Текст книги "Уроки гнева"

Автор книги: Анатолий Нейтак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Речь короля прервал каэзга. Закачавшись на месте, он согнулся и громко простонал что-то полуразборчивое.

– Зверик? Повтори.

– Идут! Идут! Маги, идут!

– Какие ещё маги? Тастары, что ли?

– Да! Нет!

Агиллари нахмурился. По коже волной прокатился озноб. Никакого нашествия магов он не ожидал, а неожиданное редко бывает приятным. Кроме того, Зверик вёл себя очень странно. Никогда прежде король не видел его таким и терялся в догадках о том, что это может означать. Неужели каэзга боится? Нет, вздор! Кого бояться ЕМУ?

Но что же в таком случае происходит?

– А ну-ка, пошли. Да-да, шут, ты тоже. Вы, двое – приглядите за ним!

Спустя минуту в зале осталось лишь тело тастара с развороченным торсом. Из дыры в его груди на стол и со стола на пол медленно сочилась кровь.

Спустя ещё несколько минут кровь остановилась.

Глава двадцать третья

Ночной показалось, что она бредит. Того, что она чувствовала, просто не могло быть. И всё же было. Издалека, но не из бездн чужих миров, а за сотни йомов коснулось её дыхание знакомого фэре. Закружилась голова, сердце поскакало куда-то – и отозвался внутри пульсом радости сын.

"Пламенный?!"

"Ночная!"

"Где ты?"

"Здесь, почти рядом. Я вернулся… МЫ вернулись".

"И?.."

"Ааль-со, мы вернулись. Ты помнишь моё обещание?"

Нежданная радость затихала, сменяясь холодным расчётом. Тастар остаётся тастаром, что бы с ним ни случилось.

"Что случилось на Равнинах?"

"Агиллари занял Столицу и взял власть. Без боя. Его воинство, принявшееся за грабежи в Столице, с дозволения самого Агиллари уничтожила Серая стража. Изменения в структуре власти невелики: при новом короле находятся Моэр и Айкем, заодно с теми же чинами на тех же постах. Однако Агиллари завёл собственных стражников, которые делают для него то, чего не делают Серые. И самое глупое из всего им затеянного – Травля Грамотеев".

"Что это ещё такое?"

"Указ о выдворении за пределы страны всех учёных людей, с конфискациями и прочими прелестями. Король преследует несколько целей, движимый ненавистью к магии, как он её понимает, и жадностью. Впрочем, "полезных" Грамотеев он не гонит прочь, а руками тех самых стражников хватает и бросает в тюрьму, до момента, когда те понадобятся. Но на троне он сидит недолго и непоправимого наделать не успел".

"А как люди? Простые люди? Как они отнеслись к смене власти?"

"Спокойно… недовольны разве что Грамотеи. Но их уравновешивает основная масса, то, что зовётся толпой. Новый король не нарушает течения жизни, не повышает налогов, зато он молод, недурён собой и сверх того – человек. Даже резню и грабежи ему охотно простили. А то, к чему всё это в итоге придёт, видят немногие. Люди не привыкли по-настоящему задумываться о будущем и глядеть в суть".

"Благодарю", – донеслось издалека. Ночная ощутила ещё финальный импульс ласки, что был направлен не столько на неё, сколько на нерождённого ребёнка – импульс, не оставшийся без ответа – и связь фэре угасла.

Спросить, что Пламенный собирается делать, она не успела.

– Куда ты? – удивилась Раскрытая.

Лаэ не обратила на неё внимания. Но, пробежав несколько шагов, она так же неожиданно встала и сжалась. Раскрытая подумала, что больше всего гостья похожа на незаслуженно побитого зверька. Но не собаку – эта порода даже незаслуженное принимает с долей покорности, а скорее на кошку. Те умеют, сжимаясь, становиться больше обычного.

– Что случилось, Лаэ?

– Они ушли. Ушли. Без меня!

Вслушавшись в шёпоты башни, Раскрытая поняла. Или подумала, что поняла.

– Ну и что? Они вернутся, Лаэ.

Вместо ответа девушка-орлэ коротко застонала. Раскрытая шагнула к ней, желая утешить, расспросить и понять. Не успела. Лаэ снова сорвалась с места и выбежала прочь из комнаты.

