Текст книги "Там избы ждут на курьих ножках..."

Автор книги: Анастасия Вихарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 43 страниц)

Так это было или нет, Дьявол разобиделся страшно. Издевательство над нею (или недостаточно качественное издевательство) он принял близко к сердцу. Среди прочего добавленного к ее скарбу, углядел Дьявол веревку с петелькой. Видно, на тот случай, если тяжело ей покажется железо. Картежную метку в виде шестерки, мол, не вздумай разэтакая садиться в чужие сани, и намек, что бьют они Дьявола своим дьявольским интересом. Манька о петле и не помыслила даже, ей привычно было веревки за плечо кидать. Не раз предлагали вместо платы, особенно, когда надо было расплачиваться за работу. И сразу вспомнила, как один из разбойников обходительно намекнул о петельке, когда просил доказательства существования Дьявола.

Выходило, веревку и железо приготовили много раньше? Чтобы сковать железо в надлежащие формы, понадобился бы не один день. Не об этом ли разбойничьем железе говорил кузнец господин Упыреев, который когда просил снять пробу с разбойничьего железа в пути? Кузнец господин Упыреев совсем вылетел у нее из головы.

Получалось, что Дьявол и в самом деле был ни при чем.

Тяжело, со вздохами и камнем в сердце, она призналась себе, что железа ей было не избежать. Разбойники ждали ее, и не появись она в трактире, поймали бы в другом месте. Одного она не могла понять, почему потянуло ее в этот трактир, а не в другой, точно кто на ушко подсказал. С самого ж начало было ясно, что настоящие трактирщики куда-то подевались – ни постояльцев, ни еды, пыль кругом – и будто кто глаза застил…

Манька бы смирилась и забыла, и несла бы ношу дальше, но не тут-то было, не таков был Дьявол. Началось крещение интересов…

Присутствуя при знаменательном событии, когда вершился Дьявольский суд, с нескрываемой радостью – наконец, кто-то из дорогой его сердцу нечисти вывел Бога Нечисти из себя, – обрастала она такими знаниями, от которых захватывало дух. Весело ей было наблюдать, как устраивает он муки исчезновения своим встреченым-попереченым.

Дьявол не злился, не планировал сжить разбойников со свету. Веревочку из скарба он достал. Добавил к ней кусок мыла, что бы, значит, которые споткнутся о нее, не долго мучились – и вернул в трактир, примерив каждому разбойнику на шею. Теперь мысли их веревкой не заморачивались, сама по себе она их не донимала, но радовались, когда ее туже затягивали Благодетели, получая нескончаемое блаженство.

Получилось не то, что Манькины петельки, которые она сразу могла рассмотреть. Никто не сносил бы такое железо. Шею давило, но о кожу не терлось, и ношение его было приятным.

– Вот! – учил Дьявол, соглашаясь с ее выводами. – Всякому железу должно быть железным! И не давит, и греет!

Но обманывались только разбойники, а людям железо с первого взгляда в глаза бросалось. Глубокий след оставила в уме разбойников примерка, напоминая о неком Дьяволе, который не особенно угождал бы им, оставляя немногие их достоинства для служения самым выдающимся Помазанникам, чьими интересами у них снесло крышу, раз, будучи нечистью, забыли важность поминовения Бога Нечисти.

Метку карточную прилоботомировал гвоздиком к каждому разбойничьему лбу, доставая до внутренности черепа, как привет от себя самого. Явно намекая на остроту своего зрения, что, мол, будет он, Дьявол, лечить любую шестерку, поскольку все разбойники приколочены к нему, и ни один лоб пяту ему не достает. И когда с кем здоровается – не промахивается! Отодвинулся, посмотрел на проделанную работу. Заметив, что железо на голове смотрится криво, вернулся и подправил. Помял в руках, как пластилин, и каждому досталась корона, в виде тернового венца.

И опять Манька заметила, что не сносить им корону, ибо в тот момент, как увенчала она их головы, всякий разбойник сделался как Бог. Но из среды себя самого. А смотрелся он не как Бог, а как замученное существо. И каждый раз, как разбойник начинал думать о себе не по железу, приключалась с ними падучая.

