Текст книги "Трудная позиция"
Автор книги: Анатолий Рыбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
25
Прошло много дней после ссоры Корзуна с Вашенцевым, а в отношениях соседей настоящего мира не было.
Как-то поздно вечером, когда дети уже спали, а Корзун сидел за столом и готовился к занятиям, Светлана Ивановна спросила его:
– Может, пригласить Олега Викторовича на ужин завтра? Как ты считаешь?
– Да нет, Света, воздержись. Еще подумает, что заискиваем.
– Ну как знаешь.
– Тут ведь не во мне одном дело. – Корзун снял очки, тщательно протер их носовым платком и надел снова, слегка прижав пальцем к переносице. – Это, Света, и других касается.
– Но ведь у нас дети. Они-то не знают ничего. Они часто спрашивают: «А почему к нам дядя Олег не приходит?» Что им отвечать, скажи, пожалуйста?
– Верно, дети не поймут ничего, – согласился Корзун. – У детей своя логика. А что он говорит о своей семье? Привезет он ее когда-нибудь или нет?
– А я уж и спрашивать перестала.
За стеной, в квартире Вашенцева, чуть слышно попискивал транзистор, донося в комнату Корзуна обрывки каких-то мелодий. Вероятно, майор лежал на кровати, курил и усердно ловил одну волну за другой, пытаясь нащупать, как он любил говорить, что-нибудь экстравагантное. Раньше в таких случаях он стучал кулаком в стену и кричал: «Эй, сосед! Иди, послушаем!» И Корзун шел, чтобы отдохнуть немного от своих задач и формул, а потом приглашал Вашенцева к себе на чай.
А иногда они просто беседовали о делах и порядках училища. Одна из таких бесед особенно запомнилась Корзуну. Речь зашла о первокурсниках.
– Не знаю, – грустно разводил руками Вашенцев. – Стоит ли набирать в военные училища молодежь прямо из средней школы? Пусть бы эти юноши послужили сперва в частях, привыкли к армейским порядкам, к дисциплине. Вы сами, Владимир Семенович, знаете, что бывшие солдаты и учатся у нас лучше, и дисциплины не нарушают.
Корзун возразил ему:
– Конечно, бывшие солдаты – народ более серьезный во всех отношениях. Но, видите ли, Олег Викторович, юношам, окончившим среднюю школу, присуща большая романтика. Многие из них, знаете, с каким трепетом думают о военном училище? С этим нельзя не считаться.
– Романтика! – Вашенцев начинал раздражаться. – А сколько мы из-за нее неприятностей разных имеем! Или вас это не беспокоит?
Корзун тогда промолчал, стараясь убедить себя: «Это он так... под горячую руку...»
Пока Корзун просматривал материалы к завтрашним занятиям, Светлана Ивановна управилась с домашними делами и, взяв будильник с буфета, поставила, его на стол перед мужем.
– Вижу, вижу, – сказал он, улыбаясь. – Труби отбой, не возражаю...
Среди ночи Корзун проснулся. Перед окном, как часовой, стояла луна – большая, чистая и задумчивая. Вся комната была наполнена легкой синеватой дымкой. За стеной изредка покашливал Вашенцев. У него была странная привычка – вставать по ночам и, расхаживая по комнате, выкуривать одну-две папиросы. Когда-то Корзун спросил его, зачем он это делает. «А вы побудьте с неделю на должности командира дивизиона, – ответил ему Вашенцев, – да почувствуйте, что это такое. Вообще сон потеряете». Конечно, быть командиром – дело нелегкое. Но в этих вашенцевских «побудьте», «почувствуйте» Корзун всякий раз улавливал стремление зачислить его в отряд каких-то праздных и совершенно безответственных людей, которым нет якобы никакого дела ни до чего, кроме своих уроков.
Чтобы не слышать ни шагов, ни покашливания за стеной, Корзун натянул на голову одеяло.
* * *
Был обычный учебный день. Но занятия у курсантов третьей батарей были необычные. Капитан Корзун подошел к стоявшему на деревянном мостике стенду и нажал на рычажок выключателя. На стенде, набирая обороты, закрутилась крупная металлическая луковица, наполняя помещение тонким комариным гулом.
