Текст книги "Мир приключений 1987 г."

Автор книги: Анатолий Безуглов

Соавторы: Глеб Голубев,Александр Кулешов,Теодор Гладков,Юрий Кларов,Евгений Федоровский,Ярослав Голованов,Джулиан Кэри,Геннадий Прашкевич,Валерий Михайловский,Марк Азов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 51 страниц)

Вот и весь некролог.

Только, пожалуйста, не думайте, что меня мучали угрызения совести в связи с усопшим. Туда ему и дорога. Ладно еще, что отравлял молодежь наркотиками, негодяй, так он еще хотел нас придавить! Из-за его дурацкой самоуверенности и он жизни лишился, и мы, что важней, лишились законной премии. Просто мерзавец! Нет, таких надо убивать!

– Вот видишь, – укоризненно сказал мне потом Джон-маленький, – не стали бы ждать, доложили бы тогда начальнику, может быть, сумели этого оптовика взять раньше, чем его кто-то ликвидировал.

Нет, он неисправимый идеалист, этот маленький Джон. Гонсалес понятливей. Он только посмотрел на меня вопрошающе на следующее утро. Так собака смотрит на хозяйку, выходящую из кухни, – не несет ли чего?

Убедившись, что ждать ему нечего, вздохнул. Ну что ж, значит, не получилось…

Через несколько дней после всей этой суматохи О’Нил пригласил меня в ресторан пообедать. Ого-го! Это что-нибудь да значит. Чтоб О’Нил расщедрился угостить кружкой пива, нужно событие космического значения, например, столкновение кометы с Землей! Но пригласить на ужин в ресторан… Может, он заболел? Может, история с оптовиком повлияла на его психику?

Впрочем, когда я подъехал к ресторану на своей машине (я не говорил, что приобрел себе недавно БМВ? Так, завелись случайно кое-какие лишние деньжата), то убедился, что О’Нил все же далеко от своих принципов не отступает – ресторан оказался захудалым. У него и название унылое – “Пустыня”. Когда я вошел, то понял, почему он так называется – ни одного посетителя. Оно и неудивительно, чтоб доехать до ресторана, пришлось тащиться по каким-то пыльным улицам, мимо свалок и пустырей.

Занят только один стол. Там сидит О’Нил и еще четверо здоровых парней в штатском. Но меня не обманешь – сразу определил, что это коллеги, скорей всего, из спецподразделений или из уголовного, хотя в этом управлении я вроде бы всех знаю. Но может, из пригородов?

Оказалось, даже из другого города.

Встречают меня радушно, наливают, жмут руки, похлопывают по плечам. А сами незаметно, но внимательно приглядываются – что я за птица?

Едим, пьем, обсуждаем всякие новости, в основном спортивные, даже спорим: я за одну команду болею, они – за другую. Но все это закуска.

Главное блюдо выставляется на стол, когда на столе появляется кофе.

Крышку с кастрюли приподнимает О’Нил. До этого он, как всегда, больше помалкивал.

– Слушай, Джон, – говорит он и обнимает меня за плечи, – О’Нил мало болтает, но все понимает. И людей определяет без ошибки. Я видел тебя в деле и скажу прямо: ты наш человек.

Он торжественно смотрит на меня.

Я благодарно улыбаюсь и жду, что будет дальше.

– Я тебе верю, как себе, и перед моими друзьями ручаюсь за тебя, как за себя.

Он опять смотрит на меня. Я опять на него.

Тогда один из тех вынимает из кармана кусочек картона и кладет на стол. Я вглядываюсь, это знакомый мне знак “Черного эскадрона” череп и скрещенные кости на черном фоне.

Теперь они все смотрят на меня.

Я прочувственно кашляю.

– Это вы? – спрашиваю.

– Мы, – отвечает тот из них, кто, наверное, Старший, – и за нами сотни других.

И он начинает посвящать меня.

