Текст книги "Учебник по химии (СИ)"

Автор книги: Анатолий Ключников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Романтика дорог

Эх, скачки с девушкой в предосеннюю пору по столичному тракту – это, конечно, романтично. Если за вами Стражи державы не гонятся. А уж если гонятся – то романтики никакой нет, есть только животный инстинкт на выживание.

Нам требовалось повернуть на деревню Кнакен. Едва этот поворот завиднелся, я сбросил ход, давая возможность всем случайным попутчикам миновать его, дабы не было свидетелей того, что мы сходим с тракта, да и лошади при скачке на поворотах так выворачивают грунт подковами, что только слепой не заметит, что всадники поменяли курс. Так что сошли мы с тракта тихо и осторожно, без чужих глаз. Но это, конечно, только оттяжка времени. В любой деревне, отстоящей от оживлённых путей, пара всадников, тем более таких колоритных – это событие; нас, конечно, запомнят, и услужливо всё расскажут державникам, когда они начнут прочёсывать повороты с главной дороги.

Я пожертвовал водой из фляги, чтобы Ведит смыла куском мыла с лица угольные пятна, которые сам же ей и нанёс, своей рукой. Так что на Чалке она ехала вполне так приличного вида, сняв перепачканную углём курточку, – Ведит переоделась в ту одёжку, в которой она ходила по деревням во время своего побега из «химического» замка. Вид у неё стал типа «городской парнишка на своём коне, почти уважаемый человек». Прежний босяцкий имидж для посещения деревень решительно не годился: тут городских оборванцев не любят, а ежели таковой ещё и на коне верхом – то это уже крайне подозрительно: вдруг ворованный? Нас бы по указу местного старосты запросто могли взять в вилы и посадить связанными в амбар «до выяснения». Босяк на такое обращение возмущаться может хоть до возвращения самого Пресветлого, да только кто его понты будет рассматривать??? Король, что ли? – так Его Величество только за дворян переживает, а если какому босяку или даже разночинцу по морде лишний раз врежут, так что ж, плакать ему, что ли? Так ведь таких несчастных по державе столько, что королевских слёз на всех никак не хватит! Так что по деревням нужно ехать в приличном виде, но уж никак не шаромыжником каким.

Едва мы отъехали от поворота с четверть лиги, как я пришпорил своего коня в галоп; Ведит погнала Чалку. Хитрость, конечно, примитивная, но для начала сойдёт. Лишь бы никто не увидел, как мы повернули, благо столичный тракт вскоре скрылся за зелёной стеною леса: дорога, на которую мы свернули, не шла прямо, как стрела. Но я продолжал гнать, стараясь наверстать упущенное днём время, чтобы заночевать в деревне, до которой было ещё далековато.

– Ты убил человека.

Я вздрогнул всем телом. Конь всхрапнул, едва не сбился с шага и нервно оглянулся на меня на ходу через плечо: ты, мол, чё, хозяин??? И правда – что такое?! Голоса у меня в буйной голове пока, тьфу-тьфу, не звучат, и моя неспокойная совесть тоже не имеет привычки со мной разговаривать вслух, тем более – днём. Неужели началось..?

– Я видела, как ты следы крови на дороге затаптывал.

Ах, ты, зараза! Нет, я обязательно когда-нибудь убью этого студента! И не посмотрю, что барышня…

– Понимаешь, у меня денег на покупку коня не хватало, – как можно более грубо и цинично ответил я. – А очень хотелось. Не хочу от державников пешком бегать. Или это ты хочешь опять бегать от стражей на своих двоих?

– Он был ни в чём не виноват.

– Он был державником, а не человеком. Успокойся.

– Теперь меня точно казнят…

– Надеюсь, нас будут вешать на одной перекладине. Обязательно хочу видеть, как ты умрёшь первой. И тогда уйду со спокойной душой…

Она надулась, отвернулась и даже приотстала. Тоже мне, ципа нашлась.

