Текст книги "Трудная позиция"

Автор книги: Анатолий Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Несмотря на позднее время, спать Крупенину не хотелось. Он отыскал в ящике стола письмо Саввушкина и стал его перечитывать, размышляя: «Вот и у этого человека не сладилось что-то в жизни. Узнать бы вовремя да помочь. Ах, Саввушкин, Саввушкин! Представляю, что он обо мне теперь думает. А верил ведь, ждал: напишет командир, совет даст, подбодрит. Подбодрил, называется». И тут у Крупенина возникла заманчивая мысль: а что, если ему самому попытаться встретиться с Саввушкиным и поговорить с глазу на глаз, откровенно, по-товарищески?

Крупенин быстро вынул из полевой сумки карту и развернул ее на столе. Водя карандашом по ее полю, он сделал несколько пометок, соединил их линиями, измерил линейкой. Тут же, не убирая карты, открыл свой блокнот и уверенно записал:

«До Усть-Невенки, где служит Саввушкин, – сто восемь километров. Имеются две дороги: железная и шоссейная. Поездом надежнее. За сутки можно вполне туда и обратно. Время самое подходящее – каникулы».

27

Генерал Забелин любил опрятность и чистоту в казармах, и то, что увидел он в третьей батарее, доставило ему большое удовольствие. Правда, волжская волна с легкими пенистыми гребешками несколько смутила его, потому что за время службы в армии он привык к казармам строгим, однотонным. Но говорить об этом он не стал ни Вашенцеву, который сопровождал его, ни лейтенанту Беленькому, который находился с курсантами-малярами. «Ничего, – подумал Забелин. – Главное – свежо и чисто, и Красиков делом все-таки занялся». Он вспомнил, как Вашенцев доложил ему впервые об этой неожиданной затее. То было на другой день после приезда его из штаба округа с учебных сборов. Удивился тогда Забелин такому странному обороту дела: «Вы просто кудесник, Олег Викторович». Да и как было не удивиться. Ведь тот самый Красиков, о котором было столько неприятных разговоров, вдруг взялся за ремонт казармы. Сейчас Забелин опять похвалил Вашенцева, искренне пожалев, что не повезло ему с присвоением звания, что подвел его так нелепо, по-мальчишески, командир батареи.

Когда генерал, осмотрев казарму, собрался уходить, Вашенцев сообщил ему, что к курсанту Красикову приезжал отец, но почему-то быстро исчез.

– Ну?! – удивился Забелин. – Так вы-то виделись с ним?

– В том-то и дело, что не виделся, – ответил Вашенцев. – Командир батареи с ним встречался.

– Интересно, и что же он рассказывает?

– Да он во всем винит отца. От него якобы и все неприятности с сыном.

– Странно.

– Очень странно, товарищ генерал. Но вы же знаете, Крупенину трудно верить. Я даже подозреваю: не он ли подогрел человека поскорей уехать.

– А зачем ему это нужно?

– Все затем же, товарищ генерал, чтобы избежать разговоров, скрыть истину.

– Так вы разберитесь. Где он, кстати, Крупенин? Почему его нет в батарее?

Вашенцев вытянулся, прижал к бедрам ладони, как при строевой стойке, и, понизив голос, чтобы не слышали курсанты, доложил:

– Отпустил я его, товарищ генерал, с другом каким-то повидаться. Здесь недалеко. К понедельнику вернется.

Когда Забелин пришел в управление, городок уже плотно окутали вечерние сумерки, всюду, на улице и в помещениях, загорелись электрические огни. Он мог бы отправиться прямо домой, но подполковник Аганесян ждал его с документами последней почты.

Аганесян заметно нервничал. Он встретил Забелина в коридоре и тут же доложил, что все предложения Крупенина пришли обратно.

– Как то есть обратно? – не понял генерал.

– Пришли вот. – Аганесян, волнуясь, то поднимал, то опускал папку с бумагами, точно нянчил ее.

– А ну-ка, ну-ка. – Забелин вошел в кабинет и, не раздеваясь, склонился над запиской помощника командующего по учебным заведениям. В ней говорилось, что все вопросы, поднятые командиром батареи Крупениным, следует рассмотреть на месте и по каждому из них иметь практическое суждение.

