Текст книги "Там избы ждут на курьих ножках..."

Автор книги: Анастасия Вихарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 43 страниц)

Анастасия Вихарева
Там избы ждут на курьих ножках…
Дьявол и Город Крови – 1

Глава 1 Введение (Кто есть кто?) Перевернутая Манькина философия, которая утвердила ее на поиски Идеальной Женщины

Верить, не значит знать.

К знанию приходят в сомнениях.

Если есть сомнения – значит, Бог с тобой…

В некотором царстве, в некотором государстве жила-была Идеальная Женщина…

Впрочем, судить об этом можно было только по голосу. Женщина тоже человек. В той мере, что имеет положенные биологическому виду признаки. Но, как известно, женский голос еще не доказательство принадлежности индивидуума к той или иной категории населения, коих, как известно, существует три: мужская, женская и неопределившаяся. И бывает, мужской голос принадлежит женщине, а женский мужчине. Что касается неопределившейся, то с ней вообще путаница…

В общем, жила-была, если судить по голосу, идеальная представительница рода человеческого. Выдавала себя за красавицу писанную – вроде, как и талия осиная, шея лебединая, личико краше солнца ясного, и стройная, что березка во поле. Умницей слыла, нрава кроткого и строгого, оставаясь завидною во всех местах, в коих человек имеет предназначение – невестою, снохою, дочерью, матерью, женою. Но ни тем, ни другим Идеальная Женщина не являлась. И разводила руками и окутывалась облаком печали, выговаривая из тьмы с такой болью, которая выворачивала наизнанку, что, мол, выбор слишком велик, и того обидеть не хочется отказом, и этого, и не совсем уж свободная.

И ничего не оставалось, разве что горькой нутро залить, чтобы не выла и не горела душа…

И была она Радиоведущей. Без ее голоса ни одна радиопередача не обходилась. На всех электромагнитных волнах высоким слогом, (называя себя Идеальной Женщиной), произносила Идеальная Радиоведущая речи, вселяя в подданных надежды и чаяния, а мужские голоса проникновенно вторили, нахваливая Прелесть, Святость и Праведность Благодетельницы.

Не простого радио, волшебного, которое разговаривало с человеком не явно, а тайно, исподволь, из среды его самого.

Некоторые радиоволны люди слушали по радио. Летят себе и летят, наполняя эфир. Некоторые специально пытались обнаружить – похвалила, посоветовала, успокоила. И прямо крылья за спиной вырастали. А некоторые неизвестно как в уши попадали – как-то тайно. А только спохватились, а слышали уже, знают, что там-то и там-то, тот и этот. И в сердце летела волна, и в душу, и в лоб и в глаза – шестым чувством…

Пробовали затыкать уши. Те, у которых от постоянного шума начиналась мигрень.

Тоже тайно, чтобы не сочли хулителем…

Не помогало, ко всякому умела Радиоведущая найти подход… Да и как от радио себя защитить, если пощупать волну нельзя?!

А еще была она Ее Величеством и Матушкой царства-государства. Имя у нее такое было – Величество. По батюшке с матушкой как-то по-другому звали, но об этом ни разу не обмолвилась. Зато, с таким именем – все знали! – есть у них Царица! И Царь, наверное, при ней имеется. А и то спокойнее, вроде как при Родителе народ – знали о Царе по директивам, по указам, по делам, которые вдруг становились бытием. Но позади царствующей жены Его Величество ступал так тихо, что толком никто его расслышать не мог, ни сказать о нем, как будто не было его. Директивы и указы приходили через посредников, а Благодетельница говорила о муже как-то неопределенно и неохотно: мол, не ваш, на чужой каравай роток не разевай, муж голова, зато жена шея, куда поверну – туда и повернется.

