Текст книги "Трудная позиция"
Автор книги: Анатолий Рыбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
18
В понедельник утром, когда полковник Осадчий пришел в управление, его ожидали там Крупенин и капитан Корзун. Оба были сильно взволнованы.
Приход Крупенина не удивил полковника. Но что привело к нему капитана Корзуна, тем более в таком возбужденном состоянии? Решив, что в первую очередь нужно все-таки поговорить с Крупениным, он предложил:
– Ну заходите вы, что ли, сначала, товарищ старший лейтенант.
– А мы вместе, – сказал Крупенин и сразу объяснил, что пришли они по поводу рапорта Красикова и что капитан Корзун может доложить подробно, каким образом этот рапорт попал в руки командиру дивизиона.
– Что значит попал? – спросил Осадчий настороженно.
– Видите ли, какое дело, товарищ полковник... – Корзун то снимал, то надевал свои массивные роговые очки, стараясь унять волнение, но это плохо ему удавалось. – Рапорт Красикова обнаружен мною в тетради с контрольной работой по электротехнике. А я допустил, конечно, неосторожность, передал этот рапорт майору Вашенцеву.
– Позвольте, позвольте, – остановил его Осадчий. – Так, выходит, рапорт случайно найден?
– Совершенно точно, товарищ полковник, мною. А ведь Красиков мог и не подать рапорта. Он мог порвать его, никому не показав, даже друзьям.
– Верно, согласен. Ну вот что, товарищи, – решил Осадчий, – давайте, пожалуй, сразу пройдем к генералу. Не возражаете?
Крупенин и Корзун охотно согласились.
Генерал Забелин встретил офицеров довольно сдержанно, однако сразу же взял телефонную трубку и вызвал Вашенцева.
Вашенцев появился очень скоро. Он, вероятно, уже догадался, что ждет его в кабинете генерала, и потому вошел, не проявив ни малейшей растерянности. На вопрос Забелина, как попал к нему рапорт Красикова, он ответил также без смущения:
– А вот благодаря бдительности капитана Корзуна, товарищ генерал. Не сделай он этого, Красиков мог бы положить рапорт в конверт и поступить так же, как поступил в свое время Саввушкин.
Забелин выжидательно посмотрел на Корзуна.
– Видите ли, товарищ генерал, – смущенно заговорил Корзун. – Пока рапорт был у меня, Красиков даже не вспомнил о нем, не проявил совершенно никакого беспокойства. А если так, то, надо полагать, написал он его не сейчас и, стало быть, отсылать никуда не собирался. А реши он, к примеру, отослать, он мог бы написать новый рапорт. Что мешало ему?
– Ничего, конечно, не мешало, – согласился генерал и повернулся к Крупенину. – А вы что скажете?
– Я уверен, товарищ генерал, что этот рапорт написан Красиковым в пылу нервозности из-за домашних неурядиц.
– Ну и что же? – возразил Забелин. – В таком же пылу он может положить рапорт в конверт и отправить командующему. Так ведь?
– Нет, товарищ генерал, Красиков не сделает этого. Я говорил с ним. Я знаю.
– Что вы знаете? Это безответственные слова, Крупенин.
– Почему же безответственные, товарищ генерал?
– Да потому, что не на фактах они основаны, а на интуиции. Конечно, интуиция – вещь хорошая, но... – Забелин многозначительно поднял палец. – В своем дневнике вы все-таки делаете упор на факты, на логику. И довольно убедительно у вас там получается. И перед нашим учебным отделом некоторые вопросы вы поставили тоже обоснованно. А с Красиковым не то, совсем не то, Крупенин. Поймите.
– Но я думаю, товарищ генерал, что неподанный рапорт не дает права принимать какое бы то ни было решение.
– А вот это уже логично, – согласился Забелин и повернулся к Вашенцеву. – А интересно, на имя кого написан рапорт, скажите, товарищ майор?
Вашенцев развел руками.
– Просто так, товарищ генерал, – сказал он, стараясь не торопиться. – Рапорт, и все. Адресата нет. Но я с Красиковым разговаривал. И он...
– Ясно. А вы мне этого раньше не говорили.
– Так я же вообще, товарищ генерал, решил поставить вопрос о Красикове еще до рапорта. Он и мне, и командиру взвода заявлял о своих намерениях. А тут просто лишнее подтверждение. И я прошу, товарищ генерал, избавить дивизион от неприятностей.