А Раскрытая, остановившись и следуя за ней при помощи слуха, была сильно озадачена.

Потому что, если только её не обманывали её собственные чувства, звуки двух бегущих ног пропали, а на их месте возникли звуки четырёх ног. Тоже бегущих. Но – Раскрытая поклялась бы чем угодно – источником этих слишком лёгких звуков с постукиванием коготков по полу не могла быть Лаэ.

А Лаэ – исчезла.

– Смотрите, смотрите! Тастар!

– Красноглазый? Где?

– Прошёл в ворота, только что! Да вон же он, разиня!

– Ну, дела… Не чаял я, что они снова появятся. Король же вроде как выгнал их, нет?

– Может, это… как его… посол?

– Откуда мне-то знать?

– Эй, а рядом – Серый!

– Если это посольство, почему только один? Да ещё такой молодой?

– Но идут-то они к цитадели, прямиком к королю и его цепному страху. Не таятся.

– Что-то будет, говорю вам! Что-то будет!

– Ты куда это?

– За ними! Посмотреть!

– Ну-ну…

– А я так тоже пойду. Кто с нами?

Столица не изменилась. Или так только казалось? Дома стояли на месте, да и мостовые не пустились в пляс… но глаза прохожих стали иными.

– Что ты ощущаешь?

– Давление, – ответил Эхагес, не успев довести свою мысль до конца. – Каэзга не желает ни прятать, ни просто контролировать поток своей силы. Он сияет, как солнце на безоблачном небе.

– А ты мог бы его затмить?

– Я не пробовал. Но то давление, которое я чувствую, не так уж велико.

– Оттесни власть каэзга хотя бы на десяток шагов. – Сказал Пламенный. – Я хочу узнать, смогу ли создавать заклятия рядом с ним.

Страж послушно расправил туго сжатую пружину собственной власти. Если бы кто-то мог видеть это со стороны, подумалось ему, мы оказались бы заключёнными в сферу белого звенящего света на фоне рассеянного и бледного золотистого тумана.

– У тебя получилось?

– Да.

– Понятно…

Всё действительно было понятно. Власть каэзга оттеснили, но на её место встала власть другого Могучего. Естественные источники магии, "море и поток" природных сил, Пламенному по-прежнему оставались недоступны.

Но, если на то пошло, они не были нужны Владыке. Ведь он мог черпать силу у Эхагеса. И в гораздо больших количествах.

А страж продолжал изучать город, который он так хорошо знал, в котором провёл больше половины своей жизни… Город, который всё-таки изменился, потому что изменился он, Эхагес.

Сказано: истина – в глазах смотрящего. Поэтому другим стало то, что страж помнил, и то, что он видел, и то, что он чувствовал. Когда человек возвращается в места, где он провёл детство, перемену описать легко. Такая перемена знакома, наверное, всем, кто был ребёнком и вырос. Для них мир уменьшается, уходя заодно в колею иного времени – прямого, упрощённого, с лёгкостью делящегося на отрезки минут, часов, дней. Но Эхагес, подумав, решил, что для него всё случилось иначе. Он не вырос, мир не съёжился, да и краски мира, те, что были, не потускнели – скорее стали ярче. Но что именно случилось?

Если бы страж дольше пробыл в мирах Сферы, в гостях у Наследницы, он знал бы, с чем сравнить перемену. Но он никогда не смотрел в перевёрнутый бинокль и потому никак не мог найти своим ощущениям даже такой искажённой аналогии.

Наконец он сдался и начал думать о вещах более практичных. А начав, сразу выделил то, что мог бы заметить и раньше.

– Сай, за нами идут.

– Пусть идут, – откликнулся Пламенный. Эхагес хмыкнул: да уж, после всего, что он видел и делал, бояться толпы так же нелепо, как бояться роя ос. (В самом деле, осы тоже могут жалить – но только глупцов и неосторожных. А двуногие осы, что шагают следом, на липкой нити своего любопытства, настроены не враждебно).

