Текст книги "Мир приключений 1987 г."

Автор книги: Анатолий Безуглов

Соавторы: Глеб Голубев,Александр Кулешов,Теодор Гладков,Юрий Кларов,Евгений Федоровский,Ярослав Голованов,Джулиан Кэри,Геннадий Прашкевич,Валерий Михайловский,Марк Азов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 51 страниц)

26 октября, через 22 дня после запуска первого спутника, Сергей Павлович скоростным самолетом Аэрофлота вылетел в Ташкент, а оттуда сразу на Байконур.

Тем временем авиационные медики и физиологи закончили длившиеся около года работы по подготовке животных. Из десяти собак выбрали трех, очень похожих друг на друга: Альбину, Лайку и Муху. Альбина до этого уже дважды летала на ракете, честно послужила науке. У нее были смешные щенки. Альбину решили не пускать: жалко. Впрочем, всех их было жалко: собака шла на верную гибель. Решили в конце концов, что полетит Лайка, а Альбина будет как бы ее дублером. Муха числилась “технологической собакой”. На ней испытывали аппаратуру, работу различных систем.

– Лайка была славная собачонка, – вспоминает профессор В.И.Яздовский, руководивший подготовкой собак, – тихая, очень спокойная. Перед отлетом на космодром я однажды привез ее домой, показал детям. Они с ней играли. Мне хотелось сделать собаке что-нибудь приятное. Ведь ей жить оставалось совсем недолго…

Сейчас, по прошествии стольких лет, полет Лайки выглядит очень скромным; но ведь это историческое событие. И я хочу назвать людей, которые готовили Лайку к полету, которые вместе с тысячами других людей писали первые страницы истории практической космонавтики. Имена эти можно разыскать в специальных журналах и книгах, но большинство людей никогда их не слышали. А ведь это несправедливо, согласитесь. Итак, Лайку в полет готовили: Олег Газенко, Абрам Генин, Александр Серяпин, Армен Гюрджиан, Наталия Козакова, Игорь Балаховский.

Перед отлетом на космодром Яздовский и Газенко оперировали собак. От датчиков частоты дыхания на ребрах провода под кожей шли на холку и там выходили наружу. Участок сонной артерии вывели в кожаный лоскут для регистрации пульса и кровяного давления.

Тренировки собак продолжались и на космодроме буквально до дня старта. На несколько часов каждый день их сажали в контейнер. Сидели спокойно. Они давно уже освоились с кормушкой, которая представляла собой некое подобие пулеметной ленты, составленной из маленьких корытцев с желеобразной высококалорийной пищей. В каждом корытце была дневная норма питания. Запас пищи был рассчитан на 20 дней. Не тяготились они и плотно облегающим тело “лифчиком”, который держал мочекалоприемник. Фиксирующие цепочки, которые крепились к “лифчику” и стенкам контейнера, ограничивали свободу движений, но позволяли стоять, сидеть, лежать и даже чуть двигаться вперед-назад.

С утра 31 октября Лайку готовили к посадке в спутник, протирали кожу разбавленным спиртом, места выхода электродов на холке снова смазали йодом. Вошел Королев в белом халате. Смотрел на собаку. Она спокойно лежала на белом столике, вытянув вперед передние лапки и подняв голову, похожая на остроносеньких собак с древних египетских барельефов. Королев осторожно почесал Лайку за ухом. Медики тревожно покосились, но ничего не сказали.

В середине дня Лайка заняла место в контейнере, а около часа ночи контейнер подняли на ракету. Медики не отходили от собаки ни на минуту. Стояла уже глубокая осень, и было холодно. К Лайке протянули шланг с теплым воздухом от наземного кондиционера. Потом шланг убрали: надо было закрывать люк. Правда, незадолго перед стартом Яздовскому удалось уговорить Королева разгерметизировать на минутку контейнер, и Серяпин попоил Лайку водой. Вода входила в пищу, но всем казалось, что собаке хочется пить. Просто попить обычной воды.