Перед первой деревней я дал коням роздых. Заодно не хотел показать селянам, что мы очень уж спешим, хотя мокрые конские спины никого не обманут. Проклятье, у нас нет перемены лошадей, мы можем рассчитывать только на свою пару – не убивать же мне людей из-за коней каждый день! Не то, чтобы я так уж сильно жалел людей – просто иной раз можно нарваться на такого соперника, который тебе глубокие царапины сделает, а полевого лазарета у нас нет, можно и смертную горячку получить. Придётся сбавить шаг.

Я, не церемонясь, жадно хлебнул прямо из колодезного ведра, пахнувшего тиной, наполнил кожаную фляжку и опрокинул на себя остатки воды через голову. Ведит скромно присосалась к моей фляге, которую я дал ей подержать, и ополовинила её за раз; пришлось наполнять её заново. Мой новый конь и Чалка требовательно тянулись к ведру – я грубо отпихивал их морды: нельзя им хлебать ледяную воду. Но перед отъездом мы с Ведит протёрли холки притомившихся коней смоченными мокрыми ладошками, стряхивая на землю вонючий конский пот.

За пару медяков (это ж как война тут цены загнула!) я купил припасов в дорогу, и мы тронулись в путь, смачно жуя на ходу тёплый хлеб и куски вяленой свинины. Еле-еле балансируя на Чалке, чтобы не уронить кусок, Ведит с набитым ртом ругаться уже не могла, да и сама еда действовала на неё успокаивающе. Когда женщина молчит – это такая благодать и полная мировая гармония…

Когда кони просохли, я снова пустил их в галоп. Ладно, сегодня помучаю, а завтра дам им отдых.

Как человек бывалый, я конскую душу чувствую насквозь. Моя Чалка, как ни крути – кобыла, а у державника я отнял коня, причём, судя по всему, созревшего до случки. Очень скоро эта сволочь будет домогаться моей лошадки, причём во время езды. Будет храпеть недуром, дёргаться и рваться. Пока я его гоню, ему мысли о лямуре отшибает, но не гнать же мне его до упаду… Да и Чалка моя коня хочет, причём, зараза такая, начала коситься на уведённого мной конягу первой, пока тот пребывал ещё в шоке от смены хозяина. Вот как раз мне при погоне не хватало ещё тратить время на конскую любовь!

Между тем бесконечная дорога стелилась под копыта наших послушных коней, и мы от скуки начали друг с другом общаться. Вернее, начала Ведит, а я просто поддакивал: служба у «сов» научила меня помалкивать, и я мог бы за весь наш долгий путь ни разу рта не раскрыть, задумчиво посасывая стебелёк моровки.

У девушки самые яркие и последние воспоминания оказались связаны с треклятым замком, и ей хотелось полностью излить свою душу, всё наболевшее. Вот она и болтала без умолку, рассказывая всё в смачных подробностях.

Она прибыла в этот замок под вооружённой конной охраной солдат из Державной службы и передана из рук в руки коменданту замка. (Такое почётное сопровождение что-то уж слишком сильно смахивало на конвой, но я ей свои догадки не высказал.) Он был шумным, краснолицым дядькой, неряшливо одетым и смахивал скорее на довольного жизнью управляющего, нежели на военного человека. Его макушку венчала блестящая лысина, от краёв которой во все стороны спадали спутанные пряди полуседых желтоватых волос, из-за чего коменданта прозвали Подсолнухом.

Вошедший с Ведит офицер-державник передал сидевшему за замызганным столом местному начальнику сопроводительные бумаги, подождал, когда тот черканёт роспись в приёме нового сотрудника и, отсалютовав правой рукой, чётко развернулся и вышел, даже не оглянувшись на девушку. Комендант, ещё раз глянув на полученную грамоту, широко улыбнулся чуть ли не до ушей и развёл свои тяжёлые лапищи, как будто собирался заключить прибывшую в свои сквороговыобъятия:

– Ну, дорогуша, с приездом! А мы уже совсем вас заждались! Полный простой у нас получается: столица недовольна, голову морочит грозными бумажками, а позавчера приезжал эдакий важный чин и всё грозился под королевский суд отдать. Я бы и сам в цех встал, кабы понимал хоть что-нибудь в этих ваших бесовских супах, прости Пресветлый, но ни бельмеса не смыслю, однако же.

