Текст книги "Там избы ждут на курьих ножках..."

Автор книги: Анастасия Вихарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

Первую неделю путешествие проходило без осложнений. Оттепель и дождь, и ударивший за ними мороз укрепили снег, образовав толстую корку льда. Идти по корке было легче, чем по рыхлому снегу. К снегу и морозам Манька привыкла, и уже давно не чувствовала страха перед зверями, которые сопровождали и охраняли ее. Тем более теперь, когда была ветка неугасимого полена. А кроме того, лед на реке установился крепкий, и снега на нем было немного, так что идти по нему было много легче – и шли быстро, преодолевая по сорок, а то и больше километров за день. Санками она не разжилась, но Дьявол загнул концы посохов, наладив их как полозья, скрепив между собою сучьями, сверху приладил сплетенное из прутьев плакучей ивы легонькое дно – так что и котомка была ей не в тягость, и посохи немного снашивались по бокам.

Волки и рысь поотстали, медведь не драл когтями кору деревьев…

Первое время Манька не обратила на это внимания. Казалось нормальным, что давно не слышит их и не замечает следы вокруг лагеря. Но когда вдруг ни с того ни с сего, недалеко, нет-нет да и стали трещать деревья, словно великаны двигались по лесу – забеспокоилась. На ум сразу же пришли рассказы местных жителей, будто в Зачарованном Лесу сгинуло немало людей. Даже дикий народец, привыкший к суровым условиям – браконьеры, охотники, старатели, воры и разбойники всех мастей – не рисковали обживать края с этой стороны реки. Манька пожалела, что зря списала все случаи исчезновения людей на Бабу Ягу и Кикимору. Конечно, в подвале избы и в на дне Мутных Топей нашлись бы многие из пропавших, но мало ли кто охотился за человеком! Может быть, и в самом деле по лесу бродили невиданные чудовища или вампир искал крови. От таких мыслей кровь стыла в жилах. И как только деревья начинали трещать снова, ледяная волна обдавала ее с ног до головы.

Но дни летели, а великаны не подходили близко. Она успокоилась. Если сразу не напали, вряд ли планировали: была она не такая уж сложная добыча, чтобы долго возиться.

Но однажды ночью один из великанов подошел ближе обычного.

Побледнев, как смерть, Манька вскочила с места, вцепилась в руку Дьявола, спрятавшись за его спиной. Стыдно было обнаружить страх перед ним, но умом она понимала, что не дотягивает до Помазанницы, и не скрывала. Она не Помазанницей собиралась стать, а избавится от Помазанницы.

– Что это? – испуганно прошептала она, с тревогой всматриваясь во тьму.

Дьявол руку отнял, осуждающе покачал головой, сожалея, что вампир до сих пор не надоумился искать Маньку. Лес да болото не бог весть что, но и ему накладно – тоже устал смотреть на холодную однообразную снежную пустыню. А вампир порой становился как человек и умную мысль начинал считать глупостью – и Дьяволу приходилось прикручивать умные мысли ей, ибо не было нечисти оборотить в прах явление нового пастыря.

– Враги пока в серьез тебя не воспринимают, а вот когда поймут, что смерть Бабы Яги твоих рук дело, тебе, конечно, не поздоровится! – позлорадствовал Дьявол. – Вот уж я порадуюсь! А эти… – он разочарованно исподлобья взглянул в сторону трескотни, выказывая пренебрежение. – Разве что ногой запнутся! Но и то вряд ли…

При упоминании Дьявола о Бабе Яге, раскаяние пробудилось в ней с новой силой.