3 ноября второй спутник ушел в космос. Телеметрия сообщила, что перегрузки старта прижали собаку к лотку контейнера, но она не дергалась. Пульс и частота дыхания повысились в три раза, но электрокардиограммы не показывали никакой патологии в работе сердца. Потом все постепенно стало приходить в норму. В невесомости собака чувствовала себя нормально, медики отмечали “умеренную двигательную активность”. Радостный Яздовский уже докладывал Государственной комиссии: “Жива! Победа!”

А ведь и правда это была замечательная победа! Собака не просто осталась жива, когда ее подняли в космос, но жила в космосе целую неделю! В специальном “Отчете советской комиссии Международного геофизического года”, изданном в июле 1958 года, было сказано: “Этот эксперимент показал, что живой организм в течение недели, пока действовала установка по регенерации воздуха, хорошо переносил условия невесомости и другие особенности движения в космосе”.

Через три дня после старта второго спутника курсанту Оренбургского высшего военно-авиационного училища летчиков имени И.С.Полбина Юрию Гагарину вручили золотые парадные погоны лейтенанта ВВС. Он был совершенно счастлив, он праздновал в те дни свадьбу, он не думал ни о каком космосе…

ОТБОР

Весной 1956 года, воодушевленный успешными стартами собак на геофизических ракетах, Главный конструктор Сергей Павлович Королев на одном из совещаний предложил подумать об организации полета человека на геофизической ракете. Это было полной неожиданностью, все заволновались, а молодые врачи Александр Серяпин, Абрам Генин и Евгений Юганов даже написали заявление с просьбой послать их в стратосферу. Королев был слишком увлечен завершением работ над межконтинентальной ракетой, чтобы уделить этой своей идее много внимания, а когда огромная ракета полетела – и вовсе от нее отказался. Наверное, объяснить такое охлаждение можно еще и тем, что реактивная авиация уже осваивала стратосферу и полет туда не только не выявлял заведомых преимуществ ракетной техники, но даже несколько размывал и притушевывал эти преимущества, давал повод усомниться в них, что для Королева было уже совершенно недопустимо.

Некоторое время Сергей Павлович раздумывает над тем, не организовать ли полет человека на новой ракете по баллистической кривой (как сделают американцы в мае 1961 года), но вскоре и этот вариант представляется ему ущербным, половинчатым, и уже в мае 1958 года он рассматривает предложения проектного отдела Михаила Клавдиевича Тихонравова, давнего и верного своего соратника, о тяжелом спутнике для полета человека в космос. В июне Королев вместе с Тихонравовым составляет записку в правительство о перспективных работах. Она начинается фразой, тон которой нехарактерен для документов подобного рода: “Околосолнечное пространство должно быть освоено и в необходимой мере заселено человечеством”. В записке прямо указано: “…должны проводиться широкие исследования и разработки по обеспечению нормальных условий существования человека на всех этапах космического полета”. В ноябре на совете главных конструкторов принимается решение начать разработку спутника для человека, хотя М.К.Тихонравов, энергичнейший из его сотрудников – К.П.Феоктистов и другие инженеры, молодость которых позволяла называть проектный отдел “детским садом”, уже давно “прибрасывали” и “прикидывали” разные варианты. Наконец, в начале 1959 года под председательством академика М.В.Келдыша состоялось совещание, на котором вопрос о полете человека обсуждался уже вполне конкретно, вплоть до того: “А кому лететь?”

– Для такого дела, – сказал тогда Королев, – лучше всего подготовлены летчики. И в первую очередь летчики реактивной истребительной авиации. Летчик-истребитель – это и есть требуемый универсал. Он летает в стратосфере на одноместном скоростном самолете. Он и пилот, и штурман, и связист, и бортинженер…

Большинство поддержало Сергея Павловича. Было решено поручить отбор кандидатов в космонавты авиационным врачам и врачебно-летным комиссиям, которые контролируют здоровье летчиков в частях ВВС.

