Текст книги "Записки последнего сценариста"
Автор книги: Анатолий Гребнев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)
Но что-то не вышло у меня сделать Александра Александровича депутатом, как предлагал, потирая руки, Трегубович. С депутатством не задалось, преследовали меня печальные чаплинские глаза Калягина – куда ж с такими глазами! Пристроил я моего героя к какой-то фирме под названием ДОЛБ – Добровольное общество любителей бега, а пиджак его висел тем временем на спинке стула в государственном учреждении, как и в первой "Прохиндиаде", только вырос он теперь у меня в самостоятельного начальника и так, по замыслу, делил себя между двумя службами. А в конце концов его умыкают настоящие прохиндеи, крутые, как мы сейчас говорим, и среди них бывший его советский начальник Виктор Викторович и т. д.,– не буду пересказывать фабулы, замечу только, что калягинский герой, при всех моих стараниях придать ему масштаб, так и остался смешным и трогательным и вдобавок невинной жертвой каких-то других личностей, которым он по наивности перешел дорогу. Он у меня бежит из заточения через окно, спускаясь на связанных простынях, как в детективе.
Не знаю, как отнесся бы к сценарию мой друг Трегубович, успей он его прочитать. Но в день, когда я наконец отправил ему с оказией сценарий,– он мне все время звонил из Питера, торопил, а я, как водится, врал, что вот уже "на машинке",– в тот день меня оглушили известием о его гибели. Он умер нелепой смертью, в результате несчастного случая, под наркозом, здоровый, полный сил, запрограммированный, как нам всем казалось, на две жизни.
Для меня это до сих пор одна из чувствительнейших потерь; мы сделали вместе три картины, подружились. Витя был груб и трогателен, как бывают грубые люди, он жадно жил, быстро снимал. Не то чтобы специально торопился к сроку, а просто не мог иначе: если работал, то взахлеб. Все, что он знал и умел, было достигнуто собственным умом и трудом, руками крестьянского сына, с детства приученного к работе и порядочности. Был образован, как мало кто из его коллег, потому что читал, любил и собирал книги. Его внешность, лишенная столичного лоска, с рубашкой, вечно расстегнутой на брюхе, с бородой, в которой появилась седина, была обликом работника, трудяги, которому недосуг холить себя. И фильмы его того же свойства. В них широкий шаг, юмор и спутница размаха – небрежность, нежелание мелочиться; в них он весь – в "На войне как на войне", "Даурии", "Старых стенах". Нашей с ним "Прохиндиаде" не хватает, может быть, изысканности, но нет и холода, есть душа.
Тут, как хотите, должен отвлечься. Вот только что вспомнилось не к месту: 1979 год, Усть-Нарва, Трегубович снимает "Путешествие в другой город", я приезжаю на съемки. Встретили, привезли в гостиницу, самого Трегубовича нет, он на площадке. Поехали на площадку? Да нет, не стоит. Он просил, чтобы вы побыли здесь, отдохнули с дороги, посмотрели город. Вот, кстати, знакомьтесь – Ирина Петровна Купченко, она составит вам компанию.
Что-то странное: не пускают на съемку. У Ирины Петровны тоже какой-то загадочный вид. Предлагает прокатиться на американских горках в Парке культуры. Потом переходим на стихи, она знает их множество.
Наконец Ирина Петровна – святая душа, хитрить не умеет – признается: ее ко мне подослали, приставили (о чем я уже догадываюсь), чтобы я из ее уст услышал нечто, о чем не решается сказать мне сам режиссер. А именно: выкинули сцену, при том мою любимую – "пляж". Не стали снимать. Уж так получилось. В общем, чтобы автор не падал в обморок, когда узнает.
В обморок я не упал. Хотя сценой, действительно, дорожил и мы с Трегубовичем не раз обсуждали ее. Хорошая сцена: двое на пляже, он и она, как бы одни в целом мире. И вдруг она замечает где-то там наверху, на дороге, приехавшую за ним машину. "Это за вами?" Оказывается, время их отмерено. Вот так: волны, песок, вечность и – машина: пора.