– Понимаешь, друг, нам надоело, чтобы нас стреляли как куропаток (где-то я уже это слышал), а потом эти “охотники” отделывались бы штрафом, как за безбилетный проезд. Мы честные полицейские (он говорит это вполне серьезно), мы честно делаем свое дело, боремся с преступниками, рискуем жизнью, а то и отдаем ее, и хотим, чтобы это окупалось, чтобы все эти убийцы, грабители, бандиты, чтобы все они получали по заслугам. Может быть, не всех надо казнить, но на тридцать – сорок лет, а то и на всю жизнь за решетку их упрятать надо. Мест в тюрьмах пока хватает, а не хватит, можно построить новые, это тебе не школа или больница, на тюрьмы деньги всегда найдутся. Согласен?

– Согласен.

– Отлично. Мы считаем, что закона не нарушаем. Просто мы отбросили всякие ненужные формальности – там следствие, улики, доказательства, судопроизводство, адвокатов… Кому это нужно? У организованных преступников теперь такие синдикаты, такие тресты, что им любой транснациональный концерн позавидует. А денег в сто раз больше, чем у нас на всю полицию тратится. Они своих из любой передряги вытащат. Я имею в виду, кого хотят вытянуть, мелюзгу свою они нам всегда, как кость собаке, бросают…

– Но мы не собаки и собачьей смерти не хотим! – восклицает плотный парень, который, по-моему, уже набрался.

– Именно, – говорит Старший, – но ждать, пока в нас будут стрелять, мы не намерены. Мы стреляем первыми! Раз нам становится наверняка известно, что этот человек преступник, ну, почти наверняка, так чего ждать? Собирать всякие улики, разыскивать свидетелей (если он не успеет их убрать)? Допрашивать? Не проще ли ликвидировать его, и все? И потом, когда об этом узнают другие, когда они поймут, что за ними не конкуренты охотятся, а мы, полицейские, только не собирающиеся оглядываться на закон, они два раза подумают, раньше чем совершить преступление. А то и вообще сбегут на край света. – Он помолчал. – Словом, мы перешли в наступление. Ищем, ловим и казним. Вот так, Джон Леруа. Такие у нас правила. Будешь с нами?

– А как начальство на это смотрит? – задаю на всякий случай вопрос.

Они смотрят на меня с удивлением и собираются заговорить все разом. Но Старший останавливает их, подняв руку.

– Во-первых, начальство ничего не знает, – разъясняет он, – во-вторых, наш “Эскадрон” состоит не только из рядовых инспекторов, есть и старшие, и главные, есть даже комиссары (“во-вторых” как-то не очень вяжется с “во-первых”, но бог с ним), в-третьих, если уж что и всплывает, то кто для начальства важней – убитый преступник или свой, между прочим живой, подчиненный? Так что в семейном кругу вопрос и решаем. Ну, уж если газеты большой шум поднимают, то такого полицейского переводят подальше, в крайнем случае накладывают дисциплинарное взыскание. Если уж совсем нельзя без суда обойтись, что ж, суд проявляет понимание… Ну, так будешь с нами?

Они все смотрят на меня.

Я встаю, чтоб подчеркнуть значительность минуты, застегиваю пиджак и поочередно пожимаю им руки.

– Считайте – я с вами, – говорю торжественно с хрипотцой.

Они вскакивают, обнимают, заказывают еще вина и пива. Пьем до поздней ночи, домой меня провожают всей командой.

Прощаясь, Старший говорит:

– О “работе” потолкуем позже.

Вот так я и стал членом “Черного эскадрона” – передового, как я тогда думал, движения по борьбе с преступностью. Полицейские, идущие на шаг впереди полицейских! Освободители страны от скверны! Мстители за павших товарищей!

Вот кто мы!

Глава V. “ЭСКАДРОН” ЗА РАБОТОЙ

Наша первая “экспедиция” (так в “Эскадроне” называют карательные акции) проходила следующим образом. Впрочем, это была для меня первая экспедиция, “Эскадрон”-то действует уже не первый день, и, как я позже узнал, ячейки его имеются почти во всех управлениях нашей полиции.