Справедливости ради надо сказать, что в 50-е годы авиация и ракетная техника если и не конкурировали между собой, то относились друг к другу весьма пристрастно. Главком ВВС Павел Федорович Жигарев не поощрял увлечения своих медиков экспериментами с собаками на высотных ракетах Королева. Но сменивший его на этом посту в 1957 году Константин Андреевич Вершинин понял, что, как ни заняты ВВС своими летными заботами, к ракетным делам подключаться придется. “Космики” (хотя их так тогда не называли) выделились в самостоятельное подразделение во главе с профессором В.И.Яздовским. Ближайшими его сотрудниками были: Олег Георгиевич Газенко, Абрам Моисеевич Генин, Николай Николаевич Туровский и Евгений Анатольевич Карпов. Общими усилиями была подготовлена важная бумага: директива по отбору космонавтов. Активно принимал участие в этом генерал-полковник Филипп Александрович Агальцов, который, надо отдать ему должное, очень помог врачам в этой работе.

Медики понимали, что и по опыту, и по возрасту, и по физическим данным состав летчиков-истребителей в разных частях примерно одинаков, так что забираться для поисков кандидатов в космонавты за Урал, на Дальний Восток не имело смысла. Перед отъездом было большое совещание, на котором выступил Королев. Он изложил пожелания ракетчиков: возраст – примерно 30 лет (забегая вперед, скажу: Комарову было 33 года, Беляеву – 35), рост – не более 170 сантиметров (Шонин был выше), вес – до 70 килограммов.

– А главное, – с улыбкой сказал Королев, – пусть они не сдрейфят!

– Сколько вам нужно людей? – спросили медики.

– Много, – ответил Королев.

– Но американцы отобрали семь человек…

– Американцам отобрали семерых, а мне нужно много!

Это заявление было встречено с некоторым недоумением. Надо сказать, что уже после сформирования первого отряда космонавтов, когда они уже приступили к тренировкам, речь шла о подготовке человека для полета в космос, человека в единственном числе! Как рассказывали мне сами космонавты, лишь перед самым стартом Гагарина и им самим, и их наставникам стало ясно, что дело не ограничится одним полетом, что очень скоро действительно потребуется много космонавтов.

Итак, разделившись парами, медики разъехались на поиски кандидатов. В довольно сжатые сроки им требовалось найти несколько десятков абсолютно здоровых, относительно (насколько возраст им разрешал) опытных, дисциплинированных, не имеющих замечаний по службе, профессионально перспективных, молодых, невысоких и худеньких летчиков-истребителей. Врачи в частях, которые знали только, что идет какой-то отбор летчиков “спецназначения”, предложили приехавшим московским коллегам более трех тысяч (!) кандидатур. Москвичи засели. за пилотские медицинские книжки… Ограничения ракетчиков сразу дали большой отсев. Но не только на рост и вес обращали внимание. Частые бронхиты. Ангина. Предрасположенность к гастритам или колитам. Сдвиг ЭКГ. В обыденной жизни все это, конечно, вещи неприятные, но кто же обращает внимание на такие пустяки! Московские медики обращали и, увидев отклонения от “абсолютного здоровья” (идеал этот, как вы понимаете, столь же недостижим для врача, как абсолютный ноль для физика), тут же браковали.

Просмотрев медкнижки и отобрав подходящие, начали беседовать с их владельцами. Интересовались опять-таки здоровьем, успехами, настроением и осторожно заводили разговор о том, что, мол, есть возможность попробовать полетать на новой технике. Нет, даже не на самолетах, а скажем, на ракетах. Или, допустим, на спутниках, а?

– Хорошо помню эти беседы, – рассказывает доктор медицинских наук Н.Н.Гуровский. – Девяносто процентов наших собеседников первым делом спрашивали: “А на обычных машинах летать мы будем?” Это были ребята, действительно влюбленные в свою профессию, гордящиеся званием военного летчика. Примерно трое из десяти отказывались сразу. Отнюдь не от страха. Просто им нравилась их служба, коллектив, друзья, ясны были перспективы профессионального и служебного роста, налажен семейный быт, и ломать все это из-за дела туманного, неизвестно что обещающего, они не хотели. (Кстати, это стало правилом: кандидат в космонавты мог, не объясняя причин, отказаться от работы на любом этапе подготовки.) Некоторые просили разрешения посоветоваться с женой. Это, честно говоря, нам уже не нравилось. Наконец, некоторые сразу соглашались…

– Я сразу сказал: согласен! – рассказывал Павел Попович. – Мне говорят: “Подумайте сутки”. Да что мне думать, товарищи! Потом вышел в коридор, приоткрыл дверь, голову всунул в комнату и крикнул: – Я согласен!

