Текст книги "Мир приключений 1987 г."

Автор книги: Анатолий Безуглов

Соавторы: Глеб Голубев,Александр Кулешов,Теодор Гладков,Юрий Кларов,Евгений Федоровский,Ярослав Голованов,Джулиан Кэри,Геннадий Прашкевич,Валерий Михайловский,Марк Азов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 51 страниц)

– Надо приучить его к маске, – озаботился Сенечка.

Словно кляпом, он заткнул собаке пасть резиновой маской, хотел прижать ремешками намордника, но пес подумал, что его собрались душить, и, конечно, стал сопротивляться. Он сначала подобру-поздорову хотел спрятаться в ворохе имущества, но Сенечка проявил настойчивость. Тогда Митька, как на борцовском ковре, рывком свалил Сенечку и прижал к полу.

– У-у, образина… Еще рычит, – обидчиво произнес Сенечка, признав поражение.

– Ему надо показать пример, – посоветовал Артур.

Мы надели кислородные маски. Собака озадаченно глядела то на одного, то на другого, узнавая и не узнавая нас. Потом нерешительно вильнула хвостом, подставила морду Артуру. Тот без труда надел маску и повернул вентиль баллона. Митька задышал, шумно втягивая воздух.

Сенечка, чувствовавший аэростат как ногу в сапоге, опять насторожился. Поглядел на оболочку, взглянул на приборы – ничего подозрительного не заметил. Свесил голову вниз – и окаменел. Мы проследили за его взглядом. На ослепительно клубящемся фоне облаков отражалась в непривычном ракурсе тень аэростата, а вокруг переливались, сияли радужные кольца. Их блистающая пляска не походила ни на привычную радугу, ни на полярное сияние. Это было явление другого порядка – таинственное, диковинное, бесовское.

Дрожащими от волнения пальцами я раскрыл футляр фотоаппарата, заряженного цветной пленкой, заменил “полтинник” “телевиком”, стал снимать кадр за кадром.

Видимо, такое же наблюдал в 1872 году и Гастон Тиссандье. Это оптическое явление он назвал “ореолом аэронавтов”.

В зоне равновесия радуга растворилась. Сенечка взглянул на Артура: не раздумал ли командир лететь выше?

– Давай, давай, – Артур похлопал рукой по мешочкам балласта. – В случае чего, есть чем задержать падение.

Вздохнув, Сенечка продел палец в петлю, дернул завязку, высыпал из мешка песок. Шар поднялся метров на триста и снова завис.

– Мандражишь? – спросил Артур ехидно.

– Боюсь за оболочку…

– Бояться волков – быть без грибов.

– Пусть Маркони запросит, где мы?

– Еще не время.

– На всякий опасный…

Отважный Сенечка, оказывается, опасался аварии всерьез. Оболочка была сильно нагрета. От напряженного внутреннего давления шар гудел, точно барабан. Лететь выше – означало терять балласт и газ. Не выдержит шов оболочки, тогда шар лопнет как мыльный пузырь – и ныряй с парашютом неизвестно куда.

У радиостанций я запросил пеленги. Мы находились километрах в тридцати юго-восточнее Пензы.

– Не боись, Сеня! “Смелого пуля боится, смелого штык не берет”.

– Смелого-то как раз и сбивает пуля первым, а осторожный живет, – возразил Сенечка, неохотно развязывая новый мешочек.

Мы забрались на девять тысяч метров. Барометр показывал 230 миллиметров ртутного столба, величину, не отмеченную в табличке, прикрепленной Артуром к приборной доске. Красная ниточка термометра примерзла к цифре 43,5 ниже нуля. Аэростат перемахнул высоту Эвереста (8848). Не скажу, чтобы мы в своей теплой одежде и меховых спальных мешках, вдыхая кислород, чувствовали себя сносно. Нет, мы дрожали от холода, и нам было плохо. И тут я вспомнил известную трагедию шведских аэронавтов, задумавших добраться до Северного полюса на аэростате. Пусть это была безрассудная затея, не сам полет следовало бы отнести к числу героических страниц в истории воздухоплавания, великих путешествий и покорения Арктики.

