Текст книги "Учебник по химии (СИ)"

Автор книги: Анатолий Ключников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

У границы

Лошадки тихонько трусили, я задумчиво жевал стебелёк моровки. В груди разлилась какая-то холодная пустота. Нет, ну что такое я себе воображал, а? Что девица из благородных замуж за меня пойдёт? – нет, разумеется, не выйдет. Тем более, что мы в дороге постоянно цапались по пустякам. У нас, конечно, случались и весёлые моменты, но ведь подурачиться можно и с княгиней, и с графиней (а то!), но замуж такую вовек не возьмёшь: не твоя ровня.

Опять-таки, она – образованная, а я – так себе: читать-писать кое-как умею – и слава богу. У них, дворян, всё не как у людей: они же сперва лямуры-тужуры крутят, а потом только женятся. Я ж ведь не мог поверить, что перезревшая девица никогда ни в кого не влюблялась, и любовью ни с кем не занималась, ведь правда? А уж если влюблялась, то, конечно, не в бродягу, а в равного себе по общественному положению. А, раз так, то куды же я лезу к благородной девице со своими чувствами и планами дурацкими о женитьбе, о своём доме? Слава богу, что я ей ни в чём таком не признавался, ни единым словом– не успел, а то вот позорище-то стало бы командиру отряда сов, на старости лет…

– Ты какой-то не такой, Клёст. Что случилось? Все дни ходишь смурной, – спросила меня Ведит, когда мы уже отъехали от деревни на приличное расстояние.

– Послушай, студент, сколько раз я тебе говорил, что я должен знать ВСЁ. И даже объяснял, что это нужно для выживания, – я тяжко вздохнул, раздражённый. – Но почему-то каждый день я узнаю всё новые и новые подробности. Когда это кончится?

– Ты это о чём? – чертовка рисовалась самим обаянием и недоумением.

– О беременности твоей, – ляпнул я в сердцах.

Ведит дёрнула поводья – Чалка ошарашенно всхрапнула и сбилась с шага; Леший на неё покосился.

– Ты!.. Да ты!.. Что ты выдумываешь?!

– Бабка так сказала, – меня обескуражила такая яркая вспышка эмоций, не пойми, чем вызванная. – Ты ещё скажи, что не знаешь, откуда дети бывают. Или скажешь, что знахарка врёт?

Девица раскрыла пошире рот, чтобы крикнуть что-то ещё злое, но её как будто заклинило. Несколько секунд она яростно жгла меня взглядом, который стал вдруг затухать; ротик закрылся. Последовал бурный взрыв эмоций: Ведит разревелась, как деревенская девчонка, прикрывая глаза ладонями, и размазывая руками слёзы, сильно вздрагивая от каждого приступа. Чалка, у которой она бросила поводья, покорно стояла, переступая с ноги на ногу, лишь изредка дёргая кожей и помахивая хвостом, отпугивая приставучих насекомых.

Я подождал, пока девица успокоится.

– Ты что, не знала?

Ведит, задыхаясь от удушья, лишь помотала головой. Я молчал. А, собственно, что я мог сказать? Это всё было не моё дело.

Я встряхнул поводья – Леший осторожно пошёл вперёд. Чалка, немного подумав, потрусила за нами следом.

– Он работал моим помощником в лаборатории в замке… Он – хороший парень. Нас никуда не выпускали, нам было скучно – вот и… Мы могли бы пожениться, остаться в замке и жить как другие, семейные. Я, когда всё поняла, рассказала ему, а он испугался, стал что-то мямлить: мол, у него невеста осталась в городе, и он так не может… Вот я и решила сбежать.

– Ты же химик, ты могла бы настойку какую-нибудь сделать… Ну, чтобы ребёнка не завелось.

Она мгновенно стала прежней и огрызнулась язвительно:

– Я, вообще-то, химик по огневой части, а не по этой самой!

– Вот и не надо было заниматься этим самым, если не понимаешь ни хрена!

Нет, эта женская логика меня с ума сведёт. Если залетела, то, разумеется, нужно срочно сбегать из охраняемого державниками замка и стать врагом всей страны, чтобы тебя искали повсюду, даже в этом богом забытом Верстеке. А то ведь начальству признаваться стыдно: заругают, засмеют. А ты, солдат, переживай за неё, защищай…

А, ну его: на девчонок злиться – всё равно как на плохую погоду. Не факт вообще, что она мне правду рассказала про отца ребёнка: обычно люди врут, как дышат.