– Это, Манька, терновый венец Сына Божьего, который вышел в люди, как Мученик, – похвастался Дьявол, открывая свой секрет. – Любой Мессия порадуется такой мессе, ибо ангелы справляют ему хором литургию двадцать четыре часа в сутки и не умолкнут до скончания дней!

– А Мученики почему? – пожимала плечами Манька.

– Ну, когда ангелы поют, разве можно думать о чем-то еще? Не до людей им. Не слышат они их через хор голосов. И хочется им быть Благодетелями всем Благодетелям! Ну а про себя думать уже некогда.

С руками и ногами разбойников Дьявол обошелся еще хуже. Руки теперь могли только брать и отдавать в определенное место. Ноги ходили по одной половице. А если кто-то хотел иначе, то сразу же отнимались. Разбойник падал – и поднимали его всем миром. Но, против правил, как корона на голове, как веревка на шее, ни руки, ни ноги железа на себе не чувствовали, а только радовало, когда по железу и думали, и поступали. Само железо было надежно схоронено от взгляда, как Дьявол, которого тоже не видели.

Вот ей бы так уметь! – позавидовала Манька. Но разве сможешь так обречь издевательство себе на пользу? И сколько бы ни пыталась она после применить свое знание, даже близко у нее не получилось. Разве что на хату красного петуха пустить или поймать и отхлестать ломиком…

Так что знания остались бесполезными.

– Им, красивым и сильным, – примирительно сказал Дьявол, любуясь плодами рук своих, – бремя Спасителя будет легко. Ни на злобу дня, а в назидание каждому пристрою, дано имя Господа Йеси. Вот, восстал я на Абсолютного Бога, и Он навечно поставил меня над пространной землею, а Йеся принес себя в жертву – и наградил Его Отец Его воскресением, – Дьявол сделался грустно задумчивым. – Кто не поклонился мне, тот принадлежит Йесе и Отцу Нашему. Обычно печален я, но этих не без удовольствия исторгну с земли, радуясь Сынам Человеческим, превозмогшим Дьявола, не оспаривая совершенства их. И буду думать, что Мессия, пожелавший править землей, сумеет принять их и порадовать уделом большим, чем достался мне. В общем, Манька, – пояснил он свое пространное высказывание, – если у другого человека есть выбор, то у разбойников, которые пошли против меня, его уже нет. Они попадут к Спасителю в любом случае, невзирая на грехи и праведность. И к Абсолютному Богу, который Бог и для меня.

– А если вся Вселенная есть земля, то где Абсолютный Бог? – спросила Манька с любопытством, тоже радуясь за разбойников, которым повезло больше, чем ей. Абсолютный Бог – хоть кто соблазнится!

– За ее пределами, – ответил Дьявол с нежностью. – В удивительном месте! Сам я родом оттуда. И восстал, и низвергнут! Пока я был там, Небытие было Бытием, а теперь отдельно. Есть Небытие, и есть Бытие. Война между нами давно закончилась, но нет-нет, партия гордых людей уходит от меня к Богу другому. И тогда Он приумножает богатства земли, потому что для меня Он и Отец, и Мать, и Родина – всем я ему обязан.

Дьявол вздохнул, растревоженный воспоминаниями, и принялся мучить железом ее, ибо не послушала вовремя добрый совет – бежать от нечисти. Образно говоря, утвердилась в мысли, что доброе живое слово сильнее радио. Но радио не молчит, не изнемогает, не умирает, а мелет и мелет…

– Маня, – сказал он, – я ценю свое время и собираюсь узреть при жизни ваш поединок с Благодетельницей! Вдруг я ошибся и не ту голову помазал?! Прикуси удила и жуй! – приказал он, высыпая перед нею железный порошок, в который измолотил разбойничье железо.