– А теперь, – сказал Корзун, обратившись к курсантам, – я могу предложить кому-нибудь из вас попробовать повернуть вот это устройство или влево или вправо. Удерживается оно, как вы видите, на шарнирах свободно.
– Разрешите мне? – попросил Яхонтов.
Винокуров язвительно заметил:
– Ему что, товарищ капитан. Он штангист.
– Вот, вот, – загадочно улыбнулся Корзун. Штангист и нужен.
Пока Яхонтов выбирался из-за стола, Корзун объяснил, что устройство на стенде – гироскопический прибор, который придает ракете устойчивость во время полета и фиксирует малейшие ее отклонения от курса. Без такого прибора устойчивость ракеты в полете немыслима вообще.
Подойдя к стенду, Яхонтов обеими руками взялся за ручки гироскопа и попытался повернуть его сперва с одной стороны, потом с другой. Гироскоп слегка поворачивался, но тотчас же возвращался в прежнее положение.
– Ох и зверь, – вздохнул Яхонтов. – Не слушается.
Курсанты засмеялись.
– Разрешите, я попробую? – загорелся Винокуров.
Капитан пригласил к стенду Винокурова, Иващенко и Красикова. Один за другим подходили они к прибору, стараясь повернуть гироскоп в ту или иную сторону, однако центробежная сила его была так велика, что все старания курсантов оказались напрасными.
– А может, мы одолеем? – послышались голоса курсантов из глубины класса.
– Разрешите, товарищ капитан?
– Ну-ну, пожалуйста.
Сидевший неподалеку от стенда старший лейтенант Крупенин с довольной ухмылкой пощипывал подбородок. Он знал, как готовился к этому занятию капитан Корзун, как он вместе с техниками устанавливал на стенде гироскопическое устройство. И теперь, видя, с каким азартом следят курсанты за этой крутящейся металлической луковицей, подумал: «Вот так можно показывать технику и на других уроках, и никакой каши не получится. Да и времени для этого много не нужно. Зря подполковник Аганесян беспокоился».
В перерыве Корзун увел Крупенина в свою лабораторию, где теперь уже рабочих мест было значительно больше, чем прежде, и на длинных, во всю стену, полках стояли различные электрические приборы, сделанные самими курсантами. Здесь были и усилители переменного тока, и трехфазные выпрямители, и приборы по исследованию полупроводников. Одни почти смонтированные полностью, другие – наполовину, а третьи только начаты. И на каждом приборе была наклеена бумажка с фамилией курсанта.
– Вот видите, Борис Афанасьевич, – сказал Корзун, показав на изделия. – Теперь почти половина батареи работает, а кое-кто уже проявил себя. Так что ваша идея... – Он улыбнулся и пригласил Крупенина подойти поближе к полкам. – Обратите внимание, Борис Афанасьевич, сказал он, коснувшись деревянной указкой каркаса одного из приборов, который стоял отдельно от других на верхней полке, – творение курсанта Иващенко. Заметьте, чистота работы какая! Теперь вот сюда идите. – Корзун взял старшего лейтенанта под руку и подвел к другому прибору, что стоял в самом конце той же верхней полки. – Полюбуйтесь, как ваш Винокуров старается. Тоже монтаж довольно любопытный. Даже с некоторой выдумкой.
– Вижу, вижу. Молодцы ребята, – одобрил Крупенин. – В боевой обстановке все это, знаете, как пригодится... – Он внимательно осмотрел прибор и снова повернулся к Корзуну. – Послушайте, Владимир Семенович. А что, если устроить выставку вот этих самых изделий? И не здесь, а в вестибюле, чтобы все могли видеть. Неплохо ведь получится?
– Очень даже неплохо, – согласился Корзун. – Только вот беда какая. Оборудовать лабораторию больше нечем. Кончились материалы.
– К начальству идите, требуйте.
– Ходил уже. Что было на складах, отдали. Все равно мало.
– Просите тогда в округе, – посоветовал Крупенин. – Заявку надо срочно оформить.
– Заявку дали, и сам начальник училища по телефону говорил. Пока ничего не обещают. Если что выгорит, то не раньше чем в будущем году.
– Нет, это не годится.
– А знаете что? – помолчав, сказал Крупенин. – С Осадчим поговорить надо.