11 июля 1897 года Соломон Андре, Кнут Френкель и Нильс Стриндберг поднялись с одного из островов Шпицбергена на аэростате “Орел”. Через несколько дней почтовый голубь доставил весточку от смельчаков: “Ход хороший. На борту все в порядке…”

Следующее известие об экспедиции было получено… через 33 года. Норвежские зверобои обнаружили трупы аэронавтов на острове Белом. Из дневника Андре выяснилось, что на третий день полета из-за обледенения клапана и оболочки аэростат отяжелел настолько, что подъемная сила оказалась недостаточной. Пришлось опуститься на лед, не одолев и половины расстояния до полюса. Хорошо сохранилась и заснятая фотопленка, ее осторожно проявили. На трагических фотографиях были изображены все трое: живы и здоровы. Они установили аппарат на треноге, навели на резкость и нажали кнопку автоспуска. Позади на льду лежал парализованный аэростат…

После съемки, уложив в сани снаряжение, они двинулись на юг. Сохранив бодрость духа после целого месяца пути, вышли к острову Белому. От продовольственных складов Шпицбергена их отделяло всего 50 миль. Кому-то посчастливилось убить белого медведя. К этому зверю и относилась восторженная запись в дневнике Андре: “Белый медведь – лучший друг полярного исследователя”.

И в этот момент триумфа на них обрушивается таинственная беда. Первым умирает Стриндберг, через неделю – Андре и Френкель. В их дневниках нет ничего такого, что объясняло бы их гибель. Они находились во вполне сносных для опытных полярников условиях. Удушье, самоубийство, безумие? Ни одна версия не выдерживала критики. До последнего времени в книгах по истории Арктики присутствовала фраза: “Гибель Андре и его спутников необъяснима”.

Тайну разгадал датский врач Эрпет Адам Трайд. Много лет датчанин затратил на поиски вещественных доказательств. На родине Андре, где в музее хранятся почти все вещи, найденные на месте гибели экспедиции, его внимание привлекла небольшая коробочка с обрезками кожи белого медведя. Ему показали также найденный около палатки медвежий череп, несколько позвонков и ребер животного. Трайд соскреб с костей четырнадцать крохотных кусочков высохшего медвежьего мяса и со своим драгоценным грузом, весившим всего три грамма, вернулся в Копенгаген. Там он передал кусочки мяса в бактериологическую лабораторию. И вот официальный ответ: в обрезках мяса найдены трихинелловые капсулы – возбудители тяжелой болезни трихинелеза, вызванной употреблением в пищу плохо проваренного заразного мяса. Белый медведь, удостоившийся столь высокой похвалы Андре, оказался невольным виновником трагической гибели аэронавтов…

Мы продолжали полет на прежней высоте. Сенечку по-прежнему сильно беспокоила оболочка. На морозе прорезиненная ткань теряла эластичность, становилась хрупкой. Артур наконец закончил работу с уловителем космических лучей и кивнул пилоту. Тот с облегчением потянул белый конец клапанной стропы. Поближе к земле все же чувствуешь себя уютней, чем в далеких небесах.

По дороге вниз мы сняли кислородные маски, не забыв и Митьку. Уравновесились на трех тысячах метров. Можно было теперь и потрапезничать. В одном из термосов у нас хранился куриный бульон. Однако второе – сублимированное мясо в целлофановых пакетах – так замерзло, что пришлось размачивать его в горячем чае и сосать как леденцы.

Звери пообедали после нас и, почувствовав, что больше никаких испытаний не предвидится, полезли в свой закуток.

11

Перед рассветом мы проснулись от грохота. Внизу, в облаках, неистовствовала гроза. Как вещал нам в училище Громобой, “гроза есть ливень, развившийся из кучевого облака, сопровождаемый громом, молнией, иногда градом”. Если кому приходилось лететь через грозу, тот на себе испытал силу мощных вертикальных токов воздуха в грозовом облаке и “прелесть” провалов в воздушные ямы. От этих же воздушных потоков возникают и молнии. Происходит это так: воздушные токи расщепляют дождевые капли на частицы. Одни из них, заряженные отрицательным электричеством, уносятся прочь, а заряженные положительным электричеством сосредоточиваются в других областях облаков; возникает значительная разность напряжения между разнополюсными частями облака и происходит “замыкание”, сопровождаемое вспышкой и грохотом.