– Любопытно, – сказал Забелин, задумавшись. – Ну и как вы, Акат Егизарович, смотрите на такое указание?

– Без восторга.

– А все же?

– Чтобы иметь суждения, товарищ генерал, нужно все проверить, испытать в действии. А как? Втиснуться в учебный план? Сломать его? Потом выслушивать: партизанщина у вас, безобразия. Я не знаю, товарищ генерал...

– Позвольте, позвольте – остановил его Забелин. – Ломать учебный план никто пока не собирается. Да этого, кстати, и не предлагают нам. Меня в этом другое озадачивает: – Он снял папаху, неторопливо пригладил упавшие на лоб волосы. – Ну, сообщим мы, предположим, в штаб округа свое мнение, а там не согласятся. Что же делать? Опять переписка? Как раз этого-то я и боялся.

– Но, по-моему, есть возможность поправить дело, – сказал Аганесян, неожиданно повеселев. – Разрешите?

Забелин бросил в сторону подполковника беглый взгляд:

– Какая возможность?

– Посоветуйте Крупенину обратиться в редакцию военного журнала.

– Свалить с плеч, значит?

– Не в том дело, товарищ генерал. Хотелось бы иметь авторитетное мнение. Не уверен я, что есть необходимость в крупенинских новшествах. У нас ведь не обычная воинская часть, а училище.

– Да, но показ гироскопа дело все же неплохое. Согласитесь?

– Гироскоп – мелочь, товарищ генерал. Меня беспокоит главное: нужно ли спешить с показом ракетной техники в действии первому курсу? Неоперившихся птенцов летать не научишь.

– Ничего. – Забелин поднял руку и, как бы заключая разговор, опустил ее на раскрытую папку. – Разберемся. Только надо, пожалуй, вот что сделать: позвонить командующему. Как, интересно, он оценивает нашу затею?

– Вот это хорошо, очень хорошо, – закивал головой Аганесян. – Все-таки будет какая-то ясность.

Он взял возвращенную генералом папку и, довольный тем, что резолюции «Начальнику учебного отдела к исполнению» пока на записке помощника командующего не было, вышел из кабинета.

А Забелин был встревожен. Оставшись один, он вдруг подумал: а о чем, собственно, будет он говорить с командующим? Интересоваться его мнением? Но ведь командующий сам вправе спросить: «А вы-то, генерал, имеете свое мнение?» Правда, Забелин мог бы поставить перед Мартыновым другой вопрос – об участии в этом деле представителя штаба округа. Но опять же, заводить такой разговор, не посоветовавшись предварительно с командирами дивизионов и преподавателями тактики, было преждевременным.

«Да, да, нужно непременно посоветоваться», – подумал Забелин. Он быстро застегнул шинель, надел папаху, приказал дежурному закрыть на ключ кабинет и, нигде больше не задерживаясь, направился к выходу.

В подъезде генерал остановился, заметив шагах в десяти от себя полковника Осадчего. Осадчий тоже только что вышел из управления и неторопливо поворачивал на дорогу, которая вела к видневшемуся вдали ярко освещенному зданию клуба. Встречаться с секретарем парткома сейчас, после беспокойных раздумий над запиской помощника командующего, тем более говорить о ней, Забелину не хотелось. С него было достаточно утреннего разговора с Осадчим – во время осмотра выставленных в учебном корпусе курсантских изделий по электротехнике и радио. Вначале речь зашла о лучших работах, о том, каким образом отметить курсантов за выдумку и старательность. А потом, Забелин даже не заметил, как это вышло, разговор перескочил вдруг на крупенинские предложения. И Осадчий сразу же начал возмущаться и тем, что до сих пор не удалось потолковать о них на педсовете, что отправлены они в штаб округа без согласия парткома. И вообще, по мнению Осадчего, получалось, что многие конфликты и неприятности в училище происходили главным образом оттого, что не было должной согласованности в работе офицеров управления. «Ну, сами посудите, Андрей Николаевич, почему, например, Вашенцев не оставил еще мысли избавиться во что бы то ни стало от Крупенина? Да потому, что мы с вами способствуем этому своими разногласиями. Нет у нас привычки спокойно выслушивать друг друга, советоваться, прежде чем принять решение. Индивидуализм и самолюбие подчас мешают».

