Текст книги "Мир приключений 1987 г."

Автор книги: Анатолий Безуглов

Соавторы: Глеб Голубев,Александр Кулешов,Теодор Гладков,Юрий Кларов,Евгений Федоровский,Ярослав Голованов,Джулиан Кэри,Геннадий Прашкевич,Валерий Михайловский,Марк Азов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 51 страниц)

3

(Продолжает А. Скорчинский)

Неужели это возможно? Неужели мы и впрямь случайно наткнулись на след посещения нашей планеты гостями из космоса?!

И хотя я интуитивно ждал, что разгадку Сына Неба принесет именно эта проволока, найденная нами в пещере, все равно рассказ Михаила о его сложных опытах и неожиданном открытии совершенно ошарашил меня.

Моток проволоки лежал на белом лабораторном столе, и я не мог отвести от него глаз. Неужели на этой тонкой металлической нити в самом деле записан отчет о том, что увидел Сын Неба, игрой судьбы заброшенный две тысячи лет назад в маленький греческий городок на берегу Крыма? И неужели я сейчас сам загляну в тот далекий мир, увижу все его глазами?!

Мне не терпелось увидеть, и я плохо слушал объяснения Михаила о всей технике расшифровки видеозаписи на проволоке, о том, как он подбирал наилучший режим, какие использовал приборы, – но он, против обыкновения, кажется, не обиделся на мое невнимание. Потом начал клясть себя, что во время экспериментов над проволокой размагнитил часть записи.

– И какую часть! Самое начало! Там, вероятно, было зафиксировано приземление космического корабля. А теперь мы не узнаем, как это произошло. И черт меня дернул проверять ее электропроводность!

– Ладно, теперь этого уже не поправишь. Показывай скорее, что есть! – взмолился я.

Но он словно нарочно взялся томить меня и решил обставить просмотр магнитной записи не менее таинственно и торжественно, чем жрец свои пророчества в храме Асклепия. Усадил меня в глубокое кресло в лаборатории перед овальным экраном, велел откинуться свободно на спинку, расслабить мышцы и ни о чем не думать.

– Просто смотри, какие картины станут возникать. И запоминай все детали, чтобы подробнее потом записать.

Затем он притушил огни в комнате, оставив только слабую лампочку возле приборов, с которыми страшно томительно и долго возился, что-то настраивая.

– Да скоро ты? – взмолился я и тут же замолк на полуслове, потому что увидел то, что произошло на крымской земле две тысячи лет назад…

Изображение было расплывчатым, смутным, нерезким, словно снимок, сделанный неопытным фотографом, без всякой наводки на резкость. Порой оно совсем пропадало, потом появлялось вновь. Но мой наметанный глаз археолога дополнял отсутствующие детали, многое просто угадывал.

Передо мной, несомненно, была главная городская площадь – агора, вымощенная черепками битой посуды и заполненная пестрой толпой. Особенно отчетливо был виден один угол ее, огороженный деревянными жердями, – вероятно, специально для торговли рабами, как упоминалось в некоторых источниках.

У подножия мраморного изваяния, на пьедестале которого написано: “Народ поставил статую Агасикла, сына Ктесии, предложившего декрет о гарнизоне и устроившего его…”, в полном безразличии и отупении прилегла на камни морщинистая старуха, похожая на комок грязных тряпок. Рядом с ней, скованные цепями по рукам и ногам, лежат два скифа: один с рыжей косичкой, торчащей из-под рваной остроконечной кожаной шапки, и в куртке из грубо выделанных бараньих шкур, другой почти совсем голый, со взлохмаченной головой…

…Тенистый мраморный портик какого-то, видимо, общественного здания. Сидя за низеньким столом, заваленным свитками папируса, три пожилых грека внимательно, но довольно равнодушно наблюдают, как плечистый, обнаженный до пояса палач с бритой головой привязывает к большому пыточному колесу перепуганного раба, еще совсем подростка.

Все это в каком-то странном ракурсе – словно увидено глазами человека, сидящего на корточках.

