Текст книги "Трудная позиция"
Автор книги: Анатолий Рыбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
29
Пока Крупенин спал, придя с вокзала, погода испортилась. Приползли откуда-то рыхлые серые тучи, и разыгрался холодный западный ветер. Но Крупенин чувствовал себя бодро. Он, как всегда, пробежал на лыжах, вокруг городка, вымылся ледяной водой и, наскоро позавтракав, отправился в батарею.
Давно уже не было у него такого хорошего настроения, как сегодня. Он впервые подумал, что теперь-то сможет, наконец, со спокойной душой выслать отцу свою фотокарточку. Пусть батя порадуется ордену сына. А еще лучше было бы побывать сейчас самому на Волге, посмотреть на ее ширь, на синие и прозрачные струи, каких нет больше нигде на свете!
В чисто вымытой и празднично сияющей казарме Крупенина встретил лейтенант Беленький. Быстро вскинув ладонь к виску и звонко щелкнув каблуками, Беленький доложил, что ремонт казармы завершен, но в батарее происшествие: разбился Красиков.
– Как то есть разбился?! – спросил Крупенин и посмотрел в сторону курсантских коек, надеясь увидеть пострадавшего.
– Он в госпитале, – сказал Беленький.
– В госпитале? – недоверчиво переспросил Крупенин. – А что же случилось?
– Упал с козел, товарищ старший лейтенант. У него серьезные ушибы.
– Что за напасть такая! – Крупенин подошел к стоявшему на тумбочке телефону, позвонил в госпиталь. Сестра объяснила, что у Красикова повреждены бедро и плечевой сустав. Есть подозрение на перелом, но это лишь подозрение, не окончательно. Все прояснится после рентгена.
Положив трубку, Крупенин спросил у Беленького:
– А командир дивизиона об этом знает?
– Так точно. Я докладывал, – ответил Беленький.
– И что он?
– Ругается. Говорит, надоел мне ваш Красиков. Не одно – так другое у него.
– Это верно. Не везет парню.
Расстроенный Крупенин прошел вдоль казармы, посмотрел на стены, на потолок – никаких недоделок. «Надо же так, закончил работу и вдруг... – с досадой размышлял он о Красикове. – Конечно, приезд отца расстроил парня здорово. Задумался, наверное, вот и забыл, что стоит на козлах... Надо немедленно съездить в госпиталь. Там врачи опытные, гадать долго не будут».
Гарнизонный госпиталь находился на противоположной окраине города, за железной дорогой. Обнесенный высоким деревянным забором и несколькими рядами карагачей и кленов, он походил на крупный санаторий курортного типа. Тем более что главный корпус его подпирали белые колонны, высокие и очень приметные издали.
При входе в главный корпус Крупенина неожиданно остановил пожилой, но весьма энергичный мужчина – сторож.
– Нельзя сегодня, товарищ военный.
– Почему? – удивленно спросил Крупенин.
– А потому как день для посещения больных запретный.
– Новое дело!
– Никакое не новое, уважаемый человек. Такой порядок уже давно установлен, сколько лет. Вот послезавтра – милости просим, пожалуйста.
– Ну а если мне нужно сегодня? Вот так нужно? – Крупенин приложил к груди руку и умоляюще склонил голову.
– Тогда вот сюда пройдите, – посоветовал сторож, показав на боковую дверь, на которой висела дощечка с надписью «Приемная».
Крупенин вошел в небольшую комнату, где сидела толстая пожилая сестра, и объяснил ей, что ему нужно. Сестра ответила то же самое, что и сторож, и еще прибавила:
– Да вас, молодой человек, и послезавтра не пустят, если не будет на то разрешения. В хирургическом отделении у нас так.
– Ох и порядки, – покачал головой Крупенин. – Может, хоть с врачом свидание мне организуете? Не могу я так уйти, поймите.
