Текст книги "Платон, сын Аполлона"

Автор книги: Анатолий Домбровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

   – Я понимаю, – смеялся в ответ Эвдокс, – что для тебя высшее удовольствие – в созерцании красоты. А я хочу эту красоту не только созерцать, но и обнимать, пробовать на вкус и запах.

   – И чем же пахнет твоя красота? – спросил однажды Платон, подавив вздох огорчения.

   – Вином, цветами и всякими благовониями, – ответил Эвдокс.

Праздники в доме Феодора отмечались хоть и весело, но однообразно. Приходили друзья-учёные, приглашались танцоры, музыканты, затевались немудрёные игры, но главным образом время отдавалось питию, еде и разным беседам, которые не походили, однако, на те, что велись когда-то в Афинах на праздничных пирах с участием Сократа. Философские дискуссии в Кирене касались, как правило, не высоких материй, а лишь развлекали пирующих – об искусстве и приключениях любви. Это были очень мужские разговоры, хорошо сдобренные вином, и сопровождались обычно хохотом, а то и просто лошадиным ржанием. Такие пиры Платон называл жеребячьими, хотя порою ловил себя на том, что, забывшись, сам находил в них удовольствие. Потом неизменно корил себя: никогда негоже ради пошлых наслаждений забывать о высоком, к чему душа пришла через потери, страдания, через познание высших проявлений добра и зла. Было великое – любовь к Сократу и Тимандре, было ужасное – гибель учителя и любимой, было открытие завещанного любовью и мудростью света восхождения к прекрасному и бессмертному. Сойти с этого пути – значит променять драгоценный камень на щепотку пыли. Либо пыль на ветру, либо звезда поутру. Ох, не надо забываться...

В Кирене можно было найти всё, чем славился Египет: слоновую кость, дорогие породы древесины, драгоценные камни, ладан, шкуры пантер, благовонные смолы, золото, много папируса, рабов и рабынь из Эфиопии. Но почти невозможно было найти то, что, по мнению Платона, составляло главную ценность Египта – книги о богах, о тайнах жизни и смерти, о тайном смысле бытия. То, что всё же ему попадалось на глаза, что он видел в частных книжных собраниях, в библиотеке Феодора, а порою покупал у приезжавших из Египта купцов, было лишь слабым отголоском, блеклым отблеском того клада, который хранился там, в потаённых нишах храмов и пирамид. И в памяти жрецов...

Он и прежде знал это, а теперь вдруг почувствовал с новой силой, что всё частное остаётся частным, из суммы частностей не возникает великое и главное, а всего лишь частное, а великое и главное сокрыто в тайных откровениях богов и великих посвящённых.

И однажды он сказал Эвдоксу:

   – Пора в Египет. Здесь скучно.

Эвдокс хитро прищурился и ответил:

   – Разумеется. Душа жаждет тайны.

   – Не смейся, Эвдокс. Все пути наук сошлись перед непреодолимой стеной. Философы исчерпали человеческие возможности восхождения к вечному. Дальше нас поведёт только откровение. Откровение свыше. И оно уже было дано. Его надо только услышать.

   – И ты надеешься услышать откровение в Египте? – спросил Эвдокс.

   – Да. Ведь там что-то узнали и Солон, и Фалес, и Пифагор, и Гекатей Милетский. Солон у Сонхита из Саиса, Пифагор – у гелиополита Ойнуфея, знатока тайной и древней символики. Я тоже найду жрецов, войду в храмы, спущусь в колодцы пирамид. Если и там ничего нет, то нет нигде...

   – Там – есть, – успокоил Платона Эвдокс. – Я уверен, что Пифагор овладел великой тайной. Теперь и его последователь Архит в Таренте, говорят, имеет великую силу и власть. Солон любил слушать сказки, Фалес – общие рассуждения, Пифагор – рассказы о загадках чисел, фигур и символов. Главное узнал последний. Поэтому пообещай мне, – потребовал Эвдокс, – что после Египта сразу же отправишься к Архиту в Тарент.

   – Обещаю, – ответил Платон.

Уже через несколько дней они прибыли в Пелузий – город, стоящий на берегу Египетского моря у одного из рукавов дельты Нила.