Картины давно отшумевшей жизни возникали перед моими глазами. Они были отрывочными, бессвязными: промелькнет – и пропала. Так любознательный турист, попав в незнакомый город, бесцельно щелкает направо и налево своим неразлучным фотоаппаратом, не давая ему ни отдыха, ни покоя. Поэтому и пересказать эти коротенькие уличные сценки, пестрый калейдоскоп промелькнувших лиц горожан, воинов, любопытных женщин, чумазых ребятишек, – связно пересказать все это просто невозможно. К тому же, как я уже говорил, изображения порой были очень смутными, едва видимыми, да вдобавок меня еще сбивали с толку неожиданные ракурсы.

То промелькнет мальчик, повисший на уздечке упрямого ишака и тщетно пытающийся сдвинуть его с места… То запыхавшийся, с побледневшим от напряжения лицом тяжело дышащий атлет. Он очищает со щеки стригалем, похожим на серп, приставшую грязь, а вдали виднеется кусочек стадиона…

На покатой каменной площадке с желобками рабы давят босыми ногами виноград. Один из них так приплясывает, что брызги разлетаются далеко во все стороны.

А на соседней площадке применена уже примитивная “механизация”, видимо, заинтересовавшая небесного гостя. Тут виноград давят под прессом, накладывая на него каменные плиты – тарпаны. Сверху ягоды накрывают доской и прижимают ее длинным рычагом, на конце которого, болтая ногами, повисли два рослых раба.

Сын Неба заглянул в литейную мастерскую – и вот перед нами мастер в кожаном фартуке, прикрывая ладонью глаза от пламени, осторожно сливает в форму расплавленную, пышущую жаром бронзу…

Возникают на миг уличные музыканты: подросток, надув щеки, старательно наигрывает на свирели – сиринге, а босая девочка приплясывает, ударяя в тамбурин…

Кусок городской стены. Из сторожки возле ворот выглядывает воин с курчавой рыжеватой бородой, а на стене видна надпись, звучащая в переводе вдруг комически современно: “По решению городского совета запрещается здесь сваливать навоз и пасти коз…” Конец надписи, к сожалению, не виден.

Снова шумный рынок на городской агоре. Бросается в глаза, что на нем почти нет женщин. Торгуют и покупают одни мужчины.

Из этих бессвязных сценок, словно из кусочков мозаики, возникает бесценная живая картина будничной жизни древнегреческого города, которую до сих пор археологам приходилось с громадным трудом воссоздавать по случайным находкам и разрозненным черепкам битой посуды. Как много дает это науке!

Увидели мы и своими глазами жреца, чья рукопись доставила нам столько хлопот. Ему уже, пожалуй, за шестьдесят. Гладко выбритая голова, одутловатое морщинистое лицо и очень зоркие, цепкие черные глаза.

На нем простой серый гиматий, наброшенный поверх белоснежного хитона. На ногах сандалии из темной кожи. Движется он плавно, величественно, движения медлительны, но порой резкий поворот головы и острый прищур глаз выдают незаурядную волю и энергию, спрятанные до поры до времени, словно в сжатой пружине.

Как уже упоминалось, мелькавшие на экране люди были неподвижными, застывшими, словно на примитивной фотографии. Но они были “схвачены” в такой момент, что каждый кадр становился полон жизни и экспрессии. Воображение дополняло то, что видел глаз, и, рассказывая о возникавших картинах, все время невольно употребляю глаголы: движутся, плывут, вонзаются, – даже как будто начинаешь слышать давно отзвучавшие голоса.

…Два стратега обходят фронт тяжеловооруженных гоплитов во дворе крепости. Солнце жарко пылает на железных панцирях, слепит глаза, отражаясь от шлемов. Шлемы у воинов различной формы: у одних они закрывают все лицо скуластыми нащечниками, только в узких прорезях сверкают глаза. У других нащечники подвижные, они сейчас откинуты, позволяя рассмотреть раскрасневшиеся, потные лица и торчащие из-под шлемов бороды.