Ведит смешалась: она оказалась не готова к такому запанибратству от человека, старше её и по возрасту, и по званию. Отправляясь сюда, где шла работа, очень важная для государства, она внутренне подготовилась к суровой дисциплине, каковую успела узреть на входных воротах. Но, как оказалось, все строгости держались исключительно силой сотрудников Державной службы, а остальные обитатели замка, казалось, делали всё возможное, чтобы жить в своё собственное удовольствие, – у кого как получится.

Ведит, которую ещё слегка покачивало с дороги, покорно потащилась следом за комендантом. Он шагал грузно, не спеша, громко топая. Распахнув входную, в два человеческих роста, дверь главного строения замка, шагнул на крыльцо и задержал шаг. И правильно: во все стороны из-под его ног брызнула стайка разноцветных кур, возмущённо кудахча, заполошно махая слабыми крылышками, – как будто пытаясь улететь. Но гордый комендант, казалось, их даже не заметил: он высоко задрал трёхслойный подбородок, выпятил солидное брюшко, подкрутил пшеничного цвета усы, кхекнул и ступил на бренную землю. Две сумрачные бабы, согнувшиеся под корзинами стиранного белья, торопливо и покорно поклонившись, поспешили скрыться от начальственного глаза в невзрачной дверце для прислуги.

Ведит, подобрав высокую юбку, засеменила за ним следом. Такая предосторожность была для неё не праздной: всё пространство вокруг замка оказалось засыпанным птичьим помётом, кусками извести, соломой и ещё разноцветными ингредиентами, – сам чёрт не знает, для чего. Комендант вышагивал по прямой, ничуть не заморачиваясь на подобные пустяки, а девушка скакала за ним невероятными зигзагами, выцеливая каждый свой шаг.

Будущая беглянка сразу обратила внимание, что территория замка заставлена новыми строениями, пахнувшими свежей сосной, никак на роль столетних не претендующими. Их понастроили так много, что иной раз от стены до стены промежуток составлял не более расстояния между вытянутыми руками. Её провожатый уверенно петлял в этом прямоугольном лабиринте, не оглядываясь на спутницу, прыгающую с кочки на кочку.

По пути им никого не встречалось, но на очередном повороте они наткнулись на очень живописную парочку в весьма неловком положении: она опиралась на стену какого-то сарая, а он, со спущенными штанами прижимая её к этой стене, задрал ей серую юбку чуть ли не до шеи и весьма увлечённо «долбил» сзади. От сильных и ритмичных движений сарай, казалось, даже раскачивался. Комендант только хмыкнул и зашагал себе дальше, казалось, напрочь позабыв увиденную картину. Ведит, к таким сценам ещё непривычная, аж поперхнулась воздухом, сбилась с шага, уронив свою юбку, отстала. Однако, видя, что на неё никто не обращает особого внимания: ни комендант, ни странная парочка, – снова поспешила за провожатым, подгоняемая издевательскими смешками «влюблённых».

Догнав Подсолнуха, она не удержалась и выпалила, запыхавшись:

– Что… что ЭТО было, господин комендант?! У вас тут что, дом терпимости или бордель какой?!!

Потом ещё и съязвила:

– А мне говорили, что тут важное государственное химическое производство… Почему они делают ЭТО прямо во дворе?!!

– Потому, что сейчас время обеденное, – комендант соизволил оглянуться на неё снисходительно, – самое удобное: на улице никого нет. Мы же попались им чисто случайно.

