Текст книги "Уроки гнева"

Автор книги: Анатолий Нейтак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Глава шестнадцатая

Король проснулся далеко за полночь.

Дрожащей рукой смахнул со лба холодный пот. Откинул расписное покрывало, встал и прошёл к окну, как был, босым. Оставленная с вечера жаровня, полная тлеющих углей, успела сдаться в борьбе с прохладой ночи, прогорев дотла. Икры щипал холод сквозняка, а стопы – усики циновок; но нынче Агиллари не подумал в пятый раз, что надо бы заменить циновки коврами из Кунгри Ош.

Сон. Да, всего лишь только сон…

Ночной кошмар.

Виденья быстро таяли в сознании, как сахар в кипятке. Бесформенные тени позади, бег в лабиринте, цепкие побеги, и самый воздух вязок, как песок. Потом был выход. Дверь. За ней – спасенье. Удар всей грудью – треск подгнившей ткани – обман, ловушка! – и паденье в настоящий ужас. Завыли тени… бархатный удар…

Болело в межреберье, словно таяла в груди острая сосулька. Король потёр ладонью против сердца. Боль утихла, как будто вовсе не было её. Сон!

Сон… всего лишь сон.

Зачем же хочется таиться и бежать? Куда угодно, только бы подальше! Не рассуждая, не оглядываясь назад…

И ведь не в первый раз уже такое.

Прошлёпав в угол, Агиллари повозился там. Достал большую оплетённую бутыль, загодя припрятанную на подобный случай. Искать стакан не стал, сделал несколько жадных глотков прямо из горла. Утёрся рукавом ночной рубашки. Вино столь ароматное, что крепость ощущалась лишь по шуму в ушах и волне тепла, идущей изнутри, змеёй скользнуло внутрь. Король прислушался к себе, мягко выдохнул.

Хорошо!

Перетащив бутыль к кровати, он выпил ещё, сидя на низком ложе сна. Отставил ёмкость, лёг, натягивая покрывало до пояса, и род дрёмы снова пробежал по его груди, лизнул в лицо прозрачным язычком…

Тонкая седая тень. Она, обычно скрытая бронёй плоти, отделилась от Агиллари – и взгляд его удивительным образом раскрылся во все стороны разом. Королю предстала тяжкая громада цитадели, в которой был он заключён: путаница переходов, подвалы, залы, лестницы и башни – всё каменное, старое, холодное. Здесь стены помнили прошедшие века, впитали кровь убитых, стоны заключённых, смех победителей, чьи кости уж столетия как гнили под землёй… а дальше стен раскинулось тело Столицы: вены-улицы, площади, как плеши, и скорлупа домов. Пакгаузы, цеха, причалы, трущобы и дворцы, черепица крыш, листва садов и парков, а глубже – фундаменты разрушенных построек, сиплое дыхание древнейших катакомб…

И всё это – моё?

Он вынырнул из дрёмы комом нервов. Руки вновь дрожали. И, чтоб унять эту дрожь, пришлось опять схватиться за бутыль.

Как медленно вино туманит мысли…

Король поднялся. Бросив покрывало, но не вино, прошлёпал к окну. Холодно, холодно! Ну и хорошо. Так легче верить, что поджилки трясутся по уважительной причине.

…Остаток ночи Агиллари не сомкнул глаза и снова лёг уже под утро, злой и пьяный.

В окно скользнул рассветный луч. Лаская, он зажёг поверхности вещей, их грани, лак, ворсинки, узелки. Но вскорости угас, задушен тучами. Ещё минуты две, и на Столицу просеялся мелкий тёплый дождь. Заслышав шорох капель, спящий расслабился и задышал ровнее, обратив кверху кадык на беззащитно тонкой шее.

Спи, король.

Тот же день, после полудня. Карта лежит на столе, рука – на карте.

– Это слишком нечётко. Нет и нет.

Айкем пожал плечами.

– Что ж, как будет угодно вашему величеству. Вы просили план кампании, вы получили его – остальное меня уже не заботит.

– Удобная позиция! – Агиллари сузил глаза с тёмными кругами около век. – Но я в свою очередь могу спросить: почему ваш план столь беспомощен?

