Текст книги "Мир приключений 1987 г."

Автор книги: Анатолий Безуглов

Соавторы: Глеб Голубев,Александр Кулешов,Теодор Гладков,Юрий Кларов,Евгений Федоровский,Ярослав Голованов,Джулиан Кэри,Геннадий Прашкевич,Валерий Михайловский,Марк Азов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 51 страниц)

КЛАССИЧЕСКИЙ СЮЖЕТ

Немножко воображения – и мы с вами опять в Лондоне, в гостях у заядлого филателиста. Пока хозяин готовится продемонстрировать нам свое сокровище, гид доверительно сообщает:

– О, у него отличная коллекция! Сами сейчас убедитесь.

На столе появляются альбомы. Осторожно переворачиваем их страницы и везде встречаем одну и ту же марку – однопенсовую темно-розовую выпуска 1858–1864 годов. Полчища юных темно-розовых королев, которым нет никакого дела до нас, привычно и чуть загадочно смотрят куда-то вдаль.

Королевы схожи как две капли воды, а вот марки, как мы вскоре замечаем, отличаются друг от друга. По углам на каждой из них стоят латинские буквы в различных комбинациях. Гостеприимный хозяин вручает нам лупу и предлагает повнимательнее взглянуть на рамки. Мы видим, что местами орнамент прерывается, чтобы уступить место цифрам – от 1 до 220. Это номера пластин, с которых печатались экземпляры.

– Сколько же всего разновидностей у этой марки? – невольно вырывается у одного из нас.

– 28 992, – охотно отвечает владелец коллекции и, довольный произведенным эффектом, продолжает: – Поверьте, собрать их все очень нелегко. Одних разновидностей больше, других – намного меньше. Марки с разных пластин ценятся неодинаково, иногда в десятки тысяч раз дороже!

Перед нами одна из так называемых специализированных коллекций. В их основе лежит хронологический принцип систематизации в сочетании со стремлением представить все существующие разновидности.

Первые филателисты действовали с мировым размахом И неудивительно, ведь, например, с 1840 по 1860 год было выпущено всего 913 марок. По мере того как число их увеличивалось, пришлось ограничиться несколькими странами, затем – одной. Появились специализированные и исследовательские коллекции, охватывающие определенные отрезки времени, и даже отдельные выпуски.

Несмотря на то что о филателии писали, как о модном поветрии, которому одинаково подвержены дети бедняков, седовласые миллионеры и коронованные особы, она привлекала, по сравнению с нынешним временем, очень немногих коллекционеров. Например, первое заседание Московского общества собирателей почтовых марок, состоявшееся в сентябре 1883 года, собрало лишь двадцать человек. И тон в филателии задавали, конечно, не бедняки. Говорят, что член английского парламента Томас К.Тэплинг владел второй по богатству коллекцией в мире. Третьей – сын ювелира, петербуржец Фредерик Брейтфус. Первая же принадлежала знаменитому и непревзойденному Филиппу ля Ренотьеру де Феррари.

Итальянец по рождению, парижанин по месту жительства, он происходил из потомственной банкирской семьи. Марками Филипп увлекся в детстве. Мать, герцогиня Галлиера, охотно водила сына к торговцам филателистическим товаром и приобретала все, что его интересовало. Она могла не экономить: треть из полученного впоследствии Филиппом Феррари родительского наследства в 300 миллионов крон составляли деньги герцогини.

Коллекция банкирского сына неустанно пополняется. И вот у него уже есть постоянный поставщик, со временем он становится ее смотрителем. Марки хранятся в двух комнатах дома, где живет Феррари. Им было бы тесно в альбомах, поэтому, прикрепленные в два ряда к плотным бумажным листам гашеные и, отдельно, негашеные, миниатюры располагаются в гнездах, на которые разделены полки многочисленных шкафов, опоясывающих стены. Каждый лист упакован в два бумажных конверта, у него – свой шкаф, а в нем своя полка и свое место в гнезде. На самых верхних полках помещались дубликаты.