Манька согласиться не могла – она же не с радио говорила, а с людьми. Но Дьявол так не считал. И она давилась, но железные опилки глотала. И была благодарна Дьяволу и за то, что не бросил ее, и за то, что сделал железо порошком, и что порошок стряхивался. Оставалось только собрать его и проглотить, но зубы о него не ломались. Железо и в самом деле было не забористым, не таким твердым, как железо кузнеца господина Упыреева. И что не придумал для нее другого наказания. Лучше так, чем тащить за собой кандалы. Без помощи Дьявола она ни в жизнь не избавилась бы от него. И ела порошок три дня, и еще больше половина осталась. И ела бы еще, но Дьявол отошел от обиды и примял железные крошки к караваю, который в полтора раза после этого увеличился в объеме. Потом напоил ее чаем и сказал, что если они будут сидеть на месте, Помазанница ближе не станет.

Манька сразу же согласилась. От железа в животе начались жуткие колики. Собрала свой нехитрый скарб и пошла прочь от селения. «Кончится ли железо, – думала она, с опаской поглядывая на Дьявола, – если Дьявол так легко умел положить человеку новое?»

А разбойники, которые Дьявола не видели, даже после того, как он прославил их перед Отцом Йеси, железо не разглядели. И теперь все, что произошло с ними плохое, списали на Маньку, а все хорошее на Благодетельницу. Они так и эдак гадали, что могут значить сии послания, которые читали с благодатью и ужасом, ранее им неведомым. Среагировали неадекватно, что-то вроде кататонии началось. Разбойники могли только себя понимать: с виду Манька дура-дурой – и вдруг такие загадки, что впору сломать голову. По началу, когда по привычке ступали не на ту половицу или ложили деньги в карман, и начинало першить в горле или ломало голову, пугались и призывали Спасителя объяснить мотивы наложенного на них креста.

Благодетельница, сидевшая у Спасителя одесную на Престоле Славы, проводила с ними долгие беседы, объясняя, что чужое добро ничем не хуже того, которое лежит у них в кармане, и что истинно добро их теперь на небе, вроде и есть, а на самом деле получается, что нет. И что половица половице рознь, а пространный путь ведет к погибели. И, как хотят они, чтобы она обращались с ними, то так же должны обращаться с нею, не жалея для казны и не рассматривая другие половицы. А когда разбойники плакали и жаловались, что в казну положить много не поучается, ибо железо на виду и люди прячут от них добро, Благодетельница только руками разводила: зачем с Манькой разговоры разговаривали и сидели за столом? Надо было сразу закатать ее в железо! Прославиться перед нею хотели? Умом блеснуть? Вас, разбойников, пруд пруди – и тому любовью должна дать, кто радеет в большем объеме!

Что случилось с разбойниками после, Манька в точности не знала. По возможности разбойничьи вертепы обходила стороной. Боялась, что не снести ей железа. Но было ей не то сон вещий, не то видение, не то опять же по радио слышала, будто разбойники крепко-накрепко зареклись ее слушать и проклинали на чем свет стоит. Да водили хороводы и песни пели во славу Идеальной Женщины, которая не раз прорекала им презирать Маньку с головы до пят, чтобы не ходить в обиженных. А послания Дьявола объявлены были вне закона, чтобы наивные люди не ломали свои бесхитростные головы и не отвлекались от славословия Идеальной Царицы радиовещания.

Пример был настолько показательным, что маститые разбойники, которые в железе понимали толк, поглядев на товарищей, которым досталось Дьявольское железо, после того случая к Маньке долго близко не подходили, посчитав опытным железоведом. Конечно, когда история подзабылась, все вернулось на круги свои. Но Манька к тому времени сильно изменилась, обрастая знаниями по железу – и против правил, умела его поднять, обращаясь с ним безо всякого страха.