– С Осадчим? – удивился Корзун. – Но есть ли смысл, Борис Афанасьевич? Сам начальник училища ничего не добился. И потом, у секретаря парткома свои дела, свои заботы.
– Эх, Владимир Семенович, плохо вы знаете Осадчего.
– Ну хорошо, – согласился Корзун. – Я попытаюсь.
– Только не говорите ничего своему соседу по квартире, – серьезно предупредил капитана Крупенин. – А то он снова шуму наделает.
– А мы с ним на той же ноге, как и были, – приподняв очки, сказал Корзун.
– На дипломатической?
– Ну да, вроде как на уровне послов.
Под конец занятий, когда лаборатория и классы опустели и гул курсантских, голосов затих в учебном корпусе, Корзун решил твердо: «Пойду». И, торопливо надев шинель,направился в управление.
– Пришли, значит? – приветливо встретил его Осадчий. – А я все, ждал, когда же. Хотел сам приглашать. Ну что, с лабораторией заминка?
– Так точно, товарищ полковник, остановка, – сказал Корзун, довольный тем, что секретарь парткома уже в курсе дела. – Не дали оборудования. На самом взлете, можно сказать, подсекли.
– Знаю, знаю, – сочувственно кивнул Осадчий. – Поздновато мы, конечно, зашевелились. Перед началом года нужно было. Но все равно добывать материалы надо обязательно.
– Может, в соседних частях что найдется, хотя бы взаимообразно, – подсказал Корзун.
Полковник, однако, не ухватился, за его предложение.
– Я уже искал всюду, – сказал он, досадливо вздохнув. – Ничего нет, к сожалению. Один выход: жать на округ.
– Так ведь с округом сам Забелин переговоры вел.
– Тоже знаю.
Осадчий секунду, другую что-то обдумывал, глядя в одну точку. Потом он положил обе руки на стол и спокойно, но решительно сказал:
– Вот что, уважаемый Владимир Семенович. Придется подготовить письмо.
– Какое письмо? – не понял Корзун.
– Обстоятельное, конечно, со всеми доводами. Заявка заявкой. К ней, знаете, отношение обычное, хозяйственное: мячи, сетки волейбольные или вольтметры – у иных интендантов все едино. А чтобы не было едино, вот и нужно письмо. Острое и доказательное. В конце концов, это касается не только нашего училища.
– Верно, – согласился Корзун.
– Тогда так давайте и сделаем, Владимир Семенович: потолкуйте с Крупениным и вместе напишите. Потом мне покажете.
– Напишем, товарищ полковник, – заверил его Корзун.
– Ну а теперь расскажите о делах соседских, – вдруг повернул разговор Осадчий и ожидающе прищурился. – Значит, живем рядом, а дружбы прежней нет?
– Нет, товарищ полковник, – чистосердечно признался Корзун.
– Плохо, конечно. Вы хоть пытались поговорить с Вашенцевым обстоятельно, спокойно, по. праву соседа?
– Пока не получается. Раньше мы за одним столом часто сидели, а теперь только встретимся, посмотрим друг на друга, и все. Может, я и не прав, может, давно бы забыть все надо, но мне кажется, не только в нас двоих дело, товарищ полковник. Все гораздо глубже.
– Вот именно, – подтвердил Осадчий. – Если бы один случай с рапортом, можно и забыть. Но дело-то в отношении к людям: недоверие, подозрительность, отсутствие внимания. Чуть споткнулся курсант, у Вашенцева одна мысль: немедленно отчислить, дабы не было лишних неприятностей. Ему важно собственное спокойствие. Вот в чем дело. Но мы с вами, Владимир Семенович, коммунисты, на все должны смотреть по-партийному. И задача наша – не просто переживать, а постараться поправить и человека, и дело.
* * *
Дома в этот вечер Корзун открыл все двери, как делал это раньше, до конфликта с Вашенцевым, раздвинул шторы. Обрадованная Светлана Ивановна сказала ему, улыбаясь:
– Ну и правильно. – И даже поцеловала его в щеку.
Когда послышались громкие шаркающие шаги за дверью, на лестничной клетке, Корзун вышел в прихожую и специально замешкался здесь, пока Вашенцев раздевался, потом, поборов самолюбие, предложил:
– Зашли бы ко мне, Олег Викторович. А то нехорошо как-то получается.