Так или иначе, для меня это было дебютом. Вы знаете, что такое “рэкет”? Ну, еще бы, сейчас каждый школьник знает. Все же напомню. Это когда приходят к хозяину ресторана, бара, кафе, лавочки парочка интеллигентных молодых людей и предлагает свои услуги для защиты его заведения от гадких хулиганов. Если хозяин не дурак, он радостно соглашается и в дальнейшем платит им круглую сумму или 10–15 % от выручки. Если, напротив, дурак, то отказывается, ссылаясь на то, что вот уже двадцать лет функционирует его заведение и никто на него не нападает. Молодые люди огорченно вздыхают, сетуют, что по нынешним временам ничего нельзя знать. И представляете, попадают в самую точку! Потому что с рестораном начинают происходить всякие несчастья: то в нем взрывается бомба, то у входа избивают посетителей и они перестают ходить туда, то начинается пожар…

И тогда даже самый глупый и упрямый из хозяев понимает, насколько правы были те милые молодые люди, и, как только они вновь появляются, спешит договориться с ними об охране своего заведения.

В магазинах иногда молодые люди дают совет хозяину закупать товары лишь у определенного поставщика. И хотя товары у него хуже и дороже, но зато с ними не происходит того, что происходит с другими закупаемыми товарами, если он не послушался совета. А именно – нападений на грузовики, пожара в лавке, нежелание кого-то из запуганных служащих работать и тому подобное.

И не надо думать, что рэкету подвергаются только мелкие предприятия, большие тоже. Хотите пример? Пожалуйста. Вы же люди недоверчивые, вам подавай доказательства. Извольте.

Есть в Америке такая фирма “А и П”, у нее множество магазинов самообслуживания. Так вот, те самые молодые симпатяги (ну, может быть, на этот раз они были постарше и посолидней) посоветовали фирме принять для продажи какое-то моющее средство. “А и П” добросовестно проверили его и выяснили, что им и снег добела не отмоешь. И вежливо отказались. Что дальше?

А дальше нашли убитым директора одного из магазинов “А и П”, потом нашли убитым администратора другого магазина, затем начали сгорать, неизвестно кем подожженные, магазины и склады фирмы – в общей сложности шестнадцать! А дальше? Дальше фирма приняла на продажу чудодейственное моющее средство. Чудодейственное потому, что, хотя оно плохо отмывало, сразу прекратились убийства и пожары.

Или вот еще “забавный” случай. Вдруг в Нью-Йорке начали взлетать на воздух машины, развозящие мороженое! Ну? Вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное? Обычно взрываются танки, когда во время атаки попадают на минное поле. А тут холодильники с эскимо! За одну неделю несколько штук. И водителям стали по ночам звонить доброжелатели и сообщать, что если они не уволятся из транспортной фирмы, то тоже взлетят вместе со своими машинами. И они уволились. Никто не хотел больше возить мороженое в этот район города, и пришлось всем мороженщикам закрыть свои лавочки. А вся монополия торговли этим любимым детками продуктом перешла к члену (как потом выяснилось) мафии.

Есть миллион и других форм рэкета. На нем преступники зарабатывают, может быть, и не так много, но тоже неплохо. И главное, рэкет, коль скоро он уже налажен, особых трудов от тех, кто им занимается, не требует.

Ну, ладно, хватит, а то я скоро стану, как наш начальник, перед тем как рассказывать о конкретных делах, буду вам читать лекцию по сравнительной криминалистике с примерами из международной практики.

Так вот, нам пожаловался один из наших осведомителей – хозяин небольшого кафе. Он когда-то погорячился во время забастовки, будучи штрейкбрехером, и в потасовке с пикетчиками проломил одному из них голову. Не насмерть, но прилично. Мы помогли ему выкарабкаться из этой передряги, а он в благодарность кое-что нам иногда сообщал. Так сказать, хронику из жизни преступного мира. И вот, говорит, являются к нему те самые молодые люди, предлагают свое покровительство и дальше все по знакомой схеме.

Создается необычное положение. Нам порой приходится защищать наших осведомителей от наших же коллег, которые не в курсе дела, я уже говорил об этом. От “коллег” наших осведомителей мы их не защищаем. Это дело безнадежное – узнав, что нам кое-кто докладывает, те без предупреждения, иной раз по одному подозрению, отправляют его на тот свет. И вообще это их темные делишки, и нам негоже в них вмешиваться. Представьте, как мы будем выглядеть, если заявим во всеуслышание: “Это наш информатор и, хотя сам преступник, доносит нам на других преступников. Так что не смейте его трогать!”