Финансист уживался в Феррари со знающим, увлеченным филателистом. Содержимое верхних полок не предназначалось для продажи, только обмен. В поисках недостающих экземпляров Феррари часто выезжал за границу, охотно знакомился с крупными и мелкими марочными торговцами, поддерживал связь с опытными филателистами. (Некоторые из них получили постоянный доступ к его коллекции.) Никогда не упускал возможности пополнить и освежить запас знаний. Все это вкупе со свойственной выдающимся коллекционерам тонко развитой интуицией сделало его непревзойденным специалистом.

Однако известный финансист боялся известности филателиста. Публиковал он свои интересные и глубокие наблюдения чрезвычайно редко. Избегал всяческой рекламы и предпочитал оставаться для читателей таинственным “мосье Ф из Парижа” или же просто “обладателем парижской коллекции”. Кроме нескольких избранных филателистов, в заветных комнатах бывали единичные друзья.

В конце концов финансист подвел коллекционера. Феррари проникся германофильскими настроениями и незадолго до первой мировой войны в пятый раз сменил гражданство, стал подданным кайзера. С первыми же залпами пришлось перебраться из Парижа в оставшуюся нейтральной Швейцарию. Кое-что из марок удалось забрать с собой, но большая часть их осталась во Франции, в австрийском посольстве.

Феррари умер, так и не дождавшись конца войны. Его завещание было оглашено уже в мирные дни. Коллекцию предстояло передать Берлинскому почтовому музею. Но радость работников музея была преждевременной: уязвленное французское правительство решило продать собрание, а выручку включить в сумму выплачиваемых побежденной Германией репараций. 14 аукционов с 1921 по 1925 год принесли около 30 000 000 франков, что составляло 402 965 фунтов стерлингов или 1 632 524 доллара. Такая выручка потрясала воображение, о ней взахлеб писали газеты всего мира, переводя сумму из одной валюты в другую. Спустя несколько лет наследники Феррари продали и те марки, что оказались в Швейцарии. Уникальная коллекция перестала существовать, растворилась в мировом филателистическом океане.

Коллекцию Феррари называют баснословной, пишут, что подобной не было ни у одного из его предшественников и уже наверняка ни у кого не будет Действительно, она была почти полной, славилась обилием разновидностей и ферраритетов. Прежде чем искать объяснение этому слову в справочнике, давайте снова вернемся в Лондон, на сей раз – начала нашего столетия. Куда именно, нам подскажет кажущееся теперь фантастическим объявление: “Продажа всех видов факсимиле, поддельных надпечаток и гербовых марок. Лондон, Каллам-стрит, 1. Фальшивки любой категории поставляются по первому требованию”.

Итак, наш путь лежит на Каллам-стрит, 1, в лавку, где обосновалась широко известная в то время среди филателистов “лондонская шайка” в составе Альфреда Бэнджамина, Джумана Сарпи и Джорджа Джеффриса. Чем они занимаются, мы знаем… Но постойте, кажется, нас опередили! Кто этот строгий усатый господин? Филипп ля Ренотьер де Феррари?! Вот он берется за ручку двери… Не будем ему мешать. То, что произойдет дальше, уже описано английским филателистическим журналистом Фредериком Джоном Мельвилем.

Феррари (входит).Доброе утро, господин Сарпи! Есть у вас что-нибудь для меня?

Сарпи (в раздумье).Думаю, что есть. Перевернутая надпечатка на марке Стрэйтс-Сеттльментс. (Замолкает, затем говорит громче).Послушайте, Бэн, есть у нас перевернутая надпечатка из Стрэйтс? Господин Феррари хочет взглянуть на нее.

Бэнджамин (из-за перегородки).Кажется, есть, Сарп. Сейчас проверю.

Через несколько минут он передает марку Сарпи. Тот показывает ее Феррари, который берет марку

Феррари. Нет ли у вас марки с двойной надпечаткой, одна из которых перевернута?