– А я прошу дать мне возможность поработать с Красиковым, – сказал Крупенин решительно и настойчиво.
– Ну все! – Генерал поднял руку и сердито хлопнул ладонью по столу. – Педсовет пока проводить не будем. Подождем. Ясно? – Он посмотрел в сторону Осадчего и прибавил внушительно: – А если Красиков будет продолжать выкидывать свои фортели, отчислим безо всякого разговора.
Когда Вашенцев, Крупенин и Корзун ушли из кабинета, Осадчий сказал генералу:
– Ох и Вашенцев!.. Отколол номер. И вас-то в какое положение поставил.
– Да, подвел он меня, – ответил Забелин сумрачно.
– Он всех подвел, Андрей Николаевич. С ним бы на партийном бюро потолковать следовало.
Забелин посмотрел на полковника так, словно только что увидел его, и возмущенно вздохнул:
– Не пойму я вас, Артемий Сергеевич. То вы призываете не спешить, получше разобраться, а то вдруг о партийном бюро заговорили. Странно...
– Значит, молчать будем?
– Ну а что же? Кричать на весь округ? А я, хотите знать, сочувствую Вашенцеву и уверен, что нам еще придется столкнуться с этим Красиковым не раз.
– Не знаю, придется или нет, – сказал Осадчий. – Но меня беспокоит больше Вашенцев.
Правда, беспокоил Осадчего и сам Забелин с его снисходительным отношением к Вашенцеву. Только пока об этом он ничего не сказал ему.
* * *
Вечером Забелин вернулся домой усталый, будто с тяжелых учений. Усталость пришла после того, как он отменил заседание педсовета. Дело было, конечно, не в самом этом факте. Отменял он подобные заседания и раньше, и не один раз. Но раньше отменял сам, по собственной убежденности, ни в чем не сомневаясь. А сегодня вышло так, будто кто-то другой принял за него решение, а ему ничего не оставалось, как согласиться.
Дома Забелин застал одну Надю. Она играла на пианино.
– Ты хочешь, наверное, ужинать? – не отрывая пальцев от клавиш, – спросила Надя.
– Пока нет. – Андрей Николаевич, чтобы не мешать дочери, прошел к своему столу и развернул газету.
Он смотрел в газету и с горечью думал, как все-таки нелепо все складывается. Ему почему-то вспомнились обидные слова командующего войсками округа после случая с Саввушкиным: «Вы не держите руку на пульсе училища, генерал Забелин. Отсюда и неожиданность такая». Забелин в душе был убежден: не в руке и не в пульсе дело, а в новом командире батареи, которого кадровики, не разобравшись, подсунули училищу.
Сейчас, чтобы получше все взвесить, Забелин попробовал представить, а что было бы, если б батареей командовал, например, не Крупенин, а такой офицер, как Вашенцев? Саввушкин, безусловно, был бы тогда отчислен по первому рапорту, а Красиков – по первому своему разговору. И полковник Осадчий не имел бы, наверное, причины возмущаться действиями командира дивизиона.
«Ох, этот Осадчий, Осадчий! – тяжело вздохнул Андрей Николаевич. – Нет чтобы помочь Крупенину побыстрей освоиться на новой должности, так он сам его с толку сбивает. И Вашенцев тоже хорош. Почему, он, действительно, не сказал сразу, откуда появился у него рапорт? В конце концов можно было решить все без рапорта. А теперь... Ну будь на месте Вашенцева другой, я бы, конечно, всыпал, не постеснялся...»
Забелин не заметил, что дочь подошла,к нему и неслышно притаилась за спиной. Он ощутил ее руки на своих плечах и щекочущее дыхание у самого уха.
– Ты, слышал, что я играла, папа?
Андрей Николаевич улыбнулся. Он знал почти все вещи, которые исполняла Надя, но сегодня она играла что-то совершенно незнакомое. И хотя мысли его сейчас были далеки от музыки, он понял, что играла она, вероятно, свое, только что сочиненное.
– Тебе понравилось? – продолжала допытываться Надя.
– Обожди. Уж очень быстро ты меня атаковала. Я ведь не музыкант, чтобы так вот, сразу, и оценить. – Андрей Николаевич взял дочку за руку и вывел из-за кресла. – Ты скажи мне прежде, на моем столе хозяйничала?
– Да, папа, я все письма разложила в папки и убрала в стол.