И любому слушателю понималось, какой бы ни был человек, рядом с Идеальной Радиоведущей он автоматически становится совершенством. Имела она власть прощать грехи, а некоторые так объяснить, что как бы и не грех уже, а достоинство. Например, разделся принародно, мужей или жен больше пяти штук поменял, или сменил ориентацию – по всем понятиям вроде как «падшая женщина» или «кобель». А по Ее Величеству и не падший, и не кобель, а модель или звезда шоу бизнеса. Или «золотой генофонд». И в общем целом вроде как нельзя, а при Ее Величестве и можно, и даже нужно. Или вот, захотелось чужое взять – нехорошо. А при Ее Величестве – кто с тобой, с честным, разговаривать станет? Жить сначала научись, а потом других учи! Никто худого слова не скажет. А выйдешь в олигархи, так и хвастать начнут перед миром!

И во всем так, везде, будь то дурья травка, или вода с зеленым змием, или золото, черное, голубое, рыжее. И каждый стремился соответствовать. Во-первых, самому выгодно, а во-вторых, почет и уважение!

Даже любовь к Идеальной Радиоведущей возвышала над собой, оставляя тело где-то там, когда сознание, охваченное пламенем служения, отрывалось от грешной земли и устремлялось в сферы, не имевшие ничего общего с бытием. Еще с древних времен известно, что вера, особенно вера в явленное величие одухотворенной личности, изрыгающей проклятия на неверующих, творит чудеса. И не узнать было человека, не подойти к нему ни слева, ни справа. Тело здесь, а сознание одесную Благодетельницы. И отбросив всякие сомнения, судил человечище в Истине Своей всякую недостойную тварь, которая промышляла промеж него. Как помазанник Помазанницы, воссевшей одесную Престола Интернационального Спасителя, воссевшего на Престоле Бога.

Промышляющих было много. Мир тесен – люди как муравьи тянулись друг за другом, наступая на пятки. И кто не успел, тот опоздал – уносили прямо из-под носа.

А что это, как не промысел?

Так и жила Благодетельница где-то там – ни для кого и для всех, являя пример совершенства и мудрости. И каждый хотел быть рядом, чтобы в тепле, в сытости, безопасно. Каждый мечтал быть похожим на Благодетельницу, или старался заслужить такую славу, чтобы не сомневалась, что человек идейно проткнут ее Совершенным Образом, чтобы не быть уличенным в порочащих связях и не стать бы изгоем – чисто коллективно-подсознательной бессознательностью. Тогда можно было помечтать попасть однажды на передачу прославлять Ее Величество.

Откуда-то же брались те, которые воодушевляли народ примерами беззаветной любви, преданности и послушания?!

Спросить, то ли святую правду возвещали, то ли пиарили Государыню, было не у кого. Лица Идеальной Женщины, скрытого туманной далью, никто из местных (в той части государства, где жил второй герой сей книги), не видел (или не помнили, чтобы не поминать Государыне, откуда на трон свалилась), а сама она даже на мысленный вопрос умудрялась послать мысленно упрек – мол, не будь как еретик!

Еретик – клеймо на всю жизнь. Только недостойный еретик подвержен сомнениям, когда все кругом говорят белое, а он бац! – и вдруг стал видеть черное…

Да еще вслух!

Что взять с еретика, которому всюду мнится, что или его дурачат, или общество состоит из дураков, которые ковыряют сопли в носу?! Это неуважение к обществу – звездная болезнь: все дураки, я один умный.

Какой же умный, если каждому ясно, что Ее Величеству не пристало отвечать на вопросы любопытствующих еретиков, которые пристают с вопросами, ввергая неискушенных во грех? Ее Величество всегда опиралась на мудрость Интернационального Спасителя от грехов. А мудрость гласила: оторви правую руку и ногу, выколи правый глаз – если члены твои, отрывая от общества, ввергают в геенну. Если человек не против общества, то общество от греха очистит, а если против, общество разве враг себе? А что такое общество? Истинно Ее Величество голова его! А коли голову похулил, разве остальное оставил незапятнанным?

И тому, кто решался на развязное кощунство, усомнившись во многих достоинствах Идеальной Радиоведущей, сразу становилось явной третья истина…

О третьей истине радио умалчивало, но общество догадывалось…

Некоторые еретики так доставали народ, что когда мерзость падения их становилась Матушке всея государства как бельмо на глазу, точно гром среди ясного неба, невесть откуда спускался герой мстительный, объявлял себя ревнителем Царствующей Особы, изгоняя обидчика в неизвестные края, наверное, на принудительное лечение.