Валерий Быковский со смехом признался мне, что, когда заговорили о ракетах, он подумал не о космосе, а о каком-то фантастическом экспериментальном полете в акваторию Тихого океана: там испытывали межконтинентальную ракету.

– А когда сообразил, о чем речь, подумал: “Это ведь очень интересно!” И сразу согласился.

Георгий Шонин, когда заговорили о “новой технике”, забеспокоился, что его собираются переводить в вертолетчики, а он этого не хотел – не те высоты и не те скорости. А когда ему сказали о возможном полете вокруг земного шара, в первый момент не поверил.

Андриян Николаев, услышав о космических кораблях, тоже усомнился: а это реально?

– Вполне. Конечно, не сразу. Будете готовиться…

– Я с радостью, – улыбнулся Андриян.

Герман Титов, едва заговорили с ним о новой технике, быстро ответил:

– Да, согласен!

На такой же вопрос, заданный Н.Н.Туровским в парткоме Военно-воздушной краснознаменной академии Павлу Беляеву, тот ответил так же:

– Согласен.

– Подумайте.

Беляев подумал и твердо повторил: согласен.

Но пожалуй, чаще всего в беседах этих летчики спрашивали о том, когда же все это будет, шутка ли: человек в спутнике! Хватит ли их летной жизни на такой полет? Ведь этак будешь ждать, пока в запас не спишут.

Шел август 1959 года. До полета человека в космос оставалось 20 месяцев.

Требования, предъявляемые к кандидатам в космонавты, во многом определялись возможностями ракетной техники. Американцы в 1957 году начали отбирать кандидатов в астронавты для полета в космическом корабле “Меркурий”. Мощность ракеты-носителя “Атлас-Д” лимитировала вес корабля двумя тоннами. Возможности автоматизации и дублирования систем были крайне ограничены. Иными словами, американскому астронавту требовалось больше работать, чем советскому космонавту, поскольку вес “Востока” более чем в два раза превышал вес “Меркурия”, что позволяло аппаратуре разгрузить космонавта, освободить его от выполнения многих операций во время полета. Американский отбор кандидатов был более жестким, чем советский. Отбирались лишь квалифицированные летчики-испытатели со степенью бакалавра наук, с налетом не менее 1500 часов. Для сравнения скажу, что к моменту поступления в отряд космонавтов налет Гагарина составлял около 230 часов, Титова – 240, Леонова – 250. Космонавты из последующих наборов – Шаталов, Береговой, Филипченко, Демин и другие, которым предстояло проводить в космосе работу несравненно более сложную, были и старше, и опытнее. Возрастной потолок американцев был отодвинут до 40 лет. Из 508 кандидатов к апрелю 1959 года, как уже говорилось, было отобрано 7 человек. Надо отметить и такую деталь, характеризующую нетерпение, с которым американцы стремились взять реванш за “красную Луну” – так называли в США наш первый спутник. Набор астронавтов в США начался до того, как был создан космический корабль и отработан его носитель. Между тем, когда наши медики просматривали медицинские книжки в авиаполках, в цехах опытного производства Королева уже стояли первые сферические оболочки будущих “Востоков”, а носитель успешно эксплуатировался уже два года.

В США после полета Гагарина нас упрекнут в излишней и неоправданной торопливости, чуть ли не в техническом авантюризме.

Так кто же торопился и кто авантюрист?