Летчики обычно обходят грозы, большей частью из-за сильной болтанки, которая вызывает у них основательные перегрузки. Молнии же представляют меньшую опасность, так как попадают в самолет крайне редко. Но конечно, плохо, если самолет окажется на пути электрического разряда…

Однако для аэростатов молнии – злейшие враги. В 1923 году в Бельгии во время состязаний воздушные шары влетели в небольшое грозовое облако. Три аэростата воспламенились от молнии. Пять из шести пилотов были убиты. Оставшиеся в живых на уцелевших шарах получили сильные ожоги.

К счастью, мы находились выше метавшихся молний и хлестких громовых раскатов. Однако какой-то блудливый нисходящий ток захватил нас и потянул вниз. Сенечка бросился к баллону, но его удержал Артур:

– Подожди, поглядим, куда затянет!

– К черту на рога!

Гондола окунулась в мокрую мерзость. И вот тут-то мы увидели как образуется град. Падающие дождевые капли подхватывались восходящими токами и подбрасывались в слой, где температура была ниже точки замерзания. Капли превращались в льдинки. Оттуда они летели обратно, но вновь подкидывались восходящим током, как шарик пинг-понга. И продолжалась эта свистопляска до тех пор, пока замерзшая капля-градина за время своих подскоков не увеличивалась до голубиного яйца и становилась настолько тяжелой, что летела к земле, перебарывая сильнейший восходящий ток.

Судьба как бы нарочно показала нам это чудо и выбросила из грозовых облаков. Ну разве кто бы когда-нибудь увидел такое без аэростата?!

…Холодный фронт, впереди которого мы взлетали в Москве, рассеялся в районе Элисты. Наконец нам открылась земля, кое-где исчерченная прямоугольниками вспаханных полей, паутинками разбегающихся дорог, петель речек. Селений в этих степях было мало. Но виднелись кибитки чабанов и невдалеке от них белые облачка перекатывающихся овечьих отар.

По тени на земле можно было определить, как медленно плыл наш аэростат. Рассчитывать курс было не к чему, поскольку приметные ориентиры, обозначенные на карте, просматривались километров за тридцать вперед.

Мы легли на спальники, собрались подремать, но сон не шел. С ним вообще не ладилось. Привыкли к диван-кроватям, разъелись, как коты. Маленькое неудобство – и спать невозможно! Думали: намаемся в тесной своей корзине, научимся спать и сидя и стоя. Однако не научились. Чем дальше, тем хуже.

– Сеня, ты жить хочешь? – спросил я, чтобы втянуть его в разговор.

– По-моему, и Митька хочет.

– Митька – животное. У них самоубийством кончают лишь индюки да киты. Да и самоубийством ли? А ты человек!

– Честно говоря, коптить не хочется, – вдруг признался Сеня и завозился, стараясь развернуться ко мне. – Я ведь как жил? Лихо! После окончания Сасовского училища гражданской авиации на “Аннушке” Тюмень и всю тундру облетал. Перешел в Обсерваторию. Еще веселей! На аэростатах такое вытворял, что сам удивлялся. А потом свернули летный отдел, и очутился я как щука в луже… У каждого человека, видать, есть свои звездные годы. У одного – короче, у другого – длинней. У меня пронеслись они быстрей кометы Галлея. Жизнь-то позади оставил в своих шестидесятых. Дальше уж ничего не светит.

– Быть может, после нашего полета что-то изменится?..

– Кто знает? Но мне уж летать не придется, другие начнут – кто моложе, когтистей.

Помолчали, думая каждый о своем. Сеня закрыл глаза. Заснул, кажется.

На горизонте показалась охровая от камыша-сухостоя дельта Волги. Множество рукавов разбегалось в стороны, дробилось в камышовых зарослях. По дымке вдали можно было предположить, что там лежала Астрахань. Мы пролетали восточнее города.

Под нами плыли солончаки с плешинами оранжевых песков. Ни одной живой души, ни одного домика. Только темнела железная дорога Астрахань – Гурьев. По ней уныло ползла зеленая гусеница пассажирского поезда. Прикинул скорость. Навигационная линейка показала сто километров в час. Так когда-то летал незабвенный ПО-2, “кукурузник”, “русиш фанерен”, как звали его в войну гитлеровцы… Но если приземляться, то надо здесь. Дальше будет поздно. В плавнях и камышах мы сгинем наверняка. Не успеют нас отыскать и вытащить.