После тайного исчезновения еретика уже никто никогда не видел.

Или видели – на похоронах… Обычно еретики умирали замученные совестью, оставляя посмертные записки, в которых так и было написано неровным почерком: «Меня замучила Совесть!»

«Бог видит, кого обидеть!» – радовались люди, замечая, что еретик перед смертью обязательно бился головой об стену, заламывал у себя руки, или травился ядом, пробуя удавиться со связанными руками.

Изобретательность еретиков перед смертью не поддавалась объяснению, поражая глубиной нанесенного себе вреда. были даже такие случаи, когда подкладывали себе радиоактивные металлы, чтобы сначала волосы повылезли (так, очевидно, легче голову посыпать пеплом, раскаиваясь в ереси), потом кожа слезла…

И темно становилось вокруг. Промеж собой было ясно, что это и был Его Величество, но болью отзывалась тьма – и уносила память. Естественно, память никто не оплакивал. Память, пожалуй, единственное, что не оплакивают. А как, если ее нет?

И вроде правы были еретики, обзывая народ блаженным, но ведь думать так – самое кощунство и есть! На принудительное лечение никто не хотел. Лучше быть блаженным, чем стать блаженным. И смеялся народ, когда очередной еретик приставал к нему с требованиями и уговорами открыть глаза на правду.

На какую? Где она – правда? Да разве ж есть, если у каждого своя?

А жила та Идеальная Особа в царстве-государстве, где в реках издревле текли молоко и соки натуральные, впадая в озера сметанные с берегами кисельными, йогуртовыми да сырными, под ногами скрипели жемчуга и камни самоцветные, печки водились, которые сами пироги пекли – и цвело, и перло из земли так, что воткни сухую ветку, как на ней тут же листья и цветы распускались. Небо было синее-пресинее, горы высокие-превысокие, долы широкие, леса дремучие, и такой простор и ширь кругом, что если государство с одного конца мерить, другой был где-то там, где тридевятое государство начинается. И не было у того государства ни конца, ни края.

Государство было именно таким…

Но голос Благодетельницы вещал, вразумляя народ, что все как раз наоборот: реки смородиновые усыпаны костями, что не печки то, а драконы, которые палят землю вместе с жителями. Кругом вампиры и оборотни, да нежить всякая. Благодетельных женщин, почитай, не осталось на белом свете, кроме ее, всеми любимой. И нет в царстве-государстве Света белого, а только Тьма, с которой она одна могла бы управиться…

И как только она это по радио скажет – в раз прозреет человек!

Глядь, а там кость из земли торчит, тут… погосты большие, как мегаполисы. Уж и бойня идет за могилу, как за крышу над головой. И безымянные люди на погостах – немые свидетели.

Но и тут покоя не было от еретиков: то в невесту в ночи нарядится и помашет ручкой, то из тумана ощерится, то промеж людей пожить сообразит, жути нагоняя. Не приведи Господи увидеть, да если еще за рулем! Все покойники из нормальных людей лежат себе тихо, как покойники, а эти… Поэтому из мегаполиса их изгоняли вон, закатывали то место в асфальт, строили над ним завод ядовитый. Пробовали при жизни еретиков в костре сжигать, чтобы знал – сгорел, и нет промеж честных людей ему места – не помогло. Начинали обживать самые богатые дома и дворцы. Мол, нет и не надо, я тогда где придется «Ой! – ощерится из одного угла. – Я вас не сильно стеснил?» – и покажет гнусность свою, обживая все четыре сразу, вселяя ужас и творя ужасы!

А кому бы понравилось жить с привидением, которое все время за тобой подглядывает?!

И как тут Ее Величеству не поверишь?

И верили люди, внимали. Печки уничтожали, отравляли реки, зверей изводили, лес рубили, чтобы не осталось места для нечисти. И вроде бы никто не запрещал Благодетельнице Тьму в Свет обращать, наоборот: ждали, подбадривали, надеялись.