– А вот здесь лежали два свежих, от Суханова и Птахи, с фотографиями?
– Они тоже в столе. Я же знаю, если ты сделал пометку синим карандашом, значит, надо положить в синюю папку, а если обыкновенным – в желтую. Правильно?
– Правильно. Ты прямо как начальник штаба у меня. Только фотоснимки надо вынуть и отдать в третью батарею Крупенину, для стенда. Там эти орлы учились. Да, кстати... – Андрей Николаевич оставил папки и вместе со стулом повернулся к дочери. – Ты что же, с Крупениным рассорилась окончательно?
– Рассорилась, папа. А ты почему спрашиваешь?
– Да так просто.
– Ты, наверное, хочешь что-то спросить о нем?
– О нем-то? Да нет, ничего. – Андрей Николаевич встал и вместе с дочерью вышел из кабинета в большую комнату. – Ну давай, Надюша, сыграй мне еще раз, а я послушаю внимательно. Добро?
Надя с удовольствием села за пианино.
В прихожей стукнула дверь, раздался голос Екатерины Дмитриевны:
– Без меня, значит, концерты задаете? Мило, мило с вашей стороны!
– Иди скорей, Катя, – позвал ее Андрей Николаевич. – Дочь музыку сочинила.
Екатерина Дмитриевна посмотрела на раскрытую нотную тетрадь, и на лице ее проступил румянец.
– Ох, Надюшка, Надюшка, когда же ты успела... с больной ногой-то?
– А она уже не болит, – весело отозвалась Надя и стала играть, слегка покачиваясь на стуле.
Екатерина Дмитриевна замерла у двери и, словно забыв обо всем, радостно сказала:
– А ведь получилось!..
Когда-то в юности Екатерина Дмитриевна сама готовилась быть пианисткой и даже мечтала о карьере на сцене. Она закончила успешно музыкальную школу в небольшом украинском городке Мельне и поступила в музыкальное училище, но тут началась война, и при первой же бомбежке в ладонь ей попал небольшой осколок. Рана оказалась незначительной и очень скоро зажила. Рука на вид осталась вполне нормальной. И лишь три средних пальца утратили ту подвижность, которая требуется для игры на фортепиано. Долго тосковала Екатерина Дмитриевна по своей погибшей мечте, старалась поправить пальцы физкультурой, массажами, но ничего из этого не получилось. Тогда Екатерина Дмитриевна решила стать врачом-терапевтом. Но и здесь ее ожидала неудача – боязнь практических занятий по анатомии. Затем она перешла в педагогический на отделение, иностранного языка и стала, как она любила теперь называть себя, «русской англичанкой». Сейчас она преподавала английский язык курсантам училища, работала, как и все, со старанием, но той страсти, что была у нее к музыке, к новой профессии уже не было. С того дня, когда стала учиться музыке Надя, к Екатерине Дмитриевне словно возвратилась ее молодость. Каждый новый успех дочери необыкновенно волновал ее.
– Чудесно! – воскликнула Екатерина Дмитриевна, как только Надя закончила играть свое сочинение. – Это что-то в духе северных мотивов Грига. Да, да... Ну, в общем, нужно обязательно показать. Ах, бог ты мой, кому же показать?
– А может, лучше без опекунства?.. – сказал Андрей Николаевич.
– Почему без опекунства? – не поняла его Екатерина Дмитриевна. – Я уверена, что это успех.
– Все равно лучше, когда успех заявляет о себе сам.
– Ну, это не ново. Я уже слышала. А помочь дочери мы все-таки должны, это, святая обязанность родителей.
– Не спорьте, пожалуйста, – сказала Надя. – Я знаю, кому показать, и сделаю это сама.
– Правильно, молодец, Надежда, – похвалил отец и, повернувшись, торопливо ушел в свой кабинет.
– Ох, как вы быстро спелись! – обиженно вздохнула Екатерина Дмитриевна и принялась доказывать, что поддержка никому и никогда еще не вредила, что даже некоторые большие композиторы в юности были замечены влиятельными людьми и потому очень быстро приобрели известность.
Но Андрей Николаевич уже не слышал ее. Он стоял посредине кабинета и, пощипывая пальцами подбородок, опять думал о своем. А может, все-таки не напрасно говорил ему тогда командующий о пульсе...