– Любой план, направленный против тастаров, будет беспомощным, и я тут ни при чём. Вы приказали узнать, где они прячутся. Я узнал. Но чем это поможет в войне с красноглазыми? Ничем. Сбежав из Столицы, с тем же успехом тастары могут бежать и дальше. А любые попытки блокировать их просто смешны. Ваше величество избавили людей от их власти, вырвали у них зубы. Чего же больше?

– Убирайся! – рявкнул король, цедя выдох сквозь стиснутые зубы.

Снова пожав плечами, Айкем вышел.

Это создание было мало похоже на человека. Впрочем, на кого оно походило? Более всего – на полутруп, вытащенный из кремационной печи хорошо обжаренным, с корочкой, а потом чьим-то недосмотром получившим видимость жизни. Нагое, длинное почти как слега, создание это иногда тащилось в никуда, еле переставляя ноги, но чаще просто лежало и тихо скулило.

Именно лежащим его и нашли. Двое коротышек-дайзе и старик лет сорока, считавший себя странником, но привыкший откликаться также на "эй, бродяга!".

Лучше бы они прошли мимо. Лучше для лежащего.

Но они не прошли – и события всё стремительнее покатились под гору.

Именно тот случай, когда милосердие убивает…

Человек смотрел в глаза цвета раскалённых углей спокойно. В этом ему помогала привычка – а также твёрдая уверенность, что во всём мире об этой встрече могут догадываться, кроме её участников, лишь трое разумных.

Именно догадываться, не знать.

– Итак? – Обронил Примятый.

– Агиллари известно, где остановились тастары. Айкем не зря был на хорошем счету, он вас вычислил. Но последствий это пока не возымело и, по всему судя, возымеет ещё не скоро. Травля Грамотеев продолжается. Особых перемен нет.

– Хирашцы?

– Что-то затевают. Как всегда. Но вряд ли с их стороны последует что-то серьёзное, вроде Льняного Похода. Отношения нового короля с Серой стражей не столь сложны, чтобы помешать им отразить атаку внешнего врага. Быть может, из соображений большой стратегии следовало бы организовать такую атаку и образцово выпороть загорских.

– Быть может. Всё?

– Всё.

– Ступай.

Не проронив ни звука, тастар растворился в вечерних тенях леса. Человек не столь красиво, но тоже искусно последовал его примеру. Неприметный солдат призрачной армии: меч знания в правой руке, щит тайны в левой.

И никто из троих, способных догадаться об этой встрече, никогда не узнал о ней.

Другое место, почти то же время.

– Я сам это видел, господин. Своими собственными глазами. Клянусь: человек с такими ожогами не может жить! Не может, и всё! Это какое-то колдовство!

Внимательный слушатель склоняет голову немного набок.

– Колдовство, говоришь? – Глаза его почти закрываются, словно он борется со сном. Но если кто-то решит воспользоваться этим, он будет жестоко (именно жестоко, если не смертельно) разочарован. – Говоришь, человек – не может? Интересно. Действительно интересно. Продолжай.

Новое утро выкрасило небо переливами розового жемчуга. Тонкий бисер облаков, палитра неуловимых изменений, замершие в ожидании деревья… Только горы не ждали ничего. Горы просто стояли в гордом знании: и это пройдёт. Но Ночная не могла присоединиться к горам в их каменной гордости. В этот час и в эту минуту она особенно чётко ощущала своё родство с эфемерным. С тем, что рождается и умирает.

Иначе говоря, с тем, что живёт.

– Были времена:

мир танцевал, кружась, кружась,

не помня себя

не зная себя.

Уммм!

Мир был прекрасен.

Тихо подойдя сзади, хозяин дома, Бурый, сделал то, что умел так хорошо: Он не держался за ритм и рифмы, столь ценимые человеческими поэтами, но его слова – Оживали.

– Были времена:

сущее породило жизнь —

рыб в океанах,

птиц в небесах.

Земля обрела голос, рычащий и воющий.

Уммм!

Мир был прекрасен.

«Почему я не умею так?» – пронзительно мелькнуло в душе Ночной.

– Были времена:

утро осветило бабочку,

севшую на цветок,

капли росы…

И в неведомый час

появился первый разумный:

косматый, любопытный,

умеющий видеть,

умеющий знать.

Рруммм!

