Текст книги "Трудная позиция"
Автор книги: Анатолий Рыбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
9
В первом взводе проходили строевые занятия.
День был морозный. На городок наползал белесый туман, точно где-то неподалеку дымилась река, еще не схваченная прочным ледяным панцирем. И хотя воздух над плацем почти не колебался, лица курсантов пылали, как под резким, обжигающим ветром.
Старший лейтенант Крупенин, серьезный, сосредоточенный, стоял посредине похожего на запорошенный каток плаца и внимательно следил за действиями взвода. Так, по крайней мере, казалось лейтенанту Беленькому, который время от времени косил взгляд на своего командира.
А на самом деле все внимание Крупенина было приковано к одному курсанту – Красикову, который из-за невысокого роста занимал место в самом конце строя, рядом с таким же низкорослым Винокуровым.
Красиков, вероятно, чувствовал на себе неотступный взгляд командира батареи и потому старался четко исполнять команды.
Шел третий день нового года. За это время командир дивизиона несколько раз напоминал Крупенину о своем решении представить Красикова к отчислению. И Крупенин дважды садился за стол, чтобы написать рапорт. Но каждый раз с тяжелым чувством откладывал ручку.
Сегодня перед строевыми занятиями, когда он, уже одетый, выходил следом за курсантами из казармы, встретившийся на лестнице Вашенцев предупредил его:
– Учтите, старший лейтенант, если не будет от вас рапорта до вечера, можете потом не трудиться.
Тон у командира дивизиона был такой решительный, что Крупенину ничего не оставалось, лак ответить:
– Хорошо, до вечера представлю.
И. сейчас, не отводя глаз от марширующего в строю Красикова, Крупенин мучительно думал, как же написать, чтобы вышло убедительно и серьезно. Но в том-то и дело, что в поведении самого Красикова почти все выходило несерьезно, по-детски. Как-то два дня назад он сам подошел к Крупенину и сказал вполне рассудительно: «Написал я Саввушкину. Интересно, что ответит. Осознал, наверное, не иначе». А вечером того же дня вдруг заявил: «Не верю я Саввушкину, товарищ старший лейтенант. Ерунду он пишет. И зря с ним связался, не нужно было».
Под каблуками курсантов снег на плацу звонко поскрипывал. Лейтенанту Беленькому скрип этот, по всей вероятности, нравился. Тонкий, верткий, туго перехваченный новыми ремнями, он, казалось, выполнял свои командирские обязанности играючи: с каким-то искренним удовольствием чеканил шаги и в такт им подавал команды без единой запинки. По-мальчишески бравый, задиристый, он как бы говорил Крупенину: «Ну что, здорово? А вы как думали, товарищ старший лейтенант!»
Крупенин любил Беленького за старание в службе, за исполнительность и особенно за страсть к спорту. Но порой привычка Беленького всюду подчеркивать свою спортивную выправку, похваляться ею без всякой необходимости раздражала.
Первое время Крупенин относился к этому снисходительно: ну что возьмешь с паренька, который лишь два года назад окончил училище и был сразу оставлен здесь на командирской должности. Конечно, желание показать себя хоть в чем-то и тем самым подтвердить, что проявленное к нему доверие не случайно, было вполне естественным. Но потом поведение Беленького стало озадачивать Крупенина.
– Остановите взвод! – приказал Крупенин.
Взвод остановился. Две шеренги курсантов мгновенно повернулись налево и замерли в ожидании.
– Что же получается, товарищи! – громко и придирчиво спросил Крупенин. – Одни выполняют команды энергично, с душой, другие... тоже выполняют, но как-то принужденно. Нет у вас единого настроения, порыва нет. А без этого и строй не строй. Понимаете?
– А вы не сомневайтесь, товарищ старший лейтенант, подтянемся, – послышалось из рядов.
– Буде гарно, товарищ старший лейтенант. Як бы тильки пояса на штанцах не лопнули от натуги.
Прошуршал смех.
– Винокуров, Иващенко! – грозно прикрикнул Беленький. – Не забывайтесь! Ясно?
– Ясно, товарищ лейтенант.
Крупенин приказал продолжать занятия.