19
Прошло три дня после разговора в кабинете начальника училища, и все это время Вашенцев думал об одном: удастся ли ему пресечь безобразия в своем дивизионе или нет. Он надеялся, что генерал Забелин не будет ему препятствовать. Наоборот, скажет спасибо за восстановленный порядок. Да и с педсоветом, наверное, было бы все иначе, не вмешайся в это дело капитан Корзун. Не знал он раньше, что любезный сосед его таким чистоплюем оказаться может.
Сегодня в дивизионе на шесть часов вечера было назначено заседание партийного бюро. И на этом заседании Вашенцев решил проработать Крупенина, дать понять ему, что терпеть беспорядки он все-таки не намерен. Майора не смущало то, что вышла неприятность с рапортом Красикова. У него был другой рапорт – крупенинский, не менее, как ему казалось, легкомысленный и безответственный.
Чтобы получше присмотреться к жизни батареи, узнать перед заседанием бюро настроение курсантов, Вашенцев прямо с утра отправился в первый взвод, который занимался физической подготовкой. В новом, недавно построенном спортивном зале курсанты отрабатывали упражнения на турнике, брусьях и на других снарядах. Занятия проводил преподаватель физкультуры капитан Сазонов. Лейтенант Беленький помогал ему, показывал курсантам, как нужно выполнять наиболее сложные упражнения. У Беленького все получалось очень расчетливо и ловко. И Вашенцев, остановившись в стороне, следил за ним внимательно, с удовольствием.
«Что хорошо, то хорошо, – отмечал про себя Вашенцев. – И дело человек знает и выполняет его добросовестно. Да и с курсантами у него отношения понятные, не то что у Крупенина».
Следом за Беленьким к снарядам подошли Яхонтов, Иващенко и Винокуров. И хотя выполняли они упражнения далеко не с таким умением, как Беленький, Вашенцеву их усердие понравилось. Он вспомнил, как в этом же зале на первом занятии длинный Яхонтов долго и смешно болтал ногами, пока вскинул свое непослушное тело на скользкие непокорные брусья. А маленький Винокуров, для того чтобы дотянуться до перекладины турника, хватался прежде за стойки, прочно прикованные к дощатому полу. Сейчас, глядя на курсантов, Вашенцев подумал, что вообще третья батарея могла вполне стать лучшей в дивизионе, если бы не подпортил дело Крупенин.
– А где Красиков? – спросил он у Беленького. – Позовите его сюда.
Прибежал Красиков в распоясанной гимнастерке и второпях не мог сообразить, как ему держаться перед майором в таком виде. Вашенцев строгим, начальственным тоном приказал:
– Вот что, Красиков. Покажите-ка, чему вы научились на спортивных занятиях!
Они ушли в глубь зала, где были свободными висячая трапеция, канат и «конь», обтянутый новым блестящим дерматином. У Красикова лучше всего выходило на канате. Он мог взбираться до верху два раза подряд без передышки.
– Ну что же, – сказал Вашенцев подобревшим голосом. – Неплохо. Кое-что умеете. – И тут же спросил: – А как с настроением? Разговорчики об уходе прекратили?
Красиков молчал, опустив голову.
– Стыдно, что ли? – продолжал допытываться Вашенцев. – А может, все еще не отказались от своих намерений?
– Не знаю, товарищ майор, – тихо, с неохотой ответил Красиков.
– Как это не знаете? Вы что, смеетесь?
– Никак нет, товарищ майор, не смеюсь.
У Вашенцева кровь ударила в лицо. Он спросил раздраженно:
– Это как же понять, товарищ Красиков? Выходит, вы так и остались при своем мнении, а?
Курсант не ответил, только неловко пожал плечами. Вашенцев подозвал Беленького, спросил:
– Где командир батареи?
– Ушел в учебный корпус, – ответил Беленький.
– Зачем?
– Не знаю, товарищ майор. Сказал, что будет там. Разрешите позвать?
– Не надо. Я сам найду, – сердито бросил Вашенцев и, резко повернувшись, быстро зашагал к выходу. Он знал точно, что сейчас в учебном корпусе нет ни одного курсанта из третьей батареи, и поэтому был уверен, что Крупенину делать там совершенно нечего. «Это он не иначе, как с капитаном Корзуном какие-нибудь новые проблемы обсуждает, – размышлял по дороге Вашенцев. – Вот же нашел работу. Уж просился бы тогда на другую должность, что ли, поближе к технике». И тут же его осенила заманчивая мысль: а что, если поговорить об этом с генералом Забелиным. Может, что и получится. Ведь есть же в училище такие должности. «Да, да, поговорю обязательно», – решил он, пожалев, что не додумался до этого раньше.