– А у вас что, ЭТО нужно делать непременно на улице?!! Как животные?! Среди бела дня…

– А-а-а-а, Вы вот о чём,…– он глубоко вздохнул, сбавил шаг, повертел головой на короткой и толстой шее. – Так ведь, голубушка, ночью им ЭТО делать будет никак невозможно, понимаете ли. Она же заключённая, «тюремщица», а мужики у нас все – «вольные». Уголовницы ночуют все в охраняемых бараках, туда никого не допускают, ни днём, ни, тем более, ночью. Так что ночью, увы, никак нельзя: не положено. Вот и делают все дела днём, на работе, – кто как сумеет.

– Так у вас тут что, уголовницы работают?!! – изумление Ведит нарастало после каждой новой фразы коменданта. – На секретной мануфактуре?!!

– А что тут такого непонятного? – Подсолнух подёрнул плечами. – Для секретных работ уголовники – самое оно то. Сидят себе под замком и никому направо-налево ничего не сболтнут. Казне обходятся дёшево: две похлёбки в день, а делать обязаны всё, что скажут. Так что всё правильно.

Его непоколебимая уверенность подействовала на Ведит угнетающе. Но, так как ей сказать пока оказалось нечего, она лишь молча семенила следом, подавленная.

Они зашли в просторный сарай. Было тихо; в темноте светился бордовый огонёк под большим котлом, от которого в разные стороны шли трубы. Химичка сразу же узнала этот агрегат, – увеличенную копию стеклянного прибора, какой она часто использовала в опытах. Как будто злой волшебник, каприза ради, увеличил разные лабораторные посудины, и вот теперь их все поместили под одной крышей, а её заставляют управляться всем этим хозяйством. Было понятно: если раньше она запросто могла колдовать с десятком колб, успевая даже мыть их собственноручно, то теперь, когда все их лабораторные приспособления увеличены в десятки раз, это являлось для неё уже физически невозможным, и поэтому невольная робость сковала всё её тело.

– Вот, дорогуша, это и есть ваше хозяйство! – громко возвестил комендант, широко разводя своими заскорузлыми лапищами. – Прошу, как говорится, любить и жаловать…

Он снял с пояса огромный ключ с замысловатыми бородками, торжественно вознёс его выше правого плеча, как маршальский жезл, потряс несколько раз и вручил вконец растерявшейся девушке:

– А это вот ключ от этого сарая! Пардон, лаборатории № 2, как в формулярах указано. Храните его, как амулет Пресветлого, ибо, в случае потери, придётся иметь дело с «державниками», – комендант стал вдруг угрожающе-серьёзен, а девушке сделалось совсем худо. – Открывать и закрывать его будете под личную роспись: ваш профессор Вам всё объяснит, как и что; он уже давно тут работает.

Подсолнух насильно взял руку своей спутницы, вложил этот ключ ей в ладошку, завернул её пальчики поверх вложенного предмета и ещё потом слегка прихлопнул своей пятернёй.

В сарае пахло банным ароматом сгоревших дров, а также стоял приторный, плотный дух чего-то нечистоплотного, как будто тут переночевал гусарский полк в нестиранных портянках. Ведит, ошеломлённая уведенным возле и внутри сарая, а также ароматом настойчивых запахов, стояла, зажав пахнувший потным железом ключ в кулачке, и только глазками хлопала.

Начиналась новая жизнь.

По ходу дела выяснилось, что Ведит подчинялись, кроме рабочих в лаборатории, ещё и четыре бабы, колдовавшие возле двух закопчённых котлов во дворе. Их набрали из «тюремщиц». Кроме того, в сарае, то бишь здании лаборатории № 2, несколько женщин «из этих самых» подносили дрова и ингредиенты для «адского котла». Таким образом, бывшая аспирантка командовала весьма странным коллективом, составленном из десятка осужденных женщин, двух опытных мастеровых в годах, которые, пожалуй, сгодились бы девушке и в отцы, хотя, иной раз, поглядывали на неё очень даже озорно, а также нескольких парней, которых учёность Ведит очень сильно угнетала, и они только молча и покорно ей подчинялись.