Отобранных в частях кандидатов вызвали в Москву на медицинскую комиссию. (Снова забегая вперед, скажу, что “крестными отцами” космонавта № 1, зачислившими его в список кандидатов, стали военные медики: Петр Васильевич Буянов и Александр Петрович Пчелкин.) Летчики приезжали партиями по 20 человек. Впрочем, задачу врачам облегчили сами кандидаты. Проверка здоровья действительно была необыкновенно строгой, а “забракованные”, вернувшись в свои части, естественно, еще больше сгущали краски. Бывали случаи, когда тщательный медицинский осмотр выявлял некие ранее просмотренные (или скрываемые) изъяны, которые не только исключали из числа кандидатов, но накладывали запрет и на прежнюю летную работу. Об этом узнали те, кто ждал очередного вызова. И, получив такой вызов, иные в Москву не ехали, руководствуясь популярной поговоркой, что синица в руках лучше, чем журавль в небе. Так, еще до всяких медицинских проверок летчики проходили проверку характера, воли, силы собственного желания испытать себя в новом, неизведанном деле.

Кроме всевозможных анализов и осмотров, кандидатов подвергали так называемым “нагрузочным пробам” – выдерживали в барокамере, крутили на центрифуге, проверяли устойчивость организма к гипоксии (кислородное голодание) и перегрузкам. День ото дня группа кандидатов сжималась, как шагреневая кожа.

– Вполне понятно, что не все могли соответствовать требованиям, предъявляемым к будущим космонавтам. На то и отбор, – вспоминает о том времени Георгий Шонин. – Но кто тогда мог точно сказать: какими должны быть эти требования? Поэтому для верности они были явно завышенными, рассчитанными на двойной, а может быть, и тройной запас прочности. И многие, очень многие возвращались назад в полки…

Обидно было возвращаться. И не в том дело, что не полетаешь теперь на спутнике, – об этом мало жалели, поскольку трудно жалеть о том, чего не представляешь. Жалели, что не сдюжили. В молодые годы особенно развит дух соревнования, обостренно болезненное отношение именно к своим телесным (к умственным – как-то спокойнее) недостаткам, и ребята, конечно, переживали.

– Ну как, прошел? – с горькой улыбкой спрашивал “забракованный” у “счастливчика”. – Ну, молодец, Лайкой будешь…

Утешали они себя такими шуточками? Да нет, конечно. Как говорится, не от хорошей жизни они шутили…

А время шло. Королев торопил медиков. К концу 1959 года “пройти комиссию по теме № 6” – так формулировалось в официальных медицинских документах – удалось 20 кандидатам. Эти двадцать летчиков и составили первый отряд советских космонавтов. Через несколько лет во всех статьях и книжках их будут называть гагаринским отрядом. Но кто мог угадать тогда такое название?! Двадцать летчиков в теплых казенных пижамах с белыми отложными воротничками стояли перед медиками. Среди них были будущие летчики-испытатели и скромные педагоги, генералы и просто пенсионеры, депутаты Верховного Совета СССР и почетные граждане многочисленных зарубежных городов, прославленные, всей стране известные герои и люди, оставшиеся неизвестными.

Вот их имена:

Аникеев Иван Николаевич,

Беляев Павел Иванович,

Бондаренко Валентин Васильевич,

Быковский Валерий Федорович,

Варламов Валентин Степанович,

Волынов Борис Валентинович,

Гагарин Юрий Алексеевич,

Горбатко Виктор Васильевич,

Заикин Дмитрий Алексеевич,

Карташов Анатолий Яковлевич,

Комаров Владимир Михайлович,

Леонов Алексей Архипович,

Нелюбов Григорий Григорьевич,

Николаев Андриян Григорьевич,

Попович Павел Романович,

Рафиков Марс Закирович,

Титов Герман Степанович,

Филатьев Валентин Игнатьевич,

Хрунов Евгений Васильевич,

Шонин Георгий Степанович.

Среди них стоял будущий первый космонавт нашей планеты, человек, которому суждено было навсегда войти в историю земной цивилизации. Но кто мог отгадать его тогда среди двадцати летчиков в теплых госпитальных пижамах с белыми отложными воротничками?

КЛЕВЕТА

Десятого ноября космонавт Белоконев докладывает с орбиты:

“Внимание, внимание! Материальная часть в порядке. Вероятно, будет возможность изменить курс”.

Земля отвечала: “Будь осторожен. Не выходи за рамки намеченной программы, это опасно”.