Вашенцев недоверчиво посмотрел на соседа, но от приглашения не отказался, молча вошел следом за капитаном в его комнату.
– Пожалуйста, – пригласил Корзун, – садитесь.
– Ну, вы больше не сердитесь на меня? – спросил Вашенцев с чуть приметной улыбочкой.
– Да чего же теперь сердиться? Какой толк?
– И правильно, Владимир Семенович. Мало ли что случается в жизни: ну я погорячился, вы тоже спуску не дали. Вот и нашла коса на камень.
– Может, оно, конечно, и так, – согласился Корзун. – Но разве только в нас двоих дело, Олег Викторович!
– Не знаю, в двоих или нет, – сказал Вашенцев. – Но думаю, что ворошить прошлое не стоит.
– Почему же не стоит? – возразил Корзун. – А как же с Крупениным? Нельзя допустить, чтобы у человека осадок на душе остался. И отношения наши до конца прояснить надо.
– Странно, – удивился Вашенцев. – Этак вы еще предложите мне извиниться перед Крупениным.
– Ну насчет этого смотрите сами. А вот собраться, вместе и поговорить – не мешало бы, конечно.
– Да еще Красикова пригласить. Так, что ли?
– Верно. Можно и так.
– Эх, Владимир Семенович! – покачал головой Вашенцев. – Как были вы либералом, так и остались. И не хотите никак раскусить своего Крупенина. А ведь он все-таки делец порядочный. Понимаете?
– Вот этого как раз и не понимаю – резко сказал Корзун. Он уже заметно нервничал.
Вашенцев сожалеюще развел руками и поднялся.
– Дела у меня, – сказал он торопливо. – Пойду.
Светлана Ивановна внимательно посмотрела на Вашенцева, но ничего не сказала ни ему, ни мужу.
26
Когда Красиков узнал, что на каникулы его оставляют в батарее, он никакой обиды не выказал, только спросил Крупенина:
– А что я тут делать стану, товарищ старший лейтенант?
– Отдыхать будете, – сказал Крупенин. – Физкультурой займетесь. Новые вещи на гитаре разучите. Книжки к вашим услугам. Мало ли что...
– Да я тут со скуки пропаду, товарищ старший лейтенант. Хотя бы какое дело серьезное поручили.
– Что же вам поручить?
– Ну ремонт какой, что ли. Казарму побелить можно.
– Казарму?
– Ну да. Серая она у нас. Несвежая. А можно под волжскую волну отделать. Плохо разве?
– Неплохо, – согласился Крупенин и поинтересовался: – А вы что же, малярное дело знаете?
– Немного. Мы из школы на стройку малярничать ходили. Уроки труда у нас были. Да вы не сомневайтесь, товарищ старший лейтенант. Волна будет настоящая, с искринкой.
Крупенин невольно улыбнулся:
– С искринкой, говорите? Интересно.
О желании курсанта он сразу же доложил майору Вашенцеву. Тот долго ходил по казарме, чиркал пальцами по стенам, кое-где ковырнул ногтем штукатурку, сказал без воодушевления:
– Конечно, пожить-послужить еще можно. Да ладно, пусть мажет. Авось дурные мысли в голову лезть не будут.
* * *
Начались каникулы. Училище словно задремало: ни строевых команд, ни песен. В длинных казармах, как в опустевших ангарах, – тишина. Только в помещении третьей батареи оживленно, как на строительной площадке.
Возле стен бревенчатые козлы, на них доски – что плоты на воде. Курсанты в забрызганных белилами комбинезонах. Курсантов четверо: Яхонтов, которому некуда было уехать, двое местных – Чижов и Богданов, которые решили домой ходить только вечером, а днем работать вместе с Красиковым. И сам Красиков, быстрый, веселый, распорядительный, совсем преобразившийся.
– Нет, ребята, этак не годится, – осматривает он только что подготовленный к побелке дальний угол казармы. – Глядите, сколько щербин осталось. И вот... и вот...
– Так тут же не видно, – тихо объясняет неторопливый широкоплечий Богданов. – И шкафы здесь всю стену загородят.
Рыжеволосый и бойкий Чижов поддерживает приятеля:
– Ну конечно, не видно. Да и чего больно вымазывать? Не картину же рисуем.
– А надо, чтобы картина была. – Красиков недовольно посмотрел на приятелей.