Запросил метеосводку. Особенно интересовался направлением ветра по высотам. Ответ не обрадовал. Везде дул северный ветер с тенденцией смениться на нужный нам западный. Но когда? Я протянул Артуру карту с помеченным пунктиром курсом:

– Несет в Каспий. На всех высотах от тысячи до семи ветер с норда…

Артур так увлекся своими метеорологическими делами, что поначалу не понял серьезности положения.

– Ну и пусть несет, – сказал он.

– Ты что, трехнулся? Это же море!

– Прости, не понимаю, что тебя всполошило?

– Над морем погибли десятки аэростатов. Если что – нас не спасут парашюты! А надувной лодки нет!

Теперь до Артура дошло. Длинное бородатое лицо его вытянулось. Он прикусил губу, напрягши свои извилины.

– У меня такие оригинальные наблюдения идут, – проговорил он с огорчением и оглянулся на приборы.

Я тоже не очень-то стремился обрывать полет. Хотелось дожать до конца, пока есть еда, есть силы, есть балласт. Конечно, полет над морем мог стать для нас гибельным. Но мы рассчитывали на лучшее.

– Давай Семена спросим, – Артур наклонился над Сенечкой.

– Меня не надо спрашивать, – он вдруг открыл глаза. – Я как вы.

– Мы – за!

– А вот начальство будет против.

Как раз в этот миг запиликала радиостанция. Вызывали нас. В штабе, где прочерчивался наш курс, тоже ушами не хлопали, поняли – нас несет в Каспий. По всем наставлениям, которых придерживались аэронавты, над морем летать запрещалось. Наставлениям надо верить – они писались кровью. Это вдалбливали каждому, кто хотел летать. Двое итальянских воздухоплавателей рискнули перелететь Средиземное море. Их шар попал в потоки, особенно сильные над водой. Аэронавты боролись как могли, то сбрасывая груз, то стравливая газ. Но стропы не выдержали перегрузок. Гондола оторвалась от подвесного кольца и упала в море.

Эти же немилосердные турбулентные беспорядочные потоки угрожали нам. Если даже выдержат стропы, может лопнуть старая оболочка, потерявшая былую прочность.

Неведомый радист упорно вызывал меня. Он просил, требовал отозваться. Но я медлил. Отвечу, когда придет решение. Артур обвел нас взглядом:

– Так летим?

Сеня хлопнул перчаткой по краю корзины:

– Эх, семь бед, один ответ!

Я кинулся к приемнику, отозвался. И тут же на борт сыпанул сердитый текст: “Немедленно садитесь. Это приказ. Морозейкин”. Ответил: “Ничего не слышу, понять не могу”. Так я играл в кошки-мышки минут пять, хорошо представляя, какой переполох творится сейчас в штабе. Ну, а потом выполнять приказание стало поздно. Нас выносило прямо в Каспийское море…

С высоты оно виделось плоским и очень далеким” спокойным и не страшным. Но когда шар стал снижаться, мы поняли, что море яростно шумит. Рев его был каким-то особенным и ужасающим. Когда плывешь на теплоходе, то улавливаешь удары волн о корпус. Стоя на берегу, мы прежде всего слышим прибой, шелест гальки, грохот подводных камней. Однако подлинный гул из-за этих помех не доходит до нас. Теперь же, когда невдалеке вздымались волны и бросались одна на другую, рев казался буйным, недобрым и неправдоподобно глубоким, как у трубы, звучащей на самых низких басах.

Ни Морозейкин, ни Стрекалис, ни авиационное начальство до нас не добрались. Зато нам устроила порку стихия. Взбаламученные потоки вцепились в шар зубами и начали трепать, как обозленный Трезор ненавистную кошку. Ветер то бросал к волнам, то подфутболивал вверх. Нас вдавливало в пол, точно прессом. Оболочка подозрительно скрипела.

Сенечка с Артуром смотрели на воду, стараясь узнать: смещается ли наша тень. Она подскакивала на пенных волнах, какие бывают при жестоком шторме, но понять, движемся мы или висим на месте, было нельзя. Оставалось гадать, чем все это кончится, напустив на себя спокойствие. Все равно мы ничем себе помочь не могли, и нам теперь уж тоже никто не поможет. Мы сами поставили себя в такое положение.

Корзину трепало, как шлюпку в бурю. Мы цеплялись за ее края. Тот же бешеный вихрь, который помыкал нами, трепал и оболочку вокруг аппендикса.