А Дьявол после того случая надолго примолк, замкнувшись в себе, размышляя, почему так бывает, что те, кого любишь, обычно оказываются последней жестоковыйной, упорствующей в неверии свиньей. Ведь холил разбойников, лелеял, направлял, принимал и ложил на всяком месте жертвенных агнцев, а вот, поди-ка, очернили. Одно дело обречь на муки Маньку – это святое, это и есть тот самый жертвенный агнец. Но размножить самого Дьявола и высечь имя его на камне, это, простите, вершина безразличия к своему Богу, под которым ходишь. Ведь каждый Святой Отец учит бояться и чтить имя Бога Нечисти, обращая внимание на факт, что все грехи от Дьявола обращаются к человеку из среды его самого, и Дьяволом прикрываются все удачные темные делишки, и что страшнее его, пожалуй, никого в мире нету. А жертвенный агнец, поставленный с Дьяволом на одну ступень – как могила, поди-ка, усмири новое явление Дьявола! И не понимать этого – прямая стезя обратить на себя внимание больших злодеев.

Манька его болезненность понимала, предательство бьет по самым больным органам: в сердце и внутренности. К слову сказать, сама она к изжоге давно привыкла. У Дьявола ни сердца, ни органов не было, только одно большое самосознание, а и то жалко! Но помочь она ничем не могла. И разглядев в нем человеческие качества, которые он долго пытался скрыть, стала относиться к нему с некоторым пониманием и любовью. И у него были слабые места. Больше всего хотел Дьявол быть не просто Богом – а Узретым Богом! Что явно противоречило само в себе, учитывая, что Богом люди его не видели…

Между тем, когда Дьявол был Другом, и когда Богом, разница была огромная.

Другом Дьявол не искал человеку беды. Он как-то незаметно сводил ее на нет, или давал незначительный совет, обычно не затрагивающий интересы нечисти, не сталкивая лбом с теми, кому был Богом. Другом Дьявола можно было считать только условно, а в миру, где его никто не видел, Другом его можно было не считать вовсе: сначала он был Богом – и только потом Другом. Другое дело, когда он был Богом! Он оберегал человека, защищал, кормил его идеями, складывал обстоятельства в благоприятный исход делу. И Манька, пока имела о Дьяволе смутные представления, путаясь в нем, как медведица в сети, поначалу отчаянно завидовала тому, как некоторые люди умели принять от Дьявола воздаяние, оставаясь необиженными. Она никак не могла понять, отчего у нее-то не получалось. Может, просто не думала как они, пытаясь быть правильной в каком-то своем представлении, а Дьявол не говорил ей об этом, придумывая одну каверзу за другой, чтобы сама дошла до понимания своей очевидной глупости?

Она рассуждала и так и эдак, стараясь приблизить себя к людям, которым Дьявол благоволил, но нащупать тропу не получалось. Чтобы ходить под Дьяволом, не видеть его оказалось недостаточно. Тот, кто его не видел, так или иначе был под Дьяволом, но могло ли быть иначе, что двое, столкнувшимися интересами открывались ему как два выбора: кому из них быть Богом Нечисти, а кому Духом Нечистым. И если двое не могли уладить дело миром, от одного оставалась горстка пепла, – и горстка пепла внезапно начинала понимать, что Богом над нею поставлен злодей, а именно – конкурент! Именно в тот момент Дух Зла показывал ему язык и корчил рожи, открываясь, ни как Друг и ни как Бог. Очень скоро Манька поняла, что, даже имея Дьявола крышей, обычному человеку не превозмочь своих врагов. Он обнаруживал редкостное непостоянство. С каждым разом приводил соперника сильнее, чем предыдущий. Ему ничего не стоило угробить человека сразу, но Дьявол не искал смерти – он вынуждал, как хороший тренер, накачивать мышцу. И полчища осатаневших бойцов удерживались лишь некоторым количеством законов, которые нечисть придумывала сама же, чтобы не дать человеку вымереть совсем, как некоторые менее защищенные представители фауны, обнаруженные бойцами в природе. Лишившись корней – все дерево гибнет. Даже самые осатаневшие бойцы понимали, что корни их где-то там, в среде народа.

И снова тупик! Мало уметь побить всех! Дальнейшие наблюдения завели ее в тупик.