Пелузий – город для всех. Каждый второй, встреченный на улице, оказывался не египтянином, а евреем, арамеем, вавилонянином, финикийцем, маовитянином, хорезмийцем, персом, мидийцем, индийцем или греком. Многие торговые пути переплелись в Пелузии в тесный узел, сошлись в нём, как в воронке, и слились. Язык, на котором общались люди в Пелузии, был скорее языком жестов, чем звуков, и потому относился к вещам простым, обыденным, обозначал товары, деньги, еду, питье, жильё, дорогу – простые желания, простые проблемы. На этом языке нельзя было объясниться ни с математиком, ни с медиком, ни тем более с философом. Ясно, что учёные и мудрецы также не пользовались им, а говорили каждый на своём родном, данном богами языке. И потому, чтобы понять еврея, рассуждающего о своём боге Яхве, надо было знать еврейский, с зороастрийцем-персом можно было говорить лишь на персидском, с гимнософистом – на индийском. Искать для этих нужд переводчиков было делом сложным: не всякий знающий тот или иной язык, чаще лишь разговорный, способен был перевести математическую, медицинскую или философскую мудрость. Платону и Эвдоксу пришлось искать тех философов, медиков и математиков, которые сами говорили на греческом. Однако больше везло Эвдоксу, поскольку предмет его любознательности был доступен гораздо большему кругу людей, чем философия. Профессия лекаря среди пелузийцев и приезжих была так распространена, что, казалось, люди только тем и обеспокоены, как бы вылечить себя и других от всевозможных недугов. А вот философов было мало, тем более владевших в совершенстве греческим языком. Среди знатоков греческого лишь один человек заинтересовал Платона. Это был старый еврей Абирам, последователь Моисея, носившего прежде имя Хозарсиф. Абирам уже многие годы скитался по миру в поисках истины и Бога и в конце концов пришёл к выводу, что ближе всего к искомому он был в самом начале своего пути, когда прочёл Книгу Бытия Моисея. Правда, он прочёл её сначала на арамейско-халдейском, затем, значительно позже, на финикийском, теперь же читал Книгу в оригинале, то есть как написал её сам Моисей, египетскими иероглифами, тайным письмом жрецов, ключ к которому прежде знали немногие, а теперь и вовсе потеряли. А он, Абирам, нашёл этот ключ. И теперь истина Моисея, как он надеется, предстанет перед ним во всей первозданной чистоте.

Жил Абирам бедно, в лачуге у пристани. Сколоченная из разных досок хижина светилась изнутри многочисленными щелями, а крыша её была сложена из целой горы пальмовых ветвей и связок сухих банановых стеблей. Благо, что Египет страна тёплая, зимой здесь не холоднее, чем осенью в Греции, а летом жарко, как в бане, и тогда тень лачуги – спасение. Донимают только ветры, сильные, знойные, несущие пыль и песок, но они, к счастью, бывают нечасто. Самое надёжное укрытие в лачуге Абирама – большой, окованный медью сундук с запором. В нём старик хранит свою самую большую ценность, на которую, впрочем, в Пелузии никто ещё ни разу не покушался, хотя Абирам приобрёл её за большие деньги в одном из храмов Гелиополиса. Это сокровище – папирусные свитки с таинственными письменами – Моисеева Книга Бытия.

Хозарсиф, позже принявший имя Моисей, что означает Спасённый, был сыном сестры могущественного фараона Рамзеса II. Он был посвящён Исиде и Осирису и носил эфуд – пояс посвящённых. Проведя отрочество среди жрецов, позже сам стал жрецом Осириса.

   – Каким он был? – спросил Абирама Платон. – Был ли Моисей отмечен каким-либо знаком, указывающим на то, что он пророк?

Старый Абирам поднял на Платона глаза и улыбнулся.

   – Ты беспокоишься, что не находишь на себе такого знака?

   – Нет, я спрашиваю просто из любопытства, – смутился Платон, поражённый тем, что Абирам прочёл его тайную мысль.