Крупенин и в самом деле оказался в электротехнической лаборатории, где специалисты-электрики устанавливали новое оборудование, меняли проводку, делали каждое учебное место пригодным для практической работы курсантов. Крупенин и Корзун стояли в глубине лаборатории и беседовали, водя пальцами по разложенным на столе схемам. Вашенцев вызвал Крупенина в коридор и, опалив его недобрым взглядом, спросил:
– Вы чем тут занимаетесь? В лаборанты, что ли, подрядились?
– Да вот капитан пригласил посоветоваться, – спокойно ответил Крупенин, стараясь не замечать раздражения Вашенцева. – А у меня как раз время свободное.
– У лейтенанта Беленького тоже время свободное, а он в спортзале с курсантами. Ясно?
– Ясно, товарищ майор. Но ведь лаборатория тоже для курсантов.
– У нас все для курсантов, – бесцеремонно отрезал Вашенцев. – Но при каждом деле есть ответственные люди. А вы в чужой огород забрались, товарищ Крупенин. Зачем? Вы в своем должного порядка навести не можете. Опять ваш Красиков воду мутит. Вы одно говорите, он – другое. Кому верить прикажете?
...Заседание бюро началось в точно назначенное время в кабинете Вашенцева. До сих пор здесь проводились только служебные совещания, а все другие – в ленинских комнатах или в батарейных канцеляриях. На этот раз майор сделал исключение, чтобы подчеркнуть важность поставленного на обсуждение вопроса.
На заседание, кроме членов бюро, были вызваны только двое – Крупенин и Беленький. Но едва начал Вашенцев излагать суть дела, как распахнулась дверь и торопливо вошел полковник Осадчий, хмурый и очень недовольный.
– Что же вы не сообщили, товарищи? – с упреком спросил он. – Узнал ведь совершенно случайно.
– Да мы так, на скорую руку, – объяснил Вашенцев.
– Тем более, – сказал Осадчий.
Вашенцев старался держать себя независимо, не выказывать никакого волнения, и все же нервозность пробивалась и мешала докладывать. Он смотрел в свой блокнот на заранее приготовленные резкие слова, но был вынужден смягчать их или отбрасывать вовсе. Он излагал теперь сами факты: уход Красикова с занятий, его прошлые и сегодняшние разговоры о нежелании учиться и стремление Крупенина представить все это как невинные шалости незрелого мальчика.
– Ну что это, товарищи? – оглядывая членов бюро, опрашивал Вашенцев. – Разве это серьезно?
Вашенцев знал наперед, что заставить Крупенина каяться – дело весьма нелегкое. Но майору хотелось добиться своего во что бы то ни стало.
– Послушайте, Крупенин, неужели и теперь вы не видите, что Красиков разгильдяй? И вообще, зачем вам нужно раздувать этот костер, когда можно без труда затушить его?
– Это вы раздуваете, товарищ майор, – возразил Крупенин..
– Я?.. Мило-весело! Может, расшифруете эту свою реплику?
– Позвольте, позвольте, – вмешался вдруг Осадчий. – А вы сами-то уверены, что Красиков разгильдяй?
Вашенцев недоуменно развел руками:
– Странный вопрос, товарищ полковник.
– Вот как? Зачем же вы задали его Крупенину?
– Крупенин защищает Красикова, товарищ полковник.
– А вы, значит, обвиняете? Интересно. У вас как в суде. Ну что ж, тогда и мне кое-что выяснить позвольте... Скажите, известно ли вам, что произошло дома у Красикова? Почему его мать лежит сейчас в больнице? Почему, наконец, он скрывает это все от друзей и от вас лично, товарищ майор?
Глаза Осадчего, как острые буравчики, впивались в Вашенцева.
– Вы хотите сказать, что нам не следует разговаривать о своих делах на бюро? – спросил Вашенцев.
– Наоборот, – возразил Осадчий. – Это очень хорошо, что вы собрали бюро. Но вы старательно уходите от главного.
– А именно? – Вашенцеву не хотелось терять своей независимости.
– Людей вы своих не знаете, – продолжал Осадчий.. – И узнать не стараетесь. По внешним признакам судите: написал курсант рапорт – плохой, сказал что-то необдуманно – тоже плохой. А почему плохой? По какой причине? В чем, так сказать, соль? Ключ в чем?