Выводы глубокого исследования заключались в том, что не всем объектам позволялось думать, будто он может обойти любую особь рода человеческого. Неравные были условия для одного и для другого. Каждый мог иметь крышу лишь на определенном этаже. И как только человек поднимался до дозволенного уровня, если не мог остановиться и уразуметь, что дальше не имеет поддержки от Бога, он тут же становился объектом насмешек и выдавливания в нижние слои. И общество, и враги его не упускали не одного случая обнаружить в нем грех. Удивительно, но точно такой же грех не вызывал раздражения будучи содеянным другим, который своего этажа еще не достиг. Чаще мешок картошки обходился грешнику дороже, чем миллион обездоленных на все их имущество. И было, что мешок картошки лишь вызывал недоумение и насмешку. Не каждый и не каждым мешком картошки можно было растрогать государство. Например, даже зная вора по имени отчеству и в лицо, Манькину оргтехнику так и не смогли у вора изъять, и он долго сожалел, что поначалу испугался и вернул ей часть ее имущества. Добровольно. Испугавшись возмездия. «Во, дурак-то был!» – говорил он про себя.

Бойни и мясорубки приходили и уходили, миллиарды разворовывались и возвращались, тучные страны худели и обрастали жиром, маленький гад становился большим гадом, пущий гад укладывал его на лопатки, истинные святители обращали народ то в одну идеологию, то в другую, больные становились здоровыми, здоровые больными…

Но одно оставалась неизменным: Таинственная Непреодолимая Сила руководила процессом, поплевывая сверху и не давая народу заскучать.

И раскрывалась перед Манькой простая истина: Непреодолимая Сила не имела жалости!

Миллионы обездоленных людей ногами вперед не умеряли ее аппетит. Она не имела веру в идеал – любая идеология, умеющая организовать и сдержать беснующиеся толпы, пускалась в ход. Молилась только на себя. Не жаловалась. Не стращала собой. Не пыталась подлизываться к народу. Непреодолимая Сила была везде и нигде. И все же оставляла след в истории и в каждой жертве, которая поднималась иначе, презрев рукотворную ее лестницу. Мужественная чистота человека не являлась достоянием. Только эго (может быть, та самая печать, которую ложил Дьявол на лицо своего Помазанника, которую человек чувствовал, как стержень), облаченное в поддир, могли позволить человеку приблизить себя к вершине, увенчанной совершенными людьми.

Простая фраза: «вы оскорбляете чувства верующих» или «вы отнимаете у людей самое дорогое», обращенные на человека, могли перекрыть ему воздух и образовать вокруг него вакуум. Какое чувство мог оскорбить один у миллиарда верующих? Грусти, ненависти, радости, внезапно расстроенное, шестое или пять предыдущих? Кто брался подсчитать, сколько разных чувств борются в человеке каждую минуту?

Или «самое дорогое»? Самое дорогое у человека его имущество, здоровье, родственники в порядке наследования. Как может он отбирать все это, если только высказал свою точку зрения и был кем-то услышан?

Манькины мнения именно в такой вакуум и попадали, вызывая праведный гнев у одного, но так яро защищающего всех остальных, что услышать ее уже никто не успевал.

Но праздник жизни продолжался. Кто-то повторял ее мнение и становился всеобщим любимцем. И когда Манька, насмерть замученная железом, не могла уснуть и долго-долго лежала, рассматривая звезды, и думала, думала, думала – отрываясь от покрытого язвами тела, от невыносимой боли и уязвленного самолюбия, которое напоминало ей, что ей по всему государству приходится бегать за какой-то Благодетельницей, которая ей ни за каким хреном не нужна, и что она не прошла и шестой части государства, не износила первый комплект железа, Дьявол протягивал ей небольшой кулек с семечками и предлагал:

– На, поплюй! Тебе не дано, и ты эту лестницу видишь. А кому дано, не задумывается. Ему некогда, он ступени считает, которые ему еще осталось преодолеть.

Ждал, когда она опорожнит кулек, и приказывал:

– А теперь ложись спать, и пусть тебе приснится что-нибудь из жизни бедного народа!