Снова – крутой поворот шеренг, лихой взмах рук, и взвод, как спаянный, ударил каблуками по хрусткому снежному плацу. «Поговорил, называется, воспитал», – с горечью подумал Крупенин. Теперь он досадовал не столько на Беленького и Красикова, сколько на самого себя, на свою неудачу и на то, что строевые занятия подходили к концу, не дав желаемых результатов.
– Разрешите песню, товарищ старший лейтенант? – не останавливая взвода, попросил вдруг Беленький.
– Давайте, – охотно разрешил Крупенин и опять загорелся надеждой: может, хоть песня человека прогреет. Не деревянный же он, в конце концов.
Беленький подал команду запевать. Курсанты как будто ждали этого момента, подхватили бойко, даже с присвистом:
Мальчишки-непоседы,
Вчера со школьной парты,
Сегодня мы в шинелях,
Военные курсанты.
И пусть мы, салажата,
В строю пока неловки.
Научат командиры
Нас воинской сноровке...
Курсанты пели с удовольствием. И только Красиков в отличие от других шагал с плотно сжатыми губами.
Окончательно расстроенный Крупенин с досадой подумал: «Ну и дьявол с тобой, молчи! Только жаль все же, что так получается. А я ведь надеялся». Он посмотрел на часы и, тяжело вздохнув, медленно пошел к казарме. Он знал, что рапорт сегодня написать опять не сможет, что снова будет разговор об этом с Вашенцевым. А тут еще сомнение возникло, что, может, вообще не стоило ему соглашаться на курсантскую батарею, а лучше было попроситься куда-нибудь в ракетную часть, в такую же, например, как на Севере. И не было бы, наверное, теперь такой мороки.
На полпути между плацем и казармой Крупенина словно кто-то схватил за руку и мгновенно повернул лицом к плацу. Запел вдруг Красиков. Комбат сразу уловил этот отменный, с высоким взлетом голос, которому не было равных ни в батарее, ни во всем дивизионе. Уловил и застыл на месте, прислушиваясь. Но песня, как назло, оборвалась. Вместо нее со стороны плаца доносились только громкие отрывочные команды. «Ну ничего, – подумал Крупенин, – все-таки запел человек. Значит, есть у него характер, есть».
* * *
Придя после занятий в канцелярию, Крупенин быстро сбросил с себя шинель, потер озябшие руки и, усевшись за стол, начал писать. За какие-нибудь двадцать-тридцать минут он изложил почти все, что думал о Красикове. Но закончить рапорта все-таки не успел: помешал внезапно выросший в дверях полковник Осадчий.
– Я к вам, Борис Афанасьевич.
Крупенин встал и, выходя из-за стола, прикрыл рапорт лежавшей рядом газетой.
– Ну, как в новом году? – протягивая руку, подмигнул полковник. И тут же строго спросил: – А где же ваш орден? Почему нет ни ордена, ни колодочки?
Не ожидавший такого вопроса, Крупенин смутился и стал объяснять, что орден его прикреплен к мундиру, а колодку с лентой он приобрести еще не успел.
– Вот молодежь, – возмущенно покачал головой полковник, – «приобрести не успел», «прикреплен к мундиру»... Ложная скромность, что ли? А мы, знаете, свои первые награды в сорок втором под волжской Бекетовкой на шинелях носили. Прямо вот здесь, возле борта. И в бой так ходили. Не верите?
– Почему же, верю, – сказал Крупенин и чуть было не признался, что и он бы сейчас носил свой орден с радостью, да нет ее, радости-то: хлещут и хлещут батарею одни неурядицы. Но промолчал. Зачем, в самом деле, откровенничать, да тем более с человеком, который для него, можно сказать, еще полная загадка.
Понял полковник заминку старшего лейтенанта или не понял, но сразу переменил разговор.
– У вас как со временем? – спросил он. – Может, посвятите в подробности истории с иностранным самолетом? Я за этим, собственно, и пришел.
Крупенин тяжело вздохнул, давая понять, что сейчас у него нет времени заниматься воспоминаниями.
– Ну, может, не сейчас. Давайте встретимся вечером? – предложил Осадчий. – Обязательно только. Надо же, чтобы люди знали, за что наградили вас. А то куда ни приду, спрашивают.