Ситуацию осложняло и то, что в команде аспирантки оказалась «авторитетная» женщина, бывшая старостой в тюремном бараке. Эта массивная гром-баба своей оплеухой запросто могла сбить с ног иного мужичка; при виде её робел даже сам заносчивый Подсолнух. Впрочем, посмеивались, что, мол, Матушка в своё время ему всячески подмигивала, всякие такие знаки внимания оказывала: то подножку подставит, то ущипнёт игриво за попу втихаря, а комендант отчаянно от этого внимания уклонялся, прячась по всем углам. Так оно было, или это просто выдумки одуревших от нехватки слухов работяг-«химиков», – за это Ведит сама лично поручиться уже никак не могла, так как при ней Матушка вела себя с Подсолнухом подчёркнуто корректно, а тот только смущённо крутил ус и хмыкал. А жил комендант с уголовницей, мывшей полы в замке и его кабинете.

Староста имела такой пугающий взгляд из-под массивных чёрный бровей, что Ведит сразу уверилась, что та «в прошлой жизни» являлась жуткой серийной убийцей. Но, когда комендант заставил её ознакомиться с личными делами всех её подопечных, та с удивлением обнаружила, что Матушка, оказывается, была «всего лишь» скупщицей краденого. А убеждённой убийцей оказалась невзрачная худенькая девушка, тихая и незаметная. Ей жених (или муж?) изменил, и она его за такое дело хладнокровно прикончила, да так ловко, что на неё сразу и не подумали. Вкус безнаказанной крови сдвинул ей крышу на всю катушку, и она окончательно сбрендила: стала выявлять всех мужиков-изменщиков, выслеживать и убивать. Талант у неё такой вот оказался, призвание. А попалась она при попытке прикончить бывалого наёмника – тот скрутил её и сдал городской страже. С этой матёрой преступницей общаться было вполне возможно: она не сквернословила, блатной жаргон не употребляла, но не дай вам Пресветлый сболтнуть ей что-то про мужиков – она сразу начинала лихорадочно нести всякую чушь, всё больше и больше возбуждаясь и нервно ломая пальцы; её глаза блуждали. Речь становилась бессвязной, бредовой, и вам приходилось либо бежать, либо грубо приводить её в чувство, одёргивая. Кстати сказать, эта особа убивала мужчин стилетом, который носила в длинном рукаве платья, и Ведит даже прочитала, куда именно она наносила удары: кому-то – сзади в сердце, кому-то – в затылок, под основание черепа. После этого чтения ей стал понятен чёрный юмор тех, кто дал этой уголовнице кличку «Вдова», а до этого наша аспирантка даже сочувствовала несчастной девушке: как же, и мужа потеряла, и в тюрьму попала.

Но биографии уголовниц оказались не самым страшным фактом в её новой работе. Гораздо страшнее оказалось то, ЧТО делалось в лаборатории. Все сотрудники, казалось, не имели никакого понятия о температуре, времени, массе, пропорциях, поэтому получить что-либо приемлемое они смогли бы только чисто случайно, в течение десяти-пятнадцати лет, не меньше. Ведит схватилась сначала за свою бедную голову, а потом – за бумагу и гусиное перо: требовалось сделать хоть какие-то вычисления, на которые у её любимого профессора катастрофически не хватало свободного времени.

Сделать расчёты оказалось только четвертью дела. Или даже десятой частью. Её подчинённые, действительно, с точными науками не дружили (и с неточными – тоже), и даже температуру замеряли неправильно. Нужно было вдолбить им в их крепкие головы, когда именно надо начинать замеры времени, и сколько раз песочные часы должны пересыпать своё содержимое. Наблюдатель, переворачивая склянку с песком, ставил мелом отметку на доске – даже такой малости пришлось добиваться криком и беспощадной дрессировкой оболтусов-переростков. Чтобы дрова совали в топку по норме, а не столько, сколько влезет, пришлось учить безграмотных, но наглых уголовниц: за один раз вы носите в охапке вот столько поленьев, и нужно сделать вот столько ходок к поленнице. Матушка слушала её снисходительно, а Вдова, будучи послушной, оказалась удивительно бестолковой в тех вещах, которые не требовали хладнокровного убийства гулящих мужиков. Пришлось уговаривать старосту особым образом, чтобы она и за Вдовой приглядывала и не давала ей заталкивать дрова в печь со всей дури (от всей широты души). А разговаривать с самолюбивой Матушкой – это всё равно, что сутки у станка простоять: потом валишься в кровать безо всяких сил.