Щиты у гоплитов тоже неодинаковой формы – то овальные, то круглые, и обиты они у кого листовой медью, а у кого просто бычьей кожей. У каждого воина длинное, до двух метров, деревянное копье с железным наконечником, меч на перевязи, перекинутой через правое плечо, ноги закрыты до колен бронзовыми поножами. Судя по довольно унылому виду воинов и их усталым, разморенным жарою лицам, нелегко, должно быть, таскать на себе всю эту массу металла. Но гоплиты предназначены для ближнего оборонительного боя, им не придется много ходить. Они будут стоять стеной, ощетинившись против вражеской конницы остриями копий.

На агоре раздают добровольцам более легкое оружие: дротики, луки со стрелами, небольшие щиты – пельты. У этих более подвижных воинов – пельтастов – и панцири уже не металлические, а кожаные или даже просто из грубой холстины.

Видимо, идет подготовка к бою с таврами, о котором упоминается в рукописи жреца.

Потом стремительно мелькает несколько сценок сражения. Беспощаден и страшен этот бой в ночной темноте, лишь местами озаряемый неверным, колеблющимся светом факелов. Мелькают искаженные болью и гневом лица, конские морды с пеной на уздечках…

…А затем сияющий солнечный день, стадион, заполненный ликующей толпой.

Со всех сторон летят букетики ярких цветов, венки…

Видимо, это чествуют Сына Неба и жреца после победы над таврами. Вот я нахожу в толпе уже знакомое лицо жреца. А где же Уранид? Может быть, он появлялся и в других сценках. Но как узнать его?

Или аппарат для записи был всегда с ним, и мы так и не увидим, как выглядел сам небесный гость: ведь мы смотрим его глазами?..

По арене стадиона угрюмой толпой бредут закованные в цепи пленники.

Устало шагают по цветам их босые, израненные ноги.

И вдруг темнота. Все оборвалось. Я не сразу понимаю, что сижу в лаборатории перед погасшим экраном.

– Ну как? – спрашивает Михаил.

– Снова. Давай все снова! – хрипло говорю я.

– Подожди, – усмехается он. – Давай сначала подведем итоги.

Я непонимающе смотрю на него.

– И как тебя угораздило размагнитить начальный кусок записи! Конечно, там были сцены прибытия космического корабля на Землю, а может, даже и какие-то картины иной планеты, с которой он прилетел.

– Кто прилетел?

– Ну, Сын Неба, Уранид.

– Какой Сын Неба?

– Слушай, Мишка, ты опять начинаешь паясничать…

– Не понимаю тебя. О чем ты говоришь? Никто ниоткуда не прилетал.

– Как?! А запись на проволоке?

– И записи никакой не было. Вот она, твоя проволока. Ничего в ней нет загадочного. Самая обычная проволока, только немножко заржавевшая в подземелье. Можешь вернуть ее в милицию…

– Но я же сам видел, своими глазами! – закричал я, когда снова обрел дар речи. – Что же я видел?! Опять твои идиотские штучки?

– Успокойся, успокойся, ты действительно видел древних греков! Только космические гости и записи на проволоке тут ни при чем.

– Что-о?!

– Просто пока ты копался в своих гробницах и подземельях, мы тут сделали небольшое открытие, которое я и продемонстрировал тебе сейчас.

– Какое?

– Ну, как тебе сказать поточнее?.. Мы нашли способ воскрешать изображения, которые отпечатались на поверхности некоторых определенных предметов. Понимаешь? Ладно, не все тебе меня мучить лекциями, давай и я тебе прочту одну небольшую, совсем коротенькую. О так называемом эффекте остаточного намагничивания ты представление имеешь. Как тебе известно, некоторые горные породы и строительные материалы, содержащие в себе магнетит или гематит, обладают любопытными свойствами: при сильном нагревании они приобретают под воздействием магнитного поля Земли слабую постоянную намагниченность При последующем остывании в них как бы “замерзает” слепок магнитного поля давних исторических эпох, и специальные приборы могут восстановить его параметры…

– Ты мне еще расскажи, как этот метод палеомагнетизма применяется в археологии для установления возраста древних гончарных изделий, – перебил его я. – Не рассказывай мне того, что я и так прекрасно знаю.