– А что рассказывать, товарищ полковник? Выполнили боевую задачу, вот и все.
– Ох, и скромны вы, товарищ старший лейтенант! Никак вас не раскачаешь, хотя бы в личном деле описали все подробно. Так нет и там. Листал я сегодня...
– Верно, там нет, – согласился Крупенин. И тут же вспомнил, что есть у него где-то в чемоданах тетрадь, в которую он записал в свое время всю эту историю шаг за шагом, очень подробно. Вот ее-то и мог бы показать он вместо беседы: авось выручит. И он предложил: – Записки свои могу принести вам, товарищ полковник.
– Записки? – не понял Осадчий. – Какие записки?
– По ходу событий. Ну, вроде дневника, что ли, – поправился Крупенин.
– Понятно, понятно, – обрадовался полковник. – Давайте, почитаю непременно, с превеликим удовольствием. Только побыстрей, если можно. – И уже мягко, по-свойски, прибавил: – А насчет ордена... само собой. На грудь – без всяких отговорок. И не колодку, нет... Орден! Пусть все видят.
Когда полковник ушел, Крупенин минут пять растерянно стоял посредине комнаты. И чего это ему вдруг стукнуло предложить тетрадь вместо разговора? Никому ведь не показывал ее до сих пор, да и сам очень давно, не заглядывал в нее, а тут словно кто за язык дернул. Но как бы там ни было, идти на попятную теперь поздно.
Крупенин энергично прошагал по комнате, потом, сдвинув газету с недописанного рапорта, уселся за стол. А когда в казарме стали сгущаться сумерки, он быстро поднялся наверх, к командиру дивизиона, и положил перед ним свое трудное сочинение.
Вашенцев в это время листал Дисциплинарный устав, старательно подчеркивая что-то и выписывая к себе в блокнот. Окинув коротким, сухим взглядом вошедшего, он сказал с сумрачной иронией:
– Для вас готовлю. Повешу в канцелярии. Чтобы не забывали, как выполнять приказания.
Крупенин молчал. Он не умел и не любил оправдываться.
Вашенцев бегло просмотрел рапорт и с сожалением сказал:
– А я ведь думал, что серьезного командира мы получили, зрелого.
«Когда это он так обо мне думал? – удивился Крупенин. – Разве при первой встрече?»
Тогда стоял теплый осенний день. В золотистом от солнца воздухе лениво раскачивались белые паутинки, в раскрытое окно тянуло из степи не знакомыми для Крупенина травяными запахами. И Вашенцев под стать погоде выглядел очень приветливым. Узнав, что приехавший офицер долгое время служил на Севере, откровенно признался: «Будь моя воля, я давно бы всех местных «академиков» заменил именно на таких вот командиров из дальних гарнизонов».
«Академиками» Вашенцев называл людей, которые, окончив училище, остались здесь командирами взводов и батарей, не побывав ни в каком другом гарнизоне. «Птенцы желторотые», – говорил он, искренне возмущаясь. Не ругал он одного только лейтенанта Беленького. Этого, наоборот, даже подхваливал, всячески подчеркивая его особенную строевую выправку, любовь к спорту и дисциплинированность.
– Значит, вы утверждаете, что разговор Красикова об уходе из училища – разговор несерьезный? – продолжал Вашенцев, постукивая ладонью по рапорту.
– Да, утверждаю.
– Выходит, и мне заявил он об этом тоже по легкомыслию?
– Вероятно, так.
– Тогда разрешите спросить вас: для чего мы будем держать в своем дивизионе легкомысленного, несерьезного человека?
– Эта несерьезность юношеская, товарищ майор, – объяснил Крупенин. – Она может быстро пройти. А наша задача...
– А наша задача выговора получать, – резко сказал Вашенцев: – Нет уж, спасибо за такую задачу. И вообще я не понимаю, Крупенин, для чего создавать всю эту неразбериху? – Вашенцев многозначительно вскинул брови.
– Я не создаю неразбериху, а долг свой выполняю.
– Вижу, вижу. Доложите, сколько рапортов написал вам Красиков? – выждав немного, спросил Вашенцев.