А другие сны Маньке и не снились. Никакие не снились. Без воды было совсем худо. Новые зубы были чуть тверже, но и они крошились, обутки мозолили и стирали ноги в кровавое месиво, от посоха руки каменели, так что к вечеру она не могла поднять кружку с чаем. Ей уже казалось, что живая вода ей снилась.

– Ну почему у меня в голове нет твоих умных мыслей? – в который раз спрашивала она с вымученном видом. – Почему они всегда знают, что делать, а я нет? Почему они радио слышат, а я только догадываюсь о нем? Или вторят ему, так что сил нет слушать?

– Знала бы ты, как Дьявол исторгает мысли в ум нечисти, закололась бы от ужаса! Радуйся правильным рассуждениям, которые он втолковывает терпеливо день за днем, – в который раз отвечал Дьявол о себе в третьем лице. – Жалеешь себя? А ты не жалей! Пусть умрут и те, и другие, и ты – голая Дьявольская правда выйдет наружу. Я не жалобная книга, на меня молиться бесполезно, – напоминал он, – если ума нет! Сама знаешь, какой он у тебя…

И Манька снова думала, почему Дьявол так говорит? Что плохого в том, чтобы жить хорошо? И как Благодетельнице удалось всем доказать, что она идеальная во всех отношениях? И после этого Дьявол будет говорить, что он посылает ей в ум какие-то страшные ужасы?!

И однажды Манька так уверила себя в несправедливой раздаче благой мыслительной материи, что решилась дать себе дьявольской головой. Чтобы не думали гонители ее, что не дано ей, а Дьявол бы убедился, что имеет возле себя не худший экземпляр представителя человеческого рода. Не понимала она – как мог он не привязаться к ней, ведь она была гораздо ближе, чем прочие! Точно так же поступали с нею люди, с которыми делилась всем, что у нее было. И когда в какой-то момент, когда человеку богатая удача приносила почет и имущество неисчислимое, она начинала надеяться, что человек возьмет заботу о ближних, среди которых числила себя. А человек вдруг становился жадным, начинал обвинять ее в корыстных намерениях, и выживал из жизни оскорблениями и унижениями.

Но Дьявол был не человек. Он был Бог. Ему ли жалеть умные мысли и завидовать и злорадствовать, меряя добро свое по Манькиному благосостоянию?

Да так она увлеклась размышлениями о природе дьявольской удачливости, что не заметила, что идет по волчьим следам.

Будто Дьявол глаза отвел. В плохом смысле… Она смотрела далеко вперед, и смотреть под ноги времени не осталось. «Я прибью эту тварь! – думала Манька, придумывая способ, котором без труда смогла бы задумку воплотить в жизнь. – Сыпну цианистый калий! Нажарю бледных поганок! Надо ядом… Или дождусь у ворот, и пусть меня убьют, она умрет тоже!..»

Обрастая подробностями возмездия, которые она понесет Благодетельнице, Манька шагала вперед. Она так увлеклась, что и заплечная котомка с железом не тянула спину. Дьявол растворился и не сопровождал ее – Богу Нечисти положено укладывать мысли, которые человек смог бы отсортировать и выстроить в такую цепочку, когда все обстоятельства будут учтены. Именно так Дьявол оказывал медвежью услугу, приберегая точные сведения об обстоятельствах для противника. А если открывал их тому и другому, случайно или преднамеренно подсказывал образ мышления противной стороны и умные обходные пути.

«Я буду другой! – думала она. – Я буду как люди! И когда у человека беда, я заткну уши, закрою глаза, буду радоваться, что у меня ее нет! Пусть отправляются в Небесное Царство сами, меня устраивает Божье!..»

Манька прошла уже три брошенных деревни. Пустые полуразвалившиеся заколоченные дома, или разобранные и пепелища – не все сумели пережить перестройку. В отдаленных селениях люди дохли, как мухи, обработанные дихлофосом. Кто-то вымирал естественной смертью, кто-то навсегда покидал родные места и уезжал на заработки за горы, где были дороги, магазины, цивилизация, кто-то обращался в прах по собственному желанию. И немного удивилась, когда вдруг недалеко услышала, как тявкнула собака, и сразу затем глубокое мычание.