– А огонь? – продолжал он. – Помнишь, ты как-то удачно сказал: “Огонь – хранитель”? Это в тот вечер, когда рассказывал у костра о гибели города. И я подумал: “В самом деле, если бы не этот древний пожар, застигший жителей так внезапно, мы бы, возможно, так ничего и не узнали бы о их давней жизни. Парадокс? Но именно огонь сохранил для нас ее следы, засыпав спасительным пеплом нарядные хрупкие вазы, резные статуэтки, обуглившийся, но не сгоревший деревянный совок”.

И тут мысль заработала дальше. Нельзя ли найти и другие способы заглянуть в далекое прошлое? Ведь что такое свет, как не особый вид электромагнитных колебаний? Магнитных – улавливаешь?!

– Постой, постой! Значит, вам удалось найти способ воскрешать остаточную намагниченность, возникшую под воздействием света?

– Вот именно! И снова превращать ее в зрительные образы, – ты попал в точку! Давняя мечта писателей-фантастов. Но только теперь у нас появились приборы такой сверхчувствительности. Да и то, как видишь, метод еще, конечно, далек от совершенства. Изображения получаются нечеткими и расплывчатыми. Только специалист может в них как следует разобраться. Да и подходящие образцы приходится выбирать один из тысячи. Но главное сделано: удалось разработать аппаратуру, способную улавливать столь слабую намагниченность и переводить ее в зрительные образы.

– Значит, вы можете воскресить картины любой эпохи?

– Конечно, если только они отпечатались на подходящем материале именно в тот момент, когда он подвергался сильному нагреву. Годятся черепки из древних гончарных печей, кирпичи из стен сгоревших домов, куски вулканической лавы из более отдаленных эпох, когда еще человека на Земле не было, или, на худой конец, просто камни, опаленные ударом молнии, но, конечно, далеко не каждый. К счастью, твои древние греки обожали по любому поводу зажигать жертвенные огни. Да и пожарищ у них сохранилось немало. Вот только ты, кротоподобный Плюшкин, дрожал над каждым черепком и кирпичиком. Теперь ты понимаешь, как мешал мне?

– Но почему же ты сразу не сказал, для чего они тебе нужны? Зачем понадобился весь этот глупый розыгрыш с космическим пришельцем и записью, якобы сделанной на проволоке?

И знаете, что он имел наглость мне ответить?

– А я решил испытать прочность и стойкость твоих убеждений. Ты тогда очень хорошо и убедительно рассуждал о невероятности прилета к нам в прошлом гостей из космоса. По существу, правильно, поскольку никаких строгих доказательств таких визитов наука не имеет и поэтому подобные гипотезы просто курам на смех. Но я решил подвергнуть тебя небольшому искушению. И ты не устоял, поддался на удочку, забыл о мудром правиле: “Иметь взгляды – значит смотреть в оба…” Шаткое, брат, у тебя мировоззрение, и все оттого, что замкнулся, как крот, в свою археологию, не следишь за успехами других наук. Вот и веришь всяким басням, стоит только придать им видимость научности. Описал жрец какое-то “небесное знамение”, а ты уже распалился: “Очень похоже на приземление космического корабля!..” Может, ты так и в реальность гремящей колесницы Ильи-пророка поверишь?

Стоило ему все-таки намять бока за такую каверзу! Но я был уже увлечен перспективами, которые обещало археологии его открытие. Заглянуть в глубь веков и собственными глазами увидеть, каким был мир во времена древних греков, египетских фараонов, заглянуть в пещеры, где греются у костров наши первобытные предки, – кто из археологов не мечтал об этом! Может быть, увидеть мир даже таким, каким он был на самой заре времен, еще задолго до появления на Земле человека! Чем не “машина времени”?

– Но кто же тогда был этот Сын Неба? – воскликнул я, отрываясь от своих мечтаний.

Михаил пожал плечами.

– Это уж придется выяснять тебе с помощью твоего хваленого дедуктивного метода. Во всяком случае, к небу он не имеет никакого отношения. Но все равно фигура весьма любопытная: создал оригинальный язык, мечтал объединить греков с варварами, пытался построить какую-то летательную машину вроде орнитоптера. Может, он был гениальным изобретателем и рядом с именами Пифагора, Евклида, Архимеда и Герона следует поставить и его имя… А мы даже не знаем точно, как его звали: не вписывать же его в историю техники под прозвищем “Сын Неба”, которое ему дали твои греки! Это было бы забавно.