Сестра пожала плечами, беспокойно повозилась на своем стуле, но все же позвонила и сказала как можно внушительнее:
– Любовь Ивановна, дорогая, придите, пожалуйста. Уж так просят, так просят! Приезжие, кажется. Придете? Ну вот и спасибо.
Она взяла Крупенина под руку и проводила в другую, такую же маленькую комнату. Усадив на стул, шепнула:
– Вы только с ней повежливее. А то и вам и мне попадет. Сердитая... ужас какая.
Минут через десять в комнату вошла женщина лет сорока, в белом удобном халате, симпатичная, но строгая, с холодным официальным лицом.
– Вы что хотите, товарищ старший лейтенант?
Крупенин объяснил, что его интересует курсант Красиков, которого привезли из училища.
– Да, есть такой, – сказала врач. – Мы полагали, что у него перелом кости, но рентген не показал этого.
– Значит, все хорошо? – обрадовался Крупенин.
– Нет, не хорошо. У него довольно обширная гематома.
– А что это, доктор? Очень серьезно?
– Не очень. Однако с месяц полежать ему придется. Через некоторое время сделаем повторный рентгеновский снимок. Посмотрим.
– Контрольный, так сказать?
– Разумеется.
– Выходит, есть все же сомнение?
Врач пожала плечами.
– Ну извините, доктор, за лишние вопросы. Я только хочу попросить вас отнестись к больному повнимательнее.
Врач сердито блеснула глазами:
– Что значит «повнимательнее»? Это же мой долг. И я не могу делать исключения. Для меня все больные одинаковы.
– Я понимаю, доктор. Но, видите, какое дело... Красиков много пережил. У него была встреча с отцом очень тяжелая. К тому же он человек тонкий, с музыкальной душой.
– Даже с музыкальной? – удивленно подняла брови врач.
– Ну да, – охотно подтвердил Крупенин. – Он и на гитаре, и на баяне играет. И песни у него свои есть.
– Смотрите какой. – Строгое лицо врача на мгновение подобрело. – Ну, ладно. Я разрешу вам повидать его, только ненадолго.
– Да мне хоть минут на пять.
– Пойдемте со мной.
– Спасибо, доктор.
Длинным и узким коридором они прошли в конец главного корпуса, пересекли территорию двора со множеством деревьев и скамеечек и очутились в вестибюле другого корпуса, который был меньше и ниже главного.
– Наденьте халат, – сказала врач, остановившись у вешалки, и предупредила: – Только, пожалуйста, не задерживайтесь и не расстраивайте больного.
Забинтованный, хмурый, с каким-то виноватым выражением на задумчивом лице, Красиков показался Крупенину невероятно худым и бледным. В маленьких ореховых глазах его была тревога.
– Как хорошо, что вы пришли, товарищ старший лейтенант! А я все время лежу и думаю: придете или нет? – Красиков обвел взглядом палату и, убедившись, что ни врача, ни сестры рядом нет, торопливо зашептал: – Помогите мне, товарищ старший лейтенант. Меня могут демобилизовать, я знаю.
– Как это демобилизовать? – насторожился вдруг Крупенин. – Откуда вы взяли?
Красиков стал рассказывать, что у его соседа по койке точно такая же травма, что пролежал он с ней в госпитале полтора месяца, а сегодня медкомиссия вынесла решение – служить в армии он больше не может.
Крупенин возмутился:
– Ерунду вы говорите, Красиков. Одинаковых травм не бывает. И при чем тут сосед? Я только что видел врача. Она даже речи не вела об этом. Наоборот, она уверена, что все у вас пройдет, пройдет быстро.
Подошла сестра, молоденькая, востроглазая. Смущаясь, предупредила:
– Хватит, товарищ старший лейтенант, хватит. Пора заканчивать беседу.
– Люся, вы?! – удивился Крупенин.
Сестра улыбнулась.
– Так вы теперь здесь работаете? Ну лечите нашего больного хорошо.
– Постараюсь. – Люся кокетливо повела плечами. – Только вы не задерживайтесь. Любовь Ивановна рассердится.