Но тут все иначе. К нам обратился законопослушный гражданин, респектабельный владелец кафе, который требует оградить его от гнусных шантажистов и рэкетиров. Мы имеем право, даже обязаны вмешаться. Полиция мы, в конце концов, или не полиция!

Однако те двое мальчишек нас мало интересуют, мелкая сошка. Нам нужна дичь покрупнее – тот, кто их послал; мы имеем сведения (от наших информаторов, разумеется), что в этом районе уже многие владельцы кафе выплачивают дань. Нам они об этом не сообщают, но мы-то знаем. И есть основание полагать, что это какая-то новая банда, раньше здесь все было спокойно, никого ни от кого защищать не приходилось и никому за это платить тоже. (И никто, между прочим, в полицию с предложением новогодних подарков или пожертвований в наш фонд не являлся.)

Значит, нам надо прихватить этих двух юношей, вежливо выяснить у них, кто за ними стоит, и нанести ему визит.

За дело беремся вчетвером – я. О’Нил и двое инспекторов уголовной полиции, одного зовут Тим, другого Том – удобно запоминать, тоже из других районов, как и мы. Здесь нас не знают, мы в штатском. О’Нил надевает зеленый фартук и полосатую жилетку и изображает “нового бармена”. Я и Тим садимся в уголок и потягиваем пиво. Том остается на улице, чтобы посмотреть, не прикрывает ли кто тех двоих.

Ведут они себя весьма уверенно, чтобы не сказать нахально: предупредили о своем визите по телефону, пригрозили, что придут последний раз, и если не получат согласия, то хозяину несдобровать. Подъезжают на гоночной машине прямо к дверям. Никто их не подстраховывает. Они спокойно входят и прямо направляются в кабинет владельца кафе. Остаться незамеченными им трудновато, потому что по раскраске они напоминают попугаев. Серо-буро-малиновые пиджаки, желтые галстуки, белые ботинки. Им лет по двадцать, видно, еще неопытные, но уже считающие, что им все позволено. Они еще пока играют в “гангстеров”. Зрелость придет позднее (если доживут). То, что до сих пор захват их бандой всех кафе района проходил без сучка и задоринки, внушает им уверенность.

У дверей кабинета путь им преграждает О’Нил. Это предусмотрено планом, хозяин должен подготовиться.

– Куда? Туда нельзя, – говорит О’Нил.

– Посторонись-ка, – угрожающе наступает один из парней.

– Говорю, хозяин занят, – не уступает О’Нил.

– Тебе что сказали, – второй грубо отталкивает О’Нила, и оба проходят в дверь за стойкой в конуру, которая служит владельцу кафе кабинетом… Они захлопывают дверь, задвижку мы заранее сняли, и запереться изнутри они не могут. В конуре лишь узкое окно, на нем решетка, и оно всегда плотно зашторено.

Мы с Тимом встаем и идем за стойку. О’Нил снимает свой фартук и жилетку. Редкие посетители – люди многоопытные и, поняв, что надвигаются события, торопливо выкладывают на стол мелочь и покидают кафе.

Мы подходим к двери и прислушиваемся. Еще накануне мы проделали в стене отверстие в виде воронки и отлично слышим все, что происходит в кабинете, тем более что никто там не старается говорить тихо.

– Ну, так что, – спрашивает один из молодых людей, – надумал?

– Нечего мне думать! – возмущается хозяин (роль честного возмущенного гражданина ему плохо удается). – Не нужна мне ваша защита, никто на меня не нападает, а нападет, я вызову полицию, у нас прекрасная полиция, она всегда готова защитить порядочных людей (это он говорит особенно громко, чтобы мы слышали).

– Не валяй дурака, – наседают те, – никакая полиция тебе не поможет. Мы с тобой говорим третий раз, учти, четвертого не будет!

– Сколько вы хотите? – спрашивает хозяин в соответствии с нашими указаниями.

– Пятнадцать процентов выручки.