Да, Михаил прав: человек, прозванный Сыном Неба, был, несомненно, большим ученым. И борьба, которую он вел с хитрым жрецом, была вовсе не соперничеством за власть и почести. Сквозь даль веков мы стали свидетелями еще одной драматической схватки в великой давней битве между светом и тьмой, религиозными суевериями и наукой. И как жаль, что мы так мало узнали об этом замечательном человеке!..

– Слушай, – осенило меня. – А мы ведь можем его увидеть!

– Его самого? Как?

– Я же тебе говорил, что раскопал темницу, в которой томился Уранид и, видимо, погиб в ту ночь, когда город спалили напавшие скифы. Мы нашли там два скелета, заваленных обломками обгоревшей кровли.

– Все ясно! – закричал Михаил. – Где они, эти обгорелые кирпичи?

И вот мы увидели…

…Тесное, сырое подземелье сумрачно освещено чадным факелом. Так и чувствуется, что пламя его колеблется, вздрагивает, заставляя по каменным стенам метаться тревожные тени.

Человек, прикованный цепью к стене, настороженно смотрит на тех, кто вошел к нему в темницу с факелом. Да, это обыкновенный человек, в нем нет ничего небесного: он в грязных лохмотьях, у него усталое, изможденное лицо. Глаза, глубоко запавшие под громадным лбом, кажутся бездонными. Лицо не греческое – вероятно, это уроженец Малой Азии или даже Северного Кавказа.

Но лучше рассматривать его некогда. На миг заслонив свет факела, который кто-то, не видный нам, держит за его спиной, вперед выступает жрец. Он, видимо, что-то говорит пленнику. Если бы мы могли и слышать сквозь даль веков!

Уранид, не отвечая, смотрит на него с насмешкой и презрением. Видно, как жрец занес над его головой руку с коротким мечом…

И в тот же миг все исчезает во тьме под рухнувшей кровлей.

– Ну и зверь этот жрец! Даже в такой момент решил во что бы то ни стало уничтожить соперника наверняка. Одно утешение – и сам погиб, не успел удрать. – Михаил непривычно серьезен и даже мрачен.

– А Уранида жалко, – дрогнувшим голосом добавляет он, опустив голову. – Какой был гений! Леонардо!

Мы долго молчим, потрясенные. Ведь на наших глазах убили человека, которого, в самом деле, без преувеличения можно было назвать античным Леонардо да Винчи! И мы не могли помешать преступлению…

Сколько было таких неведомых гениев у разных народов в истории человечества, пришедших в мир преждевременно, когда никто еще не мог не только по достоинству оценить, даже просто понять их идеи, далеко опережавшие эпоху? Их высмеивали, травили, объявляли сумасшедшими, побивали камнями. И даже теперь, порой по счастливой случайности все же наталкиваясь иногда на сделанные ими много веков назад поразительные открытия, мы чаще всего не можем поверить, что их совершили наши гениальные предки, а приписываем каким-нибудь мифическим гостям с других планет. Обидно! Ведь мы словно убиваем их снова своим недоверием…

Мы молчим, но, не сговариваясь, думаем об одном. Может, замечательное открытие Михаила и его товарищей поможет нам выяснить еще что-нибудь о гениальном земном Сыне Неба? Ради этого стоит проверить все камни и обломки древней посуды, возможно сохранившие картины давно отшумевшей, но, оказывается, такой волнующей и поныне жизни! И кто знает, сколько еще удивительных открытий ожидает нас в таинственной глубине веков?..

Джулиан Кэри
·
КОМБИНАЦИЯ “ГОЛОВОЛОМКА”

Лемми запаздывал, в трубке гудел голос шерифа, во дворе, около кучи лома, возилась ватага каких-то подозрительных парней – одним словом, я не мог уделить слишком много времени старику Дженкинсу.

– Мне нужен провод, – сказал он, – высокого качества, средних номеров и разных расцветок. – И смущенно добавил: – Я не смогу заплатить, если это дорого…

– Пойдите и поищите сами, тогда обойдется дешевле, – я не хотел упускать из вида подозрительных парней. Дженкинс, потоптавшись, направился к складу.