Любопытство вообще было основной эмоцией всех встречных, замечавших идущую по Столице пару вернувшихся странников. Ни страха, ни тем более ненависти… ни радости. Одно только ожидание, умеренно напряжённое. В провинции всё могло быть иначе, но Столица видела тастаров на протяжении многих лет и достаточно часто, чтобы за истёкшее время успеть забыть, каковы они на вид. Большая доля удивления, как показалось стражу, приходилась не столько на фигуру Владыки, более чем на две головы превышавшего ростом большинство прохожих, сколько на их невиданные костюмы и столь же невиданную обувь.

Но там, где есть "основная масса", всегда были и будут также исключения. Вот какой-то селянин, явный новичок на городских улицах, уставился на Пламенного, по-дурацки открыв рот. Вот в потоке встречных, машинально уступающих дорогу человеку и тастару, мелькнула парочка рослых типов с мечами на боках. Одетые отнюдь не в знакомую серую форму и явно поддатые, чего стражи никогда себе не позволяли, эти-то как раз взглянули на Владыку со страхом, столь острым, что проломился через опьянение. С дороги эта парочка убралась куда резвее прочих, один из них сплюнул вдогонку, наивно рассчитывая, что его жеста не заметят…

А следующего человека-исключение Эхагес знал лично.

– Привет, Летун!

Молодой – немногим старше самого Геса – страж подбежал, пристроился возле и пошёл в ногу, цепко оглядывая вернувшихся странников.

– Привет, Чека, – кивнул Эхагес. Чека, которого вообще-то звали Маинр (и который своё имя не особенно любил), вежливо поприветствовал Владыку. Голоса он при этом не понижал, и Гес заметил, как по толпе идущих следом прокатилась волна шепотков. Пламенный ответил Чеке по-воински, вскинув к плечу сжатый кулак, и страж, удовлетворясь этим, снова посмотрел в лицо Эхагеса.

– Я слышал, ты и Тиив ещё до заварушки со сменой власти отправились в какие-то дали. Расскажешь?

– Почему бы нет? Расскажу.

– Только сперва вы бы это… Ты разве не чувствуешь?

– Ты про ручного каэзга Агиллари? Чувствую. Он нас тоже, кстати, почувствовал.

Глаза Чеки сдержанно блеснули.

– Поня-а-атно, – протянул он. – Я с вами, ладно? Очень уж хочется посмотреть на морду нашего королька, когда он сообразит, что к чему.

– А что, тебе Агиллари не нравится?

– Честно говоря, "не нравится" – не то слово. Вообще-то он не дурак, но то, что он творит, это… как бы это помягче… не дело. Вооружает всяких ослов – ладно, пусть. Выскочек привечает, что годны только громко орать да таскать дорогие тряпки – тоже терпимо. Хотя я на месте Моэра насчёт них с королём поговорил бы… потому, наверно, Моэр на своём месте, а я на своём. Нет, Летун, самое главное не в людях, которые толкутся возле трона, самое главное – в том, кто на этом троне сидит.

– Слишком уж ты обтекаемо, Чека. Чем тебе король не угодил? Тебе лично?

– Мне лично он ничего не сделал. А вот кое-кому из тех, кого я хорошо знал… – страж покачал головой, хмурясь. Эхагес не сомневался, что из сказанного Чекой Пламенный не упускает ни единого слова. – Вы про Травлю Грамотеев уже слышали? Нет? А про то, как к Агиллари ходили просители, пострадавшие во время его "освободительного похода"?

– Расскажи, – обронил Гес.

Чека посмотрел на него как-то странно и начал излагать подробности.

Они шагнули на Привратную площадь почти одновременно. Из ворот цитадели, с ворохом сопровождающих и со Звериком по правую руку – король Агиллари. Из устья улицы Флагов, с нестройным скопищем зевак на хвосте – Владыка Пламенный.

И как мгновенно спаялись взгляды двух властителей, так же – враз, намертво – пересеклись взгляды другой пары: каэзга по кличке Зверик и человека по имени Эхагес.

А затем раздались два вопроса.

– Маги убить? – полуразборчиво, без нотки обычного предвкушения, в сторону Агиллари.

– Что теперь? – отрывисто, тоном бойца, ждущего приказа от командира.

Но ни Зверик, ни Эхагес не стали дожидаться ответа. Два Могучих ясно видели друг друга, разделённые всего сотней шагов. И одного из них подстегнул инстинкт, а другого – осознание своего долга.