– Да вы разорите меня! – возмущается он. – Ведь налоги безбожные, цены выросли, клиентов, сами видите, раз – два и обчелся…

– Хватит болтать! – кричат те, их терпению, видимо, приходит конец. – Будешь платить или нет? А то сегодня же ночью взорвем твою забегаловку ко всем чертям!

– Я хочу видеть вашего босса, мы с ним договоримся, – начинает сдаваться хозяин.

Это окончательно выводит мальчишек из себя (они, значит, недостойны, чтобы с ними вели переговоры!). Мы слышим звук пощечины.

– Ну? – рычат они.

– Ладно, – хозяин делает вид, что запуган вконец. – Значит, я вам отдаю пятнадцать процентов дневной выручки, а вы оставляете меня в покое, ни бить, ни взрывать не будете?

– Не будем, – самодовольно говорит один.

– Не будем, – поддакивает второй.

– Нет, – требует хозяин, – повторите, что не будете ни бить, ни взрывать, если я отдам пятнадцать процентов выручки. А может, десяти хватит?

– Довольно! – говорит один из парней. – Мы люди честные: если будешь аккуратно платить пятнадцать процентов, ни убивать тебя, ни кафе твое взрывать и жечь не будем, можешь не сомневаться! – в голосе его благодушие.

Они одержали победу и потеряли бдительность. Будь они поопытней, никогда бы тех слов не сказали. Сказали бы, что намерены его охранять за такую-то плату. А так, если их слова записаны на пленку или услышаны свидетелями (как в данном случае, мы и диктофон с собой принесли и все, что слышится из-за стены, записываем), им и времени на суд незачем тратить – могут прямиком бежать в тюрьму лет так на десяток.

– Я подчиняюсь насилию! – с душераздирающим вздохом восклицает хозяин. Эта фраза – сигнал.

Мы врываемся в комнатушку, в одно мгновение скручиваем потрясенных парней и привязываем к стульям. Хозяин выбегает в зал, запирает дверь, опускает жалюзи и на полную громкость включает радиолу.

Тогда О’Нил засучивает рукава и начинает допрос.

Не хочется его описывать. Я выхожу.

Допрос длится недолго, они выкладывают все: имя своего босса, его адрес, когда застать, как войти, кто его ближайшие сообщники. О других они знают мало, но все же знают. Когда допрос окончен, мы заворачиваем их в брезент, укладываем в ящик из-под продуктов и через заднюю дверь переносим в крытый грузовичок, который заранее подогнали.

Потом загружаемся туда же и едем в гости к боссу Он живет за городом. Вилла окружена парком. У входа сторож с пистолетом. Мы останавливаем машину перед воротами, подходим к сторожу (один из нас надел по дороге мундир), предъявляем удостоверения. Сторож открывает ворота и говорит:

– Езжайте прямо, я предупрежу господина… – Он поворачивается к висящему на столбе внутреннему телефону.

Нет, у этого босса помощники никуда не годятся. Если б он сначала позвонил, а потом открыл нам, неизвестно еще, чем бы все кончилось. Но поскольку он поступает наоборот, все кончается очень плохо… Для него.

О’Нил стукает его пистолетом по затылку.

Оставив машину, мы тихо крадемся к дому, где-то в глубине парка ворчат собаки – их, наверное, выпускают позже. В доме несколько окон освещены. Мы подходим к двери. Она заперта. Обходим дом, находим неплотно притворенное окно и влезаем в него. Тишина. Откуда-то глухо доносится музыка.

Поднимаемся на второй этаж, крадемся на звук.

Через приоткрытую дверь видим большой кабинет. За столом на диване разговаривают двое, один из них тот, кто нам нужен. Они смеются, чем-то довольны.

Тим распахивает дверь, и мы входим в комнату. Те двое смотрят на нас с изумлением, встают.

Вот в этот-то момент и гремят выстрелы. Был, оказывается, третий, он стоял у домашнего бара в углу. Увидев нас, сразу все понял и начал стрелять. Тима он уложил первым же выстрелом, Тома ранил в ногу… Больше ничего не успел. Я попал ему прямо в лоб. О’Нил тоже не стал дожидаться и застрелил тех, что стояли у дивана. Все. Занавес.