Я прикрыл ладонью трубку телефона:

– Шериф? Это Джо. Очень сожалею, что заставил вас ждать. Что стряслось?

– Ничего, – спокойно ответил он, – по поводу налога. Цифры показывают, что ваш склад утиля расширился за последние годы, поэтому за вами числится кое-какой должок.

– Эй, подождите минутку! Если я использовал кусок заброшенного пустыря, то что же, с меня надо три шкуры драть? Или вы хотите из-за этого “расширения” шантажировать меня?

– Полегче, Джо! Если вы можете оспорить повышение налога, заезжайте на следующей неделе, разберемся.

– Хорошо, – пообещал я, – как семейство?

– Превосходно.

– А работа? Точило не причиняет хлопот?

– Нет, – отозвался он мягче, – но мне нужен более сильный мотор. Не подыщете ли что-нибудь подходящее?

– Ладно, посмотрю, – ответил я и повесил трубку.

Ватага во дворе продолжала беспокоить меня, я было двинулся к ней, когда на пороге наконец-то показался Лемми, мой помощник. Я молча кивнул ему на подозрительных ребят и отправился на поиски старика Дженкинса. Тот копался среди всякого хлама.

– Нашли что-нибудь?

– Не совсем. – Он с усилием поднял бухту тяжелого провода в черной оплетке. – Это подходит по качеству и диаметру, но мне нужен провод разных цветов.

– Очень огорчен, но другого у меня нет, – ответил я, – а это очень важно?

– Да, для моего изобретения.

В Инглвуде каждый знал старика Дженкинса и слышал о его изобретении. Большинство частей для него было раскопано у меня среди старья, но, если верить почтмейстерше, некоторые детали старик выписывал из Нью-Йорка. Единственная вещь, которую никто не знал достоверно: что же это за изобретение?

Я пожал плечами:

– Провод нужен для монтажа?

– Да.

– Тогда совсем не обязательно разные цвета. Достаточно покрасить концы. Сколько вам нужно?

– Тринадцать кусков, около шести футов длиной каждый.

– Давайте я вам нарежу, – предложил я. – Ну а как поживает изобретение?

– Почти закончено, – сказал он с гордостью и тут же просительно: – Вы сможете отпустить мне в долг?

– Пожалуйста. – Цена была пустяковой, а я – любопытным.

– Я позову вас, Джо, как только все будет закончено, – пообещал старик Дженкинс. – У меня сейчас небольшие неприятности, и от миссис Мэрфи нет никакого покоя. Я дам вам знать, как только все будет готово для демонстрации.

Тут появился Лемми с какими-то вопросами, и в деловых хлопотах я забыл о старике Дженкинсе.

Дела заняли у меня и последующие несколько дней. У Маккилвуда я забрал вконец разбитое пианино – полтонны ржавого железа. У Пордью нашел для шерифа подходящий мотор. И так одно за другим.

Дженкинс и его изобретение совсем улетучились у меня из памяти, когда в один прекрасный день Лемми сообщил, что мне звонили.

– Это был Дженкинс, – сказал он, – просил, чтобы вы немедленно зашли.

– Что-нибудь еще говорил?

– Нет, дескать, хочет показать вам кое-что.

– Хорошо, – ответил я, – подвезешь меня по пути к ферме Фентона. У Фентона есть кое-какой утиль для нас. Забери все и скажи, что насчет денег я загляну позже. Понял?

– Конечно, – сказал Лемми и подмигнул. Я сделал вид, что ничего не заметил.

В подвале большого старого дома, в котором миссис Мэрфи содержала пансион, и жил Дженкинс. Он отозвался тотчас же, лишь я дотронулся до звонка, и увлек меня по лестнице вниз, словно опасаясь, что вот-вот на него кто-нибудь прыгнет.

– Это все из-за миссис Мэрфи, – объяснил он, закрыв дверь. – Она очень нервная особа. Я ее страшно раздражаю тем, что двигаю мебель и сжигаю предохранители.

Дженкинс задумчиво уставился на носки своих ботинок.

– В общем, она предложила мне убраться в конце недели.