Чтобы не искушать судьбу, я опять свернул в лес.

Всего лишь одна ночёвка – и вот она, Божегория: виднеется на противоположном берегу Роганы. И даже видно, как синеют вершины её далёких гор. Только вот сущий пустячок: ширина реки – двести локтей, а вода уже не летняя. И глубина такая, что всадника накроет по маковку уже локтей через тридцать. Девчонка только-только с кровати встала после жестокой простуды, и посылать её сейчас в холодную реку – да уж лучше сразу убить на месте, чтобы без мучений.

Мой прежний опыт хождения по этим местам говорил: если для переправы через Рогану нужна лодка, то её нужно пойти и украсть в Ветдорвине – рыбацкой деревушке выше по течению. Лодка – не лошадь, за её кражу смертная казнь не полагается. Штраф там, битьё плетьми – это да, но казнить – ни боже мой. Решено: едем.

Возле реки лес стоял не такой густой, поэтому мы довольно легко ехали верхами. Через несколько часов пути мы уже прибыли на место.

– Слушай сюда, студент. Жди меня здесь. Деревня отсюда менее, чем в полчаса ходу. Я вернусь на лодке. Если через два часа меня не будет – уходи, да и поможет тебе Пресветлый.

– Ты что, меня одну бросаешь? – запаниковала моя беглянка. – И как же я буду одна?..

– Ну, в лесу ты не заблудишься, – это точно, и не пропадёшь. В обратной стороне, менее дня пути, есть мост через реку. Конечно, сейчас его охраняют с обоих сторон, но ты уж что-нибудь придумай…

– Сволочь ты, Клёст!

– Да уж какой есть! Но я пока не прощаюсь. Запомни: два часа. Солнышко будет во-о-о-н в той точке.

– Фи, – презрительно скривила губки «девица от науки» и демонстративно отвернулась.

– Вот и договорились, – я резко привлёк её к себе и поцеловал в лобик. – Будь умницей и не тыкай своим ножиком всех подряд. Сначала хотя бы спроси: чо надо?

Она резко отпихнула меня:

– Иди давай, вояка… Пока самого не ткнула.

И отвернулась, изо всех сил пряча улыбку, которая пыталась прорваться сквозь её плотно сжатые губы, забавно их выгибая.

Новая покупка

Я шёл легко, как на крыльях, разве что не насвистывал, как зелёный мальчишка. Нет, ну что я делаю, а? Какого чёрта полез целоваться? Ну, поцеловал – и что? – она теперь замуж за меня пойдёт или будет хотя бы любовью со мной заниматься, «от скуки», как в тайном замке? Ага, щас! – конечно, нет: не пойдёт и не будет. Да и я сам ТАК не хочу. А чего ж я тогда такой весёлый?

А вот просто у меня сейчас хорошее настроение. Имею право. Успею ещё погрустить: целая война впереди.

Показалась Ветдорвине.

Забитые окна, покосившиеся заборы, глухое запустение… Вот те раз.

Я пошёл вдоль реки. От каждой избы шли свои дощатые мостки, на которых можно и бельё постирать, и лодку пришвартовать. Задняя калитка, тропинка, мостки – и так от каждого двора. Только тропинки позарастали, а некоторые мостки вообще обрушены. Лодок, разумеется, нет.

Мда, бесконечная война крепко доконала местных рыбаков. Не получается у них хорошей жизни на пограничной реке…

Ура, лодка! Она стояла по другую сторону мостков, и я её сразу и не заметил.

Вёсел, конечно же, в ней не лежало, а без них в нашей ситуации совсем никак. Я прошёл сквозь калитку и направился вглубь двора. Собачья будка стоит пустой, и это неудивительно: когда ты живёшь в деревне один, то собака тебе не нужна совершенно: от озверевших бандитов и безбашенных вояк она не спасёт – наоборот, её лай их притянет, а если псина будет злобствовать, то незваные гости озлобятся ещё хуже. В голодные годы и собачий рот – лишний.