– Все, все. – Крупенин дружески потрепал Красикова по плечу: – А вы смотрите, не хандрите больше. Слышите?
Но сам подумал: «Как же не хандрить, положение-то действительно серьезное. Ведь и врач не скрывает этого. А вдруг и в самом деле встанет вопрос о демобилизации? Повезло хоть, что Люся тут. Все-таки свой человек, подбодрит, если нужно».
На улице было сыро и холодно. С утра висевшие над городом рыхлые серые тучи теперь сеяли мелкую противную крупку, и ветер хлестко бросал ее в лица прохожих.
Пока Крупенин добирался до училища, он все время раздумывал; как бы помочь Саввушкину и Красикову. И он решил зайти к Осадчему вечером домой и рассказать обо всем откровенно и подробно.
На полдороге между проходной и казармой к Крупенину подбежал лейтенант Беленький, встревоженно доложил:
– А я ищу вас, товарищ старший лейтенант. Идите срочно к командиру дивизиона. Ждет.
– Что стряслось еще? – спросил Крупенин.
– Не знаю. Приказал найти.
Майор Вашенцев встретил Крупенина сурово, недружелюбно:
– Вы где пропадаете? Почему вас нет в батарее? Явитесь немедленно в управление к начальнику учебного отдела. Снова что-то с вашей рационализацией. Не хочет округ возиться с ней.
– Почему не хочет? – спросил Крупенин.
– А вот этого я не знаю. – Вашенцев пренебрежительно скривил губы. – Ну идите, идите быстрей. Да за дело нужно браться. Сегодня курсанты возвращаться начнут с каникул.
30
Закончились каникулы. Жизнь училища быстро набирала свой особенный привычный ритм, который во всех приказах и инструкциях именовался просто внутренним распорядком. В эти дни полковник Осадчий от рассвета и дотемна был в подразделениях.
Лишь поздно вечером, когда в управлении почти никого не оставалось, он появлялся в своем служебном кабинете, чтобы просмотреть накопившиеся за день бумаги.
Сегодня Осадчий пришел в управление значительно раньше, потому что Забелин собирал офицеров на совещание. Кроме того, у Осадчего была еще своя немаловажная забота. Он искал удобного момента для весьма щепетильного разговора с Забелиным о начальнике учебного отдела.
Между тем все вызванные в кабинет Забелина офицеры уже собрались. Тут были Аганесян, Крупенин, командиры дивизионов, начальники учебных циклов и преподаватели ракетной техники. О предложениях Крупенина докладывал подполковник Аганесян, докладывал живо и бойко, но, как сразу же показалось Осадчему, с явным намерением от самого трудного вопроса уклониться. Аганесян сообщил, что теперь молодые курсанты будут чистить технику и нести караульную службу в ракетном парке, а некоторые занятия с ними будут проводиться непосредственно у техники. Затею же с показом первокурсникам техники в действии, в полевых условиях, Аганесян расценил как весьма и весьма неподходящую, сославшись на то, что это оторвет курсантов от программных занятий. Забелин остановил его:
– А нельзя ли сделать все это попроще, без отрыва?
Аганесян отрицательно покачал головой:
– Не знаю, товарищ генерал, таких возможностей не вижу.
– А по-моему, есть такие возможности, – подал голос Крупенин. – Я уже докладывал об этом.
– Ну, ну, подскажите, – попросил Забелин.
– В программе третьего курса, товарищ генерал, есть такая тема: «Ночной марш, занятие батареями стартовой позиции и отражение «вражеской» авиации на подступах к городу». Вот это учение как раз и можно сделать показным для молодых курсантов.
– А что... идея? – Забелин вопросительно обвел всех взглядом. Аганесян, стараясь сохранить внешнее спокойствие, попросил:
– Разрешите, товарищ генерал?
– Да, да, пожалуйста, докладывайте.
– Учение, о котором идет речь, зачетное, – как можно внушительнее начал Аганесян. – Курсанты должны получить за него оценки. А если мы посадим к индикаторам молодежь, которой нужно все объяснять, растолковывать... Я не знаю, товарищ генерал, что из этого выйдет.