Сейчас, поглядывая издали на Осадчего, Забелин недоумевал: «И какие слова-то придумал... «индивидуализм», «самолюбие». Вот сочинитель». Он с досадой подумал, что слишком зло все-таки поступила с ними судьба, так неожиданно и беспощадно скрестив их пути-дороги. Ведь будь на месте Осадчего другой человек, иначе бы чувствовал себя и он, Забелин. Иначе бы и разговаривал с ним, не терпел бы того, что терпит сейчас, щадя старую дружбу.

Забелин постоял немного, вобрал в себя побольше холодного воздуха и, сохраняя привычную выправку, торопливо зашагал к проходной.

У дома он лицом к лицу столкнулся с выбежавшей из подъезда Надей. Она очень спешила, на вопрос отца: «Куда ты скачешь?» – ответила, не останавливаясь:

– В кино, папочка, в кино.

– Береги ногу-то! – крикнул ей вдогонку Забелин и покачал головой: «Ох и коза».

Екатерину Дмитриевну он застал хмурой и недовольной. Удивленно спросил:

– Чего это ты? Не рада, что дочь бегать стала?

– Пусть бегает на здоровье, – ответила Екатерина Дмитриевна. – Только вот не нравятся мне ее недомолвки. Ты знаешь, полчаса назад слышу один телефонный звонок, другой. Беру трубку – молчание. Потом снова звонок. Подходит к телефону она. «Да, да». Таинственная улыбка. И вдруг срочно в кино. Спрашиваю, с кем? Не говорит. Ну, как тебе это нравится?

Забелин пожал плечами.

– Секрет, значит.

– От кого? От матери? Раньше этого не было. Поссорились, помню, с Крупениным, – сказала сразу. Почему же не сказать, если помирились. Разве я против?

– Крупенин не мог звонить ей, Катюша. Его нет в городе.

– Ну вот, – еще больше забеспокоилась Екатерина Дмитриевна. – Значит, пошла с Вашенцевым.

– Возможно, – согласился Забелин. – А почему же не пойти, если человек пригласил?

– Не притворяйся, пожалуйста. Ты великолепно знаешь, что меня волнует.

– Знаю, Катюша, знаю. Только зря ты всполошилась. Неужели тебе не ясно, что делает она это в отместку Крупенину и только.

– Ты уверен?

– Конечно. Я же вижу, кто у нее на уме. Ведь не успеем мы с тобой заговорить о Крупенине, как у нее ушки на макушке. Только характером она у нас ежиста. Да и он тоже хорош. В чем-то настойчив очень, а тут школьник школьником. Теперь вот друга какого-то нашел. А с Вашенцевым... Нет, Катюша, это ты напрасно.

– Может, и напрасно, – вздохнула Екатерина Дмитриевна. – Только душа у меня болит все же.

– Ох, душа, душа! – в тон ей протянул Забелин. – У тебя болит, у меня болит. И ничего не поделаешь.

– Ты о чем? – насторожилась Екатерина Дмитриевна.

– Да это я о своем, Катюша, о своем. – Забелин подошел к телефону и позвонил Аганесяну на квартиру: – Вы дома, Акат Егизарович? Так вот. С командующим говорить не будем. Давайте в понедельник приглашайте к себе Крупенина и думайте. Если нужна комиссия, создадим.

28

От железнодорожной станции до Усть-Невенки два с половиной километра. Весь этот путь Крупенин шел пешком, не торопясь, чтобы не заявиться в незнакомую часть слишком рано.

На краю степи в белесой морозной мгле вставало солнце. Багровый свет его падал на волнистые увалы, на льдистый накат дороги и растворялся в холодной белизне снега. Было пустынно, как на необитаемой планете. Лишь кое-где на тощих стеблях маячили заиндевелые шары колючки, да поджарые кусты чилиги, будто онемевшие идолы, горбились то слева, то справа между холмами.