Глаза-буравчики не отступали от Вашенцева, так и кололи его. Нужны были усилия, чтобы выдержать этот взгляд. А тут еще члены бюро, будто сговорившись, поддакивать Осадчему стали: верно, дескать, есть грех такой в дивизионе.
– Разрешите мне? – попросил слова Крупенин и встал, упершись, ладонями в спинку стула. – Я вот что скажу, товарищи. Нас волнуют сейчас неприятности, связанные с Саввушкиным и Красиковым. Это понятно. Конечно, жить спокойно куда лучше, нежели в тревоге и неприятностях. Но ведь речь-то идет о людях, о наших младших товарищах. Так почему же мы не спросим себя: а что каждый из нас сделал, чтобы помочь, например, Красикову?
Вашенцев заметил с иронией:
– Кто хочет учиться, тот учится без помощи.
– А я не убежден, что у Красикова нет желания учиться, – сказал Крупенин. – Я убежден в другом. Мало у нас чуткости, товарищи. Не всегда мы серьезно задумываемся над судьбой того, кто нетвердо идет или оступается.
– Верно, – согласился Осадчий.
– Так то же другой вопрос, товарищ полковник, – сказал озабоченно Вашенцев. – К нему и подготовка нужна иная. Нельзя же так: начали о дисциплине, а теперь...
– Это один вопрос – дисциплина и чуткость, – возразил Осадчий. – Но подготовить, бюро для его обсуждения действительно надо. А вы собрались, я вижу, так, налегке.
Кто-то подсказал:
– Может, отложить тогда заседание?
– Конечно. Зачем же обсуждать с ходу...
Вашенцев подумал: «Может, и в самом деле отложить? А то ведь Осадчий теперь так и будет стоять на своем. Да и Крупенин при нем уж чересчур храбрым сделался».
– Ну что же, отложить – так отложить, другого ничего не придумаешь, – сказал Вашенцев. – Только записать нужно, чтобы в следующий раз Крупенин пришел на бюро не с этим своим «убежден» или «не убежден», а пусть объяснит серьезно, почему ушел Саввушкин и почему продолжается возня с Красиковым?
– И бюро чтобы знало, – вставил Осадчий.
– Так это само собой, – ответил Вашенцев.
– Нет, не само собой, – настойчиво поправил его Осадчий. – Это главное, это нужно понять каждому...
* * *
После заседания, когда кабинет опустел, Вашенцев оделся, потушил свет и, задумавшись, остановился у окна. Ему было хорошо видно, как вышел из подъезда полковник Осадчий и заторопился вслед ушедшим вперед офицерам. Вот он поймал за руку Крупенина и, задержал его под ближним фонарем, наверное, для того, чтобы поговорить наедине. «Странно, – подумал Вашенцев. – Неужели не наговорились».
Осадчий и Крупенин, постояв немного, ушли. Но Вашенцев уже не мог успокоиться. Пока запирал дверь и спускался по каменной лестнице вниз, потом брел, не торопясь, через двор училища к проходной, все время думал, что теперь, конечно, Осадчий от дивизиона не отцепится, что ему, Вашенцеву, нужно будет ухо держать востро, чтобы снова не влипнуть в какую-нибудь неприятность.
Над городком плыли тяжелые облака. Звезды словно играли в прятки: то появлялись, то исчезали. Ветер дул где-то поверх крыш, но его леденящее дыхание распространялось всюду, и Вашенцев время от времени подергивал плечами, чтобы согреться. Ему не нравилась такая погода. Кто знает, что этот ветер нагонит к утру: тепло, мороз, пургу? А то еще ни с того ни с сего сыпанет, пожалуй, мокрая ледяная крупка. Тут, на степных азиатских перевалах, возможно и такое. Однажды Вашенцев видел даже, молнию во время бурана. Было это год назад, в конце декабря, возле проходной училища. Ему показалось тогда, что произошло замыкание электрических проводов. Но это ударил гром, самый настоящий гром, какой бывает во время летней грозы. А на другой день в местной газете он прочитал заметку «Редкое явление природы». Сейчас, вспомнив об этом, подумал с досадой: «Тут что ни день – явление».