Опять попросил слова Крупенин. Он сказал, что напрасно подполковник беспокоится за старшекурсников, мешать им в работе никто не будет, так как для молодежи можно установить выносные экраны.
– Тоже идея хорошая, – согласился Забелин. – А как другие думают?
Толковали по-разному. Одни соглашались с Аганесяном, другие возражали ему и были склонны поддержать Крупенина. Даже Вашенцев, который вначале держался заодно с Аганесяном, теперь вдруг притих и сидел молча, чего-то выжидая. Осадчий приметил это сразу и подумал: «Откуда у него такая настороженность? Хитрит, наверное». Забелин тем временем продолжал:
– Может, есть другие варианты, товарищи?
Все молчали.
– Пока нет, товарищ генерал, – не очень уверенно ответил за всех Аганесян.
– Что значит «пока»? Выходит, есть, но про запас. Нет уж, давайте все начистоту, без недомолвок. Мне ведь командующему докладывать придется.
Осадчий понимал, чего добивается от офицеров Забелин. Он хотел, чтобы все присутствующие на совещании почувствовали ответственность за принятые решения, поверили в их реальность.
Оставшись потом наедине с Осадчим, он по-дружески сказал ему:
– Ну вот, Артемий Сергеевич, начало, как говорят, сделано. И кажется, неплохое.
– Верно, разговор получился серьезный, – охотно согласился Осадчий. – Особенно о показном учении. Меня только упорство начальника учебного отдела несколько смущает.
– Ничего, – махнул рукой Забелин. – Будет приказ – смирится.
– Да, но лучше, когда человек берется за дело осознанно, с душой.
– Это верно, только Аганесяна ведь тоже надо понять, Артемий Сергеевич. Если начальник учебного отдела не будет воевать за выполнение уже утвержденной программы, какой же он тогда, извините, начальник? Да и мы с вами были бы таким недовольны. Я уверен.
– Значит, вы хотите оправдать его? – спросил Осадчий.
Забелин отрицательно покачал головой:
– Не оправдать, а понять в какой-то степени. В конце концов, с него мы спрашиваем, если где-то не провели вдруг занятие или провели не так, как было запланировано.
– Да, конечно, – сказал Осадчий, придвинувшись поближе к генералу. – Насчет спросить, потребовать – мы умеем. А вот о чувстве нового, о том, поспевает ли наша учебная программа за временем, думаем мы мало, Андрей Николаевич. И было бы неплохо, пожалуй, почаще проводить нам такие дискуссии, как сегодня.
– Возможно, возможно. Ну мы об этом еще потолкуем, Артемий Сергеевич. А сейчас... – Генерал встал и вышел из-за стола. – Сейчас пора отдохнуть. Хватит на сегодня. Поработали.
– Извините, – сказал. Осадчий. – Но у меня есть еще один вопрос. Давно тревожит.
Забелин тяжело, с неохотой, вернулся к столу.
– Ну давайте, если тревожит. Слушаю.
– О семейном положении Вашенцева хотелось бы посоветоваться.
– Он что, жалуется?
– Да нет, жалоб не слышал.
– В чем же дело? Подозреваете, что Вашенцев, кем-то увлекся, нарушил, так сказать, семейные устои?
– Нет, этого я не могу сказать. Меня волнует, что Вашенцев давно живет без семьи. И на скорую встречу с семьей никаких перспектив у него пока нет, по-моему. Жена опять на все лето уезжает в тайгу.
– Что ж, дело, как говорят, хозяйское. – Забелин медленно развел руками. – Да и не жалуется человек, сами же говорите.
– Так это меня и волнует больше всего, Андрей Николаевич.
Забелин смешливо скривил губы:
– Странно.
– Ничего странного. Во всяком случае, в течение зимы жена могла бы к нему приехать.