   – Не беспокойся, – утешил его Абирам. – Пророческий знак – выдумка. К тому же за божественную отметину можно выдать что угодно: родинку, разный цвет глаз, крупную голову, большой лоб, даже бородавку. Было бы желание, и такой знак тут же найдётся. У твоего учителя Сократа – в молодости я встречался с ним – был огромный лоб и рачьи глаза. Чем не метки пророка? – усмехнулся Абирам и продолжал: – Главный знак – это ум. Если его нет, то нет и пророка, будь на нём хоть сотня отметин. Впрочем, у Моисея всё же был один знак – роковая складка между бровями, появившаяся уже в юные годы. Но это пророчество предвещало Моисею суровую судьбу, трудный подвиг сосредоточенного ума и сердца. Хотя ничто другое не говорило о таком предназначении. Он был невысокого роста, не то что ты, – Абирам снова с улыбкой взглянул на Платона, – всегда смиренный, всегда задумчивый, жрецы в храме даже прозвали его Молчальником. Больше того, он заикался.

   – Мне кажется, ты нарисовал портрет моего друга Исократа, – заметил Платон.

   – Может быть, потому что это портрет многих... Между тем мать Моисея, в отличие от него самого, мечтала увидеть сына фараоном Египта. Хотя Рамзес желал, чтобы после его смерти фараоном стал его родной сын Менефт. Моисей как-то сказал матери, взяв горсть песка и просыпая его на землю сквозь пальцы: «Вот что останется от этих богов с головою шакала, ибиса и гиены, почитаемых народом, над которым ты хотела бы видеть меня фараоном».

   – Он принял посвящение Исиде? – спросил Платон.

   – Исиде и Осирису, жизни и смерти, ради истины, возгорающейся при их столкновении. Эта истина – единый бог, Элоим, телом для которого он избрал еврейское племя Бен-Иакова, обитавшее в долине Гошен.

   – Почему именно это племя? Почему не свой народ?

   – Умные делают выбор не по игральным костям и не по зову крови. Умные делают выбор по уму, – сказал Абирам. – Вот и ты ищешь истину не среди греков.

   – Мне рассказывали, что сестра фараона нашла младенца Моисея в камышах, куда он был подброшен своей матерью-еврейкой.

   – Не верь этим рассказам. – Лицо Абирама посуровело. – Не потому для него евреи наилучший народ, что он сам еврей. Это было бы просто и пошло. А потому, что он увидел в них людей гордых, независимых, смелых, наделённых непреклонной волей, стремящихся вырваться из египетского рабства, не предающих своего бога. Как-то Моисей, будучи писцом храма Осириса и инспектируя работы – тогда строилась целая цепь крепостей от Гелиополиса до Пелузия, – увидел, как надсмотрщик египтянин бьёт раба-еврея. Сердце Моисея закипело от праведного гнева. Он бросился на надсмотрщика, вырвал у него палку и ею же убил негодяя. Это могло стоить жизни ему самому. И он ушёл в пустыню, скрылся от суда, от фараона, от людей. Ты, конечно, думаешь, что из страха перед наказанием? Нет, – не дал ответить Платону Абирам. – Нет, нет и нет. Он услышал голос: «Иди, там твоё назначение».

   – И куда же он ушёл? В пустыню? Что там можно найти?

   – Любое одиночество – пустыня, – ответил Абирам. – В одиночестве человек находит себя. Согласен?

   – Вполне, – ответил Платон.

   – В той пустыне по ту сторону Красного моря и Синайского полуострова, в стране Мидиамской, стоит храм, посвящённый Осирису и богу Элоиму, куда стекались на поклонение ливийцы, арабы, кочевые семиты. Первосвященником был в ту пору Иофор, мудрый эфиоп. Он очистил Моисея от греха невольного убийства и вернул ему тем самым преимущество посвящённого на воскресение из мёртвых в сиянии Осириса. И тогда-то, после очищения, он принял имя Моисей, ибо спасся от греха, от преждевременной смерти, от всех заблуждений и терзаний прошлого – от всего, что было. Отныне он Моисей, Спасённый.

   – Я вижу, что история жизни Моисея длинна и поучительна, – сказал во время одной из продолжительных бесед с Абирамом Платон. – Мне хотелось бы наконец услышать о сути его учения. Подлинных и глубоких учений мало, а поучительных историй много, Абирам. Расскажи мне о главном.