Поскольку на выстрелы никто не сбежался, мы предположили, что никого больше в доме нет.

О’Нил сбегал за машиной, мы затащили тела в грузовичок, перевязали Тому ногу и покинули место действия. Я посмотрел на часы. С того момента, как мы заговорили со сторожем, прошло десять минут.

Мы отъехали от города километров за сорок. И прямо у дороги в канаве сбросили трупы, положили в карман босса нашу картонную визитную карточку – знак “Эскадрона” – и покатили в город.

Тима по дороге закопали в лесу и помолились на могиле. Тома завезли домой и вызвали врача (“своего”, конечно).

Когда я поднялся к себе и полез под душ, за окном уже занималось утро.

Вот так прошла моя первая “экспедиция”.

А что, ничего прошла…

В этот день начальник обрушил на нас такое количество цифр и фактов, что у меня разболелась бы голова, если б у меня вообще когда-нибудь что-нибудь болело.

Когда мы все собрались на утреннюю оперативку и приготовились досыпать под очередную колыбельную начальника то, что утром не добрали, он вдруг начал кричать:

– Вы, бездельники, вы намерены работать или нет? Вы превратились в канцелярских крыс! Скоро забудете, как ходят пешком! Что это за встречи? Что, я вас спрашиваю? Пьянки, обжорство! Я знаю! Заходите к своим “кукушкам” в их бары, кафе, пивные и за рюмкой “имеете контакт”! Вот у тебя, Рамон (есть у нас такой, убежденный “трезвенник”), какие контакты: на пол-литра, на литр, может, на полтора? А где результаты? – Он делает паузу. – Не верят нам, не надеятся на нас… – Он сокрушенно вздыхает, заглядывает в бумажку и уже обычным монотонным голосом вещает: – Вот возьмем для примера Соединенные Штаты (он всегда берет их в пример, и иной раз мне кажется, что он тайно завидует, что мы никак не перегоним их по преступности), смотрите, там деловые люди, бизнесмены, то есть самые ценные люди, – и он смотрит на нас строгим взглядом, – самые ценные, из-за безделья официальной полиции каждый год тратят 2,5 миллиарда долларов на содержание частной полиции (а еще сколько, думаю я, на подкуп той самой “официальной”), 6,5 миллиарда – охранные телеустановки, запоры, особые двери. Ясно? И все эти расходы потому, что такие бездельники, как вы, торчат в участках, а не гоняются за преступниками! – Начальник опять начинает нервничать. – В Америке полиция узнает лишь о 20 % совершенных преступлений, из них только 30 % раскрывается, так что даже такие неучи, как вы, могут подсчитать, что лишь одно из двенадцати преступлений заканчивается приговором суда (после которого половина осужденных, раз-два – и оказываются на свободе, мысленно дополняю я лекцию начальника). Во Франции, – продолжает он, – три из четырех дел остаются нераскрытыми, в Англии – шесть из десяти. У нас в стране все же лучше, мы только половину не раскрываем… – Он тяжело вздыхает и ворчливо добавляет: – Если б вы порезвей бегали и больше думали о том, как выполнять свои обязанности, мне не пришлось бы краснеть за вас, как вчера, когда шеф полиции, наш с вами высокий шеф, руг… – Он спохватывается: – беседовал со мной.

Теперь все ясно. Шеф как следует намылил голову нашему начальнику, и, конечно, тот постарался передать эстафету нам – отсюда вся истерика.

Наконец, выпустив пары, начальник переходит к текущим делам. Когда мы узнаем об этих делах, становится ясной еще одна причина устроенного нам разноса: предстоит “работа”, которую мы терпеть не можем, – воевать с демонстрантами.