Воздух над площадью вскипел. Из-под ног колыхнулся низкий стон, словно земная твердь испугалась ступающих по ней. Свет дня, едва вступившего в свои права, расслоился на невидимых глазу гранях пустоты, приведённой в движение живой волей…

И вновь наступила тишина. Только Эхагес, не отрывая глаз от сжавшегося комком каэзга, едва ли не с жалостью спросил, не обращаясь ни к кому конкретно:

– И одна тень этого обращала нас в бегство?

– Что произошло?

– Мы с каэзга выяснили отношения, сай.

– Мы? – брови Чеки поползли вверх.

– И каков результат? – отрывисто спросил Владыка.

– Вы можете говорить с Агиллари с позиции сильного.

– Ты уверен?

Эхагес коротко рассмеялся и процитировал:

– "Если видишь, что слабый бьёт сильного…"

Пламенный кивнул. Заканчивать цитату не было нужды: одна и та же мысль, облечённая в слова, искрилась на дне зрачков и Владыки, и стража.

"Если видишь, что слабый бьёт сильного, не верь глазам своим. Это умный бьёт глупого".

«Живой и здоровый тастар сильно отличается от мёртвого», – подумал Агиллари. Почему-то в присутствии высокого, спокойно уверенного в себе, обтянутого странной чёрной одеждой нечеловека привычное клеймо «красноглазый» не шло на ум. А злость… она тоже поблёкла, став какой-то детской. Быть может, из-за недавно пролитой крови? Это зрелище не доставило королю такого удовольствия, как он ждал.

Если честно, то вообще никакого удовольствия не доставило.

Тастар и двое стражей, сопровождавших его, остановились в десятке шагов от Агиллари.

– Я – Пламенный, – представился он. Никаких особенных чувств в его голосе при этом не было, но сам голос… Совершенный выговор, глубокий музыкальный тембр – этого король людей не ожидал. Никто не предупреждал его. И тут-то притихшая было злость всколыхнулась, как змея, поднявшая голову в высоких травах.

– Добро пожаловать в мою Столицу, – губы Агиллари искривились. – Я всю свою жизнь мечтал об этой встрече.

– Я тоже мечтал о встрече. С того момента, как получил донесения о принце, поднявшем мятеж и разоряющем собственную страну, прикрываясь, – кивок в сторону, – этой тварью.

– Вот как. Что ж, мечты сбываются. Зверик, а ну-ка…

– Бесполезно, – прервал его Владыка. – Твой Могучий – битый козырь.

Подчеркивая смысл своих слов, Пламенный поднял к небу левую ладонь, и на ней в тот же миг вырос гудящий столб жаркого голубого пламени. Секунда, другая – и магическое пламя угасло, но в демонстрациях больше не было нужды. Кто-то ахнул, кто-то попятился. А король вспомнил смутные угрозы Ночной, переданные через Ленримма, и ему вдруг стало зябко. Волна злости в его душе схлынула – и нечем стало прикрыть трясину глубокого страха.

– Вот как, да? – пробормотал он.

– Вот так. Мятеж закончен.

– Мятеж? Мятеж?!

Вскинувшись, Агиллари почти закричал:

– Ты забываешь об одном, нелюдь: по праву крови именно я – король Равнин! А ты был и будешь просто узурпатором!

Резко обернувшись, он метнулся к стоявшему неподалёку стражнику из новых, выхватил меч, висевший у того на поясе, и бросился к Пламенному. Тастар спокойно ждал, пока Агиллари не осталось пробежать ещё два шага, и только тогда выхватил собственный клинок.

Человек нанёс Владыке один удар. Попытался нанести. Второго не было. Выбитое из рук оружие загремело по мостовой, а сам король был отброшен ударом с такой силой, что попятился, едва удержавшись на ногах.

– Будь ты проклят! – выдохнул он тоскливо, склоняя голову.

– Что, ваше величество, – звонко спросили позади, – с беспомощными воевать легче?

Агиллари медленно обернулся. Прямо на него смотрел только один человек: Винар. Все остальные, ещё несколько минут назад готовые исполнить любой приказ, старательно прятали глаза. Может быть, Серые не стали бы отворачиваться, но их в свите Агиллари не случилось.

А если бы даже они были рядом – что толку?

Даже Зверик, и тот жался к земле!

– Предатель, – простонал король, – одни предатели! Дрянь, гнильё… ненавижу!