Ведит потребовала, чтобы котлы для уличной «варки» перенесли в такое место, чтобы ветра, преобладающие в данный период года, уносили ядовитые запахи сразу за стену замка. Шутка ли: в процессе нагрева выделялись серные газы, воняло тухлыми яйцами, а работницы умирали одна за другой. По заказу нашей аспирантки сшили матерчатые маски на лица, но упрямые уголовницы надевали их неохотно: «Да у нас такие сроки, что, чем быстрее сдохнешь – тем лучше. Или нам тут до самой стрости это ХХХ варить?!». Тогда девушка заказала для котлов крышки, не подпускала никого к ним без технической надобности, а размешивала «адскую» смесь всегда только одна баба и в маске: за провинность назначалась непременная порка после работы. Причём подобное наказание потребовала сама Ведит, так как от общения с разными типами сделалась очень злобной. А как иначе, если по-хорошему понимать не хотят???

Вообще, «запуск» уличных котлов производился только под контролем бывшей аспирантки. Она подбирала состав и массу разных компонентов для варки, отслеживала очерёдность их добавления. Одна из баб также делала мелом отметки количества переворотов песочных часов, потом давала команду размешивать смесь, когда наступал нужный момент времени – после очередной её отметки.

Ведит добилась также, чтобы двор подметали каждый день, и по нему можно было ходить смело, не задирая юбку. Пришлось задействовать коменданта: запугивать, что очень скоро вся мануфактура по уши погрузится в дерьмо. Уборкой занимались по очереди: и мастеровые из вольных, и уголовницы, и замковая прислуга. Ворчали и злились, но аспирантка оказалась свирепее всех, вместе взятых, в том, что касалось чистоты. Из-за этой уборки даже самые наглые парочки начали прятаться по цехам и сараям, занимаясь своими нехитрыми развлечениями.

Потом в цеху с гордым названием «лаборатория № 2» появился молодой человек, бывший преподаватель химии. Он нанялся на эти секретные работы из желания подзаработать себе на свадьбу, так как его подружка уже давно стала намекать, что, мол, пора бы уже и официально их отношения оформить как-то… Ведит покрутила пальцем у виска и ввела его в курс дела; вскоре он уже вполне мог заменять её на рутинных работах, высвободив ей время для дальнейших научных изысканий.

Кое-как утряслись вот такие «научные» дела. Профессор повеселел: лаборатория № 2 стала давать вполне приличную продукцию, да и столичное начальство подобрело, увидев несколько успешных полевых испытаний. Девушка взялась за «бытовуху». Несколько раз долбила коменданта, чтобы назначил выдачу молока бабам, занятым на вредных для здоровья работах: завести корову обошлось бы для дела дешевле, чем постоянно обновлять контингент уголовниц и учить новеньких всему заново. Кое-как удалось всё-таки выбить по полстакана раз в два дня. Потом им назначили также выдачу свежих овощей, мелко порезанных вроде салата.

Такие хлопоты принесли Ведит уважение от Матушки, которая поглядывала на неё уже не так свирепо и охотнее гоняла девок по её указаниям. Но аспирантка со стилетом уже не расставалась. Это оружие она завела себе после случая, когда одна дурная набросилась на мастера с ножом. Тот случай произошёл, вообще-то, в другом цехе, и мужик сам спровоцировал нападение, так как слишком усиленно домогался внимания той уголовницы, но, как говорится у нас, наёмников: «Лишний нож карман не тянет». Работая среди тех, кто умело владеет холодным оружием и ухитряется его прятать, несмотря на внезапные обыски и угрозы жестокого наказания, поневоле и сам без ножа начнёшь чувствовать себя голым.