Хорошо прогулялись с Ириной Петровной. На "горки" забираться я, конечно, не захотел. Быть может, что-то потерял в глазах Ирины Петровны, как мужчина. Она, в свою очередь, отказалась от бокала вина за обедом. Не пьет. Зато в отношении стихов нашли общий язык.
Часам к шести вернулся со съемки Трегубович. Не смотрит в глаза, смущен. Ждет, вероятно, бурной реакции с моей стороны. Странный народ эти режиссеры. Ведь кто же, как не он, теперь хозяин сценария. С той минуты, как сценарий ему вручен. В любом случае решающее слово за ним. Так нет, он же и комплексует. Подослал, видите ли, актрису, чтобы меня уломать. Да чего там уламывать: не захотел – не снял.
Но Виктор Иванович, как уже сказано, был одновременно груб и чуток, даже по-своему робок в дружбе, обижать друга-автора ну никак не хотел. Потому и подослал Иру. Знал, что она меня очарует.
Кстати, сама Ира, как выяснилось, и была виновницей ситуации. Это она и ее партнер Кирилл Лавров попросили режиссера выбросить "пляж". Проще говоря, отказались сниматься в этой сцене. Еще проще: не захотели раздеваться, считая, что выглядят не так, как в 18 лет. Ну что тут скажешь.
Сцену мы с Трегубовичем кое-как распатронили, взяв какие-то реплики и нюансы в другие сцены. А "пляжа" так и не стало.
Зато мы подружились с Ирой Купченко – мне кажется, на всю жизнь, хоть и видимся редко.
За "Прохиндиаду-2" взялся сам Калягин, это не первый его режиссерский опыт, но такой большой и трудной картины, да к тому же с самим собой в главной роли, он еще не снимал. Взялся серьезно и основательно, что даже странно для актера. Готовился к каждой съемке, рисовал кадры, чего никогда не делал Виктор Иванович,– тот был нетерпелив, скор на решения, этот оказался дотошным, даже вдруг и пунктуальным. То он, случалось, опаздывал, я помню случай, как Трегубович отменил съемку на натуре – свернули технику и уехали всей группой, с лихтвагеном, тонвагеном. Было это в Москве. Калягин где-то задержался, приехал – нет никого. В то утро звонили мне оба. Трегубович – громовым голосом, с матом: "Все, ты как хочешь, а я меняю актера!.." Калягин вкрадчиво: "Ты не знаешь, в чем там дело? Я из автомата. Вот приехал, а их никого нет. Что, отменили съемку?"
Потом я их мирил.
Но это – тогда. Теперь, став режиссером, Калягин приходит загодя и сердится, когда опаздывают другие.
Как он добывал деньги на картину, уже рассказано. Как он снял ее и как снялся сам, судить, вероятно, не мне. Скажу лишь, что есть сцены, которые мне очень дороги, и, по-моему, в паре с ним, как и десять лет назад, прекрасна Гурченко. Мы, кстати, предлагали на этот раз сделать ее Екатерину Ивановну светской дамой, подстать преуспевшему мужу; сшить ей туалеты и т. д. Уж если все герои у нас изменились за десять лет, почему бы не измениться и ей. "А зачем? – сказала актриса.– Оставим ее такой же халдой, это даже интересно. В затрапезном халате, как и была! Ну, еще какое-нибудь нелепое платье!"
В другом случае я бы подивился мужеству актрисы. Но к Люсе Гурченко не подходят все эти слова. Она человек искусства, талант, и этим все сказано.
А как она приезжала к нам в Питер больная, с температурой, и на один только день в тот раз, по-другому не получалось, и в этот день работали полторы смены, от поезда до поезда, и она валилась в изнеможении, как только выходила из кадра, и преображалась, входя в кадр – легкая, веселая, вот-вот спляшет и запоет, если попросить! Актриса!
И опять получалось у нас что-то, я бы сказал, милое и трогательное, в своем роде печальное и смешное, такая вот комнатная прохиндиада, разочаровавшая тех, кто ждал сатирической эпопеи. Настоящая прохиндиада со своими героями разворачивалась в это время совсем рядом, за стенами комнаты, где Саша Калягин разговаривал по телефону с Собчаком, слезно выпрашивая сто тысяч в долг. Там, за стенами, был другой размах и другой порядок цифр.