«Все будет!» – понимало народонаселение, когда слушали голос Матушки всея государства.

И никто не роптал. Каждому же ясно, перестройка требует кардинальных перестроений, связанных с разными трудными периодами в жизни простых людей. И каждый сосед говорил соседу: «Где мы, а где она, Благодетельница наша?! Когда еще докатится до нас перестроенный миру мир?»

Главное, все видели, что ни день, то новая директива из центра. Ох и трудно было за ними угнаться! Фантазия у Благодетельницы казалась неистощимою…

И уж когда совсем становились невмоготу, хотелось набить кому-то морду – всем честным народом, с вилами и шашками наперевес, собирались на войну против дворняги, откормившей себя на хлебосольной помойке. Чтобы знала Ее Величество, что народ с нею и готов пинать ту тварь, которая зубы выставляет – и есть еще порох в пороховнице и торжественно клянется народ дожить до конца реформ!

Но ничего не происходило, а только хуже становилось. Выживали, как кто умел – кто-то хорошо, кто-то не очень, у которых совсем не получалось. И помочь бедолаге никто не брался, ни местная власть, ни государственная. А зачем? В человеке твердость должна быть – помоги, а он на следующую неделю опять прибежит. Так можно со всеми хорошими и крепкими людьми отношения испортить.

А как потом без них самому-то?!

И не беспокоил народ лишний раз государственные органы, сами разбирались промеж себя. Про справедливость теперь только обиженные и вспоминали. Единственный способ в люди выбиться – коррупция. Докажи, что брать умеешь, и право имеешь стать лицом государства! А как, если не всем дают, а только тем, кто уже в люди выбился? Замкнутый круг!

Или, например, был-был человек богатый, и вдруг проснулся утром – нет ничего! Смотрит он на банку, а там – резаная бумага!

Ну, а Благодетельница здесь при чем? – спросите вы.

Правильно, сам человек виноват. Но в целом картина представлялась безрадостная. Если в корень зреть – кто за мысль в ответе? Каждый Государь, взойдя на престол, обещает искоренить зло в умах людей – ну так разберись с умом-то! Или с чужим, или уж со своим! Или не обещай, или как-то прокляни человека, который, Государь, вам факю показывает!

Не пришлось бы дворнягу кормить, если бы вы, Государь, расшифровали народу многосмысленное ваше наставление – «жестокое обращение с животиной». Дали бы человеку указ: не имеешь лицензии на развод животины – кастрируй по государственному повелению! Нехай скотина твоя живет, но душу, никому ненужную, бездомную, не плодит. И премию за послушание народу, чтобы народная экономия на беспризорниках стала бы ему явной. И пригрози: не хочешь к нам, сами приедем, но премия не тебе достанется!

Да только кто, кроме еретика, мог так рассуждать?!

И так перестройка затянулась, что нашелся смельчак, который решил проверить: а голова у той Радиоведущей есть – или и там обман? И думают ли в той стороне, откуда вещала Идеальная Женщина, точно так же, как в той, в которой смельчак жил? Уж слишком расхваливало радио Благодетельницу. Но сказать о себе можно все, что угодно, коли нельзя посмотреть, а что на самом деле, поди да разбери. Денно и нощно обращалось радио к народу голосом той самой Радиоведущей на всю страну. И какую частоту не включи, люди обязательно ее услышат.

А звали того смельчака Манька. Просто, Манька…

И сдавалось Маньке, (надо заметить, посредственному персонажу), что если бы ей позволили порулить передачами, расхваливала бы себя не хуже. Неужто созналась бы, что каждый вечер голова у нее, как у еретика, смотрит и видит обратно пропорционально высказываниям Благодетелей?

И качала она головой, когда в очередной раз понимала, что новый Указ лично ее к хорошей жизни не ведет – в каждой директиве чудились слова: «затянем пояса потуже!»

А куда еще-то?