Стилет выковал кузнец, за «особое» вознаграждение в виде бутыли мутной жидкости, которая горела, но при этом вполне годилась и для внутреннего употребления. Ведит подозревала, что этот добродушный дяденька изготовлял ножи и заточки заодно и уголовницам, – за плату, не менее приятную для мужского тела. Так оно было или нет, но никто этого кузнеца так и не сдал.

Однажды произошёл случай, повлиявший на окончательное решение девушки сбежать из замка. К ней подошла хмурая Матушка и сказала:

– Там… эта… Вельке совсем плохо…

Ведит торопливо выбежала во двор. Девка лежала прямо на земле, в стороне от лениво дымивших котлов; возле неё уже сгрудилось несколько человек. Аспирантка их растолкала, подошла поближе, склонилась:

– Что, что с тобой?!

Та, лёжа на боку, повела мутными глазами, потом снова уронила голову на щёку и её вырвало. В рвотных массах виднелись следы крови.

– Так, быстро её к доктору! Хельга, Зорка – тащите сюда носилки. Возьмёте их в лазарете, – скомандовала Ведит.

Велька оказалась жизнелюбивой. Когда Ведит вечером зашла к доктору, она, хоть и бледная, глядела по сторонам вполне осмысленно.

– Что с ней? Жить будет?

Седой фельдшер покачал головой:

– Трудно сказать. Я ей промывание сделал, состояние – стабильное. Даю общие противоядия, какие знаю. Вы тут, душа моя, изобретаете такие страшные отравы, что медицина их лечить пока бессильна. Пока мы научимся лечить ЭТО, вы придумаете что-нибудь ещё более смертельное… – от него слегка разило, и отнюдь не отваром ромашки. В таком виде он мог рассуждать о трудностях современной медицины бесконечно.

– Чем ей можно помочь?

– Ну-у-у-у, питание ей нужно хорошее, особый рацион.

– Сделаем. Я похлопочу. Только скажите, доктор, чем её кормить-то?

– Да погодите Вы, голубушка, со своими хлопотами. Вы эту девицу отравили так хорошо, что я и сам не знаю даже, когда она работать сможет, и какие вообще работы не загонят её в могилу через неделю. Дай Бог, если хотя бы для подсобных сгодится, и то не факт: ей ничего тяжёлого нельзя будет таскать минимум год. Я так думаю. Вы поговорите сначала с господином комендантом: без него такой вопрос никак решить будет невозможно…

Ведит зашла к Подсолнуху. Тот обрадовался, как будто только её и ждал, гостеприимно распахнул объятия:

– А-а-а-а, вот и Вы, легка на помине! Я как раз Вас и дожидаюсь, только-только гонца за Вами послал. Присаживайтесь, пожалуйста: тут надо одну бумаженцию подмахнуть…

Ведит, сбитая с толку, присела за стол и начала чтение. По мере вникания у неё глаза полезли на лоб:

– Господин комендант, тут какая-то ошибка… У неё тяжёлое отравление, а у Вас написано – «нарушение трудового режима». За такое у нас положено немедленно возвращать заключённых обратно в тюрьму, а ей сейчас нужен постельный режим и хорошее питание!

– Да где же я Вам, дорогуша, найду для неё этот ваш «постельный режим»! У меня тут не больница, между прочим, и никаких врачей нет. Кроме одного полупьяного эскулапа, – прости, Господи, лик твой ясен! – Подсолнух оказался изумлён не меньше Ведит. – Если начальство увидит, что у меня тут заключённые в лазарете отдыхают – да меня ж самого закатают тачку катать в такие места, что и карте-то нет!