– Ах вон оно что... – Чижов насмешливо поднял свои лупастые выразительные глаза и присвистнул. – Не знал я, Коля, о таком замысле. Тогда бы художников пригласил.
– Ничего, обойдемся без художников. Я сейчас позову Яхонтова.
Красиков поднял руку и крикнул:
– Эй, Большой Серега, иди на выручку!
Богданов и Чижов заволновались:
– Какая же выручка? Что мы, отказываемся?
– Конечно. Нужно – так сделаем. Какой разговор...
Командир дивизиона уже несколько раз наведывался к курсантам. Он приходил, когда белили потолок, зачтем во время окончательной отделки левой стороны казармы, когда Красиков выводил гребнистую плесовую волну под потолком вместо бордюрной линии. Довольный майор в эти дни забыл даже о заседании бюро. Он каждый раз приводил с собой офицеров из других батарей и говорил им тихо, чтобы не слышали ни курсанты, ни Крупенин:
– Вот как нужно поворачиваться, а вы ждете, чтобы вам скипидара плеснули под то самое место.
А сегодня, когда Красиков со своими помощниками уже отделал три стены и помещение действительно стало напоминать искристую даль просторных волжских плесов, майор Вашенцев появился вдруг один. Он быстро осмотрел все, одобрительно кивнул и вместе с Крупениным прошел в канцелярию.
– Ну вот, – сказал он с каким-то загадочным торжеством, – приехал отец Красикова. Сейчас из управления звонили. Ждет свое чадо в городской гостинице.
– Отец Красикова? – удивленно переспросил Крупенин. – Приехал?
– Ну да. А вы чего испугались?
– Нет, ничего. Я просто не ожидал.
– Понятно, – покачал головой Вашенцев. – Зато в человека верим... Теперь, надеюсь, видите, как нужно действовать... Отец, он может десять командиров заменить.
– Смотря какой отец, – заметил Крупенин.
– А вы что, боитесь крутой руки его? Ничего, пусть пропишет сыночку по первое число. Знать будет, как по земле ходить. Так что можете отпустить Красикова после работы часа на четыре. И чтобы вовремя в батарею явился. Доложите сразу.
– Слушаюсь!
Вашенцев хотел уйти из канцелярии, но задержался, сказал с подчеркнутым превосходством:
– Да, вот еще что. Пусть объяснит сыночек своему папаше, что ему бы следовало прежде всего явиться к командиру дивизиона, а уж потом устраивать встречи в гостинице.
– Хорошо, я скажу Красикову, – пообещал Крупенин.
* * *
В половине шестого вечера Крупенин и Красиков вместе вышли из казармы. Сыпал снег, крупный, густой. Не было видно даже ближайших зданий. Городок превратился в какие-то белые джунгли.
– Не заблудитесь? – шутливо спросил Крупенин.
Курсант развязал шапку, поднял жесткий шинельный воротник.
– Доберусь, – ответил он глуховато, со вздохом.
– Ну давайте. Желаю успеха.
Красиков не спеша повернулся и так же не спеша зашагал к проходной. А Крупенин свернул в кафе, что находилось рядом с курсантской столовой, в небольшом одноэтажном домике с широкими окнами. Домик этот построили года полтора назад. Мебель в нем была самая современная: легкие, с белой эмалью столы, такие же легкие стулья, похожие на раскрытые морские раковины. Даже буфетная стойка была в тон столам и стульям – белая, с синей окантовкой. И хотя никакого официального названия у кафе не, было, курсанты и офицеры величали его почему-то «Сатурном».
От кого первого пошло это загадочное название, никто не знал, но всем оно нравилось. Крупенин устроился за своим любимым столиком, заказав блины с маслом и крепкий горячий чай.
Чай он любил пить горячим и обязательно вприкуску, как пили когда-то рыбаки на Волге. У рыбаков был огромный, почти на целое ведро, чайник, который все в артели называли баклагой. А Борису он представлялся буксирным пароходиком, черным, пузатым и очень старательным, особенно в те минуты, когда начинал шипеть, фыркать и позвякивать крышкой. Чай, который наливали из чайника в большие железные кружки, тоже был особенным. В нем были смешаны запахи ромашки и дикой смородины, Клубники и вишенника, чабреца и шиповника.