Так мир обрёл зрение.

Оглядись! Раствори себя:

Пригни травы ветром,

освети листья лучом,

вдохни и замри…

Хуммм…

Мир прекрасен – сейчас.

Бурый умолк. Ночная вздохнула и замерла.

…Нужно думать. Больше в тюрьме делать нечего – будем думать. О чём бы ни пришлось. Любая мысль – благо. Глоток свободы. Так что надо думать.

О чём?

Дверь скрипнула, отворяясь. Винар вздрогнул: он не слышал шагов тюремщика.

Тревожный знак. Кто это?

Необычно тихий гость прикрыл дверь камеры изнутри и повернулся, прислонясь к ней спиной. С запозданием, но узник узнал его – и не сдержал гримасы мгновенной брезгливости.

– Ты знаешь, что советник Огис мёртв? – поинтересовался вошедший.

Винар вздрогнул, как от укола, но промолчал.

– Считается, что произошёл несчастный случай. Но случайного в этом, конечно, не было ничего. И виноват в случившемся прежде всего сам советник.

Винар не выдержал:

– Если послушать хищника, вина всегда лежит на жертве!

– На том, кто позволяет сделать из себя жертву – так точнее. Только дурак мог говорить с новым королём так же, как с тастаром. И советник повёл себя именно как дурак. Лучше б уж молчал и хлопал глазами. Целее был бы. А так – кому стало легче от его смерти?

"Конечно, проще преданно лизать пятки!"

Но вслух Винар не сказал ничего. Просто отвёл взгляд в сторону, до времени давя в себе всякий след чувств и мыслей. Это было легко: заключение притупило разум узника.

Гость помолчал. Он старался выглядеть хозяином положения, но всё равно казалось, что он напряжённо прислушивается к малейшему шороху, доносящемуся снаружи. Неужели он проник в тюрьму без ведома охраны? Нет, быть не может. Но в чём тогда дело?

Наконец нежданный гость посмотрел на Винара особенно загадочно и посоветовал:

– Поразмысли на досуге, что бы ты сам говорил Агиллари при личной встрече.

Помолчав ещё немного, он открыл дверь камеры, отчего-то опять не скрипнувшую и не заскрежетавшую, и вышел. Лязгнул засов.

Винар нахмурился.

Итак, учитель мёртв. Убит. По приказу короля. Если, конечно, этот… не соврал. Но какой смысл в таком вранье? Опасном вранье, заметим: если новая власть убивает из-за неосторожно сказанного слова… Значит, правда? Но зачем сообщать об этом ему, да ещё в такой манере?

…Часы в заточении тянутся бесконечно. Проникающий в оконце свет усиливается утром, а вечером алеет, ослабевая и погружая камеру во мрак – и это кажется великим чудом. День сменяется ночью… удивительно! Ведь внутри царствует неизменность, безвременье. И тишина… такая тишина, что хочется опустить руки, хочется с покорностью отдаться болоту снов: по преимуществу горчащих, вязких и мутных.

Винар закрыл глаза, призывая на помощь воображение. Чтобы разбавить вино одиночества, обычно он "приглашал" образ учителя. Но теперь, после такой новости… нет, нет и нет. Пусть Огис пребывает в мире. Не надо тревожить покой спящих и мертвецов.

Тогда – что, если бы здесь оказался Сидоэ?

Тонкое, как бы незначительное усилие, поворот призрачной двери, как взмах крыла, и…

И вот рядом с Винаром на жёсткую койку садится светловолосый человек: скорее ещё молодой, чем среднего возраста, темноглазый. Садится, но сразу же встаёт; закладывает за спину левую руку, правой в неистребимых чернильных пятнах потирает нос и начинает раздумчиво ходить по камере туда-сюда. Восемь шагов к окну, восемь шагов к двери. Восемь к окну – восемь к двери. Восемь…

– На свете много трудных дел, – изрекает наконец Сидоэ – наполовину воспоминание, наполовину призрак. – Но мужество узника занимает среди них особое место. И это именно дело, друг мой. Дело, способное поглотить все силы души и всё время мира.

Винар невольно улыбнулся. Как это похоже на Сидоэ! Любимое занятие – порассуждать о том, что знакомо ему только по книгам.