Жизнь менялась неуследимо, злоба дня размахивала палкой, если вспомнить строчки любимого моего поэта ("...прошлое смеется и грустит, а злоба дня размахивает палкой"). Вот уже и сам Калягин, хоть и обзавелся мобильным телефоном в духе времени, то и дело попадал впросак, сталкиваясь с прохиндеями нового образца. Один очень известный питерский бизнесмен пообещал ему деньги (что поделаешь, опять впали в бедность, задолжали всем), взялся быть даже каким-то инвестором, составили договор, подняли бокалы по этому поводу, все честь честью, оставалась самая малость скрепить договор подписью, и тут бизнесмен сказал: "Минуточку", удалился в соседнюю комнату своего офиса, а там, надо понимать, была запасная дверь, и больше Калягин его не видел.
Другой раз в роли щедрого мецената объявился бывший его студент, в свое время отчисленный им со второго курса в Школе-студии МХАТ за профнепригодность. Сейчас он лучился улыбками. За эти годы он оказался вполне профпригодным в каком-то хитром бизнесе: "мерседес", охранник, секретарша – и, как выяснилось, он горит желанием оставить свое имя в анналах искусства и готов взять на себя даже не часть расходов, а все целиком. "Вот видишь,– заметил ему Калягин,– если б тогда я тебя не выгнал, трубил бы ты сейчас где-нибудь в Тульском театре за триста рэ".
На этот раз под звон бокалов подписан был протокол о намерениях. Расстались с поцелуями. Когда недели через две, не дождавшись обещанного звонка, Калягин позвонил сам, ему ответил осторожный голос:
– А кто его спрашивает?
Калягин назвался.
– Он что, остался вам должен? – спросили в трубке.
– Да, в общем, не то, чтобы должен, но как бы это сказать...
– Дело в том, что его нет, он в отъезде.
– И когда появится?
– Да, пожалуй, что никогда...
К моменту, когда мы с грехом пополам досняли, озвучили и выпустили картину, впору было начинать "Прохиндиаду-3".
Как знать, может, еще и начнем...
Еще из забавных историй; не знаю, как вам покажется.
Несколько лет назад я впервые в своей жизни вышел на продюсера. Или он, как сейчас говорят, вышел на меня.
Это – настоящий продюсер, оттуда, не чета нашим доморощенным. Наши это по большей части вчерашние директора картин, ныне вошедшие в силу и, так сказать, поменявшиеся местами с режиссерами: если в былые времена тот мог послать его, образно говоря, за пивом, то нынче пошлет скорее этот, а тот побежит... ну, может быть, сходит, не поспешая. При том, что денег за душой нет, в общем, ни у того ни у другого, вот в чем парадокс.
А то еще и актеры стали продюсерами. Вот совсем недавно старый приятель актер сказал мне, что теперь он сам себе продюсер, и нет ли у меня для него сценария – желательно попроще и подешевле.
Нет, я говорю сейчас о настоящем продюсере, человеке богатом и известном, своя кинофабрика в Берлине, десятки картин за плечами.
Лет ему, пожалуй, за 70. Не по годам подвижен, красит волосы, заглядывается на молоденьких женщин, порой развязен, как мне показалось, пока мы сидели с ним в холле отеля, а затем в каком-то кафе на Курфюрстендамм.
Внимание его к моей персоне связано было, конечно же, с интересами бизнеса: г-н Браунер прослышал, а может уже и убедился, что в России нашего брата можно нанять за весьма скромную цену, дешевле, чем у них в Германии, не говоря уж об избалованных американцах. За каких-нибудь 5 тысяч марок русский напишет тебе не хуже, если не лучше, народ не капризный.
Сам Артур Браунер, как выяснилось, родом с Западной Украины, польский еврей, неплохо говорит по-русски; так на двух языках – его русском и моем немецком – довольно живо пошла у нас беседа.