Но Абирам не хотел расставаться с милой его сердцу историей жизни пророка, и Платону пришлось выслушать её до конца. Грек узнал, как Моисей женился на дочери Иофора Сепфоре, как он углубился, живя при храме, в изучение халдейских эфиопских преданий и как после долгих размышлений написал великую Книгу Начал, в которой соединил в одно учение всё, что познал.

   – И что же это? – торопил Абирама Платон. – Расскажи мне. Ведь я не смогу прочесть Книгу, никто не перевёл её на греческий язык. И ты, Абирам, не сделал этого. Почему?

   – Я уже сказал тебе: Моисей писал египетскими иероглифами, а все прочие списки и переводы испорчены. Для начала следует восстановить подлинник, написанный Моисеем, а уж потом перевести, если будет на то воля небес. К тому же это тайное учение, для посвящённых, обладающих ключом к нему. Книга Начал, или Книга Бытия, была написана Моисеем на языке, который один из ваших философов, Гераклит, назвал языком скрывающим. Мы же назвали его языком священным и иероглифическим, обладающим тремя смыслами. Переводы на финикийский и халдейский извлекают из Книги лишь самый простой смысл, а суть её – в тайных глубинах. Я постигаю истинную Книгу Бытия, – не без гордости заявил Абирам и умолк.

   – Так скажи мне, что там, в тайных глубинах. Я заплачу тебе за твои труды.

Абирам протестующие поднял над головой обе руки.

   – Платить за истину – всё равно что платить реке за воду. Что нужно реке? Золото? Драгоценные камни? Пища? Так и мудрецу ничего не нужно, – сказал Абирам и, кажется, немного смутился, невольно причислив себя к мудрецам. – Вот тебе для начала несколько истин, принятых Моисеем: материя рождена из Разума, Вселенная устроена волей Мировой Души.

   – Эта истина мне известна, – сказал Платон. – Она содержится в греческих учениях. Если ты знаком с творениями Пифагора...

   – Пифагор все свои знания почерпнул в египетских храмах, – перебил Платона Абирам. – И Моисей черпал свои знания там же. Но он с этого лишь начал перелистывать великую Книгу Бытия.

   – Хорошо, – согласился Платон. – Тогда скажи мне сразу, кто бог Моисея, ибо это самое важное.

   – Бог Моисея – истинный бог, – ответил Абирам. – Бог единый всего и всех. Его зовут Элоим. Ты знаешь, что означает это имя? – посмотрел он сквозь прищур на Платона.

   – Нет, не знаю. Скажи.

   – Для посвящённого Элоим значит Он, Бог, Бог богов. Он создал небо и землю, Он создал свет, бывший прежде Солнца, родивший все: семена, начала, формы, души, людей, весь круг рождений и воплощений на пути познания. Путь познания в падении, в погружении, в переходе из сферы в сферу, в утрате связи с Богом взамен познания законов творения. Удаление в приближении, движение по кругу, откуда начал, туда и придёшь, но сколько трудов, мучений, терзаний, страхов одиночества, одичания и радостей возвращения, прозрения! – Абирам мечтательно закрыл глаза, будто видел врата божественных чертогов, из которых когда-то вышел. Не сам вышел, но дух его, душа человеческая.

   – Как найти Его, как вернуться к Нему? – спросил Абирама Платон.

   – О том же спросил Моисей Иофора. И тот отправил его на вершину Синая, на гору, которая, как говорят сыны пустыни, служит троном Элоиму.

   – Так просто? Подняться на гору, чтобы увидеть Бога?

Абирам посмотрел на Платона осуждающе, сказал:

   – Ведь и ваши боги, кажется, живут на Олимпе.

   – Прости, Абирам. Продолжай.

   – Он подошёл к пещере Сербала, – не сразу продолжил Абирам, – собрался войти в неё, но был внезапно ослеплён вспышкой света. Всё заполыхало вокруг. И в ярком пламени ему явился некто с огненным мечом в руках и преградил путь в пещеру. Моисей упал перед входом ниц и услышал, как кто-то позвал его.

   – Это был Бог?