Бэнджамин (за перегородкой).Была где-то. Да где же она?

Небольшая пауза, во время которой Бэнджамин изготавливает нужную марку

А теперь заглянем в справочник. Ферраритеты, прочтем мы там, – это фальшивки, подделки и преднамеренно изготовленные макулатурные экземпляры с применением подлинных оригинальных клише и материалов. Они появились на свет около 1900 года, когда стало известно, что Феррари расходует значительные суммы на приобретение разновидностей марок.

Но как же случилось, что “король филателистов”, владевший “редким даром распознавания раритетов”, так легко попадался на удочку мошенникам? Считают, что он делал это сознательно, поддерживая фальсификаторов по “филантропическим” соображениям.

Странная благотворительность! Быть может, она объясняется тем, что коллекция Феррари во многом уже исчерпала возможности классической филателии? Или же Филипп ля Ренотьер, обладавший чувством юмора, поощрял создание названных его именем фальшивок, усматривая в этом своеобразную пародию на чрезмерное увлечение разновидностями, которому и сам был подвержен? Во всяком случае, невероятную историю с ферраритетами можно рассматривать как один из предвестников грядущих веяний, основательно потеснивших всю классическую филателию.

У КАЖДОГО СВОЙ КОНЕК

Коллекционер пробежал глазами газетное объявление, и сердце замерло. Он прочел еще раз, вникая в смысл каждого слова. Все правильно: в предназначенной к продаже коллекции старых марок была знаменитая “красная саксонская тройка”. Его охватило предчувствие близкой удачи и – тревога: за этой редкой маркой в Германии охотятся многие, конкуренция будет острой.

Однако надежды не оправдались. Случилось то, о чем коллекционер и думать не хотел: “саксонская тройка” оказалась фальшивкой, притом довольно грубой. Повышенный интерес к “изюминке” аукциона сменился всеобщим разочарованием. Особого желания купить заурядную коллекцию никто не выказывал, и по всему выходило, что ей суждено быть проданной за сумму, возможно, ниже той, что она заслуживает.

Коллекционер, с которого мы начали рассказ, огорчился не меньше, а может, и больше других. Но он был человеком практичным и, чтобы не жалеть о зря потраченном времени, приобрел коллекцию по сходной цене. Вернувшись домой, он еще раз тщательно осмотрел альбом. Как и водилось у старинных филателистов, марки были приклеены к страницам намертво – аккуратнейшим образом, стройными рядами. Коллекционер покачал головой, представив, сколько терпения вложил создатель альбома в пагубное-для марок дело, и немедля принялся за их спасение. Марки предстояло вырезать из страниц и освободить от остатков бумаги и клея в теплой воде, или, как говорят филателисты, водяной бане. У фальшивой “саксонской тройки” ножницы приостановились, но только на миг. “Сохраню и подделку, хотя бы на память о пережитых волнениях, – решил коллекционер. – Или обменяю, ведь есть люди, которые собирают именно такие вещи”.

Фальшивка легла на стол рядом с другими марками, а затем очутилась в воде. Через несколько минут бумага с оборотной стороны экземпляров стала отслаиваться. И вдруг коллекционер увидел, как из-под фальшивой марки выглядывает еще одна “саксонская тройка”! Предчувствие удачи вспыхнуло в нем с новой силой. Но он не позволил себе ни единого торопливого движения. Осторожно извлек марку пинцетом, положил на промокательную бумагу, вооружился лупой. Сомнения отпали – это была самая настоящая “красная саксонская тройка”. Упрятанная прежде от завистливых глаз под своим поддельным двойником, она, не в пример другим экземплярам коллекции, оказалась в преотличнейшем состоянии.