– Согласен, – добродушно кивнул Винар в ответ, – Милостью Агиллари я теперь знаю об этом куда лучше, чем мне бы того хотелось. А вот скажи-ка, любезный друг, что ты думаешь об этом странном визите?

– Каком?.. А-а-а, ты имеешь в виду нашего маленького предателя… Ты ведь считаешь его предателем, не так ли?

– Конечно!

– А позволь спросить: предателем чего? Чему он изменил? Чести, родине, ещё чему-то?

– Это меня не интересует. Я знаю одно: чтобы оказаться на его месте, мне пришлось бы изменить себе.

Сидоэ приподнял бровь.

– Сильно сказано. Выходит, лучше быть собой за решёткой, чем не собой – на воле?

– В том-то и дело, что это – весьма сомнительная "воля", – заметил Винар. – Наш, как ты изволил выразиться, "маленький предатель" свободен ещё меньше, чем я. Он должен выполнять приказы нового короля – я же такого удовольствия лишён… и хорошо, что так.

Сидоэ покачал головой, скорее опечаленный, чем несогласный.

– "О, эта гордость, страж сомнений наших…" Когда ты только-только оказался здесь, ты был зол; и эта злость была тебе поддержкой, не давая пасть духом. Но где теперь та злость? Увы, тишина пожрала её. Здешняя тишина способна пожрать и не такое. – Помолчав, Сидоэ понизил голос. – Знаешь, бывают люди, которым это не страшно. Тем, кто нашёл собственный неложный свет, уже ничего не страшно – ни одиночество, ни смерть, ни даже муки. Но ты, Винар, не из таких. Признайся в этом, хотя бы самому себе.

– Ну, знаешь ли!

– Ты хочешь возразить, что не особенно тяготишься отсутствием общества? Что ты даже с тюремщиком не пытался завязать беседу, как это рано или поздно делают почти все заключённые? Всё это так… но лишь до той поры, пока презрение хранит тебя от слабости. Пройдёт время, ты и тюремщику своему научишься радоваться, как научился радоваться небу в железную полосу. В конце концов, именно этот жирный мужлан, бледный, как подземный червь, приносит тебе еду и питьё… ещё один повод забыть о том, кто он и кто ты. Не обманывай себя: ты жаждешь общества, как жаждут воды посреди пустыни. Иначе зачем бы ты сейчас выслушивал меня?

– Могу и не слушать, – усмехнулся Винар.

Сидоэ кивнул.

– Тут ты прав. Если бы тебе дали выбор, ты мне реальному предпочёл бы книги, свои записки, бумагу и перо. Без этих спутников жизни ты подобен сброшенной змеиной коже – так же лёгок и пуст. И так же бесполезен. Здесь, в тюрьме, ты одержим бездельем, словно демоном. Ты наблюдаешь, как рождаются внутри тебя образы и мысли; как кружатся бледным хороводом, но не находят выхода в столбцах лежащих на бумаге знаков – и растворяются в жадной пасти долгих дней и ещё более долгих ночей. А вместе с ними растворяешься и ты. Таешь воском, рассыпаешься песком… Ты понемногу тупеешь – и это пугает тебя не на шутку. Пожалуй, сейчас ты ещё сможешь отказать людям "законного короля Равнин", приди они к тебе за услугами профессионального свойства. Но долго такое не продлится. Вскоре тебе будет наплевать, на кого и на каких условиях работать, лишь бы только работать. Что-то делать, напрягать память и мысль. Потому что иначе…

– Ладно, ладно! – Тяжело дыша, Винар провёл рукой по лицу, словно стирая грязь. Но дело было, конечно, не в грязи – к ней он притерпелся за первые несколько дней. – Да, я слаб. Слабее, чем хочу казаться. Ты много раз говорил мне, что нельзя полагаться на обман, а на самообман – тем паче. Хорошо. Я тоже стану работать на Агиллари рано или поздно. Доволен?

– Нет, конечно, – вздохнул Сидоэ. – Ты говоришь это так, словно именно я посадил тебя в клетку. Но я на твоей стороне. Потому хотя бы, что на самом деле меня здесь нет.

– А где ты есть?

– Понятия не имею. Да это и неважно.

– А что важно?

– То, что происходит с тобой. Разве ты сам не видишь?