Манька помимо воли считала себя виновной в ее смерти. Совесть решительно отказывалась ее доводы считать убедительными, когда она изо всех сил пыталась убедить себя, что Посредница стала жертвой собственного сонного зелья и свинского поведения. Порой она жалела, что не дождалась, когда свинья превратится обратно в старуху: могла бы объяснить, что в результате недоразумения, Баба Яга неправильно истолковала ее приход, и что шла она не за тем, чтобы та ее съела. И, возможно, путешествие уже закончилось бы… Не толкнул ли ее Дьявол на грех, играя на ее чувствах, поторопив руку? Все-таки он был Дьявол, а кто не знает Дьявола?! Откуда он взял, что трупы были людьми, как она сама? А вдруг наихудшие разбойники?

Могла бы связать свинью, а когда та оборотилась бы обратно в человека, пригрозить, что раскроет преступления перед Благодетельницей. И, возможно, если Благодетельница такая, как о себе говорит, положила бы она ей награду за поимку опасной женщины и моральную компенсацию за неправедное гонение – и отстроила бы свою сараюшку лучше прежнего. Но кто теперь станет ее слушать?

Манька тяжело вздыхала, с тоской устремляя взор в сторону запада.

Дьявол, заметив ее уныние, списывал его на страх перед вампирами и успокаивал, как мог:

– Прорвемся! Вон, у тебя и вода живая, и огонь неугасимый, а еще колья осиновые! И далековато мы от вампирских жилищ… Они могут пожаловать, но вряд ли кому придет на ум молить Дьявола, чтобы я их не выдал, – сказал он, взбивая ветки своего ложа, как перину. – Пока летят, как-нибудь да замечу! – и ворчал, хмуро и уныло, совсем как Манька, устремляя взор в ту же сторону, будто ждал, а ничего не происходило: – Отвыкли интересоваться человеком! Разве так надо принимать хлебные приношения? Ну-ну! Ну-ну!

Манька, конечно, его слова пропускала мимо ушей. Дьявол не упускал случая напомнить, что был как бы заложником ситуации, когда именно недомыслие нечисти обратило его против нечисти раньше урочного часа. Разве мог он, Бог Нечисти, не наказать нерадивое дитя? Родительская порка ничего общего с удовольствием не имела.

Она сочувствовала ему, но ей больше нравилось, когда она в постели зарывалась в кучу хвойных веток и, засыпая, слушала удивительные истории, которые рассказывал Дьявол, иногда накрывая краешком плаща, чтобы она могла не только слушать, но и увидеть.

И тогда она парила как Дух и видела много, но когда пыталась вспомнить образы, все уносилось куда-то во тьму, которая была в ее голове, как ночь в глазах Дьявола, и не одна увиденная история не вернулась, чтобы она могла на нее посмотреть снова.

А Дьявол рассказывал, как белый гриб вырастал в море-океане с государство.

Жидкий субстрат имел жизнь, но не было в нем жизни, и только одна мысль пронизывала его – жить! Огромная амеба плодилась и умирала, борясь, как первое существо. Сама планета родила ее, когда океан кипел, и устремлялись в небо клубы пара из метана и первого воздуха – закрывали небо, и остывала планета. И били молнии, которые были как плазма. Молодое солнце настигало его ветром, и горел гриб. И падали с неба пепел, огонь и сера, и хоронили его глубоко. И там, где гриб оброс пеплом, появилась земля. Много раз субстанция возрождалась и умирала, и самые страшные существа выползали из ее чрева, обязанные своим появлением случайному и не случайному набору аминокислот, и умирали. Пока не научился спускать живое из Небесной подвселенной, а Поднебесную подвселенную, чтобы уж наверняка получить то, что планировал.

Но не все.