Мне, конечно, надлежало быть начеку: как раз перед самым моим отъездом пришло к нам в гильдию письмо от американских коллег с настойчивым призывом к корпоративной солидарности. Зная наши обстоятельства, американцы просили нас ни в коем случае не соглашаться на предложения западных продюсеров, если те попытаются платить нам менее 50 тысяч долларов за сценарий; не сбивать цену.
Сумма, предложенная Браунером, была на порядок меньше, но зато в тот момент, когда ты говоришь "да", он отстегивает тебе тут же – вот прямо здесь, за столиком – 2 тысячи марок аванса. Сказал "да" – и получил. Писать будешь потом.
Ох уж эти акулы капитализма: знают, чем нас купить. Две тысячи сумма по тем временам приличная. И главное – сразу. Как тут устоишь!
Но что-то пока ни слова о самом сценарии. О чем он, про что? Я думал, признаться, предложить моему работодателю две-три истории из тех, что вертелись в голове, так сказать, на выбор. Но этого совершенно не потребовалось. Оказывается, г-н Браунер сам предлагает авторам сюжеты. Есть сюжетец и для меня: про иракских курдов.
Что?!
Я не ослышался. Про иракских курдов. Есть замечательная турецкая актриса на роль героини. Женщина-курдянка, которая полюбила иракского офицера и в конце концов убивает его, как врага!
Простите, пожалуйста, но материал мне совершенно не знаком. Я ничего не знаю про иракских курдов.
Тут продюсер мой удивился. Ну, не знаете, и что же? А зачем вам знать? Я вам все расскажу, я уже придумал. Ну, почитаете что-нибудь, если вам так нужно. Единственно, о чем хочу предупредить: никаких этих самых нюансов, полутонов, я этого страсть как не люблю. Две краски: черная и белая!
Мы допили наш кофе и распрощались. Я обещал подумать.
По-моему, он даже не понял, почему я отказываюсь. Решил, вероятно, что мало денег. Это, кстати, правда – мало.
Истории этой лет пять, тогда я рассказывал ее как анекдот, и все ржали. А теперь не смеются. Кто-то даже находит резон в предложении маститого продюсера. А что, почему бы и нет? Если, конечно, на приемлемых условиях. Женщина-курдянка убивает возлюбленного! Зря, братец, воротишь нос. Разбаловались!
Да ведь и впрямь разбаловались: захотели писать для души да на это еще и существовать безбедно, ишь вы какие! Жить, не думая, купят или нет... Вон как говорит о себе и своем творчестве модный нынче молодой сценарист: оно, его творчество, "конкурентоспособно". А вот что он говорит о вас в том же интервью: "Не хочешь получать деньги – пиши свои так называемые киноповести, хочешь – пиши по-нормальному... А всякое там авторское кино оно имеет право на существование, но это не профессия". Его "делают неумелые люди".
Сценарист еще полон сил и конкурентоспособен. Вот и его новый сценарий, по которому снимается (теперь уже и снят) фильм. Написан, действительно, "по-нормальному", никаких тебе этих литературных красот и откровений, все по делу, ничего лишнего. И – ничего личного. Но почему-то скучно, хотя, казалось бы, такое накручено – даже вот один из героев оплодотворяет целый нанайский поселок. И все равно тоска. Как будто читаешь во второй или третий раз. У "неумелых" ей-ей поинтереснее. Там хоть не синтетика.
Другой современный автор в том же любимом мною журнале "Киносценарии" обращается с нами покруче. Уж тут достается по первое число "старым идиотам на Высших сценарных курсах", насаждающим мнение, что сценарий есть законченное художественное произведение. "Это все равно, что газ сгоревшего в двигателе бензина объявить самоценным нефтепродуктом",– пишет автор в предисловии – "интродукции", как оно здесь красиво названо. Это не мешает ему все же опубликовать свой сценарный труд, как видно, еще не сгоревший, сопроводив его кокетливыми сносками-комментариями, где он иронически обыгрывает свой текст, напоминая нам, что сам он, конечно, умнее и культурнее того, что написал. А то ведь мы могли подумать, что он всерьез рассказывает нам эту душераздирающую историю про старого вора в инвалидной коляске, толстого мальчика-скрипача, негритянку-проститутку и крутых ребят на "мерседесах". А это всего лишь на продажу. Купят или нет? Об авторе сообщается, что он прозаик, "пишет на машинке и носит модные шляпы". Вот так-то.