   – Нет. Это был Его посланец, ангел. Он приказал Моисею возглавить исход евреев из египетского рабства, сказав, что такова воля Бога.

   – Всего-то? – не удержался Платон. – Вывести евреев из Египта? Я ждал, что Моисей получит высшее откровение.

   – Ты разочарован?

   – Да.

   – Напрасно. Ведь высшее откровение заключается в том, что Бог обнаруживает себя. Он есть! Это высшее откровение, Платон! Другого не надо. Только бы знать, что Он есть, что Он с тобой!.. Не согласен?

   – Пожалуй, ты прав, – вздохнув, ответил Платон. – Только бы знать, что Он есть, – повторил слова Абирама, и сердце заныло от тоски: до сих пор не сбылись его надежды на встречу с Богом и сбудутся ли...

Абирам принялся рассказывать, как Моисей подготовил исход евреев из Египта, как он воспользовался тем, что египетская армия из-за войны с Ливией ушла на запад и путь евреев на восток оказался открытым, как он повёл многочисленные семитские племена к Красному морю. В центре идущих двигался золотой ковчег, взятый в египетском храме. В него Моисей положил свою Книгу Бытия и магический жезл. Он привёл народ к священной горе Синай, а сам поднялся на вершину, чтобы сказать Богу, как исполнил Его волю. На вершине Моисей провёл несколько дней. А тем временем народ внизу взбунтовался, стал требовать, чтобы вожди повели его обратно в Египет, где было вдоволь воды и пищи и где рабство уже не казалось им таким тяжким. Но тут вернулся Моисей. Увидев, что происходит, он исполнился гневом, разбил каменные скрижали, на которых Бог начертал для народа Израиля Свои законы, и призвал суд Божий на головы бунтовщиков. И Божий гнев грянул: засверкали молнии, убивая людей и животных, загремел гром. И так было весь день и всю ночь. А сам Моисей и семьдесят старейшин поднялись на Синай и снова говорили с Ним. Утром они спустились с золотым ковчегом, сияющим неземным светом, и новыми скрижалями, завершили суд над бунтовщиками, а верных людей повели дальше, в землю обетованную. Сорок лет Моисей вёл народ по пустыне, ожидая, когда умрёт поколение рабов и возмужает новое племя верующих в Бога и послушных Его воле! Приведя евреев в Ханан, Моисей завершил завещанное ему дело и понял, что скоро умрёт. Уже на смертном одре он проклял свой народ, сказав: «Израиль предал своего Бога, да будет он рассеян по всем четырём концам света!» Все застыли в ужасе, услышав эти слова пророка. Потом бросились к Моисею, прислушиваясь к его дыханию и прося сказать ещё что-нибудь, вернуть им надежду на спасение. И Моисей услышал свой народ, открыл глаза и громко произнёс: «Вернитесь к Израилю! Когда настанут времена, Господь воздвигнет пророка из среды братьев ваших и вложит в уста его, и он будет говорить им всё, что повелит ему Господь. А кто не послушает тех слов, – добавил он, грозно поводя очами, – с того Господь взыщет!»[65]65
  Второзаконие, XVIII, 18, 19.


[Закрыть] И с этими словами испустил дух.

   – Чего же он хотел для народа своего? – спросил Платон. – Как он предполагал устроить жизнь на родной земле?

   – Он был суров, – ответил Абирам, – он требовал беспрекословной веры в Бога, подчинения власти воли священников, общающихся с Ним. И так было до Самуила, – сказал Абирам со вздохом. – Теперь всё иначе...

Уходя, Платон сказал Абираму, что придёт завтра, но обещание не выполнил. Следующий свой день он начал с того, что отправился к индийским гимнасофистам, бродячим аскетам-брахманам, образовавшим в Пелузии свою религиозную школу или секту, славившуюся тем, что в ней царил не только суровый дух воздержания от всяких земных соблазнов, но и дух честности, давно утраченной всем прочим миром, которым овладела жажда золота, власти и наслаждений.