Истошный вопль подняли звери. Митька заметался по корзине, опрокидывая термоса, баллоны, приборы, батареи. Прошка взвился по толстому канату гайдропа к подвесному кольцу и орал, словно с него сдирали шкуру.

Достигнув какого-то невидимого потолка, аэростат валился вниз. Пол уходил из-под ног, выворачивало внутренности. У самых волн, какие поднимал десятибалльный шторм, гондола с шумом врезалась в тугую прослойку воздуха и снова подскакивала к небесам. А мы смахивали с лица соленые капли брызг. Сбросив треть оставшихся мешочков с песком, выкинув пустой кислородный баллон, мы искали спасения на большой высоте.

Основательно намяв нам бока, судьба, в конце концов, смилостивилась над нами. Через несколько часов мы обнаружили, что попали в струю западного ветра. Она понесла аэростат на восток в сторону спасительного берега.

Показался корабль. Было видно, как он боролся со штормом, работая машинами на полную мощность – от его форштевня в обе стороны разбегались волны, похожие на седые усы. Значит, мы не одни. Уж если, не спасут, то увидят, как гибли, сообщат…

12

Вскоре по горизонту пролегла фиолетовая полоска суши. Потом появился фрегат с белыми парусами. По мере приближения ковчег распадался, ширился и уже стройной флотилией развертывался фронтом, словно перед баталией. Артур посмотрел в бинокль. Восьмикратно увеличенная флотилия мгновенно потеряла свою сказочность. Это были не корабли, а строй светлых многоэтажек с островками парков, озелененными проспектами, фонтанами. Это был город Шевченко – один из молодых городов полынно-солончакового и песчаного полуострова Мангышлак, возникший на месте глинобитного поселка Актау.

“Настоящая пустыня! Песок да камень, хоть бы травка, хоть бы деревцо – ничего нет”! – воскликнул в отчаянии Тарас Шевченко. В здешнем форту поэт провел семь лет каторжной солдатчины. Царь знал, куда ссылать неугодных вольнодумцев. Здесь нет ни одной речки или озера с пресной водой. Пятидесятиградусная летняя жара испепеляет все живое, зимой выжигают пустыню сорокаградусные морозы. Воду для питья привозили с другой стороны Каспийского моря.

Шевченко, по существу, был первым для нас городом, над которым мы пролетали днем и могли разглядеть его в деталях. По озелененным проспектам, раздувая пышные фонтаны, шли поливальные машины, пролетали “Волги” и “Жигули”, автобусы заглатывали на остановках пестро одетых людей. Видны были здания фабрик каракуля и верблюжьей шерсти, химических заводов, исследовательских институтов и учреждений.

Вынесенную за город атомную станцию, первую в мировой практике оснащенную реактором, работающем на быстрых нейтронах, мы узнали по высоким трубам и корпусам из стекла и бетона. От нее уходили высоковольтные опоры к буровым вышкам и эксплуатационным установкам, темневшим островками в желтой пустыне.

У города не было привычных окраин. Оборвались многоэтажки, исчезла извилистая лента рукотворных насаждений, напоминавшая крепостную стену, и потянулись, насколько хватал глаз, барханы. Освещенные малиновым закатом, они терялись вдали, сливаясь на горизонте с сизыми сумерками.

Во время очередного радиосеанса Морозейкин спросил, почему не работала рация, когда нас несло в море. По радиограмме тона не уловишь, но было и так понятно, что начальство за нас переволновалось не меньше, чем мы сами. Ответил: заменял у приемника конденсатор и связь держать не мог. Виктор Васильевич еще поинтересовался, сколько осталось балласта, как самочувствие экипажа, и разрешил лететь дальше.

Артур, наблюдавший за мной, подозрительно спросил:

– Ты что радуешься, как семеро козлят?

– Жить хорошо, Арик! Мы летим! – Я накрыл рацию чехлом, потянулся, напрягая занемевшую спину.

– Тогда ужинать – и бай-бай!

– Может, кагору хлебнем?

– Договорились же: после посадки!

…В эту ночь выспаться не удалось. Растолкал Артур. Он дежурил с полуночи до четырех утра.

– Братцы, что-то происходит там… – при слабом свете луны его лицо было белым, как у мима.