– Эй, хозяин!

Тишина. Нигде нет трубного дымка: ни у дома, ни из коптильни. Но ароматный запах копчёной рыбы, казалось, впитался во все стены и даже в землю; я поперхнулся слюной.

– Есть тут кто живой?!!

Молчание. Но нехорошее какое-то, тревожное.

Я перекинул щит со спины в левую руку, вытащил меч. Остриём подцепил приоткрытую дверь и распахнул.

– Эй, ау!!!

Нигде никакого движения.

Сквозь дверной проём видна часть сарая – там никого. Никакому хозяину не нужно, чтобы в его дворовых постройках стояла кромешная темень: там ведь днём бывает нужно и поработать, и что-то искать. Поэтому в них делают слуховые оконца для дневного света – вот я и видел коптильню насквозь и не боялся, что глаза будут долго к темноте привыкать.

Я прикрыл левую сторону головы щитом и проскользнул в левую часть двери, правой рукой делая защитный оборот лезвием меча снизу вверх – как полковник учил. И точно: на лезвие обрушился топор, который я, продолжая движение рукой, отвёл за свою спину, подныривая под удар.

– Кха-а-а-а! – выдохнул от всей души ударивший меня.

Лезвие топора-колуна косо бухнуло в земляной пол.

– Бхум! – поперхнулся напавший, отброшенный ударом голенищем моего сапога выше его живота. Мужик отлетел в одну сторону, топор – в другую.

Я быстро огляделся: больше никого. Упавший – самый обычный деревенский мужичок, в простой рубахе и верёвочных лаптях.

– Хозяин, тебя что, сосной по башке пришибло? Или пьян?

Мужичок вдруг мелко затрясся в сопливом плаче, наматывая слёзы на грязный кулак:

– А чо… Да уж чо… Грабь, давай бери, что хошь… Убей, да, убей, если сильный такой. Мочи больше никакой на вас нет, бандюки окаянные… Мужика ограбить каждый теперь могет…

Собственно, хозяин был уже в годах, – седовласый такой дедок с клочковатой бородкой, которая так же дрожала в такт его всхлипам.

Я вложил меч в ножны и закинул щит за спину:

– Тьфу ты, пакость какая. Я не грабить тебя пришёл, а купить твою лодку с вёслами.

– А мне как без лодки – помирать? Убей уж сразу тогда!

– От пары серебрушек ещё никто не помирал, – я кинул ему две монеты в подол рубахи, зная, что на эти деньги он сможет себе получить две лодки минимум. И счастливый продавец ему ещё споёт и спляшет на сдачу. Впрочем, война сильно меняет цены, так что, возможно, на две и не хватит.

Умирающий дедок поразительно ловко сховал брошенные монеты, как их и не было.

– Вёсла давай! – потребовал я.

– А это чичас, а это я мигом! – хозяин быстро вскочил и потрусил вглубь сарая, как будто забыв про боль в ушибленной груди.

Там послышался стук и бряк, и услужливый дедок вынес мне пару вёсел:

– А вот, пожалуйте, господин хороший…

Я срезал с верёвочки своим ножом три рыбины покрупнее: истекающих жирком, пахнущих душистым дымом, которые вялились с очищенным и распяленным щепкой брюхом.

– Ещё и рыбу вот возьму. Давай тряпицу. А то уж больно у тебя, отец, харя довольная…

Переправа

Я неумело грёб – лодочка рыскала вправо-влево. Так как шторма-урагана на Рогане сроду не бывало, то такое плавание мне ничем не грозило. Лишь бы с берега какого на мне не начали бы тренироваться в стрельбе из лука. Я вёл посудину по середине реки – так мне и течение помогало, и до берега подальше: салага может и не попасть.

Вот живут же люди – да хоть тот же старый рыбак. Семью свою сплавил в более спокойные места, а сам потихоньку рыбным промыслом занимается в одиночку. Накоптит-навялит охапку, пригонит возок – и к своим, на продажу. Само собой, все лодки, какие бросили ушедшие соседи – все его, и ничего ему покупать не нужно взамен проданной. Считай, в каждом дворе и в каждом сарае есть подобное корыто. Целый флот. Ну, штук пять у него точно есть.