– М-да, – посочувствовал я, – а вам есть куда переехать?

– Это очень накладное дело, – старик покачал головой, – но скоро я уже ни о чем не буду беспокоиться…

– Вы не должны этого делать! – Что-то в его доверительном тоне встревожило меня. – Вы еще не так стары, лучшая часть жизни у вас еще впереди. Вы совершите преступление, если поступите так!

– Вы о чем? – изумился Дженкинс. Вдруг он рассмеялся. – А-а! Понимаю, что вы имеете в виду. Не волнуйтесь, Джо, я не собираюсь кончать самоубийством. Я имел в виду совсем. другое, – он подтолкнул меня во вторую комнату, – я имел в виду вот что! – И он показал на свое изобретение.

Это была самая нелепая штуковина, какую мне только когда-либо доводилось видеть. Центральная часть ее напоминала раму от кровати, поставленную на попа. Рядом громоздилась масса электрических приборов, соединенных с рамой множеством проводов. Они тянулись из чего-то, напоминающего распределительную головку.

– Я вам должен за эти провода, – застенчиво сказал Дженкинс.

– Забудьте об этом, – я был слишком заинтересован, чтобы беспокоиться о пустяковой стоимости каких-то проводов. – Оно действует?

– Да. – Дженкинс дотронулся до своего сооружения так осторожно, словно прикасался к новорожденному. – Это работа всей жизни, и теперь она завершена, – сказал он с гордостью.

– А что оно может делать? Дженкинс улыбнулся.

– Даже не знаю, Джо, как вам объяснить. Если скажу, что это дверь между физическими измерениями, поймете ли вы, о чем я говорю?

– Я ходил в школу, – сказал я натянуто, – и тоже умею читать.

Дженкинс помолчал. Потом ответил:

– Вообще-то я не хотел показывать, но я обещал вам. Кроме того, вы были добры ко мне тогда с проводами, да и вообще…

Он снова умолк. Затем продолжал:

– Вы знаете, Джо, что вся материя состоит из атомов. Электроны, позитроны, протоны и другие частицы атомов – все они плавают в пустоте. И пустоты много больше, чем частиц в ней; много больше. Каждый атом подобен миниатюрной солнечной системе с огромными расстояниями между планетами. Понимаете?

– Конечно. Обо всем этом я читал в “Воскресном приложении”.

– Хорошо, – продолжал Дженкинс, – много лет назад я подумал, что могут быть другие миры, подобные нашему, но как бы колеблющиеся с отличной от нашего частотой. Это значит, что кажущаяся пустота атомов на самом деле вовсе не является пустотой, а содержит атомы материи другого рода. Вот я и решил построить что-нибудь, позволяющее предметам перемещаться из мира одного измерения в другой.

– Интересно. И это вам удалось? Дженкинс снова тронул рукой изобретение.

– Я добился своего. На это потребовались долгие годы и масса денег, но теперь я закончил. Я испытал изобретение, оно работает.

Я опять взглянул на сооружение. Ей-богу, оно казалось самой невероятной коллекцией утиля. Большинство деталей этой конструкции были мне хорошо знакомы, но некоторые, по-видимому, изготовлялись специально, по заказу. Так, сеть, опутывающая раму, походила на стеклянное кружево.

– Это кварц, – сказал Дженкинс, заметив мое удивление. – У меня ушло пять лет, чтобы открыть способ получения длинных поляризованных кристаллов, необходимых для достижения определенной вибрации.

– Кварц? – Я не считал Дженкинса лжецом, но, насколько мне было известно, кварц не мог так выглядеть. Я подошел к сетке, чтобы разглядеть ее получше.

– Она образует зону вибрации, – объяснил Дженкинс. – Когда машина действует, различные части сетки существуют в обоих измерениях одновременно, поэтому через нее можно перейти из одного мира в другой.

– В самом деле? – Я еще не был ни в чем убежден. – А как насчет демонстрации?

– Хорошо, – он несколько колебался, – но дело в том, что у меня неприятности с миссис Мэрфи из-за просроченных счетов на электричество, кроме того, предохранители не очень надежны…

– Но ведь нам не требуется много времени? – я продолжал настаивать.