– А вот это верно, приехать могла бы. Я, кстати, говорил ему, но... – Забелин поднялся, прошелся по кабинету, раздумывая, и остановился против Осадчего. – Знаете что, Артемий Сергеевич. Не стоит пока об этом. Раз молчит человек, значит, не горит.
– Но почему молчит?
– Нет, нет, Артемий Сергеевич, – решительно сказал Забелин. – Вот насчет звания помочь ему нужно. А с семьей сам уладит. Так что в пожарников играть не будем. Не люблю.
– Играть и не нужно, – сказал Осадчий. – Не такое это дело, чтобы играть.
31
Шел двадцать шестой день жизни Красикова в большой госпитальной палате, угнетающе белой, густо заполненной постоянными лекарственными запахами.
Койка Красикова стояла у стены, слева от двери. Его соседом первое время был солдат из стройбата, спокойный, неторопливый. Он знал всех наших и зарубежных хоккеистов и, кроме хоккея и футбола, не признавал никаких видов спорта. Прощаясь с Красиковым, он подарил ему брошюру с правилами игры в хоккей и со своей надписью: «В пятницу «Динамо» будет щипать куйбышевские «Крылышки». Не забудь».
После ефрейтора на койке появился знакомый Красикову курсант Беткин, толстый, краснолицый, неутомимый рассказчик разных любовных историй и пошловатых анекдотов. Его развязность Красикову не нравилась. Но еще больше не нравилось Красикову то, что Беткин все время пялил свои масленые глаза на старшую сестру Люсю и бесцеремонно похвалялся, что, если он захочет, сможет приворожить ее в два счета. Красиков не верил ему и старался на его болтовню не обращать внимания. А полчаса назад вдруг не выдержал, назвал Беткина трепачом. Теперь лежал на койке, закрыв глаза и отвернувшись к стенке. Он не услышал даже, как подошла к нему на цыпочках Люся и, тихо, склонившись над ухом, спросила:
– Вы спите, Красиков?
Он поднял голову.
– Нет, а что?
Сестра была вся в белом: белый халат, белая косынка и белая, слегка золотящаяся челка над темными, подкрашенными бровями.
– Пришли за вами, – сказала она, улыбаясь.
– Кто? – спросил растерявшийся Красиков.
– Кто же! Ваши. Старший лейтенант и полковник.
– Правда? – Красиков сбросил одеяло, готовый на радостях вскочить с койки и вместе с сестрой выбежать из палаты. Но Люся остановила его, строго пригрозив пальцем:
– Ни-ни. Смотрите.
– Все ясно, – сказал Красиков, став сразу серьезным. – А где они сейчас, в вестибюле?
– Зачем же? У врача в кабинете.
– Говорят обо мне? Ну вы узнайте получше, как там. Ладно?
Люся заговорщицки кивнула и быстро исчезла за дверью, исчезла так же мягко и неслышно, как вошла.
В палате было тихо. Один Беткин таинственно покашливал на своей койке и многозначительно почесывал затылок.
– Красиков, а Красиков, – позвал он, прищурившись.
– Чего тебе? – неохотно отозвался Красиков.
– А хороша эта сестричка-синичка.
– Ну и что?
– Дурак ты, тютя. Зевай больше.
– Сам ты тютя, – рассердился Красиков.
– Извини. Кабы мне такой намек она сделала, пиши враз: жил-был сверчок да весь вышел.
– Ерунду ты городишь. Она скромная девушка.
– Ха-ха. – Беткин артистически подкрутил пальцами несуществующие усы. – Все они скромные. Царицы прямо. Становись на колени и молись, покуда лоб не расколотишь.
– Замолчи ты! – крикнул Красиков и запустил в курсанта подушкой.
В дверях снова появилась Люся и торопливо скомандовала:
– Красиков! На выход!
Он быстро набросил халат, подвязал его длинным поясом и вышел из палаты.
– Вы что это затеяли? – спросила Люся возмущенно. – Хотите, чтобы узнала Любовь Ивановна? Вы знаете, что тогда будет?