Винар вскинулся.

– Я никогда и никого не предавал. И вас топтать не буду. Вы правили страной, недолго, но правили – так отчитайтесь в сделанном перед истинным Владыкой сами!

Бросаться с кулаками на Пламенного было бесполезно. Агиллари двинулся к Винару. На третьем шаге лицо его некрасиво исказилось. Ссутулясь и согнув руки, он побежал. Винар тоже напрягся, но не попятился.

Дальнейшего не предвидел никто. И никто не успел вмешаться. Один из новых стражников заступил королю дорогу и как будто толкнул его в грудь. Агиллари отступил, покачнувшись, а потом опрокинулся на спину с удивлённым лицом и навсегда распахнутыми глазами. Из груди у него торчала тонкая рукоять кинжала, вошедшего точно в сердце. Убийца тоже шагнул назад… и страшно захрипел, попав в лапы Зверика. Эхагес спеленал каэзга магически, но не обездвижил и не лишил его звериной силы.

Тонкий, добела раскалённый луч слетел с руки Пламенного; голова Зверика, поглотившая его, мгновенно превратилась в дымящийся чёрный ком. Но в своей агонии Зверик успел раздавить грудь стражника, как подкованный сапог – яйцо всмятку. Убийца короля и мститель-каэзга повалились наземь, сплетясь в непристойной пародии на любовный акт.

– И что теперь, сай? – поинтересовался Эхагес в давящей тишине.

Владыка не ответил.

Часть вторая: пролог

«Вот так заканчиваются честолюбивые устремления».

Принц смотрит в окно. Захлёбывавшийся новостями слуга тихо исчез, снова оставив его в одиночестве. Пусть. Не привыкать.

Но теперь это одиночество стало другим.

"Брат мёртв".

Итоллари повторяет два этих слова несколько раз. Бессмыслица. Всё так глупо… Брат мёртв, его Зверик мёртв… одни мертвецы кругом. Может, и он, Итоллари – мертвец? Или ему из милости сохранят жизнь, отправив обратно в изгнание?

Принц (да уж, королём ему теперь не бывать!) смотрит в окно. Это лучше, чем смотреть на дверь и ждать, гадая, кто войдёт в неё следующим. Только добрые вести приятно встречать лицом к лицу. Но добрые вести – где они сейчас? Нелепо и надеяться…

Не звук, скорее колыхание воздуха. Несмотря на смесь апатии со страхом, что заполнили душу мутным и вязким желе, принц всё-таки обернулся.

– Итоллари? Идите за мной.

Этот Серый прежде не попадался принцу на глаза. И одет был, мягко говоря, странно. Тем не менее, в нём сразу было ощутимо нечто, присущее всем Серым стражам. Выправка – она видна и в голом. Не скроешь.

– Как мне звать тебя, страж?

– Эхагес. Я должен привести вас к Владыке, принц.

– Веди. – Сказал Итоллари с твёрдостью отчаяния.

Однако страж, имя которого Итоллари мгновенно забыл, не двинулся с места. Его воля, ощутимая, как свет солнца сквозь зажмуренные веки, теребила и напирала, властно требуя ответа.

– Скажи мне, чего вы с братом хотели этим добиться? – спросил он, с какой-то неясной жаждой всматриваясь в лицо принца (а может, и глубже). – Чего хотел от событий ты сам – мести? Власти? Славы? Чего-нибудь ещё?

– Не знаю.

Страж ждал, не двигаясь и глядя прямо в глаза. Тогда Итоллари добавил:

– Я просто шёл за братом. Вот и всё.

– Просто шёл, – повторил страж со странной интонацией. – Ну, пошли.

Глава первая

Это чудо. Это сладость. Это долгожданная, желанная встреча.

"Пламенный!"

"Ночная…"

Слов нет. Никто извне не поймёт всего – пусть. Какое нам дело до тех, кто извне? Важно то, что внутри; важен лишь танец двух фэре, снова поющих в едином ритме…

Двух?

Владыка осторожно, словно боясь спугнуть, вслушивается в танец внутри танца. Сын! Его сын – его и её, новый росток неохватного Древа. Ещё не рождённый, но уже чувствующий… и он изменился за то время, которое его отец провёл вдали. Теперь сын не просто ловит и отражает чувства, что приходят извне, он уже начинает отражать мысли…

Если это – не чудо, значит, мир вообще лишён чудес!

