Текст книги "Учебник по химии (СИ)"

Автор книги: Анатолий Ключников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

С души как камень свалился. Я читал в детстве такую фразу в книжках, но только сейчас понял, какие такие в душе тяжёлые камни иной раз ворочаются.

Я чувствовал, что девчонка вся взвинчена и вот-вот сорвётся. Сейчас её злить не надо, точно говорю. Ведит устало тащилась ко мне через дорогу, покачиваясь. Я достал флягу, открыл, протянул ей. Девушка жадно присосалась к горлышку, осушив её почти всю, немного пришла в себя.

– Ты… как ты тут?

– Нормально. Ерунда. Мужичьё дурное, я таких ещё столько же уложу. Поклажа цела.

Что я говорю? Я обязан был ей сказать, что без неё чуть от тоски не сдох, за пару-то часов. Мне нужно было ей обещать, что в следующий раз я наплюю на всё барахло, на коней, на деньги и еду, но буду защищать её до последнего вздоха, именно её. Но тогда я был косноязычен и не мог подобрать правильные слова, а городить чепуху – боялся, как-то стыдно казалось, что ли… Господи, ну почему мы в молодости стыдимся острых чувств? – ведь в старости они к нам и не приходят.

– Мне так страшно было… – сказала Ведит, совсем как ребёнок.

– Он… тебя не догнал? – что за дурацкий вопрос я задал: не может простой мужик догнать её в лесу, нипочём не сможет. Но сердце почему-то так и сжимается.

– Нет… Я убежала. А потом возвращалась кружным путём. Я без тебя боюсь…

– Значит, он тоже может вернуться… – я понемногу начал трезветь, беспокойно завертел головой: может быть, в этот момент бандит как раз на нас из кустов смотрит. – Вот что: надо отсюда сваливать, и быстро.

Я впервые взял Ведит за руку и насильно потянул к лошадям. И она не сопротивлялась.

Героев не забывают

Застучали копыта – прочь, прочь отсюда. И вот дорога снова стелется под ноги коням бесконечной лентой. Почти весь день потерян впустую, а для нас потеря времени не менее страшна, чем конная погоня державников. Лошадки наши сегодня вдоволь отдохнули – пускай теперь постараются.

Заночевали мы в лесу, на лежанке из елового лапника, укрывшись моей плащ-палаткой. Девчонка по поводу совместного ночлега не дерзила: её вдруг прошибла трясучка, а потом она бурно зарыдала. Накопленное за день всё-таки вырвалось у неё наружу, как застоявшийся гной из нарыва. Она плакала то истерично, то как малый ребёнок, а я гладил её по ароматным волосам, по плечам, и она не кричала мне «без рук!».

Запоздалая истерика совершенно её измотала: Ведит уснула, как убитая. Мне лежалось хорошо и тепло рядом с ней, но я пересилил себя, встал и прошёл круговым дозором несколько раз: не привлек ли кого плач моего химика? Вроде никого; я снова забрался под плащ, пристроив рядом обнажённый меч, а нож сунув за голенище. Стилет девушки я прятал себе в рукав – она сегодня явно не в состоянии больше воевать, так что шило ей пока ни к чему.

Снова утро, и снова – дорога. Я задумчиво жую сочный стебелёк маровки, Ведит искоса на меня посматривает: то ли ей не нравится моя страсть к этой травке, от которой, кстати, ещё никто не умирал, тогда как курение других трав убивает совершенно точно, хотя и медленно, то ли стыдится вчерашнего. Ой, прямо-таки полный ужас: ночь проспать с мужиком в обнимку, под одним покрывалом – мама родная заругает, за косы оттаскает. К слову, и кос-то никаких у неё нету, – выстрижена девка по-солдатски…

Когда я ходил на войну в компании других наёмников – время шло как-то веселее и незаметнее. Оно понятно: общие интересы, у каждого есть целый ворох воспоминаний – и поучительных, и весёлых. То один что-нибудь расскажет, то другой. Глядишь, в какой-нибудь деревушке винца достанем или пиво – вообще хорошо! А если бывалый балагур среди нас окажется – это ж как благодать Пресветлого: дорогу совсем не замечаешь, только топаешь да рот разеваешь – то от хохота, то от излишнего внимания.