Усть-Невенка предстала перед Крупениным сразу, как только взошел он на взгорье, до льдистого блеска исхлестанное злыми жгутами буранов. Он сразу увидел ряды строений, дымы над крышами и шлагбаум с красным зрачком, флажка посередине. Рослый солдат в белой бараньей шубе, с автоматом через плечо проводил его в будку, прилепившуюся тут же, возле дороги. Хмуроватый краснолицый старшина неторопливо расспросил у Крупенина, кого ему нужно, поговорил с кем-то по телефону, затем коротко объяснил:

– Неудача, товарищ старший лейтенант. Саввушкин в наряде, командира роты на месте нет. Придется обождать малость.

– Все ясно. – Крупенин старательно потер озябшие руки. Эта задержка не очень огорчила его, потому что в будке весело потрескивала железная печка, посидеть возле которой после мороза было истинным блаженством.

Старшина выбрал самый крупный кизяковый кирпич и сунул его в печку, старательно пошуровав под ним крючковатой железной палкой.

– Ну, как он тут, Саввушкин? – нетерпеливо спросил Крупенин, приспособившись с другой стороны печки. – Служит, старается?

Старшина отложил палку, хитровато прищурился.

– Всякое бывает, товарищ старший лейтенант.

– А все же?

– Служит, конечно... А вы, извините, кем ему приходитесь? Не родственником?

– Знакомый просто, – сказал Крупенин. – Заехал вот повидаться.

– Из одних мест, что ли?

– Не совсем. Но знаем друг друга хорошо.

– И про то, как он из училища отчалил, тоже, похоже, знаете?

– Так... немного, – пожал плечами Крупенин. – Но то дело прошлое. Интересно, как он теперь. Уж вы-то, наверное, в курсе дела?

Огонь разгорался медленно, и старшина снова принялся ворошить в печке крючковатой железной палкой. Озаренное муаровым жаром хмуроватое лицо его сделалось совершенно пунцовым. Он уселся поудобнее, пристально посмотрел на гостя и, вскинув голову, сказал:

– Мне, товарищ старший лейтенант, по службе знать положено, потому как должность такая: все знай, все ведай.

– Ну-ну, рассказывайте...

– Чего больно рассказывать? Приметы прежние.

– Неужели и здесь натворил что-нибудь? – насторожился Крупенин.

– Да нет, – поправился старшина. – У нашего капитана особенно не разойдешься. А вообще, хотите обижайтесь, хотите нет, товарищ старший лейтенант, но скажу прямо: скользкая личность ваш Саввушкин. Один десятерых стоит.

– Ну а все-таки? Вы уж не таитесь, договаривайте. А то не очень хорошо получается.

Старшина помолчал, раздумчиво потер пальцами под сдвинутой на лоб шапкой, вместо ответа спросил загадочно:

– Вы, товарищ старший лейтенант, рыбу такую знаете – налима?

– А как же! Известная рыба.

– Вот и Саввушкин вроде налима. И так его не возьмешь и этак не возьмешь. А он воду мутит.

– Грубит, что ли? – не понял Крупенин.

– Зачем? Втихую все. больше. Сперва в уме приспосабливается, потом бумагу мучить начинает. Такие послания выводит, в конверт не лезут.

– Кому же, интересно?

– Ясное дело кому, начальству. На снисхождение бьет. Не хочет, как все, в карауле мерзнуть, вот и прицеливается увильнуть куда-нибудь. Вы уж с ним потолкуйте, товарищ старший лейтенант, по-свойски. Может, придет в сознание. Нельзя же на одних собственнических замыслах жить. На службе ведь человек находится.

Крупенину стало душно. Он встал и отступил к двери. С улицы донесся громкий голос солдата:

– Товарищ старшина! На выход!

Пришел капитан Ремешков, костистый, усатый, в туго перепоясанной узкой шинели. Знакомясь с Крупениным, заговорщицки кивнул ему, как старому знакомому:

– Приехали, значит? Правильно, по-братски.

От шлагбаума он повел гостя к себе в роту. Солнце уже поднялось над степью. Нежаркое и все еще расплывчатое в морозной мгле, оно уверенно набирало силу. Дымы над Усть-Невенкой как бы плавились под его лучами и огромным алым шлейфом текли в небо.

– Интересуетесь, значит? – спросил Ремешков, когда солдат с автоматом и старшина остались далеко позади. – Это хорошо. Что бы там ни было, посмотрите, поговорите. А он ведь мне о вас рассказывал, шельмец.