"Ночная… ааль-со… вы дождались".

"Да, ааль-со. Да. Тебя не хватало. Но теперь…"

"Потом. Всё потом".

Бурый, примостясь неподалёку, посасывает медвяные соты, изредка поглядывает в сторону двоих сливающихся силуэтов.

Хороший удался день. Ласковый.

Человек смотрит в пустоту. Пальцы каменно сжали полированное дерево перил. Впереди карабкается из-под плотного слоя облаков красное от натуги утреннее солнце… карабкается – и никак не может сдвинуться хоть на волос. А небо – как розы, растворённые в крепком настое синьки, и последние, самые яркие звёзды тонут в нём, готовые раствориться тоже.

Человек видит всё это. Но не смотрит.

Его взгляд растворён в пустоте.

…После победы, кислой, как незрелый дичок сливы, Владыка говорил с младшим принцем. Итоллари казался равнодушным и очень вяло отреагировал на Пламенного, второго в своей жизни живого красноглазого. Его вялое равнодушие не разбили даже слова Владыки, спросившего, что его величество намерены делать на троне.

– Ничего. – Юноша слабо повёл кистью. – Я не король. Ведь вы вернулись…

– Нет, Итоллари Первый. Именно вы – король Равнин. Людьми должен править человек, а мы сделали достаточно.

Пламенный помолчал, вглядываясь в юношу при помощи не одних только глаз.

– Хорошо, – обронил он, – Я поговорю с вами позже, когда вы справитесь с переменами.

Серый страж за спиной у принца медленно выдохнул – так, чтобы его услышали.

– Сай!

– Эхагес?

– Вы твёрдо решили отдать власть в его руки?

– Да.

– Почему?

Подчинённый требует отчёта у командира? Удивительно. В сознании Итоллари загорелась искра интереса.

– Причин много. – Ответил тастар. – Одна из главных вытекает из правила необратимости.

– Не понимаю.

– Это из природы времени. Разрушенное нельзя восстановить, принятое решение изменить на обратное, взятое вернуть прежнему владельцу – и так далее. Но даже когда такая возможность есть, следует трижды три раза подумать, стоит ли оно того. Как правило, не стоит.

– Вот как…

Владыка кивнул Эхагесу. От его внимания не ускользнуло, что Итоллари, о котором они оба как будто забыли, всё внимательнее прислушивается к беседе.

– Именно так, страж. Если бы я искал власть ради власти… но ты знаешь лучше многих: после Краалта мы желали иного. На некоторое время мы добились безопасности и покоя. Но ненадолго: при первой же возможности люди подняли мятеж. Значит, в нашей позиции была неправильность, которую мы пропустили, но которой воспользовался Агиллари. Главной угрозой нам был его Могучий. Но каэзга мёртв, и очередной цикл завершён. Зачем восстанавливать старый порядок, доказавший свою неустойчивость? В конце концов, основы этого порядка целы. Даже Агиллари, имея возможность диктовать подданным свою неограниченную волю и угрожать Звериком, как великанской дубиной, не стал подрывать корней. Большой Приказ, Серая стража, люди Айкема – все опоры государства остались на своих местах.

– Да… кроме Бархатной Коллегии! – Брови стража сталкиваются над переносицей. – Будь Агиллари жив, я сказал бы ему, что думаю по поводу этого указа!

– И не смог бы его переубедить.

– Знаю. Это и есть самое горькое, сай: говоря на одном языке, родившись в одной стране, не уметь показать другому, насколько неправильно он поступил!

– В этом нет твоей вины. Агиллари был ярким представителем людей числа, и для него не имело смысла всё, не несущее прямой, измеримой в золоте выгоды. – Поведя ладонью в странном жесте, тастар добавил, словно гвоздь вбил. – Слепец.

– Не просто слепец! Агиллари был слепцом, твёрдо убеждённым, что вне того, что ему дано разглядеть, уже ничего нет. – Страж помолчал, размышляя. – Мы нашли нужное слово. Обычно противоположностью мудрости считается глупость, но на деле антипод дурака – это умный. И Агиллари был умён, но не мудр, к сожалению… А противопоставлять тем, кто мудр, надо слепцов. Тех, у кого есть глаза, но не открывается глаз воображения.