…Эта история приключилась в 1930 году, через 80 лет после выпуска “красной саксонской тройки”. Для ее создателей она прозвучала бы как нечто совершенно невероятное. Вряд ли они усомнились бы, что, отпечатанная в немалом по тем временам количестве – пятьсот тысяч экземпляров, марка станет широко известной. Но откуда столь необыкновенная популярность у заурядного с виду знака почтовой оплаты? И почему его причислили к редкостям при таком-то тираже?

Подход к выпуску первой марки в королевстве Саксония был сугубо деловой, прозаический. Номинал 3 пфеннига предопределила стоимость пересылки бандеролей и печатных изданий, для оплаты которой и затеяли выпуск. Выбор сюжета рисунка затруднений не вызывал: сумма почтового сбора – вот что должно прежде всего бросаться в глаза каждому. Но такие марки с крупными, словно на монетах, цифрами в центре уже были в ходу в некоторых старонемецких государствах. Художник, не мудрствуя лукаво, взял баварскую однопфенниговую марку, нарисовал вместо единицы другую цифру, поменял название государства, и пошла гулять по свету “красная саксонская тройка”.

Отправители и почтальоны обращались с будущей знаменитостью без церемоний – при распечатывании бандеролей “саксонские тройки” безжалостно рвали, что незаметно прокладывало им путь к грядущей славе. А тут еще поступило распоряжение ликвидировать оставшиеся нераскупленными 37 тысяч экземпляров, и они были уничтожены с истинно немецкой пунктуальностью… Короче говоря, до нашего времени дошло лишь 4–5 тысяч “саксонских троек”.

У Феррари был целый лист из двадцати негашеных “саксонских троек”. Случайно найденный на чердаке приклеенным к деревянной балке и кое-как отделенный от нее, он, прежде чем оказаться в собрании миллионера, был дважды перепродан, отреставрирован и, сохранившийся до сих пор, считается уникальным. Остальные же современники Феррари надеялись, в случае удачи, заполучить гашеный экземпляр.

Надежды с каждым годом становились более зыбкими, а полнота коллекций, о которой пеклись приверженцы классической филателии, – недостижимой. И не только потому, что многие марки перешли в разряд редких, малодоступных. Уж очень резко возросло число знаков почтовой оплаты. Через десять лет после выпуска “черного пенни” их насчитывалось несколько десятков, а в 1921 году – десятки тысяч. Причем это количество не учитывает разновидностей, которых, например, у одного “черного пенни” 2640.

Но было еще обстоятельство, сыгравшее в судьбе филателии не последнюю роль. Стремление собрать все, что описано в каталоге, и разместить в альбомах по хронологическому принципу заранее предопределяло содержание коллекций. Заданность сковывала фантазию, не позволяла проявиться личным пристрастиям филателистов. Трудно поверить: то, что особенно привлекает нас сейчас – сам рисунок, содержание почтовых марок, – считалось делом второстепенным и при составлении хронологических коллекций не учитывалось. Так продолжалось до середины двадцатых годов, пока не сказали веское слово… дети. Это были школьники из уральского города. Свое обращение они назвали в духе того времени: “Платформа Златоустовского кружка юных филателистов”. Школьники ратовали за то, что сейчас называют тематическим коллекционированием. Характер коллекции стал определяться содержанием марок. Скрупулезное следование каталогу уступило место умению найти и раскрыть тему. Погоня за редкостями и количеством отодвинулась на второй план: столь желанная прежде полнота собрания может нарушить стройность замысла.

Изменилось и понятие редкости. Редкой маркой здесь считают уже не более дорогую, а ту, которую труднее найти, что не всегда совпадает. Поиск стал еще спортивнее и азартнее, филателисты обрели то, чего им так долго не хватало, – возможность самовыражения, творчества, импровизации.

В тематической коллекции могут соседствовать знаки почтовой оплаты, созданные в разное время, в разных странах мира. Случается, иное, с детства знакомое изображение предстанет в новом свете, заставит учащенно забиться сердце. Например, марка из серии “Спасение челюскинцев” с портретом летчика Николая Каманина – желанный экземпляр для тех, кто увлекается историей авиации, покорения Севера. И вдруг неожиданная встреча с нею в коллекции, посвященной космосу. Ну конечно же, ведь спустя многие годы знаменитый летчик стал наставником первых советских космонавтов!