Я с первой же секунды не сомневался: этот старый хмырь хотел меня убить. Сначала убедился, что за моей спиной никого нет, потом взял колун и притаился для подлого удара. Кожаный доспех, боевой нож, меч и неплохой щит – целое богатство, за которое я отдал гораздо больше, чем есть сейчас монет в моём кошеле. Да, и кошель ещё в придачу. И кожаные сапоги. Убил бы, – и даже имени не спросил для отпущения грехов. Детишек ведь своих ему нужно кормить. Знаем таких хозяйственных.

Знал, но убивать его не стал. Пускай свою семью обеспечивает. Я не злопамятный, а полуседой рыбак мне не соперник. Надеюсь, хотя бы одно ребро я ему всё же сломал.

Ведит вышла из леса и призывно помахала рукой. Я причалил к берегу.

– Я не стану спрашивать, сколько дворов ты вырезал ради этого старого корыта, – проворковала вредная девица.

Если её детишки будут такие же, то мама дорогая…

– А я и скрывать не буду: никого не тронул. Хотя одного старого сморчка и следовало бы… хотя бы проучить. Но мне один умный человек давно запретил селян трогать. Так и говорил: «Не трожь фекалию – и запаха потом не будет; поверь мне.»

– О-о-о-о-о, копчёный лещ! Какой огромный, жирный! Солдат, я тебя люблю! – с восторгом взвизгнула девчонка, глядя на рыбину жадными глазами, однако, ко мне не приближаясь ни на шаг.

– Не пристало красной девице вкушать еду мужицкую, – сказал я назидательно, но немного обескураженно. – Откуда у благородной химички такие простые, народные вкусы?

– Да я раньше рыбу особо и не любила. А вот сейчас увидала – и страсть как захотелось. Такая аппетитная! Наверное, я совсем одичала, по лесам таскаясь… – ответила она мне в тон, игриво, не сводя, между тем, сияющих глаз с обречённых лещей.

Ага, знаем мы таких девиц, которых вдруг на солёненькое тянет, – ни с того, ни с сего. Но вслух я, конечно, ей этого не сказал: тоже учёный. И потом, жалко мне, что ли этих паршивых лещей? Я их и взял только из принципа.

Мы спустились вниз по течению – как можно дальше от того места, где меня дожидалась Ведит. Я плыл на лодке, куда мы переложили дорожные сумки, а она вела коней под уздцы вдоль берега.

Наконец, я выбрал подходящее место для переправы: на той стороне разлёгся пологий берег, и наши кони легко выйдут. Привязал нос лодки верёвкой к поводьям Чалки (кобылы всё же более спокойные, чем кони), разделся догола и повёл лошадей в воду. Ведит уселась в лодку и взялась за вёсла – как умела.

А-а-а-а-а-а, водичка-то прохладная! В такой и судорогу можно получить. Вот поэтому я крепко держался за обоих лошадок сразу.

Мы молчали: нам не нужны случайные свидетели ни на том берегу, ни на этом. Боевые лошади плыли смело и уверенно; Ведит, благодаря фалу, тоже не могла от нас оторваться, хотя боковое течение и сносило нас в сторону. Плыли с комфортом, как сказали бы благородные господа.

Добрались. Я вышел на берег, вытянул лодку, чтобы девушка ноги не мочила. Кони отряхались, беспощадно разбрызгивая стекающую с них воду; Ведит пискнула и прикрылась руками от фонтана ледяных капелек, отворачиваясь.

– А ну, стоять!!! Ни с места! – рявкнул кто-то сзади.

И вот уже слышен шумный топот ног, и на нас набрасывается ватага. Мне сходу упёрлась какая-то железяка в голую спину; Ведит испуганно вскрикнула.

Заросли подходили слишком близко к берегу, поэтому нападавшим потребовалось секунда, чтобы выскочить на нас незамеченными. Плеск речной воды заглушал лесные звуки, и я не мог вовремя засечь засаду. Когда я тянул лодку, моё тело оказалось откинуто назад, ноги увязли в мокрой земле, поэтому броситься к оружию я не мог.

– Руки, руки поднять!!! Кому говорю?! Живо! – это уже другой голос, торжествующий.