Конечно, в кафе чай был не таким душистым, но все же это был отличный чай, потому что подавали его в двух фарфоровых чайниках: в маленьком – заварку, в большом – крутой кипяток. И каждый посетитель мог наливать его в стакан по-своему, как хотел.
Ожидая заказанное, Крупенин смотрел на дверь и думал о Наде. Ему хотелось, чтобы она появилась в кафе так вот, сразу, внезапно, вся запорошенная снегом, веселая. И хотя он знал, что появиться здесь она не может, все же взгляд его не пропускал никого, кто распахивал дверь.
В кафе несмелой, вкрадчивой походкой вошел Красиков. Крупенин недоуменно посмотрел в мокрое от снега лицо курсанта.
– Вы почему вернулись? В проходной задержали?
Красиков отрицательно покачал головой.
– А в чем же дело?
– Вас хочу пригласить, товарищ старший лейтенант, – смущенно сказал Красиков.
– Зачем это? – не понял его Крупенин. – Отец ждет сына, а тут вдруг и сын, и я... Я и завтра могу. Сегодня неловко, неприлично даже.
– Но я прошу вас, товарищ старший лейтенант. Очень прошу. Не могу я без вас.
От волнения курсант даже слегка заикался.
– Ну что ж, надо так надо, – вздохнул, поднимаясь, Крупенин.
Пробегавшая мимо молоденькая официантка с подносом, заметив, что клиент ее намерен одеваться, спросила с удивлением:
– Куда же вы, товарищ старший лейтенант? А чай? А блины?
– Да вот, дела, – виновато развел руками Крупенин. – Придется потом уж. Извините.
...Отец Красикова, занявший отдельный номер на втором этаже городской гостиницы, не ожидал, по-видимому, что сын придет в сопровождении офицера, встретил обоих сдержанно, с подозрением.
– Это что же, извиняюсь, всех у вас под охраной выводят?
Но, узнав, что Крупенин – тот самый командир, который написал ему письмо о сыне, сразу изменил тон, деловито отрекомендовался:
– Красиков Прохор Андреевич. Истый волжанин. Мастер по лодочной и баркасной части.
Рослый, с выпуклой, хорошо развитой грудью, с сильными грубыми руками, он действительно был похож на тех коренных волжан, которых Крупенин видел еще в детстве на рыболовецких баркасах и на плотах, проносившихся по речной быстрине наподобие ковров-самолетов. Сын в сравнении с Красиковым-старшим, несмотря на курсантские погоны, выглядел совершенно подростком и был мало похож на отца.
– Вот, стал быть, и свиделись, – уже по-свойски заговорил Прохор Андреевич. Он подал Крупенину стул, пригласил садиться. – Сюда вот пожалуйте, к столу. Тут мы враз все обговорим, обоснуем как есть. И ты тоже проходи, – сказал он сыну, задержавшемуся у вешалки. – Да прямей на отца смотри. По твоей нужде ведь путешествие совершил. Дела бросил.
Он распахнул чемодан, вынул бутылку водки, хлеб, кусок сала пахучей домашней засолки, большого копченого леща и все это, порезав, аккуратно расположил на столе. По-хозяйски ополоснул стоявшие у графина стаканы, в каждый налил по ровной порции.
– А этого, может, и не нужно, – сказал Крупенин, почувствовав еще большую неловкость. – Посидим, потолкуем без водки.
– Чего так? – настороженно спросил гость. – Запрет, может, как в Индии. Там, сказывают, за выпивку в море кидают. У вас не кидают, случаем?
– Да ведь у нас кругом степь, – засмеялся Крупенин.
– Ну, стал быть, и выпьем без боязни, а потом уж и толковать начнем. – Он первым поднял свой стакан и предложил чокнуться за знакомство и понимание. Последнее слово он произнес с особенным нажимом.
Красиков-младший тоже чокнулся, но пить не торопился, выжидающе поглядывая то на стакан, то на Крупенина.
– Ох ты скромник, – покачал головой отец. – А на всякие штучки-дрючки горазд. Давай уж задержки не чини. Чего заслужил, об том и скажем.
Сын отпил несколько глотков и отодвинул стакан, сильно поморщившись. Прохор Андреевич недобро вздохнул, но неволить парня не стал, кивнул на закуску:
– Ладно, ешь. А мы еще по одной для приличия, – Многовато, пожалуй, – возразил Крупенин.