Винар рассмеялся. Что за бред, в самом деле! Даже за третьим кувшином вина он так не веселился прежде!

– Ну, друг Сидоэ, скажи-ка в таком случае, что происходит со мной?

– А кто ж тебя знает… что-то происходит, это точно.

Винар снова рассмеялся.

– И нечего смеяться, – заметил Сидоэ строго. – Смех, как и страх – разновидность бегства, а тебе нужна суть. Если ты разберёшься в себе, ты будешь знать, что сказать королю глаза в глаза.

– Полагаешь, мне представится такой случай?

– Я, – Сидоэ ткнул пальцем в свою грудь, – не полагаю ничего. Но вспомни ещё раз о том, кто ты такой и как здесь оказался. Подумай хоть чуть-чуть. У всякого человеческого действия есть цель, неважно, насколько разумная и насколько обдуманная. Зачем тебя держат в клетке и кормят дважды в день, соловушка? В расчёте на какие песни?

– Хочешь, чтобы я выбрал? Не петь или петь? И если петь – то что именно?

Сидоэ не ответил.

Да Винар и не ждал ответа: ведь он, в конце концов, был в камере один.

Вздохнув, узник улыбнулся, вытягиваясь на скудном своём ложе в полный рост. Улыбка медленно и тихо растаяла в тишине, как тает на рукаве первая снежинка осени. И затем, когда его веки сомкнулись, смаргивая слёзы прозрачной печали, Винар спросил двойника-невидимку: ты уверен? И кивнул: конечно, уверен.

"Учитель, спасибо вам! Даже самой печальной вестью о себе, переданной недругом, вы продолжаете тянуть ввысь своего бестолкового ученика…"

Ближе к вечеру, когда прогремевшие по коридору шаги многих грузных ног остановились напротив его узилища, Винар встал им навстречу – без страха.

Глава семнадцатая

Корабль Наследницы мчался в пустоте, с огромной скоростью тянул в пространстве нить без толщины. Сектор Р-02 становился всё дальше, а цель корабля – ближе. Целью этой был ном Поланиса на краю обжитой людьми Сферы.

Название области, заселённой людьми, было оправдано не столько геометрически, сколько исторически. У всякой сферы есть определённый центр. У абстрактной Сферы человеческого космоса им была Визарра. Мир древний, почитаемый, стоящий не столько в середине, сколько наособицу и выше прочих.

Мир, который Наследница не любила.

– Когда-то люди жили только там. – Не торопясь, рассказывала она… вернее, не совсем она: её подвижный модуль. Повинуясь словам (а вернее, чему-то более тонкому), в глубине ящика с иллюзиями беззвучно менялись картины, дополняя рассказ. – Продолжалось это довольно долго: тысячелетия. Впрочем, – поправилась, – это долго по меркам людей. Те же кланты прослеживают свою историю на многие миллионы лет. А последние находки на Ко-Тауис позволяют довести срок существования ауи до трёх с половиной миллионолетий.

– Ауи?

– Одна из найденных десантом примитивных разумных рас. Кстати, Ко-Тауис находится в том самом секторе Поланиса, куда мы летим. Есть и другие расы-"почки", как их – вероятно, не совсем оправданно – называют ксенологи. Ауи отличаются от других примитивных разумных тем, что используют каменные орудия. Да, используют… и за три миллиона пятьсот тысяч лет своей истории не шагнули даже к обработке меди.

Из ящика с иллюзиями на Эхагеса глянула фигурка, чем-то неуловимо напоминающая жабу – только жабу, стоящую на задних перепончатых лапах. В передних лапах, тоже перепончатых, она держала простое деревянное копьё с грубым наконечником зазубренной кости.

– История человечества… после встречи с вами правильнее будет говорить "Визаррской ветви человечества"… является исключением. "Почка" местной человеческой культуры довольно быстро проклюнулась и потянулась вверх. Всего сто пятьдесят веков тому назад люди мало чем отличались от ауи. Визаррские пращуры тоже делали орудия из камня, дерева и кости, охотились, пасли стада. Но потом кто-то придумал земледелие, кто-то выплавил медный топор, кто-то насадил на ось первое колесо первой повозки, приручил варруз – и покатилось.