Тихо, тихо! Не вопите, я вам сейчас все объясню. И, как начальник, приведу даже цифры, которые он же нам когда-то приводил. На чужом примере (примеров из практики нашей собственной страны он почему-то приводить не любит, он тоже патриот). Так вот, например, на тысячу горожан в Париже приходится 7,5 полицейских, в Марселе – 2,4, в Лионе – 1,8… вы можете сказать – зачем больше? Правильно. Если заниматься жуликами, то хватит. А вот если заниматься еще демонстрантами, пикетчиками, забастовщиками, теми, кто не хочет, чтобы их выкидывали из их лачуг, кто не хочет, чтобы у них под носом строили военные базы, кто не хочет, чтобы их увольняли, то на тысячу жителей надо иметь две тысячи полицейских. (Между прочим, иной раз и наш брат – полицейский – устраивает забастовки…)

Поэтому, когда в городе ожидаются очень уж крупные манифестации, мобилизуют все подразделения. Нас в том числе. И вот мы, специально обученные, тренированные, подготовленные для сыскной работы, – раскрытия сложных уголовных преступлений, надеваем дурацкие каски с забралом, как у средневековых рыцарей, только из плексигласа, берем в руки, как те же рыцари, щиты, а вместо алебард и палиц резиновые дубинки и идем наводить порядок.

На этот раз защищать демонстрантов! Случай редкий, обычно демонстрантов разгоняют. А тут защищать. Но ничего странного в этом нет. Весь фокус в том, кто демонстрирует и в честь чего.

Если, например, против снижения зарплаты или увольнения, это, конечно, возмутительно, это подрывает устои, и таких надо разгонять. А вот если за правительство “сильной руки”, против “коммунистической опасности”, за восстановление доброго имени невиновного борца за справедливость, брошенного в тюрьму десяток лет назад лишь за то, что помог оккупантам отправить на тот свет несколько тысяч своих земляков, тогда, пожалуйста, демонстрируйте на здоровье!

Так считает начальство. – Но большинство других наших граждан придерживается иного мнения. И те из них, кто помоложе, поэнергичней и погорячей, устраивают свою незаконную контрдемонстрацию и в случае встречи могут обидеть тех, законно демонстрирующих. Вот чтобы такой несправедливости не случилось, нас и мобилизуют, и мы, облачившись в современные рыцарские доспехи, идем валять дурака. Заметьте, что наши обычные “клиенты” – воры, убийцы, грабители, насильники, торговцы наркотиками и другие подонки – демонстраций не устраивают. Они предпочитают действовать индивидуально или небольшими, но высококвалифицированными коллективами. И им нет дела, что мы заняты какими-то манифестантами. Они аккуратно делают свою работу и нас не ждут.

Так удивительно ли, что половина, а то и больше дел у нас остается нераскрытыми, что нашего брата не хватает?

Короче, загружаемся мы в машины и, ворча, едем охранять этих “борцов за справедливость”. Борцы выглядят внушительно. Когда мы прибываем на место, то я задаюсь вопросом, кто кого будет охранять.

Здоровенные ребята в блестящих сапогах, в галифе, перепоясанные портупеями, в каскетках, а на рукавах черные повязки со скрещенными стрелами. Половина, по-моему, уже прилично нализалась, хотя еще двенадцати нет.

Может, кто и не заметил, но мой тренированный глаз уже определил, что в карманах, за пазухой, а у кого и прямо в руках есть дубинки, кастеты, велосипедные цепи. Догадываюсь, хотя ручаться не могу, что это не единственное и не самое страшное, чем они вооружены. Это, конечно, безобразие! Но мне-то, в конце концов, какое дело? Поскольку мы прибыли, чтобы этих “беззащитных мальчиков” охранять, то против нас они свои арсеналы применять не будут. А на остальное мне наплевать…

Демонстрация начинается.

Если не считать воинственного и важного вида “демонстрантов”, выглядит она довольно жалко. Идут сотни три молодых людей и несут свои черные флаги со скрещенными закорючками и плакаты с надписями: “Африканцы в Африку! Азиаты в Азию!”, “Вон из страны иностранных рабочих!”, “Иностранцев на фонарный столб!”.

Идем пустыми улицами, от окраины к центру. Они по мостовой, мы по бокам, вдоль тротуаров.

Редкие прохожие в нашу сторону не смотрят. Кое-кто отворачивается, находятся и такие, кто сплевывают. Иногда встречаются темнокожие, они торопливо исчезают в подъездах или сворачивают в переулки.