– Простите, Люся, – виновато, прошептал Красиков. – Разозлил он меня, этот Беткин мордатый. Ну все уже прошло. А что здесь-то? Где они, старший лейтенант и полковник?
– Вместе с Любовью Ивановной пошли к начмеду, сейчас будет заседать комиссия.
– Комиссия?! – переспросил Красиков настороженно.
– Ну да, – сказала Люся. – А вам чего бояться? С ногой у вас все благополучно. И потом вы такой знатный человек в училище.
– Какой знатный? Откуда вы взяли?
– Слышала. Сам полковник оказал, что вы отличный математик. А старший лейтенант подтвердил: даже, говорит, отличнейший. Довольны? Ну а теперь сидите здесь, у окна, и ждите. А я пойду в перевязочную.
Может, час, а может, и больше сидел Красиков у окна и глядел на госпитальный двор, освещенный уже по-весеннему пригревшим солнцем. На кривых сучьях карагача буйствовали воробьи, улаживая свои птичьи дела, горячие и неотложные. Один самый взъерошенный и задиристый воробьище показался Красикову похожим на мордатого Беткина. Он ударил кулаком по раме и гикнул на него:
– Феть! Феть!
Вся стая, снявшись с карагача, сыпанула на крышу. А взъерошенный не вздрогнул даже, только еще больше нахохлился и повернулся к окну, будто назло Красикову: вот тебе, погляди.
– Ах. ты, злодей! – Красиков пожалел, что нечем запустить в него через форточку.
Старшая сестра, закончив дела в перевязочной, заторопилась в аптеку, чтобы заказать бинты и лекарства. Перед уходом она шепнула Красикову:
– Узнаю, кстати, что там в комиссии.
– Постарайтесь, – сказал Красиков. – Уж очень долго заседают ваши начальники, не дождешься.
– Значит, другим чем-то заняты. Не одно ваше дело у них.
– Это верно, – согласился Красиков и, чтобы хоть немного успокоиться, опять подошел к окну, обвел взглядом большой госпитальный двор, на дорожках которого не было видно ни одной живой души. Только вдали, под карагачами и кленами, кто-то в армейской шинели пробирался по глубокому рыхлому снегу. Человек торопился, широко, размахивал руками, но сугробы словно хватали его за полы шинели, не давали ходу.
«Приятеля, наверное, повидать хочет, вот и старается», – посочувствовал ему Красиков; он следил за ним пристально, не отводя взгляда.
Когда же тот выбрался наконец на дорожку и, отряхнувшись от снега, поднял голову, Красиков удивленно всплеснул руками: «Винокуров! Ух ты! Вот интересно». Вскоре и Винокуров заметил в окне своего товарища и, побежав, начал делать ему какие-то знаки, жестикулируя головой и руками. Красиков проворно влез на подоконник, распахнул форточку, приветливо крикнул:
– Здорово, Саня! Ты как вырвался? Время-то учебное.
– А мы с тактических занятий идем, – объяснил тот. – Я на пять минут. Одна нога тут, другая там. Понял?
– Ловко ты сообразил. Ну, как после каникул живется-служится?
– Да все нормально. Ты мне вот что скажи... – Винокуров покосился по сторонам, сложил рупором ладони, осторожно вполголоса спросил: – Старшая сестра Люся дежурит?
– Дежурит, – ответил Красиков. – А ты разве ее знаешь?
– Вот чудак. Не знал бы, не спрашивал.
– И хорошо знаешь?
– Ладно, потом об этом. Ты позови ее, будь другом.
– Не могу, Саня. Она ушла в аптеку и еще куда-то.
– И не скоро придет?
– Может, и не скоро.
– Жаль. Ну погоди, я сейчас. – Он вынул из планшета тетрадный листок, быстро написал что-то, свернул конвертиком, прицелившись, кинул. – Держи, Коля!
Но слишком высоким было окно, и записка, не долетев до форточки, упала обратно в ладони Винокурова.