– Да чего там. Рецептура обыкновенная. У нас, баркасников, такой порядок: раньше двух перерыва не делаем. Лишку тоже ни-ни. Одним словом – рядись да оглядись. Дело наперед всего...
Крупенину Красиков-старший показался довольно разбитным и артельным, не таким вовсе, каким представлял он его до встречи. Раньше он думал, что это мужик-зверь, если жена слегла от него в больницу. А теперь, присматриваясь к нему, все больше недоумевал, почему же Красиков-младший не решился идти на свидание с отцом один, а утянул с собой его, Крупенина. Да и сейчас в его отношении к отцу ощущалась какая-то непонятная Крупенину сдержанность, хотя, тот не сказал сыну пока ни одного обидного слова. Правда, разговор свой о сыне Прохор Андреевич начал весьма странно. Он достал из кармана письмо Крупенина, тщательно разгладил его ладонью и, отыскав нужную строчку, сказал неторопливо:
– Вот вы написали тут: «Не хотим вас огорчить, но вынуждены...» А я прямо сообщу – спасибо за огорчение. Виноватый я... как есть. И никакой снисходительности принимать не желаю. Он, мой Колька, ведь как рос? Один. Я на стороне, а он дома. Ну мать там. А что мать? Она его и сбила с толку...
– Неправда, никто меня не сбивал, – подал голос Красиков-младший. – Сам я все продумал.
– А я тебя не спрашиваю, – обрезал его отец. – Сиди и слухай. Ну, так вот и проморгал я, стал быть, сына. Не дал ему надлежащих умозрений. А посему приношу и вам, и государству свои глубочайшие извинения.
– Да теперь чего виниться, Прохор Андреевич, – сказал Крупенин. – Тут ведь и ваша вина и наша. И дело, конечно, не в этом.
– Почему же не в этом? В этом самом, – настойчиво перебил его Красиков-старший. – Как истый волжанин, люблю правду. Раз сам виноватый, на других складывать не стану. Как это Тарас Бульба сказал про своего Андрея, помните? «Я тебя породил, я тебя и...» Конечно, дальнейшее к нашему времени не подходно. Но тут – кто как поймет. А я, к примеру, скажу: правильный человек был Тарас Бульба.
При этом он налил еще водки в стаканы и предложил выпить за родительскую справедливость. И хотя Крупенин пить больше не хотел, стакан свой все же поднял и чокнулся для приличия. А Прохор Андреевич после небольшой паузы опять о своих родительских обязанностях речь повел:
– Ну вот. Обдумывал я данную историю с надлежащей серьезностью. И такую рецептуру вынес: чтобы не терпеть вам больше мороки, а мне слов на извинения не тратить, из училища моего Кольку уволить нужно незамедлительно. Пускай свою казенную норму отслужит и снова на Волгу вертается. А я уж там родительскую линию довершу с полной ответственностью. Может, до пароходного дела пристрою, а может, к себе возьму.
– А ты меня спросил, хочу я к тебе иди нет? – тихо, но решительно сказал Красиков-младший.
– Ну, в футболисты подавайся али в боксеры, там таких принимают.
– Нет, Прохор Андреевич, не подходит, простите, ваша рецептура, – сказал Крупенин, удивленный неожиданным оборотом разговора. – Жестоко рассуждаете вы о своем сыне. Вникнуть в существо дела не желаете.
– Так я об том хлопочу, чтобы государство не обременять зряшно и вас от лишних забот избавить, – старательно объяснил Прохор Андреевич. – Ну чего ради вы свою чистую биографию об него марать станете? Не сгодился в командиры, пусть, как я, лодки да баркасы идет строить. И обиды тут не должно быть. А у вас на то распоряжение имеется, чтобы не держать кого не следует. Я знаю.
– Верно, приказ есть, – сказал Крупенин. – Только неправильно вам его объяснили, Прохор Андреевич. И о моей биографии зря печетесь. Верю я в вашего сына, верю.
– Зачем же тогда писали мне?
– Да ведь думали, как лучше сделать, вот и написали.
– А про то, что в расход меня введете, не думали?