   – Тело, – сказал ему самый старый брахман, когда они уселись в тени под деревом, – это внешний покров души, оно смертно, оно конечно, но душа, пребывающая в нём, есть нечто невидимое, невесомое, недоступное тлению, вечное. Земной человек троичен, подобно Богу, которого отражает в себе. У него есть разум, душа и тело. Если душа соединяется с разумом, она достигает мудрости и мира; если она колеблется между разумом и телом, то попадает под господство страсти и вращается в роковом круге; если же она подчиняется телу, то отдаётся во власть безрассудства, неведения и временной смерти. Вот что может каждый человек наблюдать внутри себя и в окружающем мире.

   – Кто это сказал? – спросил изумлённый Платон. Брахман словно проник в его собственные мысли, об этом Платон уже не раз писал в своих сочинениях.

   – Это сказал Кришна, – ответил брахман.

   – Кто он?

   – Спаситель мира, сын Бога и Девы, учитель людей.

   – Стало быть, Бог уже послал в мир своего пророка?

   – Ты сомневаешься?

   – Абирам, последователь Моисея...

   – А, я знаю, – улыбнулся старик. – Я знаю Абирама. Его бедный народ уже тысячу лет жаждет пророка, о котором говорил на смертном одре Моисей. Между тем пророк уже давно пришёл в этот мир.

   – И где же он?

   – Он завершил свою миссию, одержав победу над душами людей, и добровольно принёс себя в жертву вдали от них, в пустыне Гимавата, был убит врагами. И стал бессмертен. И ещё скажу тебе: он был Первым. Символом любви и жертвы. Все другие после него – его отражение, его тень на землях, по которым бредут другие народы. В Персии – это Митра, примиривший Ормузда и Аримана; в Египте – Гор, сын Осириса и Исиды; у вас, в Греции, – Аполлон, бог Солнца и лиры. Евреи ждут своего мессию. Все планеты освещены одним и тем же солнцем. Об этом лучше других знают философы. Индия предаётся сладким мечтам о бессмертии, Египет ищет бессмертие в царстве мёртвых, Эллада – в любви и красоте... Вот я переписал для тебя на греческом языке несколько строк из Великой Книги Бхагават-Гиты. – Старик развернул папирус и прочёл вслух: – Ты несёшь внутри себя высочайшего друга, которого не знаешь. Ибо Бог обитает внутри каждого человека, но не многие умеют найти Его. Человек, который приносит в жертву свои желания и свои действия Единому, Тому, из Которого истекают начала всех вещей и Коим создана Вселенная, достигает такой жертвой совершенства, ибо тот, кто находит счастье в самом себе и в себе же несёт свет, тот человек в единении с Богом. Познай же: душа, нашедшая Бога, освобождается от рождений и смерти, от старости и страдания и пьёт воды бессмертия».

Старик осторожно свернул папирус в трубку и протянул его Платону.

Платон взял свиток и почувствовал, как по щекам его катятся слёзы радости. В эту минуту, как никогда ранее, он почувствовал, что избрал верный путь в поисках истины, – путь, по которому шли мудрецы великих древних народов, пророки грядущего.

Эвдокс был также доволен своими поисками и встречами, о чём наглядно свидетельствовала растущая с каждым месяцем гора свитков – его сочинений по медицине, географии и астрономии.

   – Я не стану тебе рассказывать, что я узнал, чему научился, – не раз говорил он Платону. – Потом, когда у тебя появится желание, ты обо всём этом прочтёшь. – Эвдокс не без гордости указывал на свои папирусы. – Я тружусь. А ты?

   – Я тоже, – кратко отвечал Платон.