– Ничего, попытаемся по-другому. – Он проворно взобрался на карагач, ухватился одной рукой за сук, другой прицелился снова, велев Красикову посторонится.
На этот раз записка угодила прямо в форточку, скользнула по листьям стоявшего на тумбочке фикуса и упала на пол.
– Так ты передай обязательно, слышишь? – напомнил Винокуров.
– Передам, конечно. А ты исчезай скорей, пока нет врача нашего. Она, знаешь, какая!..
Красиков помахал напоследок приятелю рукой, поправил пояс на халате и, придерживая широкие болтающиеся полы, поспешно слез с подоконника. И только теперь он увидел: шагах в десяти от него, у двери, возмущенно покачивая головой, стояла Любовь Ивановна.
– Так-так, – сказала она. – Вы что же, забыли о моих предупреждениях? Или решили уже не считаться с ними? Не ожидала, не ожидала...
– Это, знаете, товарищ ко мне приходил. Из нашей батареи. Он по пути, на несколько минут всего, – оправдывался вконец сконфуженный Красиков!
– Вот-вот, сейчас товарищ, потом товарка, а вы будете прыгать по окнам. Забыли, каким вас привезли сюда!..
– Извините, больше не повторится. – Красиков готов был извиняться десять, двадцать раз, лишь бы поскорей успокоилась Любовь Ивановна и сообщила ему, что же решила комиссия. Но Любовь Ивановна повернулась и ушла в свой кабинет, не сказав больше ни слова. И только спустя некоторое время она приоткрыла дверь и позвала Красикова к себе.
– Ну вот что, спортсмен, – сказала она, пряча улыбку, – решила вас выписать. Посмотрим, возможно, все обойдется без осложнений.
– Обойдется, конечно, – радостно выпалил Красиков. – Я же очень хорошо себя чувствую. Отлично даже!
Любовь Ивановна предостерегающе подняла руку:
– Тише, тише. Вы напрасно горячитесь, молодой человек. Лучше сядьте и послушайте.
Красиков, повинуясь, опустился на краешек стула.
– Вот так, – кивнула Любовь Ивановна. – Учтите, вам нужно будет с месяц примерно воздерживаться от всяких прыжков, от сильного бега и ходьбы на лыжах. И уж, конечно, никаких лазаний по подоконникам. Имейте в виду: попадете к нам вторично – будем строже. Через полмесяца не забудьте мне показаться...
Она говорила неторопливо и много, но Красиков, слушая, думал о своем: «Теперь все, теперь учиться и учиться, чтобы никто уже не смог по-прежнему бросить с укором и усмешкой – неужели нет у тебя, Красиков, характера?» Ему было так радостно, что хотелось петь. И только одна мысль угнетала его – мысль о лежавшем в кармане конвертике, на котором Винокуров, хотя и торопливо, но уверенно вывел: «Люсе». Красикову было теперь ясно, что приятель его и Люся знакомы, вероятно, уже давно. Иначе как бы так можно требовать: «Ты позови ее, будь другом». Припомнился Красикову один вечер, когда вернувшийся из городского отпуска Винокуров признался ему в пылу откровения: «Ох и девушку встретил, Коля! Богиня прямо! Офелия». Неужели это о Люсе он говорил тогда?
Люся вернулась в отделение, когда Красиков уже вышел из кабинета врача.
– Вы уже о решении комиссии знаете? – спросила, улыбаясь, Люся.
– Знаю, – ответил Красиков.
– Тогда поздравляю. Я очень рада за вас, Коля. И старший лейтенант был рад. Он всех упрашивал, чтобы выписать вас обязательно сегодня.
– А что, нельзя разве?
– Не успеем. Документы не оформят.
– Жаль.
– Так уж и жаль? Ну побудете еще денек с нами. Мы же вас не обижаем.
Красиков молча пожал плечами.
– Ничего, ничего, – успокаивающе сказала Люся и тихо, почти шепотом прибавила: – Завтра мы вас проводим, не волнуйтесь, пожалуйста.