Глава 22
КАК МЫ РАЗГАДЫВАЛИ ПЕТЕРБУРГСКИЕ ТАЙНЫ
Вот и еще глава, подсказанная в последний момент издателями: "Петербургские тайны" – как же без них! Уж коль скоро автор – "последний сценарист", как он себя величает,– имеет все же непосредственное отношение к самому популярному российскому сериалу, то как же обойти молчанием этот факт – не рассказать, не поведать о том, что, быть может, всего интереснее читателю!
И я опять сел дописывать книгу.
"Петербургские тайны", ныне знакомые едва ли не каждому взрослому в России, да отчасти и в сопредельных странах,– это, как известно, вольная интерпретация романа Вс. Крестовского "Петербургские трущобы", написанного в середине прошлого столетия и ставшего своего рода бестселлером для тогдашней читающей публики. О романе с сочувствием и похвалой отзывался Достоевский, что, в общем, и понятно, если иметь в виду определенное сходство любимых мотивов. Как это случается с бестселлерами, проходит время, и модное некогда произведение исчезает из обихода, оставив о себе лишь слабую память. По крайней мере ваш покорный слуга имел о романе Крестовского самое смутное представление – попросту говоря, не читал,когда получил предложение, неожиданное и несколько шокирующее, взяться за его экранизацию. До сих пор, как мог, избегал участия в производстве масс-культуры, имея на этот счет стойкое и, надо признаться, высокомерное мнение. А тут – сериал, мыльная опера, "Санта-Барбара", если на то пошло!
Это при том, что знаю людей весьма рафинированных, ценителей прекрасного, вместе с тем неравнодушных к этому мыльному жанру, способных часами, в чем они сами с улыбкою признаются, следить за перипетиями какой-нибудь 34-й или 115-й серии, искренне огорчаясь, если в это время звонит телефон. Это у них как бы идет по другому ведомству, не мешая всему остальному; тут, видимо, заведуют какие-то другие участки мозга, только и всего... Лично я так и не успел пристраститься к сериалам, да, в общем, ни один из них толком не смотрел, и это стало даже камнем преткновения в работе, когда я за нее все-таки взялся: я попросту не знал, с чем это едят, и что, например, пространные диалоги и рассуждения персонажей, с чем мы всегда боремся в кино, здесь как раз-то и необходимы. И если, скажем, кто-то кого-то убивает в 30-й серии, то в 29-й он должен рассказать, как он это сделает, а в 31-й – как он это сделал. Так, в общем, я определил для себя особенности жанра.
А взялся я даже не ради денег, что было бы, в общем-то, объяснимо в наше время, а по мотивам, которые как раз трудно объяснить. Если в двух словах, то меня уговорил Пчелкин.
Леня Пчелкин, Леонид Аристархович, старый мой институтский знакомый, ныне признанный патриарх телевизионного кино, и был главным двигателем этого проекта. Пчелкин славен фильмами – экранизациями русской классики, в которых снялись лучшие наши актеры. Фильмы сделаны добротно, без особых затей, по-телевизионному; тем-то, собственно, и хороши. Актеры в них, по общему признанию, работают отменно. А еще Леонид Пчелкин, при том, что уже немолод, не очень здоров, иногда кажется, что с трудом передвигает ноги, обладает, как выяснилось, недюжинной энергией и магической силой убеждения, против которой устоять невозможно. Чем-то он вас незаметно завораживает: только что вы сказали "нет" и вот уже говорите "да". Как он привлек в "Петербургские тайны" такую мощную плеяду актеров, как он их безошибочно выбрал, соединил, заставил работать до седьмого пота за грошовую, в общем, плату – о плате я еще скажу,– для меня до сих пор загадка. Впрочем, актеры Пчелкина обожают, в этом я не раз убеждался.