– Рапортов не было, – твердо сказал Крупенин.
– Так вот и не было?
– Нет.
– А если все-таки были? – Вашенцев открыл ящик стола, но тут же быстро закрыл его, сердито блеснув глазами. – Упорно, однако, укрываете вы этого разгильдяя. Не знаю, зачем вам это нужно!
– Никого я не укрываю, товарищ майор, – краснея от волнения, сказал Крупенин. – Просто хочу помочь человеку найти себя.
– На-айти-и, – насмешливо протянул Вашенцев и откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула. – Воспитательный эксперимент, значит. Но вы забыли, что у нас военное училище. Да и урок мы с вами имеем... Неужели не научились?.. А потом, как вы так безответственно пишете: «Верю». Чепуха это, Крупенин! Чепуха!
Крупенин молчал, зная наперед, что все его доводы и объяснения вызовут у майора лишь еще большее раздражение. И Вашенцев, чувствуя настроение комбата, резко прервал разговор:
– Ладно, вынесем на педсовет. А вас предупреждаю: не будьте мальчишкой.
10
Курсанты после ужина отдыхали: играли в шахматы, соревновались на миниатюрных бильярдах, слушали радио. Один Яхонтов был настроен серьезно. Сегодня, после занятий, старший лейтенант Крупенин пригласил его к себе в канцелярию и, как бы советуясь, сказал ему:
– Вы, товарищ Яхонтов, единственный человек у нас в батарее, который успел побывать на большой сибирской стройке. Опыта, конечно, жизненного поднакопили там. Повидали кое-что, чего другие не видели. Не стать ли вам нашим главным агитатором?
Это неожиданное предложение несколько смутило курсанта, и он вначале не знал, что ответить командиру.
– Да вы не пугайтесь, – дружески улыбнулся ему Крупенин. – Оно ведь всякое дело поначалу кажется трудным.
– Возможно, и так, – согласился Яхонтов. – Но я не знаю даже, с чего начать.
– С чего начать-то? – Крупенин подумал, посмотрел на висевшую перед ним карту страны. – А вот и начинайте со стройки, на которой были. Проведите что-нибудь вроде пресс-конференции.
– Ну что вы, товарищ старший лейтенант. Я же не академик Келдыш.
– Ничего, зато вы, как говорится, своими руками первые камни в плотину знаменитой стройки закладывали. Об этом и расскажите. Ну и впечатлениями поделитесь.
– Так я уже давно оттуда, – озадаченно пожал плечами Яхонтов.. – За это время там многое изменилось.
– Ничего, – подбодрил его Крупенин. – Посмотрите газеты, журналы. Но главное то, что вы сами были там.
Сейчас, придвинув к себе подшивки газет, Яхонтов сидел за столом и внимательно просматривал все, что было напечатано о трудовой битве на Енисее. В ленинскую комнату, размахивая книгой, вошел Винокуров.
– Товарищи, внимание!
– А потише нельзя? – сердито спросил Яхонтов.
– Понимаешь, Серега, повесть интересная попалась.
– О чем?
– О ракетах, которых еще нет.
– Ну я же знаю, что ты, Саня, в облаках фантастики витаешь.
– Почему в облаках? Даже выше. – Винокуров открыл страницу с изображением яркой оранжевой стрелы, преодолевающей звездное пространство, и показал приятелю. – Вот посмотри: «Земля – Венера – Земля». А между прочим, гениальный Циолковский тоже писал научно-фантастические повести, и довольно неплохо.
– Читал, читал, Саня. Но прошу тебя, не мешай работать.
– Все, Серега. Молчу как рыба.
Перевернув еще несколько газет, Яхонтов подозвал оказавшегося поблизости комсорга Иващенко.
– Послушай, Олесь, – сказал он тихо, словно по секрету. – А что, если беседу ну вроде бы иллюстрировать фотоснимками?
– Но их же нема, – отозвался Иващенко.
– Да есть у меня снимки. Мои личные.
– Це ж дюже гарно, що есть. Ну як же ты молчал, Сергунь!.. Тащи, побачим.