Сейчас же совсем другое дело: Ведит мне рассказывала свои случаи из студенческой жизни, но меня её девичьи откровения совсем не цепляли. Иной раз утомляли даже. Я в ответ не мог ей рассказывать ни скабрезные истории, ни те, где кровь лилась чёрной рекой, но и молчать целую неделю как чурбан не мог тоже. Старался вспоминать старые случаи, где приходилось проявлять разную выдумку, и старался объяснять спутнице, что ей на новом месте знание некоторых хитростей никак не помешает. Заодно в глазах зелёной девчонки ореол моего величия начинал сверкать ослепительным нимбом.

…Как-то раз нас отправили выявлять продовольственные магазины божегорской армии. Наши генералы давно поняли, что глубокая разведка приносит большие плоды, в отличие от обычных дозоров, которые не отрываются от армии дальше, чем на час езды. Если знать, где враги держат запасы, то можно угадывать и направление их отступления. Или направление будущего главного удара. Если армия все свои запасы будет таскать с собой, то неизбежно потеряет мобильность, а при поспешном отступлении просто сделает противнику приятный подарок, – поэтому нужна золотая середина: сколько-то нести с собой, а что-то держать неподалёку.

Эту памятную разведку мы начали сначала по обычной схеме: заходим в дальний тыл противника через дикий лес, не попадаясь никому на глаза, потом выходим на дорогу и не спеша гарцуем на конях в сторону своих. При этом в нашей группе почти все говорили по-божегорски почти без акцента, и нарукавные нашивки у нас красовались такие же, как у наёмников божегорской армии.

Но, оказалось, что в Божегории свободное перемещение наёмников запрещено: обязательно нужно при себе иметь оправдательную бумажку от армейского начальника. Патруль, пытавшийся как-то раз нам это доказать, мы быстро перебили, но ситуация стала критической: нам грозила широкая облава и гибель. Еле-еле ушли, и больше мы так нагло не действовали.

В тот раз мы в обратный путь двигались, в основном, тоже лесом, но прижимаясь к дорогам. Два человека пешком следили за путниками, а остальные ехали в глубине леса и вели их лошадок: предосторожность, чтобы они не начали ржать, почуяв поблизости других коней. Потом мы менялись, встречаясь в условленном месте.

В один из обычных (т. е. изнуряющих) дней над моим ухом послышался возбуждённый свистящий шёпот Кудрявого:

– Клёст, ты видишь то же самое, что и я?

В голосе моего товарища звучали прямо-таки слащавые нотки: как будто матёрый кот увидел открытую крынку жирной сметаны и теперь ходил вокруг, утробно мурлыкая.

– Я вижу, Кудрявый, что нам будет что рассказать папе…

«Папой» бойцы из «ночных сов» называли, конечно же, полковника.

– Как говорил мой брат, работавший в какой-то скучной конторе: «Я уверен, что мой начальник за ТАКОЕ не останется ко мне неблагодарным».

– Ещё бы. Не каждый день видишь обоз в тридцать телег пшена.

– Что-то мне подсказывает, что идут они в большой амбар. В ОЧЕНЬ большой амбар, Клёст. И я клянусь любимой мамой, что ЭТО везут для армии, для божегорской армии…

– Я тоже никогда не видел, чтобы крестьяне везли пшено на продажу под охраной десятка солдат. До этого дня, по крайней мере.

– Вот о чём я и говорю, Клёст: на таком феномене мы обязательно должны поиметь свой интерес… И я даже знаю, где.

– А чего ж тут не знать? Есть тут неподалёку один крупный замок, у которого имеются неплохие стены и большие кладовые.

Мы бегом вернулись к своим, и наш отряд поспешил к заподозренному замку. И точно: в этот же день длинный обоз втянулся в его ворота.

Собственно, работу на этом можно было бы считать законченной, и двигать дальше. Но не успели мы как следует насладиться своей удачей, как из ворот замка выехала громоздкая телега с огромной бочкой, назначение которой угадать оказалось совсем нетрудно. И никакой охраны рядом с ней не маячило, что и неудивительно. А зачем охранять золотаря с его ассенизационной ёмкостью? Нам же для уточняющих сведений сгодится любой житель замка, даже такой…

Мы захватили того фекальных дел мастера и быстро вытряхнули из него всё, что можно. Это оказался плюгавенький мужичок, насквозь пропахший дешёвым вином и мочой. Он и так выглядел сутулым и ходил мелкими шажками, а при нас вообще раскис и мелко трясся. Да, в замке есть большие подземные кладовые для хранения разных злаковых. Да, в последнее время пришло много караванов, и в закрома ссыпали несчётное количество мешков. Да, есть и военная охрана, – на стенах постоянно кто-то дежурит.