Чем он завлек конкретно меня, теперь уж не упомню. Я, как уже сказано, сериалы не жаловал, относился к ним с твердым предубеждением, как к суррогату культуры. Надо народ поднимать до Гоголя, а не Гоголя опускать до народа, так, кажется, сказано у Чехова в письмах. "И поднимем!" отвечал Пчелкин, бодро угадывая мои мысли.– Создадим культурный отечественный сериал! Кинороман! Книга Крестовского позволяет, ты почитай. Мы ее, конечно, перелопатим. Вытащим авантюрную линию, романтическую, там все это есть. Остальное побоку – смикшируем или вовсе уберем. Литература второго ряда тем и хороша для экранного воплощения – можно дать волю собственной фантазии. Ну неужели наши люди, сам посуди, не заслуживают ничего лучшего, чем мексиканский ширпотреб?!"
Актеры потом признавались мне, что этот аргумент был для них как раз решающим. Плюс еще, конечно, хорошие роли. Вот такие соображения, как видите, идеального свойства. Спонсоров нет, деньги придется еще искать, "каналы" заинтересованы купить по дешевке что-нибудь готовенькое в Рио-де-Жанейро, чем возиться с нами. Но ничего, попробуем!
Не дочитав еще книги, где-то на середине второго тома, я сказал "да".
Меня, конечно, подвигли на это и будущие мои соавторы, близкие мне люди – Елена Гремина и Михаил Угаров, оба театральные драматурги, что в данном случае важно: телевизионный фильм все же больше тяготеет к пьесе, к театру. К тому же писать предстояло 48 серий, это в общей сложности 1500 страниц текста, да еще многофигурная композиция – в самый раз работать артелью.
В свою очередь и режиссерская группа составила прочную артель. Вместе с Пчелкиным за дело взялись Вадим Зобин и Марк Орлов, тоже опытнейшие мастера телевизионного фильма. Вадим Зобин, насколько я знаю, даже пробовал писать сценарий собственноручно, но потом все-таки решили пригласить сценариста. Тем не менее многое из того, что появилось в сценарии, в его романтической линии например, предложено Зобиным. В конце концов он дорвался и до заветной мечты – писать самому – и уже после картины, на волне успеха, сочинил продолжение – "Развязку "Петербургских тайн"".
Речь шла, как я уже сказал, о романтическом авантюрном сюжете, который следовало вычленить из романа, развить и досочинить, выбросив подробные описания петербургского "дна" – ночлежек, притонов, воровских малин, когда-то скрупулезно обследованных и описанных автором, то есть как раз то, что было в его эпоху откровением и принесло популярность роману.
Вот почему "тайны", а не "трущобы".
И еще в одном нам предстояло "поправить" Крестовского. Это уже из области идеологии. По своему настрою роман гуманистический, симпатии автора – на стороне нищих и обездоленных, униженных и оскорбленных. Богатых и родовитых автор, прямо скажем, не жалует. Не жалует он и инородцев. Особенно достается персонажам с немецкими фамилиями, их тут множество, но перепадает и полякам, и евреям. Насколько я знаю, это была одна из причин, по которым роман Крестовского не переиздавался в советские годы. Что там ни говори, а цензура наша держалась определенных правил, этого у нее не отнимешь.
Итак, все-таки "тайны". С тем и принялись за сценарий.
Пчелкин, надо отдать ему справедливость, не обещал золотых гор. Он, скорее, даже пугал предстоящими трудностями, рождая в ответ желание с ними побороться, испытать судьбу. Если это была продуманная стратегия, то она оказалась верной. Неравнодушие рождало азарт, бедность – гордыню. В огромной стране Останкино, еще недавно жестко управляемой на всех двенадцати, или сколько их там, этажах, с четкой иерархией и дисциплиной, а ныне раздробленной и бесхозной, мы чувствовали себя одинокими подвижниками, до которых никому нет дела. Это однако, должен сказать, помогает работе.
Единственное, добавлю, что здесь еще сохранилось от бывшего времени, это редакторы и поправки. На киностудиях этого давно уже не было. Иногда подумаешь: и зря.