Яхонтов сходил в каптерку, порылся в своем чемодане и вернулся с большой пачкой фотографий. В ту же минуту вокруг него собрались курсанты, стали расспрашивать:
– Это где же ты, Серега, на Енисее, что ли? А почему шалаши тут у вас?
– Верно, братцы, будущий офицер ракетных войск в образе Робинзона. А ну доложи, Серега, где это ты бродяжил?
– Ладно, ребята, – настойчиво отпирался Яхонтов. – Я же готовлюсь к беседе. Видите?
– А ты коротко, в двух словах, – попросил Богданов.
Иващенко посоветовал:
– Начинай, Сергунь. Яка ж теперь подготовка.
Яхонтов потянулся за тетрадью, в которой были и план беседы, и свежие выписки из газетных сообщений. Но теперь, когда в ленинской комнате собралась почти вся батарея, перечитывать записи было поздно. Яхонтов отложил в сторону тетрадь, взял несколько фотоснимков и начал рассказывать:
– Ну, значит, так. Приехали мы, двенадцать человек, на стройку после десятого класса, а в отделе кадров нам говорят: « Вы что же, ребята, без всяких направлений. Даже комсомольских путевок нет у вас. Нельзя разводить анархию». Мы – к самому начальнику строительства. «Так, мол, и так – поспешили, не знали порядка». Он то же самое: «Нет-нет, ребята, никаких разговоров. У нас для специалистов по договору жилья не хватает». Подумали мы, посоветовались и решили: пока тепло, поживем на берегу Енисея в шалашах, а со стройки не уйдем. Вот и соорудили...
– И удержались? – спросил Богданов.
– Не сразу. Три дня еще ходили в отдел кадров. Утром заявимся и сидим до вечера – как сычи. Потом увидел нас начальник строительства. Подозвал к себе и спрашивает: «Это что за персонал такой?» Мы, конечно, объяснили, показали свои школьные аттестаты. Он подумал, подумал и сказал: «Ладно, оформим. Но учтите, ребята, я вас под собственный контроль возьму».
– Сообразили неплохо, – заметил Винокуров. – А куда потом?
– А потом приняли нас в комсомольскую бригаду разнорабочими. – Яхонтов переложил несколько, фотоснимков и один из них показал курсантам: – Вот как раз тот самый момент, когда мы вступали в первый рабочий коллектив.
На снимке двенадцать юношей в комбинезонах стояли, как солдаты в строю, и самый рослый из них, Яхонтов, – за вожака на правом фланге.
– Счастливый ты человек, Серега, – сказал Богданов, который принимал снимки из рук Яхонтова и передавал товарищам. – По крайней мере, имеешь настоящую биографию, не просто школяр какой-то.
На него прикрикнули:
– Ты брось, Богданов, свои комментарии!
– Верно! Давай, Серега, продолжай!
– Вот наша бригада на бетоне. Компрессоры гонят раствор в грунт, заполняют пустоты, а мы следим за работой моторов. А вот и главная битва. В воду летят бетонные кубы. Они должны задержать поток и стать основанием для плотины, – все больше воодушевлялся Яхонтов.
– О це красотища! – сказал Иващенко, пристально рассматривая пенистые буруны разбушевавшейся водной стихии.
Курсанты, конечно, знали давно, что их однокурсник приехал в училище со стройки, и уже слышали о некоторых его приключениях. Однако интерес к тому, что рассказывал Яхонтов сейчас, и к фотоснимкам, которые он впервые вынул из чемодана, возрастал с каждой минутой. И наверное, долго бы еще продолжалась эта беседа, но дежурный объявил:
– Приготовиться к отбою!
И еще он сообщил курсантам, что есть приказание вывести завтра всю батарею на учебное поле.
– Зачем? – спросило сразу несколько голосов.
– А вот это уже объяснит сам командир батареи, – сказал дежурный.
Спустя минут десять, когда по всей казарме был выключен свет, Винокуров, разутый, без гимнастерки, присел на койку Яхонтова и взволнованно зашептал:
– Понял, какие дела начинаются?
– Какие? – спросил Яхонтов.
– Учебную программу, наверное, изменить первому курсу решили. Приобщать нас к технике начинают. А хорошо. Верно? Уж если ты ракетчик, то будь возле техники и чувствуй, что она твоя кровная.