Некоторое время Наследница молчала, а ящик прокручивал историю свершений за неё и гораздо быстрее, чем можно было рассказать словами.

В гавань города, белого, голубого и жёлтого, вошёл на вёслах корабль. Крупно – стоящий на носу: крепкий мужчина с загорелым лицом, курчавой бородой, в ярко-синем, причудливо обёрнутом вокруг торса ниспадающем одеянии. И с тяжёлой золотой короной на голове. Затем – люди-муравьи и суета сооружения плотины. Крупно – двое: упавший раб и почти столь же оборванный и грязный человек, хлещущий его плетью. Величественный зал, колонны, косые лучи солнечного света, золотящие склонённые спины. Крупно – богато убранное возвышение и пятеро в масках, творящие некий обряд. Ещё корабли, на этот раз без вёсел, зато с тремя мачтами. Из лодок на песок высаживаются обожжённые солнцем светлоглазые моряки с какими-то странными железными палками в руках. Загадка палок разъясняется быстро: из кустов на берегу выглядывает почти обнажённая человеческая фигура с примитивно сделанным копьём – двоюродным братом того, что держал ауи. Один из моряков быстро падает на колено, наводит свою палку на фигуру с копьём. Облако белого дыма; обнажённый падает, убитый. Крупно – улыбки светлоглазых; только один из них, самый важный, хмурится.

Ещё картины. Отправляется куда-то окутанная всё тем же белым дымом железная повозка – огромная, с прикованными к ней сзади повозками поменьше. Из окон высовываются пёстро и причудливо одетые люди; другие, не менее причудливо одетые, стоят и машут вслед. Когда составная повозка показывает хвост, угол зрения чуть смещается, и становится видно, что тяжкая железная штуковина ехала не по земле, а по двум полосам – тоже из железа, до блеска выглаженного колёсами. (Эхагес беззвучно присвистывает, поражённый таким расходом металла). Ещё более грандиозное зрелище: люди, облепившие металлическую громаду в несколько этажей – громаду, при дальнейшем рассмотрении оказавшуюся гигантским кораблём. Третье в этой череде транспортное средство, разбежавшись, попросту отрывается от земли на неподвижных крыльях. Какая сила движет им, оставалось лишь гадать: в сознании Геса, накачанном информацией без участия его рассудка, смешались слова "самолёт", "шаттл", "катер" и "дерос", чётко разделённые на три группы по способу перемещения в пространстве.

– Четыреста с небольшим лет назад, – нарушила тишину Наследница, – на Визарре впервые вышли в космос, за пределы атмосферы планеты. Спустя ещё сорок лет один гениальный физик обосновал принцип, породивший технологию "медленного" звёздного привода. Триста пятьдесят два года назад космический корабль с Визарры достиг звёздной системы Эрридаль, и началось то, что называется эпохой Экспансии. Эпохой, по некоторым признакам идущей к концу.

– То есть?

– Не бери в голову. Это наши, сугубо местные трудности. Даже если я расскажу тебе о разработках наших социологов, особой пользы это не принесёт.

Гес подумал: "Иногда, забываясь, она сбивается с нейтрального тона. Вот и сейчас: "наши трудности, наши социологи… В ней осталось больше от людей, чем она признаёт".

– А всё-таки?

Наследница пожала плечами.

– Если попроще (а я тоже не знаток) – расползание в пространстве неизбежно приводит к проблемам. Самый простой из нескольких сценариев дальнейшего развития событий берёт начало с глубокого политического кризиса. Его итог – дробление известного космоса на обособленные союзы планет. Номы уже сейчас обладают значительной автономией. Рано или поздно они непременно станут полностью независимыми от Визарры и друг от друга, а тогда последует новый виток экспансии, возможно, с культурной дивергенцией. Хотя последнее как раз не обязательно, ибо в информационном пространстве расы существует такой объединяющий фактор, как Квантум Ноль… Вообще всяких факторов тут столько, что любые выкладки превращаются в транс гадалки над блюдцем с мутной водой.

Помолчав, Наследница спросила:

– А как дела с прогрессом обстоят у вас?

– Никак, – хмуро отозвался Эхагес. – Или, лучше сказать, мы понемногу расправляемся с плодами былых побед.