Произошло чудо, которое и не снилось узкому кругу старинных поклонников почтовой марки. Филателия стала по-настоящему массовым увлечением, самым распространенным и доступным видом коллекционирования. Ее творческая основа побудила к активному участию в выставках. Новоявленной чемпионке мира увлечений показалось тесно на страницах домашних альбомов, и она сделала решительный шаг навстречу публике. Камерное звучание сменилось мощной симфонией, рассчитанной на широкую аудиторию.

Но можно ли считать, что тематическая филателия победила классическую? Конечно, нельзя. Так, не вытеснил автомобили самолет – каждому свое место. Больше того, в долгом и азартном соперничестве обеих сторон, как принято писать в спортивных газетных отчетах, победила дружба. Под влиянием “классики” были разработаны строгие требования к тематическим коллекциям. Преобладание “тематики” приучило больше, чем прежде, вникать в содержание марок в хронологических коллекциях. “Филателия, – сказал однажды поэт Николай Рыленков, – не только один из самых массовых, доступных буквально каждому видов собирательства, но и одно из самых благородных, самых бескорыстных человеческих увлечений, увлечений для души. Всякое собирательство воспитывает волю к непрекращающимся поискам, но не всякое так раздвигает горизонты, так обогащает в познании мира, так укрепляет дружеские связи между людьми различных стран, как филателия. В ней, как небо в капле росы, отражается вся жизнь современного человечества с его историческими связями и новыми устремлениями. Филателия запечатляет самый дух времени и обязывает увлекшегося ею “быть с веком наравне”. Однако вы сейчас убедитесь – цветы зла могут расцвести даже на почве благородных и бескорыстных человеческих увлечений. Пример тому – самая знаменитая марка.

ЗНАМЕНИТАЯ УЗНИЦА

Ох уж эти женщины!

– Знаешь, милый, плюшевая королева опять явилась на бал с дрянной бумажонкой на шее.

– Ты хочешь сказать, что миссис Хинд надела медальон со знаменитой “Британской Гвианой”?

– Уж не знаю, как эта марка называется, только говорят, будто такими в прошлом веке вместо обоев стены оклеивали.

– Не такими. Эта – одна-единственная. Хинд за нее триста тысяч франков выложил да еще налог. В общем, тридцать тысяч долларов по курсу…

– …за клочок замусоленной бумаги.

– Тогда уж добавь – самой дорогой бумаги в мире. В “клочке” четыре квадратных сантиметра. Значит, каждый из них стоит семь с половиной тысяч долларов. Дороже бриллиантов!

– Хочешь сказать: дороже бриллиантов, что ты подарил мне к годовщине нашей свадьбы? Артур Хинд помешан на марках, однако он выше ценит свою жену…

И правда, марка, с которой, как рассказывали, капризная супруга американского короля плюша хаживала на балы, изяществом не отличалась: шероховатый, поистертый по краям карминово-красный бумажный прямоугольник с обрезанными углами. Грубоватый черный рисунок обезображен пришедшимся почти на самую середину штемпелем да еще чернильным автографом. И тем не менее миссис Хинд охотно щеголяла медальоном: “бумажный бриллиант” неизменно привлекал внимание – не красотой, конечно, а своей необычностью, романтическим происхождением и ценой, из которой она, разумеется, секрета не делала.

“Британская Гвиана”, действительно, очень знаменита, а ее причудливая, и в общем-то печальная, история поучительна.

Филателистическое “сокровище” появилось в 1856 году в столице теперь уже не существующей колонии Британская Гвиана. Почтмейстер Дальтон не получил вовремя партию марок, заказанную в Лондоне, а местные запасы были на исходе. Но не закрывать же из-за этого почту! И Дальтон распорядился изготовить местные марки. Типография в Джоржтауне, благодарение богу, имелась – печатала “Официальную газету”, – почему бы ей не справиться и с малюсенькой маркой?