– Клёст, ты слышал: он назвал этих убогих «военной охраной». Дядя так шутит. Если человек взял в руки железяку и напялил на голову кастрюлю – это не значит, что он стал военным. Мне мама моя часто говорила: «Сынок, посмотри на себя в зеркало. С такой фигурой лучше всего торговать рыбой. Разве ты военный?» А разве я не похож, мама? – спрашивал я её. «Похож, сынок, но только в темноте, издалека.»

Я ухмылялся: охранники тыловых складов, как правило, боевым искусством владели очень плохо. Те, что мы успели разглядеть на стенах, впечатления не произвели.

Я не стал рассказывать Ведит, что золотаря мы порешили: любой свидетель – это лишний смертельный риск навлечь на себя облаву. Но у девчонки, воспитанной в храме наук, понимание о жизни сложилось, хм, не совсем понятное обычному человеку. Так что пусть не знает всех мелких подробностей.

Перевозчика фекалий ликвидировал Кудрявый: у него имелся великий талант убивать людей ножом, при этом совершенно не пачкаясь кровью. После этого нас вообще ничто не держало, но меня вдруг посетила шальная мысль о том, как мы могли бы сделать мелкую гадость божегорцам. Я высказал её командиру; он почесал затылок и согласился.

Не мешкая, мы навестили деревню недалеко от замка. Наш командир вломился в дом местного старосты и, ухватив его за бороду, стал громко требовать несколько подвод, пустые мешки и мужиков с лопатами. Забитый жизнью староста начал созывать сход. А наши бойцы усиленно ему в этом помогали, ускоряя дело и добрым словом, и пинками – по необходимости. Кому-то и по морде перепало.

Сельчане, видя наш решительный настрой, ворчали, но бунтовать не посмели. В центре деревни довольно быстро собралась кучка мужиков; один из них зажимал половину лица ладонью. Кое-кто почёсывал задницу. Угрюмые лица, уставшие от войн, бесконечных указаний начальства, каждое из которых – самое обязательное. Ну, хотя бы за топоры не схватились – и то ладно.

Наш командир вышел гоголем и зычно гаркнул:

– Значит, так, селяне. Военная ситуация требует, чтобы… – он запнулся, оглядел повнимательнее репы и ряхи, и быстро исправил своё возвышенное воззвание. – Короче, так. Возникла задница, которую треба срочно затыкать. Фельдмаршалу нужно десять подвод и столько же мужиков с мешками и лопатами. Срочно и быстро. Завтра все вернутся назад; с телегами и конями.

– Ага, знаем мы это – «вернутся»! Наших коняшек в первую же очередь загребут с концами! А нам пахать потом как, – опять на бабах, што ле?!

– Ваших коней нам нафиг не нужно! – командир рубанул ладонью, как мечом. – Своих имаем. Ваших доходяг даже в котле не сваришь – одни кости и жилы. Всех вернём – слово даю!

– Хы, слово ваше, наймитское… – это уже кто-то другой вякнул.

– Ты моё слово не трожь! Сказал – верну, значит – верну.

Крестьяне, видя нашу агрессивную торопливость, прониклись патриотическим пониманием, что случилось что-то и правда очень серьёзное, требующее спешной срочности. Староста начал выкрикивать имена, послышались стоны и ругачка сквозь зубы. Наши бойцы кинулись к указанным мужикам и погнали их по дворам – собираться в недальнюю дорогу.

Наш небольшой караван двинулся в путь.

Наши подопечные немного обалдели, когда мы их заставили копать землю, ссыпать её в мешки и грузить на телеги. Но окончательно им стало ясно, что дело – тёмное, когда мы начали скидывать свои воинские доспехи и напяливать простые рубахи, хранившиеся в наших седельных сумках. К тому же, как мы ни пытались говорить по-божегорски, очень скоро даже ребёнку стало бы понятно, что мы такие-то не такие божегорцы. Произношение у нас не то, и обороты речи тоже не такие. Но наши мечи оставались для безоружных селян весомым доводом.