Он расстегнул ворот широкой клетчатой рубахи, налил себе водки, быстро выпил и, не закусывая, отошел к окну. Крупенин и Красиков-младший тоже встали. В комнате воцарилось молчание. Слышались чьи-то шаги в коридоре, да с улицы доносился то нарастающий, то затихающий гул автомобилей.
Первым нарушил тишину Прохор Андреевич. Он вновь подсел к столу и, как ни в чем не бывало, достал из чемодана второго леща, аппетитно ударил по нему ладонью, разрезал.
– Чего же вы разошлись? Давайте угощайтесь.
– Благодарю, – сказал Крупенин. – Уже сыт.
– Так договорить же надо?
– Ну, это можно без закуски.
– А вы не серчайте. Сами понимаете: возраст, нервы. Эх, молодо-зелено! И никак-то с вами не совладаешь. Ну, давайте за мир по единой поднимем, и шабаш. – Прохор Андреевич потянул Крупенина к столу, посадил. Потом так же услужливо посадил сына. Придвинул к ним стаканы.
– Нет, увольте, – сказал Крупенин. – Нельзя больше. Служба, дисциплина, сами понимаете.
– Понимаю, все понимаю, – сочувственно покачал головой Прохор Андреевич. – Незавидное у вас положение.
– Почему незавидное? Живем, как все, служим, стараемся.
– Да я не об этом. За старательность вон орденок вам прицепили. Вижу. Я про личную выгоду толкую. Ну что, скажем, имеете вы в собственном распоряжении? Шинель, сапоги, шапку? Ни кола, ни двора, стал быть. Я так понимаю. А теперича про себя доложу. Я кто? Простой баркасник-дикарь. А у меня какой ни есть домишко в пять комнат, дача каменная с террасой, антоновки да пепена шафранного шестьдесят корней содержу. И на машину очередишка подходит. Вот и прикидывайте.
– А что это значит – «дикарь»? – спросил Крупенин.
Прохор Андреевич зажал проступившую на губах улыбку, не спеша объяснил:
– Бригаду нашу этак величают – «дикая». Самовольная, стал быть. Сами подряжаемся, сами цены определяем. Чудно. А рыбаки пока что без нас не обходятся.
– Интересно, – задумчиво протянул Крупенин, как бы заново приглядываясь к своему собеседнику. – А почему же промышленность баркасы для рыбаков не делает?
– Как – не делает? Делает. Да куда они? На глубь только. А чуть где мель, ни с места – задир получается. А наши – везде ходоки, потому как форма другая. И днище не глубоко сидит. Полнейшая монополия, стал быть. Смекаете?
– Ну как же? Промахи промышленности используете?
– Так ведь не мы – другие используют. Мастеровой человек, он на том держится.
И хотя говорил теперь Прохор Андреевич мирно, с задушевной искренностью, Крупенин слушал его с еще большей настороженностью. – Значит, и сына в свою бригаду завербовать хотите? – спросил Крупенин.
– Да ведь какую склонность проявит. В письмах-то он вроде по пароходному делу интерес имел.
– Ничего я не имел, – запротестовал Красиков-младший. – Ты меня сам подговаривал в письмах. И в пароходство устроить сам обещал. Не правда разве?
– Дурак ты! – ожесточился Прохор Андреевич. – Я же знаю, что никакого офицера из тебя не выйдет. Жила у тебя тонкая. И в голове гайки надо покрепче иметь. Смекаешь?
Курсант побледнел от обиды, но промолчал, на ссору не полез. Лишь через некоторое время, когда Прохор Андреевич, поостыв несколько, перешел к уговорам, он решительно сказал:
– Знаешь что, бать, не уйду я из училища. Хоть что делай, не уйду.
И то ли неприступность сына поразила Прохора Андреевича, то ли расчеты какие принял он во внимание, но возражать больше не стал. Долго ходил по комнате, о чем-то раздумывал, хмуря свои кустистые брови, потом сказал, уже глядя не на сына, а на Крупенина:
– Ну что же, поглядим, стал быть, как оно сварится.
* * *
Придя домой, Крупенин долго не мог успокоиться. Уж очень поразило его поведение Прохора Андреевича. Ведь как красиво начал человек: «Истый волжанин. Мастер по лодочной и баркасной части». А на поверку вышло – рвач просто.