Типографщики справились. Они не стали даже заказывать специальный рисунок, а взяли заставку газетной рубрики, набрали текст: “Британская Гвиана, почта, один цент”, расположили его вокруг клише заставки, заключили в четырехугольную рамку, оттиснули на бумаге – и марка готова. Ее сверстали и отпечатали точно так же, как и газету. Однако заставка с трехмачтовой шхуной и девизом колонии, который переводится с латинского как “Даем и берем взаимно”, выглядела на миниатюре не столь эффектно, как на большом листе. Словом, марка получилась простоватой и грубоватой. Это впечатление усиливают проставленные от руки, выцветшие буквы Э.Д.У. – инициалы почтового клерка. Он вписал их, согласно инструкции, приняв корреспонденцию и погасив марку – единственный сохранившийся до нашего времени экземпляр.

Когда, наконец, прибыли марки с берегов Темзы, местный одноцентовый выпуск стал не нужен, и о его существовании просто забыли.

В 1872 году тринадцатилетний джоржтаунский школьник Вернон Воган, копаясь в старых письмах, обнаружил одно с незнакомой маркой, и она перекочевала в альбом. Но, словно на беду, вскоре в магазине братьев Смит появились яркие, экзотические знаки почтовой оплаты. Охваченный приступом филателистической лихорадки, Воган купил их столько, на сколько хватило денег, и стал прикидывать, нельзя ли достать еще, продав что-нибудь из собственной коллекции. Подходящий покупатель был на примете: достаточно известный местный коллекционер, сосед Вернона – Нейл Р.Маккинон. И здесь Воган вспомнил о своей находке, плохая сохранность которой его очень беспокоила. “Не может быть, чтобы в семейной переписке не нашлось другого экземпляра, получше”, – опрометчиво подумал мальчик и отправился к Маккинону.

Взрослый коллекционер никогда не видел такой марки и тоже был смущен ее изрядно подпорченной внешностью. Разумеется, надо бы выручить юного коллегу по увлечению, но тот должен понимать, что он, Нейл Р.Маккинон, совершая подобную покупку, сильно рискует, и только присущее ему, Нейлу Р. Маккинону, чувство благородства заставляет его… В общем, шесть шиллингов, и ни пенса больше, – все, что удалось получить Вогану. за будущую “суперзвезду”. Вышеозначенная сумма незамедлительно перекочевала в кассу братьев Смит.

Через несколько лет коллекцию Маккинона приобрел ливерпульский торговец марками Томас Ридпат. Он первый смекнул, что одноцентовый гвианский бумажный кораблик – вещь уникальная. И нашел для нее уникального покупателя – уже знакомого нам Феррари. Тот заплатил Ридпату за “кораблик” 150 фунтов стерлингов – на 30 фунтов больше, чем выручил Маккинон за всю свою коллекцию. Марка Британской Гвианы взлетела на гребень моды, филателисты переворошили груды старых писем – их настойчивости позавидовал бы самый дотошный детектив. Но второго одноцентового “кораблика” разыскать не удалось. “Может, и тот, что есть, не настоящий”, – предположили разочарованные скептики. Но опровергнуть их рассуждения помогли рукописные инициалы Э.Д.У. Они встречались и на других гвианских марках и, как выяснилось, принадлежали почтовому клерку Э.Д.Уайту. Подлинность же подписи сомнений не вызывала.

Марка прославилась и при распродаже коллекции Феррари стала гвоздем проходившего 6 апреля 1922 года аукциона.