Вся страна в долгу у Благодетелей! Было бы справедливо, если бы хоть раз народу сказали: прощаем долги ваши, как вы наши, затянем пояса у кредитора, а как спасемся, уж спасем как-нибудь Спасителя Нашего!

Посчитала она, и получилось: у государей и там огрех, и тут – и вроде ума много не надо. Например: если тысячи километров строишь дороги по всему государству, неужто еще три или пять по ее деревне государственную казну разорили бы? Пусть не черную, как в столицах, щебеночную, но чтобы в туфлях, а не в сапогах резиновых до клуба. Тут, посреди домов – для ВСЕХ людей, а там, по лесам, по полям – для БОЛЬШИХ Людей!

Но кто после такой глупости будет считать ее умной?! Ясно же, БОЛЬШИМ людям ВИДНЕЕ, чем МАЛЕНЬКИМ.

По-человечески Манька понимала Радиоведущую, не осуждая за хвальбу и посулы. Государством кому-то тоже надо было управлять – без Царя в голове народ жить разучился еще в такие времена, которые канули в лету тысячу лет назад. Сама она управлять не лезла, даже не мечтала, а попроси – отказалась бы. Столько народу, и всем внять нужно, а мнения у всех разные. И если кто-то думает «казнить, нельзя помиловать», то ему тут же тыкать начнут, что запятую не туда ставит. Поставь наоборот – и снова начнут тыкать. А вроде и думать-то не о чем: вот взять бы эти деньги, которые на убивца государство тратит, да на двух охранников, да на электричество и воду, да и отдать тому человеку, который без дите остался, чтобы сироту пригрел и еще наследника вырастил, отдыхать бы съездил после похорон, на реабилитацию. И пусть бы люди, у которых охраны нет, как у тех, которые про запятые спорят, по улице ходить не боялись.

Но кто-то и так думает: «Вот настроим дороги по полям и по лесу, и будут БОЛЬШИЕ люди строить себе дачи в экологически чистых районах. И если повезет, появится свой Благодетель…»

Даже иногда по улице определяли, кому какой достался.

По Манькиной улице трактор боялся ездить, а через две улицы, где поселился кузнец господин Упыреев, имевший входы и выходы на БОЛЬШИХ людей, улицу сразу Центральной объявили. Дорогу подняли, засыпали, выложили плитами, где красным и серым гранитом по черному во всю дорогу крупными буквами было написано:

«Низкий поклон вам, дорогой вы Наш Господи… Упыреев!»

Так получилось, что на букву «н» не хватило камня… А, может, денег на камень…

Если бы не одно «НО!»…

Невзлюбила Благодетельница Маньку, как истинную виновницу государственных проблем. Только какой ропот, мол, опять не дождались, как Благодетельница тут же всю ответственность на нее взваливает, клятвенно заверяя, что все до единого посула исполнены, и если у кого-то руки не из того места растут, то она как бы ни при чем.

И прибавляет:

– А если по Манькам себя меряете, то вот вам и объяснение! – и приводит в пример господина Упыреева: – Взять, к примеру, хорошего человека: дом – полная чаша, дорога до самого дома, дети по заграницам! Не ропщет человек, а имеет! Кто нас назад тянет? Вы разберитесь уж как-то, да и заберите свое – и будет вам!

И смотрят на Маньку косо, ибо все Маньки уже на одно лицо: алчные, завидущие, чем больше даешь, тем больше норовят разорить честного человека.

И отвечают:

– Каждый горазд требовать, да только копеечка самим в хозяйстве пригодиться! – и в глазоньки заглядывают: – А зачем тебе, ведь у тебя, Маня, и хозяйства-то нет?!

И тяжело со вздохами поучают:

– Кабы изнурила себя, поняла бы, каким трудом копеечка достается! Ты благодари, благодари – да в ноги поклонись! Эка хватила, за копеечку-то мы и сами умеем! Так ежели всем платить, по миру пойдешь… Вот, Маня, соглашайся на половину, а то и это не смогу. Кризис, Маня, покупательский спрос… у тебя… нынче упал. Что ж ты так, Маня?!