Звуки разом оборвались…

Манька остановилась, прислушиваясь. Где-то в глубине подсознания шестое чувство предупредило: «волки!», когда взгляд ее упал на дорогу. Тут повсюду были следы – крупные и чуть поменьше собачьи, с далеко отставными пальцами, копыта – не то корова, не то лошадь, и много свиных копытец. Она много прошла дорог, и не разу не встречалась с волками, они уступали ей дорогу. Или Дьявол, оберегая ее, уводил зверей в сторону. Заученной фразой ответила умнику: летом волки в стаю не собираются – именно так учила ее школа. Не иначе жилая деревня, и близко, прибавила шаг.

И не успела ступить на поле, как вдруг прямо перед собой, на дороге, метрах в десяти увидела волчью стаю.

Они ее ждали…

Вожак пристально посмотрел ей в глаза, чуть повернув морду, чтобы полностью видеть ее одним глазом – вторым он следил за стаей.

– Почему остановился, человек? – спросил его насмешливый взгляд. – Вот мы и встретились! Мы не выслеживали тебя, как ты нас, и не напали из-за угла…

И не было в мире прекраснее зверя. Черная шкура вожака лоснилась, спокойный – как скала. Если бы они встали рядом, волк, сидя на задних лапах, достал бы ей до груди. Огромный! В кино они были намного меньше. Даже щенки, которые крутились юлой за спиной вожака, превосходили придуманных по размеру. Три самки, охранявшие выводок, сидели и стояли с достоинством, не заступая черту, которую открыл им вожак, но было заметно, что самки испытывают волнение, как молодь.

Горячая волна прокатилась по телу, в голове стало пусто. И стало холодно. Она отступила назад, остановилась, замерев – шесть волков не сдвинулись с места. Она забыла, что волк не приемлет волка в образе человека. Дьявольские планы вылетели из головы в одночасье.

Манька сжала в руках посох, не поднимая его…

И уж или осенило озарением, или вдруг поняла с отчетливой ясностью, удивляя себя самою… Люди, не обиженные Дьяволом, способные принять воздаяния в свой ум, не бродили в одиночку по лесу – природа не верила им, не искали железо – они ковали его сами, не пытались образумить мучителя – они сами были мучителями, не радовались Дьяволу – по возможности, прятали лицо, обращаясь к праху и радея о сгнивших мощах и костях – и верили в себя, как в Бога. И нечего ей проситься в их общество! Да, она не достойна Помазанницы, если перестала быть собой и собиралась стать ею.

«Нет у меня ума! – сразу же согласилась Манька, чувствуя, как леденеют кости, – если вымытый капитал Дьявола меняю на Дьявольский ум!» Она переставила деревянную ногу и сделала едва заметный шаг назад.

Вожак колебался, не каждый день он встречал человека.

Люди хотели стать ему Богом. Но боги ему были ни к чему. Он выполнял свою миссию, возложенную природой: лечил лес от больных и слабых животных, чтоб жили другие, и оберегал волчью стаю. Его зубы убивали быстро – боль была минимальной. И если болезнь проникала глубоко, звери сами находили его, дожидаясь на волчьих тропах. Он видел смерть не одного выводка, и знал, что человек убивает волков.

И все же что-то останавливало его …

Человек был безоружный, и не бежал. Старый и мудрый волк не чувствовал ничего из того, что помнил – он видел, человек напуган, но, как вожак, не заступил черту, оставляя себе время ударить первым. Выжить имел право каждый, но не каждый стать вожаком. Убить вожака мог только вожак. Он никогда не убивал вожака другой стаи, если только тот сам не просил об этом. Закон леса – природа сама решала, кому доверить себя.

Сознание волка коснулась мягкая теплая волна, и он понял, что идет рядом с человеком.

Запах был тот же. Человек шел по следу, преследуя убийц членов его стаи.

И волк понял: надо освободить дорогу, охотник на убийц должен идти дальше. Он без страха повернулся к человеку спиной. Если тот ударит, он достанет его – у него тоже есть время.