Если вы не знаете, я вам объясню, в чем дело. Читать газеты надо, черт возьми! А не сидеть весь день, уткнувшись в телевизор, и выключать его только когда показывают “Последние известия”. Дело в том, что в нашей благословенной стране, где безработных больше, чем у О’Нила веснушек, оказывается, не хватает рабочих рук! Вот такой парадокс. И эти рабочие руки импортируются из разных африканских, ближневосточных и азиатских стран, совсем нищих; “руки” приезжают и соглашаются работать на любых условиях, потому что дома у них остались “рты”, которые каждый день хотят хоть что-нибудь поесть.

В профсоюзы эти иностранцы не объединены, друг друга не знают, всего и всех боятся, и хозяева ими весьма довольны. Но недовольны наши собственные рабочие, которые рискуют превратиться в безработных. И те из них, что поглупее, воображают, что вся вина на “иностранной рабочей силе”, как пишут газеты. И разные организации, у которых (это даже я понимаю, хотя политикой не интересуюсь, никогда не интересовался, а главное, никогда интересоваться не буду) совсем иные цели, под лозунгом борьбы с “иностранными засильниками” сколачивают такие вот банды, мутят воду, провоцируют у всех недовольство и раздражение. А мы все это должны утрясать!

Теперь понятно? Ну, слава богу.

Мы идем по пустынным улицам в центр. Долго идем, у меня уже ноги устали. Чем ближе к центру, тем больше народа. Кое-кто приветливо машет нашим демонстрантам, кое-кто грозит кулаком, но большинство не обращает внимания, у всех свои невеселые дела.

Я уже начинаю зевать от скуки, когда все происходит

Неожиданно, откуда только взялась, улицу перегораживает толпа. Нет, это не толпа, это встречная демонстрация. И тогда мне становится не по себе. Это тысячи людей, тут и женщины, и совсем юные девчонки, и ребята (тоже не дистрофики), и старики, даже дети есть. У них свои плакаты: “Долой фашистов!”, “Долой безработицу, а не иностранных рабочих”, “Да здравствуют профсоюзы”… И хотя дубинок у них я не вижу, но вид довольно решительный.

Обе колонны останавливаются в полусотне метров друг от друга. Я замечаю, что наши коллеги из службы порядка напрягаются, застегивают под подбородком ремешки касок, опускают плексигласовые козырьки, берут в руки дубинки. Они в таких делах собаку съели – что-то сейчас начнется.

И начинается.

Неожиданно наши беззащитные мальчики с дикими криками и свистом врезаются в стоящую перед ними толпу и начинают с таким неистовством бить направо и налево дубинками и велосипедными цепями, словно молотят зерно.

Их намного меньше, но перед ними неорганизованный народ, женщины, дети, а главное, никто не привык к дракам. Конечно, здоровые ребята сопротивляются, дерутся, у некоторых есть палки, но все же толпа начинает разбегаться, оставляя на асфальте раненых и оглушенных.

В дело вступают полицейские. Они тоже начинают молотить дубинками с криками: “Разойдись! Прекратить беспорядки! Всем расходиться!”

Но что я замечаю – колотят-то они не наших молодцов, а как раз тех, из контрдемонстрации, даже женщинам попадает. А кто сопротивляется – выкручивают руки, надевают наручники и волокут к машинам, которые уже подоспели к месту побоища.

Что ж, правильно, нам приказано защищать “демонстрантов”, вот мы и защищаем.

Через пятнадцать – двадцать минут перекресток пуст: ни демонстрантов, ни прохожих, ни, между прочим, наших “мальчиков” (они не дураки, они свое дело сделали, и ждать, пока займутся ими, им не с руки).

Мы подбираем раненых граждан, залечиваем синяки товарищам – кое-кому из наших тоже попало в горячке, – заталкиваем арестованных в грузовики и, облегченно вздохнув, покидаем поле брани.

Такая вот полицейская операция. Ворчу. Но ворчать перестаю, когда на следующий день начальник объявляет нам благодарность и щедро раздает премии. Ого-го, рассуждаю, куда приятней заработать премию, разбив башку нескольким старикам и бабам, чем ничего не заработать (если не пулю), гоняясь за настоящими бандитами.