Белоконев рапортовал: “Только что кончил фотографировать согласно программе. Это великолепно!”

Десятого ноября космонавт в иллюминаторе увидел странные светящиеся частицы. С Земли попросили достать образец.

Белоконев ответил: “Я постараюсь, но не знаю, как это сделать. Я очень замерз”.

Одиннадцатого ноября Белоконев доложил, что давление в корабле нормальное и все идет великолепно. А вскоре поспешил обрадовать Центр управления:

“Мне повезло. Я достал образец! Что? Радиация? Я не думал об этом. Они опасны?”

Двенадцатого ноября в треске атмосферных разрядов раздался тревожный голос Белоконева:

“Я не слышу вас! Я не слышу вас! Батареи не работают! Внутри темно. Приборы больше не сигнализируют. Кислород! Товарищи! Ради бога, могу ли я что-нибудь сделать? Что? О, черт! Я не могу. Вы понимаете? Вы понимаете?..”

“Корабль ушел с расчетной орбиты. Речь космонавта перешла в невнятное бормотанье и в конце концов исчезла совсем. Никогда уже больше не слышали мы о бедном храбром Белоконеве. А сколько было таких же, как он? Американцы спрашивают: действительно ли Юрий Гагарин был первым человеком, побывавшим в космосе?..”

По первому впечатлению текст этот напоминает отрывок из малограмотного научно-фантастического рассказа. Но ведь это не рассказ, а почти дословное изложение “радиоперехвата” из космоса, опубликованного в молодежном еженедельнике “Уикэнд” за подписью некоего Алана Хейндерсона! Все это выдается за чистую правду!

И вот четверть века спустя после смерти “бедного храброго Белоконева” (если верить Хейндерсону. А верить ему нельзя!) я сижу в его квартире, а точнее, в квартире Алексея Тимофеевича Белоконова, и он рассказывает мне историю своей мнимой гибели:

– В 50-х годах, задолго до гагаринского полета, я и мои товарищи, тогда совсем молодые ребята, – Леша Грачев, Геннадий Заводовский, Геннадий Михайлов, Ваня Качур, занимались наземными испытаниями авиационной аппаратуры и противоперегрузочных летных костюмов. Кстати, тогда же были созданы и в соседней лаборатории испытывались скафандры для собачек, которые летали на высотных ракетах. Работа была трудная, но очень интересная. Однажды к нам приехал корреспондент из журнала “Огонек”, ходил по лабораториям, беседовал с нами, а потом опубликовал репортаж “На пороге больших высот” с фотографиями (см. “Огонек” № 42, 1959 г. – Я.Г.). Главным героем этого репортажа был Леша Грачев, но обо мне тоже рассказывалось, как я испытывал действие взрывной декомпрессии. Упоминался и Иван Качур. Говорилось и о высотном рекорде Владимира Ильюшина, поднявшегося тогда на 28 852 метра. Журналист немного исказил мою фамилию, назвал меня не Белоконовым, а Белоконевым. Ну, вот с этого все и началось. Журнал “Нью-Йорк джорнэл Америкэн” напечатал фальшивку, что я и мои товарищи летали до Гагарина в космос и погибли. Главный редактор “Известий” Алексей Иванович Аджубей пригласил нас с Михайловым в редакцию. Мы приехали, беседовали с журналистами, нас фотографировали. Этот снимок был опубликован в “Известиях” (27 мая 1963 г. – Я.Г.) рядом с открытым письмом Аджубея мистеру Херсту-младшему, хозяину того журнала, который нас отправил в космос и похоронил. Ответ американцам на их статью мы и сами опубликовали в газете “Красная звезда” (29 мая 1963 г. – Я.Г.), в которой честно написали: “Нам не довелось подниматься в заатмосферное пространство. Мы занимаемся испытанием различной аппаратуры для высотных полетов”. Во время этих испытаний никто не погиб. Геннадий Заводовский жил в Москве, работал шофером, в “Известия” тогда не попал – был в рейсе; Леша Грачев работал в Рязани на заводе счетно-аналитических машин. Иван Качур жил в городке Печенежин в Ивано-Франковской области, работал воспитателем в детском доме.