И смотрела Манька, и не переставала дивиться. Она, пожалуй, единственная, кто радио слышал, как звон в ухе. И не сразу сообразила, что именно так Радиоведущая обращается к народу – через голову… Да только ей от этого одна беда.

Она вроде и так, и эдак:

– Подайте Христа ради! – помолит. – Я ведь на три месяца наперед отработала! – посовестит. – Мне бы домишко подлатать да дров на зиму запасти! – про беду свою скажет.

И тут Благодетели удивленно и гневно вскидывают бровь, будто впервые видят ее в неприглядном качестве, нахмурят мрачное и осуждающее лицо, и поставят на место.

– Когда же успела, если три месяца не прошли? Знать работа была… на ломаный грош… Обманываешь людей-то! Да и как же, Маня, в голову пришло равняться на богатого человека?! – и уже Благодетель ее совестит: – Ведь это, Маня, самая зависть и есть! Ах, как права Благодетельница, выставляя мерзость твою напоказ!

И уходила Манька домой, не солоно хлебавши. Будто не будь ее, так и кризис не наступил бы.

В конце концов, оказывалось, что кризис у нее одной, а у остальных его как бы не было.

Кризисы, деноминации, девальвация, инфляции портили Благодетелей. Они вдруг самым непредсказуемым образом понимали: если не считаться с Маньками – можно извлечь хоть какую-то прибыль. Само государство было примером, в котором даже статья такая была – на инфляцию. Ровно столько, сколько Маньки могли извлечь выгоду. А если инфляции не случилось – то как бы у государства разорение. И тогда оно понимало, надо что-то делать всем миром. Объявляло повышение акциза, увеличивало стоимость ГСМ, энергоресурсов, подымало таможенные пошлины, обращалось за помощью к другим государствам, чтобы цены на валюту подняли, или печатало деньги, чтобы самые богатые Благодетели, которым они выдавались, скупали бы у народа имущество. А когда имущество было скуплено, и народ оставался с деньгами, оказывалось, что сами по себе деньги ничего не стоили, так, бумага. И успокаивалось лишь тогда, когда народ опять сидел в своей сараюшке, и думал не о прибыли, а о том, чтобы с голоду не помереть.

И опять получалось – права Благодетельница, истинную правду возвещает! Взял – получил!

А Маньке каково?

Так и повелось: как какой в казне кризис, казна за Благодетелей, Благодетели за Маньку. Тянут-потянут и вытянули государство. А ей не у кого было тянуть. И больно становилось, когда Радиоведущая, обещая народу благоденствие, объясняла так: экономия должна быть! – напрямую на нее намекая.

И что бы не планировала, Государственная Жена обязательно угрозу углядит. И закрутится, и завертится государственная махина, чтобы мечта ее не сбылась.

К примеру, решит она железного коня заиметь – и вот уже чуть-чуть осталось, одна зарплата до мечты, а тут раз, и Указ выйдет: «госпошлину поднять в пять раз!» Ибо: «стране нужно производство – поддержим отечественного производителя!»

Манька о заграничном не мечтала – да только и свои, отечественные, в пять раз цену ломят.

Вздохнула тяжело, посидела, подумала и надумала: чем черт не шутит, построю-ка дом, продам, и еще один построю, для себя уже – земля в цене, дома в цене, ни за что не прогадаю. И начала строить. Дом красивый – не дом, а дворец. И люди на него заглядываются. И словно бес в производителя вселяется – в пять раз цены на кирпич поднимает. Кирпич стоит, как буханка хлеба, будто глину не из земли берут, а со дна моря-океана, в самом глубоком его месте…

Она бы запросто дала бы глины с огорода, чтобы на море не доставали – так ведь не просят, а предложи, отказываются! А государство кричит: мало, мало, у Маньки выгода впереди!