– И вот если из вас какая падла вздумает бежать или кричать громко, клянусь Пресветлым: мы перережем всем глотки, быстро и сразу. Вообще всем. Мы– «ночные совы». Уразумели? – наш прежний командир всегда умел затронуть душевную струнку у любого человека. – Ваше дело маленькое: сказали – едем, сказали – копаем. И всё… И потом топаем назад, домой, – к жёнам и детишкам. Вам ведь домой побыстрее хочется, а?

Во время свой пламенной речи наш командир небрежно крутил мечом восьмёрку, в такт своим словам. Вроде как мух назойливых отпугивал, только шипящий свист вился вокруг него.

– Да что их уговаривать, деревенщину эту? Не хотят быстро копать – и не надо, – сказал Сазан, лениво вытягивая свой меч наполовину. – Мы и сами накопаем. Или хотят?

Мужики сразу очень захотели.

– Вот только не надо делать мне такие лица, – глумился над ними Кудрявый, – как будто мы вас заставляем работать насильно. Вы ж поймите: у вас – свой интерес в этой работе, а у нас – свой. Почему бы хорошим людям и не помочь друг другу? Поверьте, мы бы и сами копали с удовольствием, но нам никак нельзя: вдруг война? – а мы уставши.

Кстати, чем быстрее вы закончите, тем быстрее пойдёте по домам. Или, как говорил мне один мой знакомый охранник в тюрьме: «Раньше сядешь – раньше выйдешь».

Мужики громко молчали в ответ и, не глядя на нас, проворно наполняли мешки, а потом поднимали на телеги, создавая видимость полезного груза.

Когда работа, на взгляд командира, стала достаточной, мы уложили на поводы своё оружие и лёгкие, «одноразовые» щиты, прикрыли их оставшимися мешками, и караван тронулся в путь.

Бочка с фекалиями замыкала обоз; на облучке сидел наш боец, имевший некоторое сходство с покойным золотарём и напяливший его вонючую рубаху. Меня, как автора всей этой наглой затеи, усадили на последнюю крестьянскую телегу – прикрывать захваченное «богатство». Так мы и потопали в замок, оставив своих коней под охраной двух бойцов. Всё же четыре наши лошади тоже отправились в поход: нужно было сохранять видимость правдоподобия, и четыре бойца остались в одежде наёмников, – вроде как охрана обоза. Конечно, наёмники в охране армейского продовольствия – это не совсем обычное дело, но обоз безо всякой охраны – это уже совсем никуда не годилось: война всё же, – кругом шляются голодные разбойники и дезертиры, и даже самый недалёкий тюфяк не поверит, что в такое время кто-то рискнул отправить жратву без защиты.

Мы подошли к замку, когда уже стало смеркаться. Бочка золотаря, узнаваемая издалека, подействовала на охранников крепости успокаивающе:

– Эй, ты, навозник, чо так долго?! – заорали со стены. – На рынок, что ли, ездил, продавать?

На крепостной стене загоготали.

– Э-э-э-э! М-м-м-м-м! – громко и радостно загундел в ответ «золотарь», махая рукой, показывая кожаный мешочек с водой и прихлёбывая из него, запрокинув голову, – т. е. прикрыл лицо от внимательного взгляда, изображая пьяного, сосущего винцо из фляги.

– Опять нажрался, свинья вонючая, – с досадой крикнул кто-то.

– Он ведь сегодня приезжал уже. Забыл что-то, что ли?

Тяжеленные ворота начали потихоньку открываться. Первая телега закатилась с грохотом на мост, потом прошла в распахнутые створы. Потом – другая.

– Чё привезли? – гаркнул кто-то уже внутри крепости.

Наш командир начал что-то объяснять в ответ.

В воротах оказалась уже третья по счёту телега.

Послышался короткий вскрик, потом резкий звон стали.