– Не совсем верно. Лучше сказать – …

Тастар издал короткое музыкальное ворчание. Серый страж кивнул.

– Да, так точнее. Но перевести это на людские языки… Сай! Вы сообщили о своём решении капитану Моэру, Айкему и остальным?

– Только Моэру. Этого достаточно. Остальные не останутся в неведении долго.

– Тогда…

– Хорошо. Здесь действительно сделано всё, что можно было сделать за раз.

Возможно, принц Итоллари – теперь уже король Итоллари – был удивлён исчезновением тастара и стража, но сделавшие шаг за Поворот этого не видели.

– Ты не думаешь, что это может стать препоной?

Пламенный не торопится с ответом.

– Нет, – заключает он наконец. – Мощь в воле Эхагеса не внушает мне опасений. Я узнал его достаточно хорошо и уверен, что он справится со своей ношей.

– Уверен? А чем он занят сейчас?

– Не знаю. Я оставил его в лесной башне…

Будь Ночная человеком, она бы хмурилась. Но она – тастар, и лицо её неподвижно. Всё, что она испытывает, гораздо лучше читается по переливам её фэре.

– Оставил – да, – роняет она. – Но остался ли он?

В фэре Пламенного тоже появляется нотка сомнения – и тут же тонет в огне уверенности.

– Бессмысленно задерживать Могучего силой. Бессмысленно и опасно. Но Эхагес – Серый страж, а что это значит, тебе ведомо лучше меня, мастер майе. Что бы он ни делал и где бы он ни был, Эхагес не сойдёт со своих основ. Ему не нужна власть, не нужны вещи, не нужна даже слава. Его жизнь и счастье – в служении.

– А Лаэ?

И снова Владыка медлит с ответом. Ночная терпеливо ждёт.

– Крепко связано, – роняет он. – Действительно крепко. Но Лаэ – воск, а не рука. Она не сделает того, что не понравится Эхагесу… во всяком случае, не сделает дважды. И всё же…

Раздумчивое молчание.

– Познакомь нас.

Фэре Пламенного озаряет холод решения, но его ответ никак не связан с этим:

– Хорошо, ааль-со. Познакомлю.

Человек смотрит в пустоту. Взгляд не фиксирует окружающей его красивой неизменности. Облака, восход, замершие без движения переливы небесных красок… Пустота, всё – пустота. Миг безвременья. Вокруг не меняется ничто, и человек тоже недвижим. Только глаз памяти ворочается в глазнице души, ворочается, не зная покоя, не имея цели, словно во сне, не выпускающем разум на свободу. Что ищет этот глаз? Ведь должен он что-то искать?

Если даже это так, пока перед ним нет искомого.

– Убежала?

– Да. Почти сразу, как только…

Раскрытая рада поговорить со странным человеком.

Он необычен. Её привлекает всё необычное. Но есть и кое-что помимо любопытства. Этот человек нравится ей по многим причинам, не все из которых можно объяснить словами даже себе самой. Может быть, это обладание качествами, которых не хватает ей? Может, опыт, которого нет у неё? И власть, чутко дремлющая у него внутри…

Эта власть, эта сила – как ночное небо.

Звёзды тоже тянут к себе помимо рассудка и любых объяснений. Это старше гор и моложе мотыльков-однодневок: в этом – частица вечности.

– И где теперь она?

– Я не знаю. Я не пыталась искать её.

Боль. Тревога, вязкое напряжение… страдание.

Это тоже необычно. В чём причины? Неужели чужое решение может ранить так глубоко и резко? Здесь есть что-то непонятное. Раскрытая впитывает ощущения, как истомлённый жаждой воду. Впитывает – до тех пор, пока эта вода не становится обжигающим кипятком решимости.

– Прошу прощения, но мне надо идти.

Язык людей тоже полон странностей. "Мне надо": внутренняя сила воспринимается как внешняя. Смешно!

Или мудро – если слова несут двойственность, единство воспринятого и отражённого.

– Позвольте мне идти с вами, страж. – Надо что-то добавить, убедить. – Я лучше знаю то, что окружает башню, и…

Человек договаривает, спокойно принимая реальность:

– И у вас более острые чувства. Благодарю за поддержку, Раскрытая. Идём.