И тут же в спину мне тычется что-то ещё, тоже острое. Плохо. Очень плохо.

Я поднял руки. Ведит, глядя на меня – тоже. Её грубо схватили и потащили на сушу.

– Полегче, ребята! – сказал я, не опуская рук, а только жестикулируя пальцами. – Девка-то на сносях. Потом сами будете отвечать: она – не из простых.

– А ну, молчать! – этот явно командирский голос прозвучал позади меня, и мне снова ткнули в спину, пару раз. – Вы – шпионы, и нам плевать, кто тут из вас девка, а кто – беременный.

Остальные тупо заржали, подавленные авторитетом.

Я огляделся. Тьфу ты, зараза, – народное ополчение: трое плюс начальник. Молодые крестьяне, судя по всему – охотники. Вооружены охотничьими ножами; у одного за плечами висит лук. Что-то вроде передового дозора, секрета. Должны оповещать «кого надо» о всяких таких необычайных событиях. А эти, наглые, решили сами пленников взять, прославиться. Но их главный – явно бывалый вояка; наверное, ветеран в отставке. Рука у него – уверенная, голос – тоже.

Нас брали нахрапом, пытаясь подавить волю к сопротивлению на корню. Орали громко, – в ухо, тыкали железом. На меня это уже не действовало, а вот моя химичка запаниковала, задёргалась. Слава богу, не стала рыпаться.

Командир дозора решил морально нас дожать:

– А ну, на колени, падлы! Руки за спину!

Что ж, раз велят – надо делать. Я покорно и быстро опустился на колени, и, упав ничком, откатился брёвнышком в сторону. Хоть их командир и бывалый, но пришпилить меня сходу не сумел: тут и не каждому молодому такое под силу, – сделать молниеносный укол.

Я поджал колени к груди и сходу вскочил на ноги, при очередном обороте. Их начальник рот не разевал – сходу ткнул меня остриём своего меча, целясь в сердце. Я, не сдвигая ступни, повернулся боком влево, отклонился – меч прошёл мимо.

Враг быстро вернул меч назад и нанёс новый удар, целясь уже в центр живота, чтоб наверняка – я шагнул вправо и прижал его лезвие локтем к левому боку, ухватив кистью левой руки запястье его правой, сжимавшей меч.

Всё, капкан. Правая моя рука свободна – я бью противника в челюсть, – только зубы клацнули. Потом – в под дых. И ещё – коленом в пах. Так как я держу его левой рукой, то он не отлетает от ударов, а лишь болтается, как соломенное чучело.

Кто-то спешит на помощь своему командиру. Я разжимаю свою левую руку и толкаю безвольное тело ему навстречу – получается заминка. Меч избитого врага остался прижатым к моему левому боку – я хватаю правой рукой его рукоять, отпускаю локтём левой лезвие и, отступив шаг назад, делаю взмах сверху вниз с оттяжкой к себе.

Новый противник пытался проткнуть меня ножом в выпаде, но его нож оказался короче моего меча: я разрубил ему шею до половины и распорол горло. Хрип, фонтан крови – и к моим ногам падает тело, дёргается в предсмертных конвульсиях.

Я крутанул пару раз кистью правой руки, привыкая к балансировке чужого оружия. Шагнул вперёд и чиркнул остриём по горлу лежащего почти без чувств скрюченного командира дозора.

– А-а-а-а, мама! – вдруг заревел по-детски один из дозорных и, бросив нож, кинулся бежать, неуклюже плюхая своими лаптями.

Я кинул ему вдогонку отобранный меч и только потом подумал, что оставаться без оружия в драке – это не хорошо, это очень опасно. Меч воткнулся убегающему в спину; он захлебнулся воздухом и рухнул ничком в грязь.

– Не подходи!.. Я зарежу её! Не подходи!..

Остался последний. Он удерживал Ведит, судорожно прижимая её к себе и держа нож у её горла. Хм, что-то определённо знакомое…

– Спокойно, парень! – сказал я, твёрдо глядя ему в глаза, как учил нас полковник. – Всё в порядке. Я не трону тебя – ты не тронешь её.

Я развёл пустые руки в стороны и начал очень медленно приближаться к ним.