И хотя последнее слово Ремешков произнес как будто мирно, без злобы, Крупенину сделалось не по себе. Он спросил, не скрывая беспокойства, неужели человек и тут не образумился и все еще продолжает колобродить?

– Колобродить? – переспросил удивленно Ремешков. – Что вы имеете в виду?

– Да тут слышал кое-что.

– Аа-а-а! – догадался Ремешков. – Это вам старшина Суслов доложил. Ах, Суслов, Суслов! Опередил. Прыткий, оказывается. – Ремешков скривил губы в усмешке, – У Суслова, видите ли, своя механика. Саввушкин, понятно, переживает, нервничает, а старшина всегда на страже: как бы не вышло худо. Ничего не поделаешь, характер. А я вам другое скажу: хороший солдат Саввушкин, прямой, искренний. Доведись мне сейчас в тыл врага идти, в разведку, и человека с собой взять надежного. Так вот: взял бы Саввушкина не задумываясь. Его только судьба в детстве не миловала. Рос без отца. Мать тоже мытарилась от берега к берегу. Все это, конечно, понять нужно.

Крупенин шел молча. Он слушал капитана и убеждался: уж очень похож этот человек на полковника Осадчего. Не внешностью, нет, а какой-то особенной душевностью.

Пришли в ротную канцелярию, сели за стол. Капитан пригладил свои щетинистые усы, сказал, сдержанно улыбаясь:

– Так вот. Опять в училище просится Саввушкин. Возьмете?

– Хотелось бы, – ответил Крупенин чистосердечно. – Если, конечно, поддержите, дадите характеристику.

– Дам обязательно. Как же не дать! И письмо начальнику напишу, – пообещал Ремешков. – Недели через три-четыре ждите. Как раз инспекторская у нас пройдет. Каждый солдат оценку получит. Думаю, что для аттестации будет нелишне?

– Конечно, – согласился Крупенин.

– Ну и хорошо. А сейчас вот что... – Ремешков посмотрел на часы и предложил: – Сейчас встречу с Саввушкиным могу вам устроить. Аккурат смена часовых должна быть. Пойдемте!

И уже по пути к караульному помещению, которое находилось метрах в трехстах от ротной казармы, капитан объяснил гостю:

– Он ведь на самом ответственном посту сегодня, наш Саввушкин. Вроде как именинник...

Чем меньше времени оставалось до встречи, тем сильнее волновался Крупенин. Едва он вошел в маленькую комнату и разделся, как в дверях появился Саввушкин. Бывший курсант неузнаваемо возмужал, окреп, от былой угловатости и расхлябанности не осталось и следа. Увидав Крупенина, Саввушкин засветился от радости, но с места не сдвинулся. И лишь когда Крупенин сам протянул ему руку, чтобы поздороваться, он сказал трудно, со вздохом:

– Спасибо, товарищ старший лейтенант. За все спасибо.

Капитан Ремешков не вошел в комнату. Он предусмотрительно задержался где-то с начальником караула. Крупенин и Саввушкин были вдвоем, но разговор у них все же не клеился.

– Да вы не стесняйтесь, – подбадривал солдата Крупенин. – Рассказывайте, как вы тут?

– Не знаю, с чего и начать, товарищ старший лейтенант, – пожал плечами Саввушкин. – Пусть уж лучше командир наш расскажет. Ему виднее.

– Ну, а как с товарищами-то живете? – продолжал допытываться Крупенин.

– Хорошо живу. У нас рота дружная. Ребята понятливые.

– А дома все благополучно?

– Ничего вроде.

– «Ничего» – понятие растяжимое. Вы уж откровеннее.

Саввушкин отыскал в кармане сложенный вчетверо и немного помятый небольшой листок и протянул его Крупенину, признавшись:

– Это вам, товарищ старший лейтенант, от моей мамы. Она еще тогда прислала, в училище.

Письмо было небольшим, на одной странице.

«Дорогой, многоуважаемый товарищ командир!