– Конечно, – согласился Яхонтов. – А ты где слышал насчет изменения программы? Или так придумал?
– Слышал, честное слово. Сам старший лейтенант Крупенин говорил с майором Шевкуном. Потому-то и на учебное поле батарею выводят. Эх, Серега, ты представить себе не можешь, как я хочу к ракетам! Меня, знаешь, будто огнем обдало, когда дежурный сообщил эту новость. Наконец-то, думаю, дождались.
Винокуров говорил таким торжественным и убеждающим тоном и так энергично жестикулировал в темноте руками, что не поверить ему было невозможно.
– Ладно, иди спать, – посоветовал Яхонтов. – А то завтра дремать будешь на учебном поле.
– Ну нет. Там уж я не задремлю.
11
Утром следующего дня первому курсу показывали боевую технику. На учебное поле, за казармы, был вывезен весь ракетный комплекс и развернут в таком порядке, как это делается обычно на стартовых позициях во время полевых учений. Курсанты третьей батареи стояли в одну шеренгу и наблюдали за действиями расчетов, сформированных из старшекурсников.
Мороз за ночь усилился, небо слегка посветлело. Все кабины станций, пирамиды решетчатых антенн и стальные каркасы пусковых установок с грозно вздернутыми в небо носами были хорошо видны на большом расстоянии. Курсанты стояли тихо, не разговаривая и не шевелясь, хотя мороз жал основательно. Они словно забыли обо всем на свете, увлеченные внушительным зрелищем, которого ждали давно и с нетерпением.
Крупенин стоял рядом с курсантами и тоже испытывал волнение. Все, что происходило здесь, напоминало ему о недавней службе на Севере, о тех напряженных днях, когда вместе со своим расчетом он оказался в схватке с иностранным самолетом. Правда, сейчас обстановка была иной, учебной, и Крупенин думал о том, как бы получше провести занятие, чтобы курсанты могли полнее представить работу техники и расчетов. Время от времени он поглядывал на Красикова и уже давно заметил, как тот высоко, по-гусиному, вытягивает шею, чтобы увидеть все происходящее на учебном поле. «Может, увлечется и дурные мысли из головы выбросит», – с тайной надеждой думал Крупенин.
Майор Вашенцев держался в стороне от курсантов, на большой гряде собранного бульдозерами и уже основательно заледеневшего снега. Иногда он неторопливо прохаживался, делая несколько шагов то в одну, то в другую сторону. Крупенин чувствовал, что Вашенцев исподволь наблюдает за ним и за Красиковым.
Между тем приготовления на учебном поле закончились, и Крупенин, попросив разрешения у руководителя занятий майора Шевкуна, стал рассказывать курсантам о работе и взаимодействии системы, о назначении каждого агрегата в отдельности. Он подводил курсантов то к одной кабине, то к другой, объяснял, что делают люди, которые в этих кабинах находятся.
– Ракетная техника, – говорил Крупенин, показывая на двукрылую антенну, которая, как беркут на взлете, возвышалась в самом центре учебного поля, – очень чувствительная и точная. Но точность эта достигается не сама по себе. Ракета попадает в цель, если ни в одном звенышке аппаратуры не будет никаких отклонений. А они могут возникнуть в любой момент и предупредить их в состоянии только человек, держащий руку на пульсе агрегатов. Командир части, где я служил до перехода в училище, всегда требовал: «Товарищи, врастайте в технику». Некоторые, конечно, улыбались: «Стараемся, уже пускаем корни». Но командир наш знал, что требовал. Ракетную технику мало хорошо изучить, мало освоить ее работу. С ней нужно слиться, быть ее душой. Вы это поймете, когда станете ее хозяевами. Сейчас же я хочу предупредить вас: не готовьте себя к легкости, помните, что в каждой летящей на цель ракете должно биться живое и умное сердце ракетчика.
Курсанты стояли тихо, не замечая холода, и Крупенин был рад, что убедил наконец начальство в необходимости такого занятия.
Когда курсанты подошли к пусковым установкам, Крупенин попросил майора Шевкуна распорядиться, чтобы подвезли ракету и показали, как она подготавливается к пуску. Шевкун пожал плечами:
– Не могу,Борис Афанасьевич.