Схватка началась раньше, чем хотелось бы. Словно ветром сорвало пустые мешки с телег: «совы» хватали оружие, соскакивали с телег и сломя голову мчались в ворота. Скорей, скорей! – нельзя дать врагам опомниться и занять оборону. Я и глазом не успел моргнуть, как остался единственным бойцом за стенами крепости – даже «золотарь», ехавший позади меня, отшвырнул кожаную флягу, схватил меч и кинулся в драку.

Захваченные мужички, правильно оценив ситуацию, брызнули в разные стороны, как зайцы. Я даже выругаться не успел, как все телеги оказались без возниц и седоков. Гоняться за беглецами смысла не имело, – только время зря терять, а их убийство ничем нам уже не помогло бы.

Я начал хватать лошадей под уздцы и злобно, торопливо тянул их прочь с дороги одной рукой (в другой сжимал меч). Напоследок даже по шее хлестал их ладонью, чтобы они не сбавляли ход. Я бегал без щита, а по мне в самом начале успели даже разок стрельнуть со стены.

Осталась последняя телега, стоявшая на мосту. Вправо-влево коняге хода не было – я изо всех сих шарахнул его мечом плашмя по крупу, как будто палкой. Конь взвился на дыбы, перебирая передними ногами, а потом сорвался в бешеный галоп, вломившись в крепость страшным тараном.

Я помчался к телеге с бочкой, вскочил на облучок и тряхнул вожжами:

– ДАВАЙ!

Престарелая кляча-тяжеловоз «дала», сколько могла; кажется, даже её кости гремели не меньше, чем доски мостового настила. Я на миг испугался: мне показалось, что бочку мотает слишком уж сильно, и она сейчас опрокинется вместе со мной и телегой, ломая перила, в опоясывающий замок ров. Эта посудина ростом доходила чуть ли не до шеи взрослого человека – и это только в лежачем положении! Поэтому её желанный «груз» являлся совсем не из лёгких: несомненно, что перила, толщиной в ногу, оказались бы проломлены в одно мгновение, как тростниковые.

Вот и ворота, внутренний двор… Слышу за спиной гулкий удар, лихорадочно оборачиваюсь: это, оказывается, какого-то охранника крепости сбросили с деревянных мостков, проложенных вдоль стены, и он упал спиной на мою бочку, потом скатился наземь. По этим мосткам уже шли наши «совы», сметая оставшихся защитников стен – те оборонялись бестолково, суетливо, неумело, мешая друг другу, и осыпались вниз, как перезревшие яблоки при тряске за ствол.

Трое божегорцев встали плечом к плечу поближе к стене, прикрываясь щитами. Сазан, увидев такое дело, побежал на них, постепенно ускоряясь, и крича на выдохе «А-а-а-а-а-а!», опустошая грудь от воздуха. На него замахнулись, но ударить не успели: плотный, кряжистый Сазан сходу врезался своим щитом в сомкнутые щиты, разбросав защитников, как поставленные стоймя чурбаки. Остановился и быстро ударил лежачего мечом по бедру, как мясник топором, едва не отрубив его ногу напрочь. Сколько помню, он всегда так делал: атаковал до прямого столкновения, и всегда всё заканчивалось одинаково: враг получал тяжёлую рану в ногу, и заканчивал войну.

– Кудрявый! – заорал я. – Где тут кладовые?!

Он, утирая рукавом с разгорячённого лица солёный пот, смешанный с кровью, лишь очумело помотал головой с мутными глазами. Бой уже утихал, и его подмога в схватке стала необязательной, а мне пора уже готовить свою часть…

– Нужно выяснить! Где тут местные прячутся? Пошли их ловить!

Мы вдвоём ворвались внутрь замка, прикрывая друг друга. Кто-то хотел нас ударить в спину из-за угла, но наш тыл всегда прикрывал щит – то мой, то Кудрявого, в порядке очереди, поэтому вражеская сталь лишь глухо бухнула по дереву. Через миг напавший оказался один сразу против двух «сов», и под градом ударов не устоял, быстро получив несколько ран. Мой товарищ, проткнув его мечом насквозь, пришпилил напавшего врага к стене:

– Я вам дико извиняюсь… Моя мама была бы мною недовольна, – прохрипел Кудрявый в лицо пронзённому, – задыхаясь, опёршись одной рукой на рукоять своего меча, а другой – в каменную стенку.