Мне теперь известно, что к вам определили моего сынка Митю. Вы будете вроде как его главным учителем и потому должны знать про него все. Натура у Мити, я так полагаю, отцовская, малость несогласная, но отходчивая. Только влиятельности своей отец дать ему не смог по причине войны с проклятым Гитлером. О чем и решила уведомить вас. И еще прописываю про то, что я очень рада, что мой Митя подошел для учения на командира. Поэтому желаю попросить вас смотреть за ним построже. И ежели будет нужда приструнить его как следует, поступайте по собственному усмотрению. Никакой обиды с моей стороны в том не последует... Примите на то мое родительское право».

У Крупенина защемило сердце. И, пока он читал, вдумываясь в смысл написанного, боль стояла в груди, не проходила.

– Знаете что, Саввушкин, – сказал Крупенин. – Пишите заявление о возвращении в училище. Ведь хотите вернуться?

– Очень.

– А может, у вас другие какие-нибудь желания имеются, флотские? – шутливо спросил Крупенин, вспомнив о тетрадном листе с морем, кораблем и пальмами.

– Да нет, товарищ старший лейтенант. – Саввушкин замотал головой: – Я уже забыл об этом.

– А все-таки были такие мысли?

Солдат смущенно улыбнулся.

– Ну ладно, что было, то прошло, – сказал Крупенин. – Начнем все сызнова. Вот пройдет инспекторская, пишите. Буду ждать!

...Уезжал Крупенин из Усть-Невенки вечером, когда произошла уже смена караула и Саввушкин мог проводить своего бывшего командира до самой станции.

Поезд на станции стоял мало, всего одну минуту. Едва Крупенин успел попрощаться и вскочить в тамбур, как вагоны дернулись и поплыли, набирая скорость. Саввушкин шел по перрону все быстрей и быстрей. Потом побежал, стараясь держаться вровень с тамбуром, где все еще стоял Крупенин. Бежал и махал рукой, сдернув перчатку. Остановился Саввушкин под последним станционным фонарем, когда уже угнаться за поездом было невозможно. Он еще долго махал рукой, пока был виден сигнальный огонь последнего вагона.

* * *

Саввушкин вернулся со станции, когда все его товарищи по караулу уже спали, в казарме было тихо и полутемно, как после отбоя. Один лишь Коробов стоял у окна и смотрел на улицу, где в бледном свете электрического фонаря кружились и липли к стеклу редкие, неторопливые пушинки снега.

– Ты чего притаился? – спросил его Саввушкин. – Может, стихи сочиняешь?

– Ага, – отозвался Коробов. – Вечер зимний, вечер вьюжный... Нравится?

– Не очень.

– Мне тоже. А как у тебя?

– О чем ты?

– О чем же? О нем, твоем госте.

– Нормально. Проводил, распрощался. А ты почему не спишь?

– Курить хочу.

– Нет сигарет, что ли?

– Да есть... Только свои надоели. И не могу я один, а позвать некого, все дрыхнут.

– Какой ты интеллигентный стал, – улыбнулся Саввушкин и достал из кармана металлический портсигар. – Пойдем.

Они на цыпочках пересекли казарму, вошли в комнату для курения и, включив свет, сели возле стены на низкую деревянную скамейку.

– Так это тот самый, от которого ты письма ждал? – спросил Коробов.

– Он.

– Я так и решил. А кто он тебе доводится: брат, свояк?

– Сам ты «свояк», – рассердился Саввушкин. – И вообще, хватит о нем. Все равно ты ничего не поймешь. На вот прикуривай. – Он чиркнул спичкой по коробку, поднес огонь к сигарете Коробова, потом к своей. Затягиваясь, они долго молчали, глядя на фиолетовые облачка дыма, плывущие кверху, к полуоткрытой форточке. Молчание нарушил Коробов. Он сбил с сигареты пепел и, повернувшись к Саввушкину, обиженно спросил:

– А ты чего так сразу: «хватит», «не поймешь». Оттого, может, я и не сплю, что понять хочу. И тебя ждал, может, поэтому. А ты сразу... Друг тоже.

– Ну ладно, ладно, – смягчился Саввушкин. – Не выжимай слезу-то.

– Да я ничего. Просто думаю, если он, этот старший лейтенант, совсем чужой тебе, то почему же он такую заботу проявляет? Чем ты ему больно понравился?