У двери в свою квартиру Вашенцев остановился и долго вытирал ботинки, стараясь как можно громче шаркать подошвами по скользкому плиточному полу. Делал он это теперь каждый раз, чтобы предотвратить возможную встречу с Корзуном. И тот, услышав старания соседа, уходил к себе в комнату плотно закрывая дверь. Они почти не ссорились в тот день, когда объяснились у генерала. Одну лишь фразу бросил тогда обозленный Вашенцев: «Очень сожалею, что считал вас до сих пор товарищем». Но Корзун так разволновался, что на первом же слове запнулся и уронил очки на пол. А пока поднимал их, неловко сломав свою длинную сухую фигуру, Вашенцев повернулся и ушел.
Испортились потом отношения и со Светланой Ивановной. Правда, Вашенцев делал вид, что ничего этого не замечает. Был к ней по-прежнему уважителен и внимателен. Точно так же поступил он и сейчас, когда открыл дверь и увидел ее в прихожей.
– Добрый вечер, Светлана Ивановна, – сказал он нарочно громко. Пусть Корзун знает, что он, Вашенцев, с хорошими людьми не ссорится.
– Вечер добрый, – сухо ответила Светлана Ивановна и показала рукой на тумбочку, где лежало письмо. – Это вам, Олег Викторович, из Горска.
– Наконец-то, – обрадовался Вашенцев и, забыв про все на свете, не раздеваясь, ушел в свою комнату. Письмо было от Зинаиды Васильевны, в нем фотокарточка Леночки с неожиданной надписью: «Папочка, посмотри, какая, я большая».
Головку девочки обрамляли густые пушистые волосы с широким бантом. В руках у нее, как у старательной школьницы, была зажата книжка с бородатым Айболитом на обложке. А взгляд почти взрослых материнских глаз... Ох, этот взгляд... Он словно проколол Вашенцева насквозь. К горлу подступила тугая, давящая спазма.
Зинаида Васильевна писала, как всегда, много и старательно. Ей хотелось обрисовать чуть ли не каждый шаг, каждое движение Леночки. Вашенцеву это нравилось. Он читал и словно видел свою дочь то заботливо хлопотавшей над игрушечным зверинцем, то спешившей на поиски доброго доктора, чтобы срочно оказать помощь потерявшей ногу старой мартышке. Вашенцев, не замечая того сам, улыбался, качал головой и вслух приговаривал:
– Ох, Ленка, Ленка! И какая же ты дотошная!
Но, прочитав то место, где Зинаида Васильевна намекала, что может привезти Леночку в гости к отцу и пожить с ней у него недели две, а то и больше, Вашенцев почувствовал, как его обдало вдруг жаром. В одно мгновение он испытал и радость, и тревогу. Радость оттого, что представил, как было бы замечательно приходить со службы домой, где звенел бы родной детский голосок: «Папа мой пришел, папа!» А тревогу – от предчувствия, что Зинаида Васильевна может открыть семейную тайну и тогда начнется: «Ах, вот он какой, этот Вашенцев! А сидит ведь на курсантском дивизионе, воспитывает». «Нет-нет, приезжать ей нельзя, – сразу же решил Вашенцев. – Лучше я сам поеду в Горск, когда будет отпуск. Да, да. Только сам».
И он в тот же вечер написал ответное письмо, в котором настойчиво просил Зинаиду Васильевну о поездке пока не помышлять, потому что время сейчас для этого самое неподходящее Он очень занят важными служебными делами, поэтому желаемого свидания может не получиться.
Потом Вашенцев долго сидел и раздумывал о своем незадачливом семейном положении. Вообще после всех приключений с Надей на лыжной прогулке на душе у него стало томительно и тревожно. Произошло это, вероятно, потому, что Вашенцев открыл Наде тайну своего разрыва с Ириной. Правда, открыл он ее не до конца, умолчав о том, что Ирина была согласна приезжать к нему всякий раз, как только появится свободное время, что об этом она писала ему и в последних своих письмах, на которые он так и не ответил.
«А вообще-то слабак я, слабак, – ругал самого себя Вашенцев, вспоминая далекую тайгу и ту последнюю ночь, когда он окончательно рассорился с Ириной. – Взять бы мне ее на руки, как Надю, и унести без всякого разговора. Подумаешь, добытчик вольфрама. Разве без нее геологов мало? Нет-нет, не мужчина я, слабак».
От наплыва чувств Вашенцев шумно двинул стулом, включил на полную мощность транзистор и размашисто заходил по комнате.