Вокруг “Британской Гвианы” развернулась ожесточенная борьба, завершившаяся битвой трех королей – английского Георга V, эльзасского табачного короля Мориса Бурруса и американского короля плюша Артура Хинда. Двое из них предпочитали действовать через посредников. Первым сдался представитель британской короны. (Правда, ходил слух, будто на аукцион заглянул сам Георг V и по цвету марки решил, что она фальшивая. Но может, и этот слух был оружием в схватке конкурентов?) За ним отступил эльзасец. Артур Хинд выложил, включая налог, тридцать тысяч долларов. Будучи из породы эксцентричных миллионеров, он, что называется, не отходя от кассы, сделал широкий жест – предложил марку в подарок побежденному им Георгу V. Король королевский подарок не принял, и “Британская Гвиана” очутилась в США.

Иногда доводится читать, что она пересекла океан, сопровождаемая вооруженными до зубов сыщиками, а потом поселилась в бронированном сейфе под круглосуточной охраной. Поначалу, возможно, это было просто легендой, число которых с годами увеличивалось. Во всяком случае, Артур Хинд охотно демонстрировал свое приобретение на филателистических выставках в Америке и Европе. И марка отправлялась в дорогу не в сопровождении сыщиков, а одна-одинешенька, заказным письмом. В результате, когда Хинд умер, она словно в воду канула. Длительные и тщательные поиски ни к чему не привели. Наследники и филателисты строили всевозможные гипотезы, уже теряли надежду на успех. Но не миссис Хинд, которая тем временем доказывала в суде, что, согласно завещанию, “Британская Гвиана” не может быть продана вместе с остальной коллекцией покойного мужа.

“Марка моя, – утверждает готовящаяся вновь сменить фамилию вдова. – Артур мне ее подарил”.

Процесс миссис Хинд выигрывает. Но поискам, кажется, не будет конца, пока кто-то не догадываетоя заглянуть в один из конвертов с корреспонденцией, позабытых за всей этой суматохой на письменном столе покойного. Из конверта выпархивает присланный хозяину после очередной выставки бумажный “кораблик”.

Переменив фамилию на Скала, бывшая миссис Хинд решает расстаться с филателистическим уникумом “Британская Гвиана” снова пересекает океан в обратном направлении, теперь уже будучи надежно застрахованной. Однако европейские коллекционеры не решаются выложить сумму, которая удовлетворила бы владелицу. И марка переходит в другие руки только в 1940 году за 42 тысячи долларов. Имя очередного обладателя тридцать лет остается загадкой для всех – таково его желание, оговоренное при покупке условие. Пока редчайшая из редких принадлежит Фредерику Т.Смоллу, никто не должен знать об этом. Его тщеславие молчит, он вообще не филателист, а живущий в Америке австралийский миллионер-скотовладелец. На марки Смолл смотрит как на акции, которые, в отличие от настоящих, никогда не падают в цене. Как и подобает ценным бумагам, “Британская Гвиана” отныне действительно хранится в сейфе одной из Нью-Йоркских фирм.

В 1970 году марка перекочевывает от Смолла к восьми пенсильванским предпринимателям. Новая цена “кораблика” – 280 тысяч долларов. И заплачены они, конечно, не за право любоваться редкой маркой. Спустя десять лет глава пенсильванского синдиката Ирвин Вейнберг во всеуслышание заявит: “В свое время мы купили ее, страхуясь от инфляции. Каковы же темпы роста инфляции, наглядно показал сегодняшний аукцион”.

Эти слова сказаны в 1980 году, когда “Британская Гвиана” была в очередной раз перепродана за фантастическую сумму в 850 тысяч долларов. Для сделки потребовалась всего одна минута – столько времени длился, быть может, самый короткий в мире аукцион.