Количеством новых сочинений он похвастаться не мог. Не то чтоб их не было вовсе, просто в них Платон отражал не впечатления от увиденного в Пелузии. Он наконец взялся за работу, которую не мог себе позволить, живя дома, в Афинах. Это были наброски о наилучшем устройстве государства – правильном, прочном, надёжном, не подверженном случайным переменам по произволу толпы или недальновидных правителей. Он готовился к созданию труда о государстве, построенном в соответствии с истиной, с волей и целью Творца. Ведь все пророки мечтали об этом и трудились ради этого. Правда, одни полагали, что надо начинать с человека, с воспитания гражданина, другие видели решение задачи в совершенствовании власти, управления государством, его законов и правителей. Но и в этом, и в другом случае, чтобы воспитать человека или воспитать царя, следовало заговорить с ними на языке Бога, от имени Бога, быть Его пророком и исполнителем Его воли. Это высшее назначение человека на земле, наилучшая судьба смертного, потому что только так он может приблизиться к Богу и обрести бессмертие. Это высшее призвание философа, истинное и единственное и самое страстное его желание. Таково оно было у Кришны, у Заратустры, у Моисея, у египетских и греческих пророков. Пифагор и Сократ шли по этому пути. Стало быть, это и его, Платона, путь: создать учение, которое ляжет в основу многовековой жизни народа – как вера и как знание. Вера нужна гражданам, подданным, знание – правителям. А потому философ – пророк веры и добытчик истины, тот, в ком душа, как сказал брахман, соединяется с разумом, достигая высочайшей мудрости и, значит, власти над миром.

Таковы были мысли Платона, заполнившие его новые свитки. Но делиться ими с Эвдоксом ему не хотелось. Они были ещё несовершенны, порою случайны и бездоказательны, потому что душа и разум автора ещё не слились в любви друг к другу. Любовь разума к душе – стремление к познанию животворящего блага, любовь души к разуму – стремление к самопознанию. Всё вместе – мудрость, источник силы, славы и бессмертия.

Ох, как бы чрезмерное самомнение не загубило дар познания, не затмило цель, не отняло память о том, что ты сам лишь пылинка в воздухе, которым дышит, согревая её, Творец.

Из всех философов Эллады, известных Платону, ближе всех к цели был, кажется, Пифагор. Он начал свой путь великого поиска здесь, в Египте. Говорят, в храме Осириса в Гелиополе. Здесь он услышал музыку, очищающую душу от мусора и тщетных страстей, здесь ему открылась великая тайна древних знаков и цифр.

Мысль о том, что пора отправляться в Гелиополь, становилась с каждым днём всё отчётливее, а желание встречаться с Абирамом, брахманами и последователями Заратустры всё слабее. Наконец Платон сказал Эвдоксу:

   – Каждый день из Пелузия уходят суда в Гелиополь. Там находится храм всех богов, пантеон Великой Эннеады, Великой девятки: бога солнца – Ра-Атума, бога воздуха – Шу, разделяющего небо и землю, богини влаги – Тефнут, жены Шу, бога земли – Геба, сына Шу и Тефнут, богини неба – Нут, дочери Шу и Тефнут и жены Геба, царя загробного мира – Осириса, богини плодородия, воды и ветра – Исиды, которую мы дома, в Элладе, зовём Деметрой, бога пустыни – Сета, убийцы Осириса, сына Геба и Нут, и, наконец, сестры Исиды – Нефтиды, жены Сета.

   – Надо же! – всплеснул руками Эвдокс. – Как ты всё это запомнил?

Платон пожал плечами и сказал:

   – Завтра же отправимся в Гелиополь. Вблизи города – великие пирамиды и Мемфис.

   – Сколько времени ты намерен там задержаться? – Эвдоксу явно не хотелось покидать шумный и многолюдный Пелузий.

   – Столько, сколько будет надо. Я хочу принять посвящение Исиды и Осириса.

   – Но на это уйдёт несколько лет! – воскликнул Эвдокс.

   – Может быть, – ответил Платон. – Но Пифагор не считал эти годы потраченными напрасно.

   – Перед таким доводом я умолкаю, – опустил голову Эвдокс. – Но не проще ли отправиться к ученикам Пифагора и взять у них готовым то, что ты намереваешься собирать здесь по крохам.

   – Каждый засевает своё поле сам, – сказал Платон.

   – Но ты не станешь удерживать меня возле тебя? Такого уговора между нами не было.

   – Не стану.

   – Хорошо. Я буду ждать тебя, сколько смогу. Но и там, куда уеду, я стану ждать тебя. В Таренте, – уточнил он, – у Архита.

Платон в ответ кивнул головой.

У египтян три времени года: разлив, зима и лето. Разлив – это время, когда Нил выходит из берегов. Как и другие времена года, он длится четыре месяца. Затем наступает лето – время сбора урожая. Зима остужает землю и даёт ей отдохнуть от воды и жары.