– Ну как же так? – удивился Крупенин. – Тут и дел-то немного. Да и времени большого не надо – минуты.
Крупенин уже знал, что показывать молодым курсантам ракетную технику в действии начальство не разрешило, и теперь вся надежда была на Шевкуна, на то, что он, как руководитель занятий, проявит некоторую смелость. Но Шевкун вел себя весьма сдержанно: не хотел, вероятно, иметь неприятности и стеснялся, конечно, Вашенцева.
– А может, все-таки покажете? – продолжал упрашивать его Крупенин. – Это же для пользы дела, Иван Макарович...
– Да нет, зачем же самовольно? У меня приказ подполковника Аганесяна.
Вашенцев, услышав разговору спустился со своей снежной возвышенности, недовольно спросил:
– О чем спорите? Время-то идет.
– Да вот у командира батареи резонная претензия, – сказал Шевкун. – Требует показать, как готовится ракета к пуску.
– Ох, Крупенин, Крупенин, не можете вы без этих своих претензий, – сердито бросил Вашенцев. – Продолжайте вести занятие, не теряйте времени. Или откажитесь, обойдемся без вас.
Конечно, терять время на объяснения здесь, на учебном поле, было бесполезно. Это Крупенин понимал сам. Но понимал он и другое: как было бы хорошо показать молодым курсантам всю сложность и точность работы современной боевой техники.
Вашенцев ходил теперь за Крупениным неотлучно. Он словно опасался, как бы этот чересчур инициативный комбат опять не вздумал требовать того, что не было разрешено учебным отделом. Но тем, как знал Крупенин технику и умел убеждать курсантов, Вашенцев был доволен вполне. И он примирительно сказал ему:
– Ну вот. Что хорошо – то хорошо. А то ишь полезли в дебри. Нельзя же идти на поводу у курсантов. Они еще пуска ракет у вас потребуют!..
Когда общее знакомство с техникой закончилось, батарею разделили на взводы, и курсанты стали заходить в кабины, чтобы посмотреть экраны индикаторов и другую аппаратуру..
– Неужели и кабины будете показывать мертвыми, без тока? – спросил Крупенин майора. Тот опять пожал плечами:
– Понимаете, Борис Афанасьевич, даже пускать сюда не велено. Открыл, как видите, на свой риск. А уж насчет того, чтобы включить, извините...
Нет, не так рассчитывал построить это занятие Крупенин. Ему хотелось, чтобы курсанты увидели аппаратуру кабин в действии, поняли, каким образом появляется на экране цель, что требуется для того, чтобы не потерять ее среди различных помех и «ловушек», точно навести на нее ракету. Теперь, после почти полугодовой учебы, они уже могли бы кое в чем разобраться, и разобраться неплохо. А главное – их чувства, настроение... Какими уверенными и окрыленными ушли бы курсанты с этого занятия!
Вспомнил Крупенин, как сам он впервые попал в кабину, где работали операторы. Словно далекие звездные миры открылись перед ним на зеленом экране. Таинственными существами засуетились и поплыли, меняя формы, электрические импульсы. И сколько потом ни бывал он в кабине возле экрана, но первое впечатление от увиденного не ослабло у него до сего времени. Воспоминания раздосадовали Крупенина еще больше.
– Что же получается, Иван Макарович? Столько было разговоров и – вдруг?.. – опять подступил он к Шевкуну.
– Ну что я могу сказать вам, – ответил Шевкун уклончиво. – Есть же начальство, которое решает. И вот командир дивизиона тут. Пожалуйста, обращайтесь.
Вашенцев отозвал комбата за кабину и резко сказал ему:
– Безответственный вы человек, Крупенин.
– Почему безответственный, товарищ майор? Ну разве я плохое предлагаю?
– Поймите, Крупенин, у нас не институт, а военное училище, – словно школьнику, принялся объяснять Вашенцев. – Здесь порядок, дисциплина и программа, утвержденная командованием. И вообще... как это так: «Я прошу», «Я предлагаю». Что тут, профсоюзное собрание?
– Ну зачем так понимать, товарищ майор? Я сам в части проводил такие занятия с операторами. И мы показывали все, как в боевой обстановке.