Позднее я участвовал в испытаниях, связанных с системами жизнеобеспечения космонавтов, и даже после полета Гагарина был удостоен за эту работу медали “За трудовую доблесть”…

Сидим с Алексеем Тимофеевичем, листаем альбомы со старыми фотографиями и документами. Вот пропуск № 2529, выданный Белоконову А.Т. на левую трибуну Красной площади 14 апреля 1961 года, когда Москва встречала Юрия Гагарина… Выходит, никак не мог погибнуть “бедный храбрый Белоконев” до этого дня, тем более что ныне он жив, отличается для своих лет (ему 54 года) завидным здоровьем, вырастил двух сыновей и радуется внуку Антону.

Когда читал зарубежные статьи о “погибших в космосе до полета Гагарина советских космонавтах”, поначалу испытывал этакое иронично-брезгливое чувство: “Ведь как-никак профессионалы же сочиняли, неужели не могли придумать фальшивку поумнее?” Но чем больше я читал, тем меньше оставалось во мне благодушия. Я понял: это вовсе не невинная ложь, не “наспех”, “на халтуру” состряпанная, недожаренная газетная “утка”. Давайте называть вещи своими именами. Это продуманная антисоветская пропагандистская кампания, авторы которой стремятся уже много лет одурачить миллионы людей, принизить научные и технические достижения нашей страны. И дело не в идиотском репортаже о мифическом Белоконеве, а именно в этой большой цели, враждебной мне лично, миллионам таких людей, как я, моему правительству, политике моей Родины.

Я учился, когда были еще “мужские” школы. Как полагалось, наш 7 “Б” враждовал с параллельным 7 “А”. Но я хорошо помню нашу мальчишескую этику – не заводиться по мелочам! Однако если 7 “А” преступал рамки и наглел, наш 7 “Б” всем миром решал: “Надо дать по рогам!” Конечно, к сочинению Хейндерсона и к десяткам других подобных сочинений можно было бы отнестись по пословице “Собака лает – ветер носит”, что и делалось многие годы. Но может быть, надо все-таки “дать по рогам”?

Полет Юрия Гагарина был не только научно-технической, но и политической победой нашей страны. Это прекрасно понимали на Западе. “С точки зрения пропаганды, – писала газета “Нью-Йорк геральд трибюн”, – первый человек в космосе стоит, возможно, более 100 дивизий или дюжины готовых взлететь и по первому приказу межконтинентальных баллистических ракет”. И вполне естественным, ожидаемым было желание наших недругов принизить значение этого полета, отыскать в нем какие-нибудь изъяны, как-то его скомпрометировать. Поначалу второпях наделали глупостей, опять писали о “русских фокусах” и “магнитофоне на орбите”. Американский журнал “Ю.С. Ньюс энд Уорлд рипорт”, например, писал в 1961 году, что первый полет состоялся за несколько дней до 12 апреля, но пилот погиб, а Гагарин потом “играл” на земле его роль. Собственно, повторилась ситуация осени 1957 года, когда нашлись люди, и довольно ответственные, которые говорили: “А может, и нет никакого спутника, может, это так, русский фокус?” “Фокус” и тогда “не прошел”, а теперь, три с лишним года спустя, после Лайки, гигантского третьего спутника, после лунников, “Венеры”, полетов космических кораблей с животными, предшествующих старту “Востока”, – тем более. Впрочем, американец Ллойд Меллон написал, например, что все победы советской космонавтики – вымысел, что никакие лунники не летали, а фотография обратной стороны Луны – фальшивка.