Мы, заглядывая во все комнаты подряд, быстро нашли какую-то молодуху, вытащив её из-под кровати, и поволокли во двор. Баба, сначала утробно вскрикнувшая, внезапно обмякла и лишь таращила на нас свои огромные глазищи.

– Где кладовые? Где пшено хранится? – орал я ей в ухо. – Давай показывай!

Она, не сразу уразумев, что мы хотим от неё совсем не то, на что она рассчитывала, лишь обалдело вертела на нас головой.

– Где пшено, сука?!!! – крикнул я и даже похлопал её по щекам. – Куда пшено выгружали?

Молодуха, всё-таки очнувшись, показала рукой на подвальные отдушины. Ага, понятно. Можно было бы и самим догадаться, но в горячке боя мозги зачастую работают совсем не так, как нужно. Я кинулся в указанном направлении, Кудрявый слегка задержался, галантно отсалютовав окровавленным мечом:

– Пардон, мадам, за наши манеры – мой друг сегодня совсем не в духе…

Да уж, мне никогда не стать таким же красноречивым, как Кудрявый, и таким же солидным, как наш командир. Мне проще сначала по морде врезать, и только потом разговоры разговаривать.

Я подбежал к отдушинам и оглянулся на товарища. Кудрявый поспешал ко мне, а брошенную нами молодуху уже ухватил другой боец, у которого, как я говорил, бывали сдвиги на почве баб:

– Фу ты, да она обделалась, стерва!

Мне было недосуг разбираться, чем там у них всё закончилось, так как меня занимали подвальные отдушины. Они представляли из себя нечто, похожее на горизонтальные жалюзи из деревянных досок, расположенных параллельно друг другу. Каждая верхняя доска наполовину закрывала нижнюю, при этом между ними оставался зазор, куда можно просунуть ребро ладони. Такая конструкция защищала подвал от попадания дождя, даже косого. А зимой не пропускала внутрь холод: на улице стоит трескучий мороз, а в помещении держится тепло, хотя есть неприкрытые щели на улицу. Сквозь них можно даже во двор смотреть, – правда, только сверху вниз. Такая система нужна, чтобы, например, зерно или овощи не задохнулись в замкнутом помещении, но при этом не отсырели и не замёрзли.

Это хорошо, но нам очень мешает…

– Сазан! – крикнул я. – Бери вон ту алебарду и помоги выбить эти створки!

Сазан, зверски улыбнувшись нам окровавленной харей, показывая выбитые зубы, кивнул, схватил указанное оружие и бросился на подмогу. Вскоре мы начали крушить деревянные жалюзи втроём: Сазан – алебардой, а мы с Кудрявым – мечами, выдирая доски. Отдушин оказалось несколько штук – стало быть, подвал разбит на столько же отдельных хранилищ.

По приказу командира к нам подогнали бочку с фекалиями.

– ЗАРАЗА! – я увидел, что труба, торчащая из бочки, оказалась выше уровня отдушин: телега стояла на огромных колёсах, чтобы выдержать немалый вес груза, – поэтому посудина и стала выше отдушин.

– Косой, Лапоть – найдите дверь и тащите её сюда! – приказал наш командир. – Бегом!

Сражение закончилось, поэтому почти все переключились на главную цель налёта. Вскоре притащили дверь, положили её одним концом на карниз отдушины, а другой прижали к низу трубы. Я приподнял чугунную заслонку – из трубы хлынула вонючая жижа, потекла по подставленной двери в подвал. Оставалось только прикинуть, чтобы содержимое ассенизационной бочки распределить по всем окошкам примерно поровну.

Пока мы впятером занимались сливом, остальные «совы» кинулись грабить кухню. Ещё бы: столько дней жить на сухомятке, а тут такие разносолы. Один из них, хохоча, выволок во двор кадушку с опарой и принялся забрасывать в подвал куски дрожжевого теста, уверяя, что так оно будет даже лучше…

Кто-то из божегорцев запалил-таки сигнальный огонь в высокой башне, и изо всех её верхних окон повалил белёсый дым, хорошо видный на синеющем небе. Мы опустошили бочку и поскакали прочь, кто на своих лошадях, а остальные – на тех, которых захватили в замке. Вскоре мы объединились с нашими бойцами, оставшимися с конями, выводя их к замку через лес, и прямо ночью, переодевшись наёмниками на службе у Божегории, рысью помчались по дороге в сторону границы, рискуя сломать в темноте шею на плохо видимой дороге.