Случись это в первый месяц проживания Ведит в этом замке, она бы стала возмущаться: «Но ведь так же нельзя! Это же бесчеловечно! Вы обязаны помочь чем-нибудь! Неужели у Вас нет сердца?» Но, так как она, слава Пресветлому, обреталась тут уже год, то обрела похвальную краткость речи:

– Ну и гад же ты, начальник! За шкуру свою беспокоишься, значит? А на баб тебе начхать? – и, плюнув на бумагу, решительно встала, глядя Подсолнуху прямо в глаза.

Подсолнух мгновенно стал совсем пунцовый и тоже угрожающе приподнялся, – даже китель свой засаленный одёрнул для вящей солидности:

– А меня сюда, дорогуша, назначили не о шкуре своей думать, а только о производстве этих ваших треклятых составов!.. Которые нашей стране нужны, чтобы мир себе обеспечить и народу от войн дать отдых. И я ради этого обязан выжимать вас всех по полной: и уголовников, и «вольных». Нет у меня средств на долгое лечение, нет: не положено. И лишних рабочих рук – тоже нет. Пока эта ваша будет на кровати валяться, никто её не заменит, а планы столичное начальство из-за неё нам менять не будет. Мне самому, что ли, прикажешь возле котла встать?!

– Её с такой отпиской в тюрьме сразу со свету сживут, и даже на каторгу брать не станут. Неужели Вы этого не понимаете? – спросила девушка уже поспокойнее.

– Там, в тюрьме, тоже люди бывают. Чай, сообразят, что девка полудохлая никаких режимов нарушать не могла. У них там в тюремных лазаретах валяться можно хоть до конца срока – если правда болен, или сумел блат найти. А у нас – никак нельзя.

Подсолнух сел, отдуваясь. Вспышка гнева, казалось, сильно его обессилила. Он расстегнул ещё одну пуговицу своего мундира и, немного успокоившись, продолжил:

– Я, слава Богу, на государственной службе не первый год. Половину волос вон уже потерял. Уж никак не думал, что на старости лет всякая сопля зелёная будет меня учить и попрекать… Молчать! – он грозно рыкнул, заметив возмущённое движение Ведит. – Ты ещё многого не знаешь, деточка. Ты не знаешь, что наш доктор по приказу проверяющих всех больных заключённых мышьяком травил, чтобы, значит, закопали их без вопросов, и потом можно было бы новых набрать? Не знаешь. А я вот этой своей рукой подписывал бумаги о «естественной» смерти. И когда-нибудь ещё придётся подписать. И ты, если надо будет, ещё и не такую подпишешь? Ясно тебе?!

Ведит молчала.

– Ну, так как, хочешь, чтобы наш коновал и эту вашу Вельку к Пресветлому отправил? Или как??? Эта бумага, – комендант покровительственно похлопал по столешнице рядом с оплёванным листком, – даст ей хоть какой-никакой, но шанс. А от мышьяка никакого шанса ни у кого нет…

Ведит присела, взяла перо, макнула в чернила и размашисто вывела согласительную резолюцию. А плевок уже подсох; вроде как капелька воды попала.

Подсолнух взял подписанную бумагу, глянул мельком и бросил на край стола. Девушка молча вышла и хлопнула дверью.

– И не вздумай болтать там… кому ни попадя. А не то… – успел бросить её вдогонку комендант.

Вельку отправили на следующий же день. Она, синюшно-бледная, лежала на свежей охапке соломы и робко улыбалась провожающим. Ведит сунула ей в дорогу узелок с куском белого хлеба: доктор сказал, что при её болезни лучше кушать именно такой. Бабы стояли молча и хмуро, как на похоронах.

Наконец, на край телеги уселся один из местных державников со щитом на спине и положил на солому рядом с Велькой свой меч:

– Давай, трогай живей, надо успеть обернуться к сроку… И так задержались.

– Пшла-а-а! – гаркнул возничий.

Я начал соглашаться про себя, что химичка, ударяясь в бега, вела себя не так уж и глупо, как казалось на первый взгляд. Пожалуй, у державников имелись и другие веские причины желать, чтобы никто из вольных работников проклятого замка никогда бы назад в столицу не вернулся, а так бы и жил тут до самой смерти.