Итак, воспользовавшись публикацией в “Огоньке”, “зачислили” испытателей в космонавты. Получили достойную отповедь. Впрочем, еще до того, как “Известия” напечатали открытое письмо Херсту после полета Ю.Гагарина и Г.Титова, американцы, как вспоминает Белоконов, снимали в Советском Союзе документальный фильм “Советы в космосе” и на съемках встречались с испытателями, в том числе с Алексеем Белоконовым, а значит, могли убедиться, что он жив-здоров. Ну, ладно, влипли в некрасивую историю, пойманы, как говорится, с поличным. Но проходит какое-то время, и тот же “Нью-Йорк джорнэл Америкэн”, а за ним и “Уикэнд” все начинают снова: опять “хоронят” в космосе наших испытателей, и “Известия” опять вынуждены уличать клеветников в публикации “Потрепанная фальшивка” (“Известия” от 30 июня 1965 г. – Я.Г.). Тогда же вновь откликается и “Красная звезда” статьей генерал-лейтенанта ВВС Н.П.Каманина “Кому нужны космические небылицы”.

Значит, это уже не случайная ошибка, а вполне осознанная пропагандистская акция. Суть ее можно обозначить так: Гагарин, разумеется, летал, и он герой, конечно. Но вся штука в том, что Гагарин был отнюдь не первым. До него русские много раз пытались запустить человека в космос, это им не удавалось, люди гибли, а русские, естественно, об этом помалкивают. Таким образом, Гагарин – просто счастливая случайность.

Нежданно-негаданно в эту новую клеветническую орбиту было втянуто имя известного нашего летчика-испытателя Героя Советского Союза Владимира Сергеевича Ильюшина. 8 июня 1960 года, когда Ильюшин ехал на аэродром, встречный автомобиль с пьяной компанией ударил его, как говорится, “лоб в лоб”. Травма была очень тяжелой. Ильюшин долго лечился в Москве, а заключительный курс провел по рекомендации врачей в Китае на целебных источниках. “Герой, сын знаменитого авиаконструктора, со сломанными ногами. Все ясно: летал в космос до Гагарина, попал в катастрофу при приземлении” – так родилась новая “утка”. Называлась даже дата старта Ильюшина на космическом корабле “Россия”; 7 апреля 1960 года. И хотя сам Владимир Сергеевич рассказал всю правду об этом несчастном случае на страницах журнала “Юность”, на Западе нет-нет да и вспомнят эту историю.

Владимир Ильюшин – человек известный, популярный, ошельмовать его трудно. Куда проще вместо реальных людей изобрести или “мертвые души”, или придумать космонавтов, подобно тыняновскому подпоручику Киже, “фигур не имеющих” вообще. Джеймс Оберг в “Аэрокосмическом историческом вестнике” признает, что доказательств того, что русские космонавты погибали в космосе до 1967 года, нет. Оберегая свою репутацию солидного и объективного журналиста, Оберг выступает вроде бы борцом с якобы прочно бытующим на Западе мнением о том, что раз многочисленные истории о гибели советских космонавтов существуют, значит, что-то было.

В начале своей статьи “Фантомы космоса. Секретная смерть русских космонавтов” Оберг называет четыре фамилии: Долгов, Грачев, Заводовский, Лодовский. Откуда эти фамилии? Что за люди?

Долгова я “вычислил” довольно быстро. Подразумевается, очевидно, Петр Иванович Долгов – известный советский парашютист. Френк Эдварде в журнале “Фейт” утверждал, что Долгов летал в космос и погиб. По словам этого журналиста, корабль Долгова засекли станции слежения в Турции, Швеции, Англии, Италии и Японии. Однако ни одна станция в этих странах не подтвердила этого сообщения. Более того, крупнейший английский радиоастроном сэр Бернард Ловелл, работавший на одной из самых крупных в мире радиообсерваторий Джодрелл Бэнк, прямо тогда заявил: “У нас нет никаких оснований считать, что в СССР состоялся какой-либо неудачный запуск космического корабля”.

Петр Иванович Долгов действительно погиб во время парашютного прыжка с высоты 24 500 метров. После того как он вместе с другим знаменитым парашютистом-рекордсменом Евгением Андреевым покинули гондолу стратостата “Волга”, у Долгова произошла разгерметизация скафандра, и на землю он опустился уже мертвым. Но ведь трагедия эта произошла не до полета Гагарина 11 октября 1960 года, как утверждал Эдварде, а после этого полета – 1 ноября 1962 года, не говоря уже о том, что парашютный прыжок из стратостата не имел к космонавтике решительно никакого отношения.