Наследница ждала, вопросительно глядя на него.

– У нас тоже был прогресс… или что-то вроде. – Неохотно продолжил страж. – Прогресс – это то же, что развитие, я правильно понял? Ну, у нас развивалась магия. Особенно умение творить жизнь с заданными свойствами… хотя до тех же клантов, насколько я понимаю, наши маги не доросли. Но и то, чего они добились…

В нескольких словах Эхагес обрисовал картину катастрофы из-за появления каэзга, поведал о том, как появились тастары и что из этого получилось. Наследница слушала.

К тому времени, как рассказ подошёл к концу, слушателей стало больше.

При виде Пламенного и Лаэ, вполне спокойно державшейся за его руку, Гес удивился. Похоже, Владыка наконец-то поговорил с девушкой, рассеяв некоторые её страхи. И теперь рядом с излучающей надёжность высокой чёрной фигурой Лаэ смотрелась, как ребёнок подле родителя. "Вот и хорошо, вот и замечательно…"

– Расскажи ей заодно о притязаниях Агиллари, – сказал Пламенный, рассеянно поглаживая плечо орлэ. – Без этого круг не замкнётся.

Эхагес кивнул, удивляясь про себя искусству Владыки. Не зная языка, тастар смог очень точно считать смысл беседы, причём совершенно незаметно для него, Эхагеса. Или Пламенный успел как-то выучить язык? Не удержавшись, страж спросил его об этом.

– Нет, языка я не знаю. Я смог обойти барьер, поскольку в нас обоих есть нечто от Ворона – вполне достаточно, чтобы на небольшом расстоянии, приложив немного усилий, почувствовать, что именно ты думаешь. Ты тоже можешь настроиться на меня – попробуй!

Летун повиновался. То, что вышло, нельзя было назвать проникновением в чужие мысли; скорее, имело место обратное: той самой частью себя, о которой говорил Владыка, страж поддался идущему извне потоку, погрузился в него, ушёл вглубь. А когда затихли круги и гладь разума восстановила свою чистоту, на Эхагеса снизошёл вид раздвоения, доселе незнакомый.

"Именно так должен ощущать себя идеальный переводчик", – подумал он. "Пожалуй, если мы подольше пробудем в таком состоянии – хотя бы около часа – этого хватит, чтобы сай тоже смог говорить на новом языке… А чему в результате научусь я? Интересно…"

– Мне кажется, я что-то упустила? – спросила Наследница, переводя взгляд с Пламенного на Геса и обратно. – О чём вы говорили только что?

– Владыка дал добро на рассказ о том, чего я прежде не касался, – ответил Эхагес. "И это правда, только не вся". – Собственно, я должен рассказать столько, сколько смогу.

– А-а-а, – глаза Наследницы сверкнули. – Слушаю со всем вниманием.

– Начать следует с истории тастаров. Они явились в наш мир, раненный Войной Каэзга, как беглецы и изгнанники…

Гес говорил, и Наследница не перебивала его. Когда же рассказ был завершён, она сказала:

– Мне надо подумать. Я скоро вернусь.

После чего она ("подвижный модуль", – вновь напомнил себе Эхагес), не затрудняя себя ходьбой, с лёгким колыханьем воздуха исчезла.

– Как долго она может думать?

Владыка не спешил ответить. Со времени памятного обоим рассказа минуло примерно два дневных круга. Точнее в этом корабле-мирке, состоящем из сплошных вещей без примеси стихий – без того, что тастары именовали гиаст – сказать было нельзя. Да и не нужно.

– Разве так уж трудно решить дело простым "да" или "нет"? – не дождавшись ответа, задал Эхагес новый вопрос почти риторически. – Мне она показалась весьма решительной…

– Ты не учитываешь одного, – негромко обронил Пламенный. – Сама по себе Наследница действительно решала бы не долго. Но мне кажется, что этим занята не она одна.

Гес задумался. И его тихие раздумья погребли едва родившийся разговор.

Вскоре корабль прибыл в точку, к которой стремился. А три пассажира, в тот момент случайно оказавшиеся вместе… впрочем, так ли случайно? узы, тянувшие их друг к другу, были столь просты и очевидны… пассажиры корабля вновь увидели Наследницу.