– Стой! Стой! Стой, где стоишь! – истошно вскрикивал парнишка, покачивая ножом возле самой кожи моей химички.

– Спокойно, спокойно, – уговаривал я его, приближаясь мелкими шажками. – Хорошо, убей меня. Ты убьёшь меня, понял? Видишь – я сам к тебе подхожу. Только её не трогай. Вот сюда меня ударь, по горлу. Я даже голову поверну, чтобы тебе удобнее было…

– Не подходи! Не подходи! – орал пацан, теряя последний рассудок.

Понятно: он никогда никого не убивал, просто «записался на войну», чтобы потом перед девками форсить. Ведит ему – как живой щит. Он и её-то боится убивать. Но, если что-то сделать не так, то запросто ей горло располосует, по дури.

– Ну, давай, режь меня сюда, – я даже шею вытянул в его сторону.

– А-а-а-а! – он, зажмурив глаза, отмахнулся от меня ножом, но всё-таки целясь по моему горлу.

Ты всё понял, мой читатель.

– О-о-о-о-о!!!! – это уже вырвался его утробный вой на остатках дыхания.

На этот раз Ведит не стала убегать, а исступленно нанесла ещё несколько ударов стилетом в пах и живот державшего её. Несчастный скорчился и рухнул в воду, булькая и корчась.

– А тебе понравилось убивать, студент… – сказал я задумчиво, глядя на тело, пускающее по воде пузыри и пятна крови.

Ведит, дрожа, смотрела на свой окровавленный стилет. Потом кое-как разжала сведённые судорогой пальцы – нож упал ей под ноги. Она задыхалась, но не могла ни заплакать, ни заорать. Пришлось обнять её и крепко прижать к груди, поглаживая по дрожащей спине – такой тёплой, покорной и почти родной.

Как-то я не сразу сообразил, что обнимаю её совершенно голый… И она тоже не сразу. Потом над тихой рекой прокатилось эхо звонкой пощёчины. И это бил не я.

Божегория

Мы торопливо заметали следы своей переправы. Я стаскивал трупы за ноги подальше от реки, потом зашёл в воду по грудь и оттолкнул лодку как можно сильнее, чтобы она отошла поближе к середине течения. Голым, разумеется: не хватало мне одежду кровью пачкать. Девушка в это время забрасывала мертвецов ветками.

Ведит порыскала в прибрежных зарослях и нашла котомку с небольшим запасом харчей и трутом для костра, распотрошила её. Я нашёл у каждого покойника по паре медяков – не иначе, собирались мужики после смены отмечать боевое дежурство.

Всё. Нужно бежать отсюда, что есть духу. Дозорных хватятся в течение полусуток и начнут искать. Сделают облаву: прочешут лес, и нам в эти сети попадать совершенно не нужно. А если найдут трупы, то будут и дороги перекрывать. Скорее всего, следующая смена и найдёт, когда будет прогуливаться вдоль Роганы туда-сюда. По запаху.

Да, плохо началось наше знакомство с Божегорией… Не дай бог, ещё кто-то крики слышал: тогда под облаву попадём совершенно точно.

Лихорадочно напялив одежду на своё холодное тело, я ухватил Лешего и потащил вглубь леса. Ведит поспешала за мной. Дорога, нам нужно на дорогу – а по ней рвануть галопом, что есть духу, пока лошадки пеной не покроются.

Ближайшие районы Божегории я тоже представлял. И сам хаживал, и на карте видел. Так что направление движения выбирал не наугад, а кратчайшее. Но, так как надвигалась ночь, нам пришлось остановиться, и на дорогу мы выбрались только на следующий день.

Как бы не хотелось нам побыстрее добраться до столицы, но приходилось маскироваться: сначала один из нас пускал коня вскачь во весь опор, потом переходил на ровный шаг и дожидался другого, который пускал коня в галоп. Это мы делали только тогда, когда нас никто не видел. Поэтому любой встречный видел не более одного мчащегося всадника: сначала одного, потом – другого, как будто они друг с другом не знакомы. Мы даже в кабаки и в корчму заходили порознь, садились за разные столы, ночевали в разных комнатах и платили каждый сам за себя.