– Чудной ты, Гриня. – Саввушкин вобрал в себя побольше дыма, повесил два кольца, одно рядом с другим, и затянулся снова. – Видишь ли, есть на свете такие люди, которые... Ну, как бы тебе сказать. Ну, которые не просто внимательные, хорошие, а больше. Они какие-то особенные. Их даже не поймешь сразу. Вот так и у меня вышло поначалу. Он, старший лейтенант, с душой ко мне, а я...

У двери неслышно выросла суховатая фигура старшины Суслова. Он, вероятно, уже собрался домой, но заметил свет в курительной комнате.

– Собеседование, значит, проводим? – спросил он негромко, хитроватым, тоном. – Вы что же, не слышали приказа командира роты, чтобы все, кто был в наряде, немедленно ложились отдыхать?

– Слышали,товарищ старшина, – ответил Коробов, поднявшись со скамейки и вытянувшись как по команде.

– В чем же дело?

– Да вот покурим и ляжем. Разрешите?

– Минутку еще, товарищ старшина, – попросил Саввушкин. – По одной выкурим, и все.

– Я знаю вашу минутку. Просидите тут до полуночи, а завтра дремать на занятиях будете. Сейчас же докуривайте и мигом по местам.

Едва старшина скрылся за дверью, как Коробов снова повернулся к Саввушкину, тихо зашептал:

– Ну, ну, и что дальше?

– А дальше и началось... – грустно вздохнул Саввушкин. – У меня ведь стремление к ракетам было. Я, так и в заявлении написал, когда поступал в училище: «Хочу быть ракетчиком». А тут, вижу, не то происходит. К ракетным установкам и близко не подпускают. Комбат, конечно, уговаривать стал: не торопись, дескать, Саввушкин, сперва общеобразовательный курс пройти нужно. Нет, думаю, это, наверное, как мой отчим в Сибирь меня взять обещал, да так и не взял. Вообще в детстве меня все время обманывали. Может, потому и стал я таким недоверчивым. А тут еще письмо от приятеля, Алешки-мудрого, подоспело. Он меня во флот все сманивал: сперва в военный, потом в гражданский. Такие фантазии рисовал, просто усидеть на месте невозможно было.

Коробов глядел на Саввушкина внимательно, не моргая. Сигарета его почти потухла.

– А в общем, не стоит об этом. Все это уже дело прошлое. – Саввушкин поднялся и бросил свою сигарету в железную урну. – Теперь все по-другому будет. Теперь я как будто заново на свет народился. Понимаешь, Гриня?

– Ты что же, опять в училище нацеливаешься? – спросил Коробов.

– Угадал, – мечтательно улыбнулся Саввушкин. – Только не знаю, как оно выйдет.

– Теперь выйдет, – уверенно сказал Коробов. – Даже сомневаться не надо.

В комнате снова появился старшина Суслов.

– Ну, что, дружки неразлучные, все сидим, покуриваем? – спросил он с раздражением. – Значит, еще по одной распалили?

– Никак нет, товарищ старшина, уже кончили, – ответил Саввушкин.

– А что же делаем? Разговорчиками занимаемся? Одно кончили, другое начали. Ох, Саввушкин, Саввушкин, ведь только-что со знакомым офицером встречались, обещали, наверное, дисциплину соблюдать, пример другим солдатам подавать, а сами за старое

– Да ничего такого не произошло, товарищ старшина. Покурили, вот и все, теперь спать пойдем. Разрешите?

– Шагайте, шагайте быстрей! – скомандовал Суслов и сам прошел следом за солдатами. И пока они стаскивали с себя обмундирование, потом забирались на койки под суконные одеяла, старшина стоял рядом и продолжал наставительно выговаривать.

Когда шаги старшины затихли в глубине коридора, Коробов поднял голову с подушки, спросил шепотом:

– Саввушкин, Митя, ты не спишь?

– Нет, а что? – так же тихо отозвался Саввушкин.

– Счастливый ты все же. А когда уедешь, про меня не забудешь?

– Чего ты выдумал? Как же я забуду?

– И напишешь мне?

– Обязательно. Только ты спи, а то снова старшина услышит.

– Ладно, буду спать, – пообещал Коробов.

Однако долго еще лежали друзья с открытыми глазами и все смотрели на огромные проемы слегка подернутых морозными узорами казарменных окон.