И вырастали деревья и трава – были они не так разнообразны, но каждая несла в себе горсть земли, и если опять умирал гриб, споры растений и первых животных оставались жить, закрываясь надежной оболочкой, в которой могут лежать миллионы и миллиарды лет, делая ее живой. И если земля умрет, будет ли горячо, прорастут одни, будет ли холод, раскроют себя другие. Человек, одетый в кожаные одежды, тоже вышел из субстрата. Как консерва, сохранилось первое существо глубоко под землей – и люди не перестают удивляться, откуда столько грязного калорийного золотишка взялось…

– В принципе, – замечал Дьявол, – жизнь уже была до нее. Одежда для жизни, пошитая из этого субстрата – вот главное ее назначение. Когда люди обрабатывают гору хлопка, чтобы получить тончайшее полотно, они бьют его, колотят, вытягивают и получают сначала нить, а потом ткут. Сам пошив одежды для жизни в масштабах планеты грандиозно смотрится человеку, но привычному мастеру хуже работы нет, особенно, когда за нее никто не платит. Загляни в котелок – удивилась бы разве супу? Если бы ты могла посмотреть на планету, как я, разве восхищение твое было бы таким же? – Дьявол задумчиво копался в себе. – Сам себе не рад, на кой ляд мне это понадобилось?! Понять, что все пути ведут к вампиру, мог и на одной планете, как эта…

– Правильно, – соглашалась Манька. – И я бы не мучилась! С другой стороны, – замечала она в свою очередь, успокаивая Дьявола: – Красиво шить не запретишь, талантливый Кутюрье из тебя получился! Сколько всего, и ни разу не повторился!

Рассказывал Дьявол про то, как миллионы лет назад ходили по земле звери, равные по размеру самым высоким деревьям, и горы были им как холмы. И был то явный косяк. Тот же динозавр: хотел, чтобы плыл он как корабль, или целый караван кораблей, а то не подумал, что места в желудке ему надо много, и случись что: метеорит, болото, вулкан выше плюнул – корабль пошел ко дну. Нельзя же постоянно просить себя нарушить собой же установленный миропорядок! Гора мяса, которой надо есть и день, и ночь, чтобы не умереть с голоду и не упасть без сил.

Дьявол признался, что сначала всю одежду кроил под себя, круглую – потом начал придумывать разные приспособления: руки, ноги, длинные шеи…

И так появился стиль.

А когда понял, что стиль хорош, вспомнил об украшении.

И стал как художник…

Рассказывал Дьявол, как забыл о земле, когда дел у него было по горло: приходилось размышлять над всяким местом, чтобы вечный двигатель не изнемог и не надорвался. Забыть о местах обитания жизни проще простого: везде жизнь, а ее проявления, как приятное воспоминание. И стала зима, и умерло все живое, а потом вспомнил, и стала жара, но забыл выключить обогреватель и проветрить планету, и снова все умерло.

И так несколько раз.

И тогда решил поселить на земле человека, который бы умел позвать.

Но человек стал ужасом земли, который как холод и жара, медленно убивает все живое.

– Представь, – говорил Дьявол. – Нарисовала ты картину, бросила в угол и забыла о ней. А потом вспомнила, бывает же такое! А картина мышами поедена, масло они любят – подмочило ее, наступили… У человека есть свое пространство – это как бы вселенная во вселенной. И там, за высоким забором, я как бы уже не хозяин. Это место в моем пространстве – постоянный источник излучения. Человек, как художник, показывает мне свою мазню, и приходится смотреть. Но человек не я, он не чувствует меня, как я его – он растет на земле, взятой у меня в долг. Сам человек, сознание – красная глина, которая далеко отстоит от земли, это дар. Я не заберу ее назад, но расстрою его планы, если дар употребит не во благо. Земля моя в вас заражается червями, и боится их, кровь ваша вопиет ко мне от земли – как тут можно не обливаться слезами, понимая, что золото мое истоптано и распято? С одной стороны косяк, с другой стороны внезапно понял, что в имении человека могу видеть свое отражение. Вот как бы я сообразил, что я – Бог Нечисти, а не Господь? И как не Господь, если могу прийти к человеку и сказать: обставил Бога Нечисти и поднял Бога – хорошая была партия, возьми свой выигрыш – Дерево Живое!..