Если речь идет о деньгах, зарубежные журналисты не прочь ослепить читателя радугой цифр и различных сопоставлений Они, разумеется, не упустили случая скрупулезно проследить, как же поднималась на финансовый пьедестал “Британская Гвиана”. Напомним, ее первоначальная, номинальная стоимость – один цент. Воган продал марку по курсу того времени за полтора доллара, Маккинон – за 530 долларов вместе со всей своей коллекцией. Феррари заплатил за марку 670 долларов. Дальше счет идет на десятки и сотни тысяч: Хинд – 30 тысяч, Смолл – 42 тысячи, Ирвин Вейнберг – 280 тысяч и, наконец, 850 тысяч долларов. Получается, что сейчас квадратный сантиметр миниатюры стоит уже 212 500 долларов; цена экземпляра превышает номинальную в 85 миллионов раз!

Конечно, “Британская Гвиана” – уникальный знак почтовой оплаты. Но можно ли его назвать самым редким? Нет. Известно несколько уникальных марок. И все-таки ни одна из них не получила столь широкой известности и даже сколько-нибудь не приблизилась по цене. Почему?

Нашедший и нелепо потерявший героиню нашего повествования Вернон Воган увлекался филателией всю жизнь. Но больше ему так сказочно не везло, и коллекцию он оставил скромную. Когда миссис Хинд доказывала свои права в суде, семидесятипятилетний Воган выступил с воспоминаниями в одной из лондонских газет. Он поведал историю находки, между прочим заметив, что если бы “Британская Гвиана” по-прежнему находилась в его альбоме, она бы столько не стоила. Причину непомерной дороговизны старый филателист видел в прихотливом соперничестве коллекционеров-миллионеров, разжигаемом финансовыми интересами торговцев марками. “Люди спрашивают меня, каково мое настроение, – размышлял на страницах газеты Воган. – Но я теперь совсем не думаю об этом деле и не испытываю поэтому никакого разочарования и никакой печали. К чему это?”

То, что произошло с “Британской Гвианой”, давно не укладывается в рамки филателии. В любых руках она теперь прежде всего – объект наживы, уникальная бумажная драгоценность, приобретение которой сулит выгодное вложение капитала. Еще задолго до последнего аукциона Ирвин Вейнберг оценивал ее в миллион долларов. В погоне за рекламой он, конечно, преувеличивал, но, как мы знаем, не фантастически.

Вполне возможно, что когда-нибудь марка с необычной судьбой действительно будет стоить миллион и даже больше – ведь коммерческий интерес к ней подогревается десятки лет. Рекламе способствовало и тридцатилетнее инкогнито одного из владельцев, вызвавшее слухи, что след “Британской Гвианы” вообще затерялся. И рассказы о том, будто сейф с нею днем и ночью охраняется двумя детективами, вооруженными автоматами. И истории о тех, кто, по роковому стечению обстоятельств, “чуть-чуть” не стал обладателем уникума. Это были известный английский филателист Эдуард Пэмбертон, его сын и, наконец, сам Британский музей. Первый из них уже договорился о покупке коллекции Маккинона, но не успел вовремя заплатить деньги, и ее перехватил Ридпат. Пэмбертон-младший предложил за марку на аукционе 1935 года самую высокую цену, но миссис Скала сочла ее недостаточной. Британский музей, вероятно, и победил бы Вейнберга на аукционе 1970 года, если б бюрократический механизм английской казны сработал проворнее…

Вот, собственно, и вся история о том, как марка, место которой в музее, оказалась заточенной в бронированные сейфы И кто знает, быть может, это заключение пожизненное? Временами знаменитая узница появляется на крупнейших филателистических выставках. Везут ее под конвоем, а выставляют за специальным непробиваемым стеклом. Рядом, словно почетный караул, дежурят детективы. Правда, от скептиков можно услышать, что на выставки, для пущей безопасности, ездит не сама “Британская Гвиана”, а ее искуснейшая, по высокому классу точности изготовленная копия – фальшивая марка. Что ж, в мире, где главное – нажива, все возможно. Но нет ли и в этих разговорах привкуса коммерческой рекламы? Так же, как, впрочем, и в самих визитах на выставки знаменитой исключительно благодаря филателии, но, увы, по прихоти толстосумов отлученной от нее узницы?..