Да, было времечко… Есть, что вспомнить и рассказать. Девушка слушала, затаив дыхание, и даже не язвила.

…Кудрявый потом пропал без вести, через несколько лет. Удирали мы как-то раз от погони, ушли, огляделись, – а его среди нас-то и нет. И никогда больше он наниматься в «ночные совы» не приходил.

Навстречу нам с Ведит, наконец-то, попались путники, на телеге. Невысокий мужичок, не из бедняков (лапти сплетены не из верёвок, а из полосок кожи), беспокойно озираясь, окликнул нас, сорвав с головы картуз:

– Здравы будьте, добрые люди! А, говорят, разбойнички тут озоруют, где-то на этой дороге? Ничего такого не видали, не слыхали?

То, что разбойниками можем быть мы сами, ему в голову никак не пришло. И едем мы спокойно, и Ведит, как её ни уродуй, никак на головореза не похожа.

– Нет, отец, – громко ответил я. – Никто нам ничего не говорил, спокойно тут. Никого не видели. Но топор-то держи под рукой, мало ли…

Ведит бросила на меня быстрый взгляд, но сразу же отвернулась.

– А уж это завсегда! – гордо сказал мужик и похлопал справа от себя. – И сын мой за себя постоять смогет! А то! Нынче никак без этого…

Здоровенный детина на телеге туповато оскалился. Хм, два недобитых бандита этим путникам явно не страшны, – всё обойдётся. Женщина, ехавшая с ними, только вздохнула и наложила на себя треугольник-знак Пресветлого: лоб, правое плечо, левое плечо. Небо, земля, вода – стихия для всего живого.

Заехали в очередную деревню, Ротанни. Нихелия воюет многие годы, и я выучил названия почти всех её населённых пунктов, так как бывать приходилось почти везде. Но только в тот день я как будто глядел на неё другими глазами…

Я, конечно, видел, что год от года в деревнях становится всё больше брошенных домов, покосившихся заборов, а в городах – всё больше нищих, просящих подаяние. Всё больше и больше калек: то рук не хватает, то – ног, то хромает человек. Я, разумеется, понимал, что это – следствие постоянных войн, и что мои товарищи, ушедшие с войны из-за тяжёлого ранения, скорее всего, пополнят ряды этих убогих, клянчащих подаяние, которое будут пропивать по-чёрному. Понимал, но никогда больше своих раненых товарищей не встречал, и совесть моя спала крепко. И если погибал кто из моих знакомых сослуживцев – что ж, на то воля Пресветлого: все мы у него будем. Я был пока живой, не инвалид, в милостыне не нуждался, а как там живут другие – да наплевать, они сами о себе должны заботиться. Постоянные войны давали мне постоянные доходы, тогда как другие от войн нищали, беднели, но я их не жалел: каждый выживает, как может.

А вот этот случай с нападением на нас в лесу – он меня как будто встряхнул. Я мог потерять очередного знакомого (знакомую) – вроде бы ничего особенного. В первый раз, что ли? Но почему-то напал тогда на меня страх, муторный страх из-за того, что я вот больше никогда не увижу эту неровную причёску ёжиком, угловатую фигурку, которая то спорит, то язвит, то капризничает, т. е. вроде бы только жить мешает спокойно, и от которой лучше бы избавиться. Я тогда понял: мы не можем жить сами по себе, нам обязательно нужно, чтобы где-то рядом жила родственная душа, которой не всё равно, жив ты или прикончили тебя где-то. И чтобы ради тебя ходил бы по этой земле кто-то такой, чтоб тебе сама мысль о его смерти казалась бы непереносима.

И смотрел я на эту Ротанни совсем другими глазами. Опустели многие дома: наверное, хозяин погиб на войне или не смог удержать хозяйство под тяжестью налогов – ушёл в разбойники, а его семья – подаяние просить. Только раньше я не осознавал, что опустевшие дома – это не только следствие потери доходов, но и горе, горечь потери близкого человека. А ещё я понял, что стал уязвимым: если Ведит исчезнет из моей жизни, то как я потом буду жить: просто есть, пить, спать, воевать, получать за это деньги и тратить их в кабаках – на еду и питьё??? Но, чёрт побери, у меня не появлялось досады из-за этой возникшей уязвимости, и это даже меня не тревожило!

