнуть. Потому что, если сюда нагрянет милиция...

  Нестор покивал.

  – Пожалуй... – сказал он, – пожалуй ты прав... Давай договоримся так, дня через три мы встретимся с тобой где-нибудь, и я сообщу тебе новости, все, что смогу узнать.

  – Угу. Где?

  – Ну... может быть в Александровском?

  – Да, давай уж прям на плешке! Ты соображаешь?

  – А что? – Нестор пожал плечами, – Хорошо, где?

  – В метро. На Тургеневской в тупике.

  – Там точно есть тупик?

  – Есть.

  – Ну хорошо. Значит в субботу... Давай в семь?

  – Договорились.

  Выпросив у Нестора минимально необходимую сумму денег и ботинки, Гарик ушел. Он не сказал ему где будет эти несколько дней, даже не потому, что не доверял ему, просто он сам толком не знал, куда податься. В конце концов он решил, что купит на пару дней путевку в какой-нибудь захудалый подмосковный дом отдыха, а дальше – дальше он что-нибудь придумает.

  По дороге ему пришло в голову, что неплохо бы заглянуть к Венику, вряд ли его уже будут там поджидать, зато он наверняка узнает последние новости.