Я вдруг поймал себя на мысли, что мы с Ведит понимаем друг друга с полуслова и даже с одного взгляда. Ведь там, на Рогане, она молча смогла дать мне понять, что хочет провернуть ту же штуку, что сработала с разбойниками: нужно было только на пару секунд отвлечь нож от её горла. Коснулась левого рукава правой рукой, стрельнула глазами – и мне всё стало ясно. Даже в «ночных совах» полнейшего понимания удавалось достичь не всегда, хотя полковник специально обучал нас общим знакам руками.

В одном кабаке кто-то из буйных пьяниц хотел затеять с ней ссору, приняв за простоватого паренька. Ведит взглядом остановила моё порывистое движение в её сторону, и мгновенно погасила назревающий конфликт: безо всякой драки и порчи мебели-посуды, и даже без мордобоя. Оказывается, у любого человека можно разбудить в его душе благостное миролюбие, причём даже без насилия: достаточно прижать острие стилета к его кадыку и дружелюбно улыбнуться.

Но это всё мелочи.

Главное: мы всё-таки добрались до столицы Божегории, Торгобора. Похоже, в пограничье местные мужики не раскачались сделать настоящую облаву из-за пропажи «народного дозора» (или слишком поздно взялись), а в глубине страны нас никто и не искал. Перед войной в столицу обычно идут толпы разного народа, – вот и мы так прошли.

Устроились в дешёвенькой гостинице, почти корчме. Цены тут: мама дорогая, но ничего другого я и не ожидал. Вот поэтому и потопал в первый же день продавать Лешего скупщику коней для армии.

Этот скупщик как будто родился для своей профессии: лицом очень уж был похож на представителя одной известной народности, издревле промышлявшей конокрадством. Волосы – иссиня-чёрные, жесткие, свиваются в тугие колечки на голове и в бороде. Такие же жгучие чёрные глаза и широкая, открытая улыбка на дружелюбном лице. Только вот зубы у него мелькали слишком отвратные: то гнилые, то сколотые, то выбитые.

Чёрная рубаха, расстёгнутая у ворота и обнажавшая не менее кучерявую волосню на груди, чёрные штаны. Широкий кожаный пояс, на котором висит нож в ножнах с тонкой чеканкой по черни. И кожаные сапоги, не лапти. За голенищем – конская плётка. Эх, не повесили его вовремя, в молодости…

– Хороший конь у тебя, мой дорогой, только заморен дорогой дальней. Так и быть, дам тебе…

И он назвал сумму в четверть стоимости мирного времени. У меня отпала челюсть от такой наглости.

– Да ты ж Пресветлого побойся. Я-то знаю, сколько вам казна даёт за каждого конягу.

– Если знаешь, то иди в эту казну, – обиделся покупатель. – Пусть она тебе и даст, сколько хочешь.

Сильно пахло конским навозом. Наш разговор подслушали помощники скупщика, стоявшие в стороне, и откровенно заржали.

Мне продавать Лешего в открытую не хотелось. Наёмник, который перед войной не покупает коня, а, наоборот, продаёт – это очень подозрительно. Зачем мне так светиться?

– Вот и пойду! – я демонстративно ухватил коня под уздцы и начал разворачивать. Торговец оценил его бабки, познавшие уход за счёт казны в пользу стражей державы, склонил голову, прищурился:

– Ай, какой горячий, да? Ну, ладно накину ещё чуток, раз деньги солдату очень нужны. От себя отрываю, да. Мне же ваших коней кормить-лечить надо, пока я их сдам – а на какие шиши, а? Только ради солдата добавляю, за свой счёт.

Ага, конечно, от сердца последнее оторвал. Но в целом получалось неплохо, на месяц скромной житухи вполне хватало, а задерживаться долее я не планировал.

Я получил деньги и отдал поводья. Седло продал ещё раньше, за несколько монет, но я за это не тужил, так как скупщик лошадей вообще не дал бы ни гроша: не его это товар, – он не сёдлами должен армию обеспечивать.

Я торопливо отвернулся, не отвечая на недоумённый взгляд Лешего, вопросительно заржавшего: мол, ты куда, хозяин? – и потопал назад налегке. Скупщик за моей спиной цокал языком; послышались одобрительные шлепки ладонью по конскому боку.

Вечерело. Завтра у нас будет тяжёлый день.