Подсчитала она: ну раз цены растут, подзанять, достроить, так и окупится. И строит, и достраивает. Продать остается…

И тут вдруг берет государство растущие цены в свои руки и объявляет: «Не дадим народ обманывать!» – и падают цены…

Странно, да? Не на кирпич, на дом… Как будто она его как раз из глины с огорода строила, а не из кирпича, который со дна океана…

А за государством грянули кредиторы…

Вернулась Манька в свою сараюшку, подсчитала убытки и поняла: кому беда, кому-то мать родна – картошки насадила бы, и было бы зимой не голодно, а теперь что? Еще пять лет на Благодетеля работать…

А мечта была так близко – руку только протяни!

Необъяснимое явление Радиоведущей являло собой неоспоримое чудо. Люди боготворили Царствующую Особу, делая вывод, что раз все про всех знает, значит, глазами зрит и в особые нужды каждого в отдельности вникает. И спроваживали Маньку наставлениями Идеального Человека, как самую что ни наесть искательницу чужого добра, мужей и знамение бедности, чтобы беду не накликала. Хорошие люди, которые по неопытности и недомыслию сначала если помогли в чем, после того, как начинались гонения, обижались, что доброе их отношение стало им в тягость.

А ведь Манька даже просила их поплевать на нее, подставляя то один глаз, то другой, чтобы угодить Идеальной Женщине! Не всегда помогло, наверное, плевали не искренне…

И не знала Манька, как объяснить сей феномен. Все-то Благодетельница о ней знает. И только послабление выйдет, как она тут как тут, уже стыдит людей: «Девка вовсе от рук отбилась, того и гляди, козни начнет строить!» – и стращает, что, мол, спохватитесь, да поздно будет, потому как честному люду везде оскомина от Манькиной прибыльной жизни. Ни в чем не упускала шанса напомнить, что живет по милости и без милости. И ладно бы на Идеальную Женщину смотрели глазами, а то слушают только, вроде как безымянная она…

Как-то тайно…

Вроде нет ее, а тут, посреди народа, как Дух Святый, с каждым в уме его…

Замуж собралась, а женихи говорят: им такую невесту подавай, которая как в радио: приданное под стать заморским царевнам, чтобы родственник, который в люди выбился, чтобы, стройная да пригожая, с очами, как у лани, коса пшеничная ниже пояса, ноги длиннее верхней части туловища с головой – и снова смотрят косо! А как, если телом уродилась как все, и приданное круглой сироте никто не собирал, а само не копилось?! И вроде рядом не красавицы писанные, не владычицы морские, не лучше и не хуже – а деток, мал мала меньше, мужик тюк-тюк-тюк молоточком, корова на дворе мычит…

И вдвое горше Маньке становилось: ну разве ж она не народ?! Все-то у нее через пень-колоду, хоть в петлю лезь!

И ладно бы у нее у одной…

Но ведь куда не кинешь взгляд, везде одинаково. А люди будто не чуют беду. Бывало, хуже Маньки жили. Того осудили буквой закона незаконно, лишив имени и имущества, другой ума лишился – тело покупает, чтобы к себе пришить, третий продает – да не просто, а по частям. Бомжи людей на мясо в живом весе на стряпню сдают, другие подъедают сограждан с удовольствием, то мать с дитями на улицу выставят, чтобы долги перед Благодетелем не копила, то стариков подожгут, чтобы лекарства на них не тратить. И пить-то зеленую начинали, и семья разваливалась, и дети становились уголовниками, и дом подъедали термиты земноморские, так что трухи не оставалось. Специально из-за моря-океана летели, чтобы обозначить недостойного, как вредителя Великого Человека. В обычное время в государстве такие насекомые не водились, тепла им не хватало.

И прозревали люди – какой могущественный стоит над ними Человечище!!!

Одна Манька с годами не умнела. То ли глаза задом наперед росли, то ли то место, в котором жила, было проклятым, где сила темная из земли, а не благодать с неба – или в самом деле думать не умела, как люди. Ну, не получалось славить Благодетелей, которые на лицо не казались и за глаза плевали, и хвалить, когда кусок хлеба не подал. И пожалеть не получалось, если поднимались к Благодетельнице как щедрые Благодетели, забирая последнее у благодетелей, которые смотрели на него, как на Благодетеля, щедрости дожидаясь. И когда на нее шикали, мол, не лезь не в свое дело, в очередной раз убеждалась, что людям даже нравиться – сами несли. А потом ждали, когда их поднимать начнут.