Мы тут совсем не задержались. Деревенька вконец отощала, и ловить нам здесь было нечего. Мы с Ведит выпили по кружке вчерашнего молока, съели по краюхе свежего, пахнущего дымком хлеба, уплетая за обе щёки – и по коням. Седовласый хозяин кряхтел, вздыхал тяжко, то и дело искоса на меня посматривая, а под конец, когда мы уже коней отвязывали – не утерпел и спросил:

– Слышь, паря… А ты у нас часом не бывал, годика эдак три назад?

– Не, отец. Я тут впервой, – соврал я, не моргнув глазом. – Прощевайте!

Когда мы уже выезжали с гостеприимного двора за ворота, наткнулись на улице на какую-то бабу, согнувшуюся под тяжестью коромысла. Едва гляну на меня, она уронила полные вёдра и вскрикнула так, что у меня уши заложило:

– Ой, да что ж это деется, люди добрые?!! Да кого ж вы тут привечаете?!! Ведь это ж главный у них бандит!

Старики на завалинке вскинули на меня глаза, как по команде.

– Да держите его, держите! Не помните, что ли? – они ж тут нас грабили!

Я молча пришпорил Лешего, девушка – Чалку. За околицей оглянулся – Ротанни провожала нас нестройной кучкой мужиков с вилами и косами, задумчиво глядящими нам в след.

– Ну, и что это было, Клёст? – спросила меня Ведит, переводя дух.

– А я знаю, что ли? – я и сам ехал ошарашенный. – Вот ведь злопамятные тут какие! Подумаешь, пару рубах и портки мои ребята тут спёрли… Другим деревням доставалось гораздо круче! Мы ж ведь тут даже никого не убили!

Я оказался обескуражен: удирать на глазах девчонки от нерасторопного мужичья – это ж для настоящего воина полнейший позор. Но рубить простых крестьян в капусту – на это у меня рука ни за что бы не поднялась, – я же вам не отморозок безбашенный. Объяснять соплячке такие тонкости – я не оратор и не политик; язык у меня подвешен плохо. Да и вообще, с какого это вдруг воин что-то должен объяснять женщине??? Если удираем – значит, так надо, и нечего на меня так коситься.

– А если поточнее? – вредная девчонка завелась, – теперь не отвяжется, если не гаркнешь, но я сейчас не имел настроения орать. – Что ещё вы тут натворили?

– Кур, понятное дело, изловили десяток – жрать очень хотелось…

– Давай-давай, договаривай!

– Да девку тут один мой солдат помял насильно. Он у меня вообще был на этом деле свихнутый, а тогда мы совсем одичали, с неделю по лесам скитаясь после разгрома армии, – вот и набросились: кто – на птиц, а он – на девку.

– Да как ты мог! – вскрикнула аспирантка. – Да ты!.. Ты!.. Ты ж командиром был, ты обязан был ЭТО запретить!

Теперь я окончательно одурел. Да, у этих невоенных людей понятия о реальной армии – как у меня в далёком детстве, по первым книжкам. Теперь требовалось как-то помягче сказать об этом моему химику, и чтобы она при этом за свой стилет не схватилась, с её-то горячей головой.

– Понимаешь, студент, – начал я, осторожно подбирая слова, – как бы это тебе объяснить… Есть вещи, которые командир запретить не вправе. Я вёл людей по лесам – и они мне подчинялись, не разбежались по одному. Они мне все верили, что я их выведу и в плен не сдам, так как их никто из плена выкупать не будет, и они сгниют все на каторжных работах ни за грош. И я их вывел.

А тут эта Ротанни попалась на пути. Все солдаты пришли голодные и оборванные, а денег – ни шиша, хрен да маленько. Ты ж пойми, студент, командир – он своим солдатам, да, и бог, и отец, но иногда он что-то не должен замечать… Кто это понял – тот будет командовать долго и счастливо, а кто – нет, тот должен бросать командирство. У вас в столице, в «парадной армии», – там, конечно, всё не так: там командир должен гнобить солдат постоянно, а вот «в полях» – иначе.