Платили всем нам, как я уже говорил, сущие гроши, "смешные деньги", как выразился кто-то из наших актеров, уже, надо сказать, достаточно избалованных гонорарами в других местах. И ничего – приезжали, снимались. Костюмы "из подбора", декорации, реквизит – с миру по нитке, темпы адские: серия за неделю, сцена за сценой, куча текста! Посмеивались над собой: вот, что называется, влипли, поругивали продюсеров – и работали.
Актеров наших, я думаю, не надо особо представлять. Наталья Гундарева и ее муж Михаил Филиппов (она – княгиня Шадурская, он – ростовщик Морденко), Елена Яковлева (княжна Анна, впоследствии проститутка Чуха), Ирина Розанова (горничная Наташа, она же баронесса фон Деринг), Валерий Баринов (Хлебонасущенский), Лидия Федосеева-Шукшина (Амалия фон Шпильце), Игорь Ясулович в небольшой, но филигранно отделанной роли буфетчика Юзича все это мастера высокого класса, уровня, я уверен, мирового. А Николай Караченцов, которого я чуть не забыл упомянуть,– он играет Коврова, а его партнер Виктор Раков – князь Николай Чечевинский, он же Каллаш! А Дмитрий Брусникин и Сергей Чонишвили – отец и сын Шадурские! А Галина Польских, а Надежда Маркина! Вот ведь их сколько, еще и не всех назвал...
Меня поражал профессионализм этих людей. В кинематографе мы привыкли к коротким кадрам, монтажу, к черновой фонограмме, позволяющей что-то поправить потом при озвучании. Здесь – ничего подобного: большие куски, иногда целиком сцена в один присест, да еще с синхронной записью звука, то есть все сразу набело! Как они ухитрялись держать в голове эти длиннющие тексты, как виртуозно с ними управлялись. И как удавалось всех их собрать, совместить, развести, при том, что многие заняты еще и у себя в театрах, а то где-то еще и снимаются параллельно. Тут уж заслуга режиссерской группы. В кинематографе у нас, доложу я вам, раздолье, вольница по сравнению с тем, как работают эти люди в Останкино.
Не обошлось, как водится, и без приключений. В злосчастные октябрьские дни 1993 года и как раз в тот самый вечер и ночь, когда небезызвестный генерал Макашов с толпой экстремистов пытались взять штурмом Останкино, режиссер Марк Орлов снимал здесь сцену княжны Анны и горничной Наташи – аккурат в павильоне на первом этаже. Выстрелы раздавались совсем близко, и обе наши актрисы, а с ними и Галя Польских в костюме акушерки Эльзы Францевны, и сам режиссер с оператором и остальной группой легли на пол, хоронясь от пуль. Потом пробирались ползком по туннелю в здание напротив, но и там пришлось залечь. Спасибо омоновцам – притащили артистам бутерброды. Так прошла ночь. Они слышали, в общем, все, что происходило на площади, а оператор Тимур Зельма, тот вдобавок еще видел в окно, как угоняют его машину, оставленную на стоянке. Машина не заводилась, ее толкали руками...
Словом, есть что вспомнить.
Сценарий наш не был готов к началу съемок, писали его следом, вдогонку, дистанция иногда угрожающе сокращалась. Первые двенадцать серий уже прошли в эфир, мы же еще додумывали продолжение, все дальше отходя от романа. Пожалуй, главное, в чем мы оспорили Крестовского,– это два центральных мужских образа: князь Николай Чечевинский и Серж Ковров. Ковров занимает в романе вообще немного места, мы его досочинили, придумали ему любовь к Юлии Бероевой, розыски тех, кто сломал ее судьбу,– собственно, всю вторую половину фильма и финал, где мы их в конце концов соединили. Что же касается князя Николая, то он у Крестовского карточный шулер и фальшивомонетчик; мы, конечно же, облагородили его, а появление через 20 (по нашей версии 16) лет под чужим именем обставили совсем иными, чем в романе, обстоятельствами – опять-таки благородного романтического свойства. Так, мы считали, требует избранный нами жанр.