В лесу она продолжала наблюдать не только за тем, что вокруг, но и за стражем. Точность и лёгкость его движений завораживают. Сравнивать его со зверем не хотелось: хищники куда более естественны, а потому ограничены. Человек же движется по-иному. Тоже экономно, тоже тихо, но при этом (и – прежде всего) целеустремлённо. В этом Раскрытая видела проявление утончённости, плоды искусства майе.

Над слегка сдвинутым листом страж припал на одно колено. Его магия шевельнулась, бросая вокруг грубоватую паутину магических чувств. Спустя минуту человек поднялся и указал:

– Она пробежала здесь.

– Она? Здесь пробежал какой-то мелкий хищник. Я думаю…

– Да? – Не без насмешки посмотрел на Раскрытую страж.

– Это довольно странный хищник. Слишком…

– Слишком умный? Слишком явно пропитанный магией?

– И ещё похожий в отблесках на вашу Лаэ.

– Не просто похожий. Это и есть она, только после превращения.

Удивительно!

– Она из Меняющих Облик?

– Думаю, нет. Похоже, что способов превратиться в другое существо так же много, как и видов темнового зрения. Не знаю, как проделывали это те немногие тастары, которым был дан дар Меняющих Облик; я не знаю и того, как превращается Лаэ. Но думаю, она делает это иначе.

Закончив объяснения, страж вернул себе суровую строгость.

– Идём.

И они пошли. Потом побежали: след был достаточно чёток и прям. Раскрытая обнаружила, что держаться наравне с человеком непросто. Но ещё больше её смутила собственная совершенно неожиданная слабость. Страж без труда успевал прямо на бегу подмечать то, что от неё упорно ускользало. Да, она имеет более острые чувства, чем он. Но иметь и использовать в движении, как оказалось – вещи очень разные. Слишком долго оттачивала их Раскрытая в неподвижности и уединении лесной башни. Теперь это сказалось.

Но страж словно не замечает этого. Действительно не замечает? Раскрытая попробовала понять мотивы, и это, в отличие от многого иного, получилось. Человек по имени Эхагес был весь поглощён своим стремлением и почти не думал о своей спутнице. Нет помощи, но и помехи нет – зачем тратить силы? Но тастар не успела обидеться, как поймала ещё кое-что. Страж принял её выбор, как выбор полностью взрослой. "Если хочет быть рядом – пусть извлекает свою пользу". И в этом не было ничего обидного. Скорее, наоборот.

Да… люди вполне достойны пристального внимания. По крайней мере, некоторые из них.

Догнать Лаэ им не удалось. Ни догнать, ни найти. Даже обычную лису выследить непросто, а уж лису-орлэ… Идти по следам вскоре стало невозможно: Лаэ, словно чуя что-то (или на самом деле почуяв?) начала путать стёжки, да с такой ловкостью, что оставалось только свистеть. Один лишь трюк с прыжками по веткам стоил десятки за сообразительность. А проход по склону, после которого Лаэ приняла человеческий облик и скрыла собственные следы под языком осыпи? Эхагес потратил не меньше десяти минут, по камешку разбирая эту проклятую осыпь, пока не удостоверился, что никто под ней не похоронен.

Любые хитрости убегающей можно было разгадать, используя магию поиска. Увы, эта магия отнимала у недостаточно опытного стража слишком много времени. Раскрытая считывала оставленные беглянкой отблески быстрее него – но тоже не так быстро, как надо. Следы, по которым шли тастар и страж, становились всё холоднее. Под конец, дойдя до обрыва над узкой речкой, на котором Лаэ словно растворилась в воздухе, Эхагес сдался.

Возвращаемся, сказал он. Нам её не догнать.

И Волна доставила их с Раскрытой обратно в башню.

Пустота тянет, увлекает, манит забвением. Пустота… память…

Пустота по имени горечь.

После безуспешной погони Гес отправился на поиски кровати. Понадеялся, что сон даст ему покой – пусть ненадолго. И сон пришёл, хотя стражу пришлось чуть ли не втискивать себя в него, умеряя не находящее выхода возбуждение.

Сон пришёл и ушёл. Тело и ум получили свой отдых.