– Пожалуй. – Дженкинс чувствовал себя обязанным показать мне, как работает машина, и я знал это.

Он щелкнул несколькими рубильниками, и мы стали ждать. Как только в сеть прошел ток, беспорядочная груда электроприборов ровно загудела. Кварцевое кружево мгновенно раскалилось, неуловимо затрепетало, покрылось тончайшим пухом, и вдруг сквозь его ячейки замерцала картина…

Вначале я просто не поверил. Подошел к машине сбоку и уставился на стену за рамой. Это была самая обыкновенная стена. И все же я выглянул из нашего мира куда-то наружу. В этом пришлось убедиться, как только я занял место снова у сети, как в первый раз. Никакой стены за машиной не было, а виднелись деревья и холмистая равнина, на горизонте – очертания города. По небу проплывали какие-то предметы, я подумал, что это, должно быть, летательные аппараты, но тут же забыл о них, едва увидел людей.

Их было восемь: трое интересных мужчин и пять красивых женщин. Они сидели на траве и вели себя, как в разгар пикника.

– Могут они видеть нас? – спросил я Дженкинса.

– Только если будут смотреть прямо в машину.

– А можем мы перейти к ним?

– Конечно.

Казалось, увиденного было достаточно, но что-то еще заставляло меня сомневаться даже сейчас. Я схватил первое, что попалось под руку, – корзинку для бумаг, схватил ее и сунул в кварцевую сеть. В тот же миг корзина словно растворилась, и в следующую секунду погас свет. Зато тотчас откуда-то с лестницы послышалась истошная ругань миссис Мэрфи.

– Пробки сгорели, – шепнул мне Дженкинс, – чтобы провести предмет сквозь машину, требуется много энергии.

Он выглядел очень напуганным.

– Знаете, Джо, будет лучше, если она не застанет вас здесь.

Я ненавижу скандалы, а в голосе миссис Мэрфи слышались ноты, которые убеждали, что Дженкинс желает мне только добра. Взглянув в последний раз на машину (никаких признаков бесследно исчезнувшей корзинки для бумаг), я поспешил уйти.

На складе меня ожидали неприятности. Фентон решил, что я его ограбил. Потребовалась тьма времени, чтобы объяснить, почему упала цена на утиль.

Последующие дни также прошли в борьбе с налоговым инспектором. Я как раз отдавал кое-какие распоряжения Лемми, когда появилась миссис Мэрфи. Ждать она не собиралась.

– Я хочу, чтобы вы убрали весь хлам из этих проклятых комнат, – с вызовом заявила миссис Мэрфи.

– Дженкинса?

– А кого же еще?

– Но я думал, что он останется у вас до конца недели.

– Теперь уже этого не случится, – мрачно сказала она. – У меня было твердое намерение напустить на него шерифа. Вы знаете, что натворил этот человек? Колдовал с пробками до тех пор, пока не сжег все провода в доме! Спасибо еще, что не спалил дом! Сколько вы дадите за его рухлядь?

– Подождите минуту!

Я предложил ей кресло, а сам лихорадочно обдумывал положение. Очевидно, Дженкинс возился с предохранителями не случайно. Я догадывался, что вызвало перегрузку сети.

– Вы не можете так просто распоряжаться его собственностью, – осторожно сказал я. – Как он к этому отнесется?

– Меня это не волнует, – заявила миссис Мэрфи, – он исчез.

– Исчез? – Моя догадка переросла в уверенность. – Но куда?

– Откуда мне знать? Он был дома вчера вечером, когда я отправилась в гости к моей сестре. Вернувшись, я уже не застала его.

Миссис Мэрфи плотно сжала тонкие губы.

– Если он пожелает подать на меня в суд, я согласна, но ему же будет хуже, я вам говорю. Я намерена очистить его комнату, и намерена сделать это немедленно. Так сколько вы дадите за весь хлам?

– Трудно сказать, – я пытался выиграть время. – Может, лучше перевезти все сюда и подождать немного, не вернется ли он. Если вернется, он сам заплатит вам долг, если нет, я продам все на комиссионных началах Это оградит вас от суда да и даст больше денег.