Теперь была зима. Вода в Ниле успокоилась и стала почти прозрачной – во время разлива она бывает красной, как кровь. В сухих звонких тростниках гуляют прохладные ветры, шумят, перекатываются по зарослям, треплют тонкие ветви подступающих к берегам финиковых пальм. На пустующих посевных угодьях – тёмно-зелёная трава. Крыши крестьянских хижин превратились в стога, да и стены обставлены снопами банановых стеблей, предохраняющих обитателей хижин от прохладных ночей и свирепых ветров.

Ладья идёт вверх по течению, шестеро гребцов работают молча, весла ударяют по воде, и звук этот раскатывается по речной поверхности дробным эхом. Ладья идёт почти вплотную к берегу – здесь течение слабей, ей легче плыть.

Платон и Эвдокс сидят рядом, укутавшись в тёплые накидки. Впереди три или четыре дня пути с ночёвками в прибрежных селениях, с обильными угощениями ячменным пивом, а то и минтом – вином из плодов смоковницы.

В первый день они едва миновали Заросли папируса, то есть вышли из Дельты Нила, миновав Атрибис, город на восточном берегу. На ночёвку остановились в селении Кахени. Бог восточной части Дельты Сопд был к ним благосклонен. Путешественники не застряли на отмели, не разбились о корягу, ветер не опрокинул их ладью, они не пошли на корм крокодилам. За это хозяин ладьи поблагодарил Сопда, положив блюдце с зерном на его алтарь, воздвигнутый на берегу селения.

Ночевали в просторной хижине на сухой траве. Там же ужинали перед сном, расстелив на полу скатерть. Пили пиво, ели лепёшки из полбы и фрукты.

Утром владелец ладьи молился Хапи, богу Нила, чтобы плавание было счастливым. Потом вручил Платону и Эвдоксу ящичек с костяшками хебы, сказав:

   – Вы молчите и ничего не делаете. На это грустно смотреть. Если молчишь, то делай что-нибудь – так лучше. Вот вам хорошая игра. Передвигая костяные фигурки по доске и соблюдая при этом правила, вы будете заняты интересным делом.

Он показал Платону и Эвдоксу, как играть в хебу, и был очень доволен, что те быстро всё поняли и сразу же увлеклись игрой.

Дважды за время плавания причаливали к берегу и разбредались по кустам справить нужду. На этом настаивал Эвдокс вопреки возражениям владельца ладьи, считающего, что это можно делать и не сходя на берег. Он сказал Эвдоксу:

   – Ты стыдишься того, что делают все. А надо стыдиться того, чего никто не делает.

   – И что же это? – спросил Эвдокс.

   – Никто не отказывается выслушать добрый совет. И знаешь почему? – улыбнулся хозяин ладьи.

   – Скажи.

   – Чтобы уж потом советчик никому не морочил голову, – засмеялся он.

   – Скоро ли Гелиополь? – спросил Эвдокс.

   – Мы увидим его завтра при закатном Ра-Харахти, – ответил владелец ладьи. – Когда лик бога солнца Ра склонится к закату, – пояснил он. – Сначала мы увидим гору Хери-Аха, а затем и Высокий Песок. Это холм, который первым появился из воды при сотворении мира, первая земля, которую подарил людям создатель всего сущего, великий Птах. Но ещё раньше, чем мы увидим Хери-Аху и Высокий Песок, в небе появятся парящие пирамиды Хуфу, Хафра и Менкаура.

   – Почему парящие? – спросил Эвдокс. – Насколько мне известно, они стоят на земле, на каменистом плато.

   – Это так. Но великие силы торопятся показать их приближающимся путникам и поднимают в небо. Завтра мы увидим это.

Ночь они снова провели в сенном сарае прибрежной деревеньки. Проснулись от шума ветра, трепавшего сухой тростник на крыше.

   – Это наша удача, – сказал хозяин ладьи. – Поднялся попутный ветер, мы поставили парус и уже к полудню будем в Гелиополе. Кто прибывает в этот город с попутным ветром, тому повезёт во всех его делах. Не упустим. Поторопимся.