– Полагаю, вам понравится выйти отсюда под настоящее небо, – заметила она, небрежно поприветствовав Геса и Лаэ, но прежде всего – Пламенного. – Я приглашаю вас всех вниз, на планету, в место, называемое Блестящим Берегом. И надеюсь, что гостеприимство людей вам придётся по вкусу больше, чем гостеприимство клантов.

Отказаться было нельзя, да и не хотелось; Гес выразил общую благодарность за сделанное предложение и столь же общее согласие. Спустя ещё несколько минут техника корабля перенесла приготовившихся странников "вниз". Они уже путешествовали так однажды, когда покидали мир клантов. Однако на этот раз Эхагес уделил больше внимания способу перемещения, и его интерес принёс свои плоды.

"Сай, вы заметили?"

"Да. Способ близок к шагу за Поворот. Только здесь движение кажется слишком быстрым и коротким… оборванным? Быть может, именно эта разорванность помогает попадать точно в нужное место". И эхом: "Надо будет изучить этот метод внимательнее…"

Владыка отвечал мысленно, используя не обычную безмолвную связь, а ту взаимную общность, к которой он и страж в последнее время прибегали всё чаще. Нечаянный дар Ворона служил обоим постоянным источником открытий. Пламенный в самом деле смог с его помощью овладеть речью людей Сферы за считанные часы; не меньше обогатился и Эхагес. Вековая мудрость тастаров вливалась в него, открывая всё новые горизонты… но чем дальше, тем лучше страж понимал: Владыка с не меньшей жаждой впитывает встречный поток ярких, непричёсанных и буйных образов, рождённых человеческим сознанием.

– Красиво! – сказала меж тем Лаэ.

Оглядевшись, Эхагес согласился. Блестящий Берег, как назвала его Наследница, был даже больше, чем красив. Узнай страж, что они находятся на известнейшем курорте нома (а так оно и было), он ничуть не удивился бы.

Солнце, золотистое и ласковое, подмигивало стоящим в его лучах сквозь тончайшую рябь облаков. Загибаясь вокруг следа титанического копыта, берег огибал бухту бело-золотой каймой песка, тонкого почти как пудра. И чтобы понять, каковы воды в этой бухте, не надо было омочить в них и лизнуть пальцы: воздух, дышащий нежарким ветром в лица, нёс в своём бризе вкус горьковатой морской соли.

Картину дополняли густая, почти тропически яркая растительность на берегу, а также пёстрая рябь каких-то лодок за горловиной бухты. Там были люди, и явно не занятые делом, а активно и с энтузиазмом предающиеся отдыху.

– Нравится?

Троица, как по команде, обернулась. Вдоль по берегу к ним шла Наследница, секунду назад ступившая на землю, как немного ранее они – из пустоты. Эхагес сглотнул. Если даже на корабле, по его мнению, Наследница одевалась излишне легко, то теперь… Какие-то цветные лоскутки, прикрывающие грудь и лоно – и всё. Остальное покрывал ровный загар: светлая, разбавленная мёдом медь. Чтобы восстановить самообладание, страж обратил взгляд к морю, делая вид, что любуется опалово-дымчатым горизонтом, но краем глаза продолжая следить за вызывающе женственной фигурой. "Подвижный модуль", – жужжало внутри, как муха в неплотно сжатом кулаке. Но в голосе этом было меньше убедительности, чем когда-либо раньше.

Слишком уж Наследница была красива. Бриллиант в оправе Блестящего Берега.

Подойдя ближе, она бросила на песок изрядно тяжёлую сумку:

– Вот, здесь всё необходимое. Переодевайтесь: на пляже просто неприлично появляться в таких… хм… закрытых нарядах.

"В таких лохмотьях", – уныло заметил Эхагес про себя. Одежда странников, особенно самоделки, болтающиеся на Лаэ, и в самом деле давно утратила пристойный вид. "Кстати, будь Лаэ обычной городской клушей, она бы много раньше стрясла с Наследницы хоть какие-нибудь обноски. Ещё одно свидетельство, насколько она всё-таки не такая…

В самом деле: что для Лаэ одежда? Некий скверный заменитель живой чёрной шубки её второй половины, не более. Кстати, когда Лаэ превращается – куда исчезает её одежда?.."