Но человек не пошевелился. Волк поднял стаю и направил ее к лесу. Молодой щенок обиженно недовольно заскулил: «Почему мы не отомстили за себя?»

«Не каждый человек – враг, – ответил отец. – Когда-то мы жили вместе, и были как одна стая.»

Он еще раз взглянул на человека краем глаза, чтобы в стае не заметили, что он колеблется.

И не поверил глазам – человек разговаривал с лесом…

Манька стояла ни живая, ни мертва.

– У тебя как, боевой дух, сомнения не имеет? – Дьявол стоял за спиной, прищурившись, смотрел волкам вслед. – Вот, Манька, знамение тебе! И встанут звери, и уйдут, и будут думать промеж себя: хочешь – не хочешь, а надо!

Манька обернулась, силы окончательно оставили ее.

Она попробовала бежать к одиноко стоявшему посреди поля дереву, но не прошла и пяти шагов – ватные ноги подкосились, и она опустилась на землю. Дрожь колотила ее, зуб не попадал на зуб, язык прилип к гортани. Пустая сухая голова разом наполнилась роем мыслей, проплывающих и удаляющихся без рассмотрения.

– Чтобы под Дьяволом ходить, – заметил Дьявол с размеренной доверительностью, с довольной усмешкой наблюдая за нею, будто не имел к этому никакого отношения, – надо уметь устроить подлянку по-Дьявольски. Но, черт возьми, не Дьяволу же! Сами с собой люди борются дьявольской головой. И что ты все пытаешься примерить на себя истину человеческую? Все просчитали уже давно! Много тысяч лет назад один человек, бывший как ты, сказал:

«Отвратительно для гордого смирение: так отвратителен для богатого бедный. Когда пошатнется богатый, он поддерживается друзьями; а когда упадет бедный, то отталкивается и друзьями. Когда подвергнется несчастью богатый, у него много помощников; сказал нелепость, и оправдали его. Подвергся несчастью бедняк, и еще бранят его; сказал разумно, и его не слушают. Заговорил богатый, – и все замолчали и превознесли речь его до облаков; заговорил бедный, и говорят: "это кто такой?" И если он споткнется, то совсем низвергнут его. Сердце человека изменяет лицо его или на хорошее, или на худое»…

Тот, кто это сказал, сумел поднять голову и поставить крепость. И люди помнят его. Если помышления сердца худые, то и лицо не может быть добрым. Разве я слеп, чтобы давать человеку худому?

Манька закрыла лицо руками и заплакала.

– Это у меня-то худое? – обижено запротестовала она.

– Ты говоришь о голове. Только головой можешь думать. Сердце твое отстоит от тебя далеко. И близко, – вздохнул Дьявол. – Если сможешь услышать, то сможешь и уберечь себя от сердечного произвола!

Манька не скоро пришла в себя. Всю дорогу она громко бренчала железом и пела песни вслух, предупреждая зверей о своем присутствии. И пыталась услышать свое сердце – то, что видели люди. Но сердце было черным, безмолвным и угрожающим, и когда Манька старалась почувствовать его, голова у нее кружилась и в глазах появлялась рябь. Но Дьявол шагал рядом и, наверное, он когда-нибудь научит ее, как сделать сердце таким, чтобы ее любили и видели только то, что она считала собой. О том, как извести Благодетельницу, она уже не думала. Дьявол был ей и ни Друг, и ни Враг – он был Бог. Бог Нечисти. И любил Помазанницу, больше, чем ее.

Наверное, ее сердце было другим…

Стоило Дьяволу проявить немилость, голова летела с плеч и у человека, и у нечисти, но только не у Помазанницы. Несправедливо, конечно, но Дьявол вел ее к ней, и если получится устоять, то, возможно, он поймет, что сердце не голова – сердце не умеет думать. И, возможно, поймет, что она не такая, как ее сердце, а у Помазанницы его совсем нет. И пусть немножко, Дьявол будет заодно с нею, хотя бы мудростью, а остальное уж как-нибудь…