Чертыхаясь, мы вылезли из спальных мешков, посмотрели вниз. Темень. Классик сказал бы: “Не видно ни зги”. Вдруг вспыхнул огонек, промчался бесшумно, точно стрела, и пропал за горизонтом. Следом вспыхнул другой огонь, тоже чиркнул метеором по аспидной земле.

– Стреляют? – предположил Сеня шепотом.

– А где грохот?

– Может, лазер?..

В одном месте огненные линии заметались вкривь и вкось. У нас зашевелились волосы.

– Где летим? – Сенечка включил фонарик, посмотрел на карту. – Судя по курсу, Голодная степь… Пожалуй, надо поставить в известность штаб.

– А чем он поможет?

– Ничем, но разъяснит…

– Огни же нам не мешают, – вмешался я. – Если какие-нибудь испытания, так уберемся подобру-поздорову и станем помалкивать.

Этот совет не устроил Артура:

– Садись за рацию, работай на аварийной волне.

Работать не хотелось. Хотелось спать. Наклонился над рацией, прикинулся, что собираюсь исполнить приказ. По затылку скользнул лунный свет. Стоп! Кажется, осенило. Поглядел на луну, вниз посмотрел. Ну конечно же! Поехали по шерсть – вернулись стрижеными.

– Все же удивляюсь ученым людям, – начал я с подковыркой. – И глядят, да не видят…

Артур насторожился:

– Ну-ну, продолжай!

– Это же оросительные каналы преображенной Голодной степи. Газеты читать надо!

– Каналы?!

– Попадают в лунную дорожку, отражаются, а тебе мерещится всякий вздор.

Поворчав, я полез в спальный мешок. Сквозь дрему слышал, как Артур поднял на вахту Сеню и сам тут же заснул, задиристо засвистел простуженным носом. Наверное, я забылся на каких-нибудь полчаса, и тут трясет мои спальник уже Сенечка.

– Ну, что еще? – сердито спросил я, поняв, что сон не вернуть и надо вставать.

– Тарелка!

– Да вы спятили! Одному – лазеры, другому – тарелка…

– Да нет, в самом деле! – Семен взглядом показал на светящийся вдали шар величиной с копейку, добавил зловеще: – Ей-богу, тарелка!

Испугавшись, что неопознанный летающий объект может внезапно исчезнуть, я схватил фотоаппарат, поставил самую большую выдержку и начал щелкать затвором.

Придушенная утренняя пляска разбудила Артура. Он быстро выпростался из мешка, обеспокоенно поглядел на нас.

Почти на равном удалении от большого шара по обе стороны висели еще три светлячка поменьше.

– Тот главный, а эти – разведка! – сказал Сеня.

Утверждают, что НЛО нет и быть не может. Бывший флаг-штурман полярной авиации Валентин Иванович Аккуратов, которому я верю больше других людей, и тот рассказывал, что видел во время одного из полетов нечто подобное неземному аппарату. Да и мы не ослепли! Мы видели! Разное про них писали – и что в плен захватить могут, и сжечь, и забить до смерти… Стало страшно. В таких случаях первым делом отказывала рация. Я повернул выключатель – “Маяк” работал, передавал малахольную музыку. Однако светящийся шар с шариками-спутниками не удалялся и не приближался, словно присматривались. Мы двигались, и они перемещались с той же скоростью.

– Сейчас посовещаются и съедят, – тихо проговорил Артур.

Он заинтересованно смотрел не столько на шары, сколько на нас.

– Да ты очки протри! – с суеверным страхом воскликнул Сенечка. – Видишь, у них бортовые огни?!

– И музыка вроде играет, – Артур упрямо не понимал серьезности положения.

– Маркони! Все-таки передай в штаб: видим неопознанный летающий объект… – Сеня часто-часто заморгал белесыми ресницами.

Я вопросительно взглянул на Артура.

– Ничего не передавай, засмеют, – сказал Артур. – А тебе, Сеня, стыдно не знать. Чему только вас учили перед полетом, академики?! Это же Юпитер – самая большая звезда Солнечной системы. В здешних широтах на рассвете Юпитер появляется на горизонте. Звезды поменьше – просто из другой Галактики.

Сенечка не поленился вытащить навигационный справочник.

– Точно, Юпитер… – Он смущенно почесал затылок.

Артур мстительно рассмеялся:

– От худого ума – беда. Так-то, братцы сердечные…