– Не стройте из себя умника, Крупенин. Училище – это вам не часть. Лучше обратите внимание на дисциплину в батарее. И о своем поведении подумайте. Я уже говорил вам об этом не раз.
Посветлевший было городок снова затопила знобкая белесая масса. Как будто тяжелые, рыхлые облака, что лениво сгущались над пирамидами антенн и над лафетами пусковых установок, вдруг осели и растеклись по всему учебному полю.
Осмотр кабин закончился. Курсанты снова построились в одну шеренгу.
– Ну что, довольны? – спросил их Вашенцев ободряющим тоном, как бы в назидание стоявшему рядом Крупенину.
Курсанты молчали.
– Довольны или нет? – опять спросил Вашенцев.
– Оно, конечно, довольны, – с ужимкой ответил за всех долговязый Яхонтов. – Но не совсем, товарищ майор. Хотелось бы посмотреть, как все это крутится.
– А здесь не цирк, – обрезал его Вашенцев. – Что нужно, то посмотрели. А придет время, сами крутить все будете. Ясно?
И, не вдаваясь больше в разговоры, он приказал командирам взводов увести курсантов в казарму. Оставшись наедине с Крупениным, спросил его раздраженно:
– Слышали, что поет Яхонтов? Это с вашего командирского голоса.
– Что же, вы думаете, он своего не имеет?
– Не знаю, имеет или нет, но вас предупреждаю. И сегодня доложу о вас начальнику училища. Нельзя так дальше.
Крупенин ничего не сказал майору, а про, себя подумал: «Я тоже этого дела не оставлю. Я сейчас же, немедленно, пойду в управление училища и поговорю обо всем с начальником учебного отдела»...
В здании управления было тихо. Подполковник Аганесян сидел в своем кабинете, бодрый, подтянутый. Крупенина он встретил приветливо, подал ему руку, предложил стул, участливо спросил:
– Так что там у вас? Технику посмотрели? Настроение у курсантов хорошее?
– Настроение – не очень, – сдержанно ответил Крупенин.
– Почему?
– Не так получилось, как бы хотелось, товарищ подполковник. Этот показ почти не отличался от первого, который был в сентябре. Разница лишь в том, пожалуй, что тогда техника стояла в парках под крышей, а сейчас ее вывезли на учебное поле.
– Но разве плохо, что вывезли?
– Не плохо. Но техника-то стояла без действия. Даже тока в кабины не дали.
– Ну, видите ли... – Аганесян развел руками. – Во-первых, у нас лимиты на горючее и моточасы, на работу агрегатов. Это вы знаете. Во-вторых, о каких действиях может идти речь, если ваши курсанты еще толком азов не знают ни в радиоделе, ни в электротехнике.
– Да нет, кое-что уже знают, – возразил Крупенин. – Но мы слишком упорно держим первый курс в школьных штанишках, товарищ подполковник.
– Мы держим... – усмехнулся Аганесян. – Почему это мы? У нас приказы, директивы, учебный план, утвержденный начальством, за малейшее отступление от которого нас бьют и бьют основательно. А вы так легко рассуждаете... «школьные штанишки» и прочее. Неужели вам кажется, что в штабе округа и в министерстве не думают над этими вопросами? Думают, дорогой, много думают.
– И все же нам на месте виднее.
– Мы говорим – виднее, они говорят – нет. Кому верить, дорогой, не знаю.
– В идею верить надо, товарищ подполковник, – сказал Крупенин как можно спокойнее.
– В идею? – Аганесян туго сцепил руки и, облокотившись на стол, пристально поглядел на командира батареи. – А что вы, собственно, предлагаете? Чаще технику показывать?
– Дело не в том, чтобы чаще. Главное – показывать в действии, чтобы молодые курсанты смогли представить ракетную мощь и понять сложность своей профессии.
– Еще что?
– Еще хорошо бы разрешить молодежи ухаживать за техникой, чистить ее. Конечно, под присмотром специалистов и опытных командиров. В части с операторами мы делали это почти ежедневно.
Аганесян, поджав губы, нехотя покачивался на стуле, как бы говоря: ну, ну, дальше?