Люсины слова еще больше расстроили его. «И надо же, в такой день подвернуться этому Винокурову со своей просьбой! – негодовал он, сжимая пальцами спинку стула. – Да и я тоже хорош, взобрался на подоконник, будто первоклассник какой. А впрочем, может, и хорошо, что так получилось. По крайней мере, не буду теперь наивным человеком». Он уже намеревался было вынуть из кармана записку и, ничего не говоря, отдать ее Люсе: пусть не думает, что он, Красиков, ничего не знает не ведает о ее тайнах. Однако сделать этого не смог, потому что неподалеку от него разговаривал с кем-то Беткин и бросал любопытные взгляды в их сторону. Лишь, через некоторое время, когда Беткин исчез, Красиков зашел в комнату старшей сестры и, положив перед ней записку, сухо сказал:
– Это вам от друга, наверное.
– От какого друга? – удивилась Люся.
– Далекий под окно не пришел бы, – объяснил Красиков. – Значит, близкий.
Люся развернула записку и смутилась от неожиданности:
– Ах, вон это кто! Саша! – Она подумала о чем-то и перевела взгляд на Красикова. – Послушайте, Коля, вы знаете его?
– Еще бы. Сосед по койке, – с грустной усмешкой ответил Красиков. – Мне везет на таких: тут – Беткин, там – Винокуров.
– Зачем вы так говорите? – обиделась вдруг Люся. – Саша хороший товарищ.
– А я разве корю его? Может, и Беткину цены нет. Откуда мне знать?
– Ой, какой вы сегодня сердитый! – Люся встала и подошла к Красикову. – Когда-то Саша и Сережа избавили меня от хулиганов. Если бы не они, я не знаю, чем бы все кончилось.
– Понятно. – Красиков еще больше нахмурился.
– Нет-нет, ничего вы не поняли, – настойчиво возразила Люся. – Я же вам говорю, что Саша хороший товарищ. Просто товарищ. Вот и все. А при чем тут Беткин?
– Ни при чем, конечно.
– Зачем же вы о нем заговорили?
– Попался на язык, вот и заговорил. Но вы не обижайтесь. Ну его к дьяволу, этого Беткина.
Люся повеселела снова.
– Знаете что, Коля. Идите отдыхать. Потом в училище некогда будет.
– Это верно, – согласился Красиков; и пока шел в палату, улыбка не сходила с его лица.
На следующий день, когда Красиков, уже переодетый в свою курсантскую форму, уходил из госпиталя, Люся выскочила в коридор, чтобы проводить его. Следом за ней в полуоткрытую дверь не очень уверенно протиснулся толстый Беткин и стал делать Красикову какие-то загадочные знаки. Но Люся так внушительно посмотрела на него, что сконфуженный Беткин немедленно убрался из коридора. Красикову Люсина строгость очень понравилась, и он сказал с нескрываемым восхищением:
– А здорово вы его. Прямо как старшина: шагом арш.
– Ему бы еще нос прищемить дверью стоило. Пусть не подглядывает, – смущенно улыбнулась Люся.
– Правильно, – засмеялся Красиков и подумал, что зря он, кажется, опасался за Люсю, что не из таких она девушек, чтобы дать себя в обиду какому-то Беткину. Да и сам Беткин не такой уж храбрый, каким выдавал себя в палате.
– Ну, значит, уходите, Коля? – Люся тихо вздохнула.
– Что вы! Я к вам приду с первой же увольнительной.
– Приходите. Ждать буду.
– Честное слово?
– Коля!..
Он посмотрел ей в глаза. Она была такой красивой сейчас и нежной, какой Красиков не видел ее еще ни разу.
В распахнутую дверь ударило яркое зимнее солнце. У крыльца, будоража снег на деревьях и заборе, вовсю буйствовали воробьи. От их щебета и от солнца вокруг было так уютно и радостно – словно ранней весной, когда всюду еще лежит снег, а земля и деревья уже набухают соками.