Пчелкин опять оказался прав: ни в Останкине, ни на других "каналах" нас никто не ждал с распростертыми объятиями. Ждал, как оказалось, зритель. Долгие месяцы, чуть ли не год, уже готовый фильм лежал без движения, ему не находилось места в "сетке". Но что уж теперь жаловаться: "Тайны" все-таки пробили себе дорогу, сейчас их смотрят уже по второму и третьему разу миллионы зрителей, и уж каким нужно быть снобом, чтобы на месте авторов не оценить и не обрадоваться такому успеху, если даже пошли на уступки массовым вкусам, взяли на себя такой грех.
Впрочем, и уступки, смею сказать, не так уж катастрофичны, и всякие несуразности вроде восставшей из гроба героини не выглядит дурновкусием; они, как ни странно, не шокируют в этом жанре, где зритель, втянувшись, все готов принять на веру. Очевидно, сериал существует все-таки по законам сказки, и не оттого ли здесь плохо удаются современные бытовые истории.
Единственная, пожалуй, серьезная уступка – это то, что так наглядно и, можно сказать, демонстративно торжествует в конце добродетель и наказан порок. Еще сколько-то лет назад меня не подвигли бы на такой хеппи-энд никакими силами. Сейчас я понял – и особенно вот в эти последние месяцы, когда "Тайны" наши показали снова, на фоне мрачных сообщений и катастроф, которыми полнится телевизионный экран,– что мы совершаем не такой уж большой грех, потрафляя ожиданиям зрителей, утоляя их чувство справедливости. Это не худший поступок для человека, берущегося за перо или кинокамеру. Уж не знаю, искусство ли это или что-то другое, скорее все-таки "что-то другое", но если ты доставил удовольствие людям в эти вечера, если дал им "хороший конец", которого они ждут, не казнись – совесть твоя чиста.
Тут, пожалуй, уместен вопрос к автору: а готов ли ты идти этой стезею и дальше? Лиха беда начало. Расстаться с иллюзиями, махнуть рукой на "самовыражение" – и с легким сердцем податься в беллетристику, в масс-культуру, в сериалы?
Не знаю, не пытался. Да никто и не предлагал.
Глава 23
ЭПИЛОГИ (1998-99)
"Ну и что?"
Вопрос этот преследует все чаще. По поводу прочитанного, услышанного: "Ну и что?" Кого чем сегодня удивишь?
Волшебник – или шарлатан, кто его знает – Ури Геллер остановил часы на Вестминстере. Есть тому, говорят, свидетели. Заснято на пленку. В прошлом веке мир содрогнулся бы от такого известия. Люди сходили бы с ума.
Нынче никто умом не тронулся. Ну, остановил. Или не остановил, какая разница. Мошенник, а может, и впрямь экстрасенс. Ну и что?
Неопознанные летающие объекты, знаменитые НЛО. Впрочем, так ли уж они знамениты? Кто-то, говорят, видел своими глазами. Говорят, посланцы с других планет.
Да одно это – если так – должно бы перевернуть жизнь человечества, нашу с вами жизнь. Посланцы! С других обитаемых планет! А ну как пойдут на нас войной? Расколют наш шарик? Или, напротив, одарят нас своим разумом?
И что-то мы опять-таки не свихнулись от такой мысли. В газетах четыре строчки: мол, было, кто-то видел. Корабль формы сигары. Или тарелки, как уже не раз описано. Так – ну и что?
Теперь вот еще сенсация по поводу Торы. Я сам слушал лекцию молодого ученого из Израиля, математика и богослова, о том, что в Торе, Пятикнижии, три тысячи лет назад закодирована вся будущая жизнь человечества, включая войны и революции, и даже Чернобыль там предусмотрен год в год: вот, смотрите – и он это показывает.
Если все это так, то скажите: как жить дальше? Как продолжать эту жизнь, если вся она предсказана?
А так и жить, так и продолжать. Пообсуждали, разошлись – и забыли.
А вы еще надеетесь чем-то удивить! Что же такое ты должен сочинить в этом мире, пресыщенном новостями и сенсациями, чтобы быть хотя бы услышанным?