Но обычно, Благодетель так высоко взлетал, получая протекцию от самих Величеств, что не достать его было.

А у Маньки наоборот. И не дает, а вынут, оплюют, даже те, кому бы сама дала, если попросили бы по-человечески. И вроде рассмеется, а люди в ужасе глаза отводят, будто злое сказала, тень на плетень навела, а уж если горе у нее, то у Благодетелей радость: значит, раскаивается человек – дело сие нужное и даже полезное. Или того хуже, глаза отводит, задумала погубить честного человека.

Закроется Манька в избе, сядет на лавку, и задумается: да что же это такое, клыки у нее на лбу, что каждому горе ее в радость, а радость в горе? Работала без устали, сутками пашет, мозоли, как бородавки, а живет перекати-полем. Назвать ее Благодетельницей язык бы ни у кого не повернулся – Благодетельница одна на всех была, та самая Радиоведущая. И в пример приводят, мол, работать надо, как велит Идеальная Женщина!

А как, не объясняют, только глаза закатывают…

И то верно, сутками Радиоведущая не молчит – обзавидуешься! У Маньки так не получалось, иногда она спала крепким богатырским сном. Но кое-чему все же научилась: говорила Идеальная Женщина о делах своих всегда с неопределенной грустью – и народу сразу становилось понятно, как тяжела работа на благо государства. Жалели ее. Каждый мечтал внести свой вклад на отдых великому человеку, чтобы не изнемог, думая о народе, и думал бы, что народ тоже о нем думает. Чтобы с новыми силами после отдыха, наконец, придумал, как сделать, чтобы всем было хорошо.

Подметив такую особенность, Манька тоже делала грустное лицо и жаловалась, что работы много, и вся неподъемная. Она давно поняла, лучше делать работу за три месяца, как положено, не раздражая Благодетелей своей прытью.

Дать ей, конечно, никто ничего не мечтал, не заикались даже, но стоило загрустить, как тут же стало появляться свободное время.

А свободное время, как известно, до добра не доводит!

Ты или на работу устраивайся, где думать надо много, или работай и не думай! Наука думология была не из легких. В государстве и без нее хватало думающих. Люди годами учились думать. Так что думать ей было не о чем, разве что о нелегком своем житье-бытье. Но мысли то и дело лезли в голову, и как-то незаметно отвлеченные мысли стали вплетаться в конкретные и становиться очевидными и предметными…

Например, как главное лицо государства посчитало ее невесть кем, накладывая крест во все места…

Манька и знать не знала бы о существовании Радиоведущей, не напоминай та о себе день и ночь, будто жить без нее не могла. Точно соперницу в ней видела, другого объяснения Манька уже не находилось. И все бы стерпела, мало ли чего бабы не поделят – и кто за одну встанет, кто за другую, но не в раз! А тут Радиоведущая и в глаз бьет, и в бровь, и вечно праведная – и не видали ее, а горой стоят.

Если честно, достала она ее своими радиопередачами…

Иногда смотришь на леса, на луга, на реку, на огород свой, будущий урожай подсчитываешь – а Благодетельница тут как тут! И ну давай зудеть про дороговизну дров, про ГСМ, которое, накладывалось на сено, делая его золотым. Про отраву, которую бумкомбинаты в реку сливают. Про жука заморского, которым все местные жукоеды брезговали.

И когда та говорила, что разобщение несет обществу, призывая давить, как паразитирующую на теле вошь, не могла согласиться. Не получалось. Ни в чем вины у себя не находила. Не было у нее ничего из того, в чем обвиняла ее Благодетельница. И зла на людей не держала. И чем дольше Манька об этом думала, тем крепче становилась уверенность, что Благодетельница с кем-то ее спутала. Говорила об одной Маньке, а имя одинаковое – вот и получалось: все Маньки на одно лицо – и невиновная стала виноватой.