А еще рассказывал о том, как далеко-далеко от земли хотят люди строить Авиа Лоновскую башню, что значит Небесная Колыбель, которая бы достала небо. И сокрушался, что упадет. Строители понятия не имеют, как ее строить, ибо возгордились – а отрезвить некому! Как только начинает стыдить, сразу в ответ слышит: это ты возгордился, раз, считая себя Богом, не можешь нас поднять, как поднялся! Мы будем жить вечно, и ты нам не указ!

И постановили: всякое слово против Богочеловека считать Дьявольским изречением, источник изречения предавать смерти, а слово из богопротивных умов выжигать огнем и каленым железом.

– Вот откуда они это взяли? – сокрушался Дьявол. – Как родился человек, как умер – все перед глазами. И кричит о себе – но много ли таких же, как он, послушали бы и уверовали, что он Бог? А я-то с чего должен? Раскромсают себя на несколько партий, и у каждой партии появится свой шифровальщик – и придумает он им слова, чтобы смог понять только член единения. И рассорятся, и пойдут в разные стороны размножаться, чтобы сходиться и убивать инакомыслящих. А потом, когда голод наступит, и земля перестанет прощать грехи, все беды свои свалят на него – будто это он с их мышлением пошутил и башню им снес, смешав язык, чтобы друг друга не понимали…

Рассказывал Дьявол о других людях, которые летают на крыльях от звезды к звезде, потому что башню построили правильно. И дивятся те люди неумелым строителям, но знают: рассказать им о законах градостроения – себе дороже. Пробовали уже. Они им дырки на лбу выпиливают, вырезая телепортирующую железу.

И обходят стороной рассорившихся горе-строителей.

Разве что за теми же спорами залетят тайно, чтобы не убили бы их, как инакомыслящих, и заберут последнее существо, чтобы вырастить в другом месте. Как земля обросла червями – им страшно смотреть. Поэтому при исследовании применяют искусственное усыпление любого начатка сознающей материи, чтобы вопли земли не слышать своими ушами.

Но заметили – и обвинили в домогательстве.

– В смысле? – удивлялась Манька. – У них что, червей нет?

– Я не о биомассе речь веду, – сердился Дьявол ее узкому мышлению. – Слышала, что если с кладбища взять земли и принести домой, ужас обрушится на человека? Замечено, что со свежей могилы земля быстрее убивает человека.

– Ну, слышала, – утвердительно кивала Манька.

– Так вот, везде, где земля и материя земли, существует и другая материя, которая есть Ад и Рай. Земля, как слоеный пирог. Чем выше по слоям поднимаешься, тем… как бы это сказать… становится она… тонкая… или нет, больше живая. Каждый умерший примерно на земле, а на самом деле в Аду… Те кто в Раю, к земле не привязаны, они уже не люди, а дети вселенной – им вся вселенная рада. Можешь себе представить, приходит ко мне человек, а я спрашиваю: где у тебя земля – пропуск в Рай, чтобы в Раю на земле жить? Он мне и так и эдак про землю талдычит. А поднять глаза и посмотреть на ближнего своего и понять, что и сам он так же растет на земле, ума не хватает. На своей земле, которая сознание его подняла бы в Небо. И я обращаюсь к нему со словами: иди, успеешь до Суда добыть землю, будешь жить, нет, Судья я, мне свидетель нужен. И убоявшись Судного Дня, он всеми муками охраняет аршин земли, внезапно нападая на человека, который возьмет землю с могилы да и принесет домой. Или подсыплет кому-то в туфлю, натравливая покойника на человека: мол, смотри, он твою землю попирает!

Сознаюсь, Манька, возле могил лет семьдесят близко не проходить тебе, чтобы не накликать беду. Умерший дух больше всего боится безземельного человека, а у вампира, который создает тебе имидж, земли не больше, чем у ограбленного.

Так что достает тебя не только нечисть, но и мертвый покойник, который смерил свою землю.

– А которые в огне сгорели? – хитро прищуривалась Манька.

– Ну! Им переживать не о чем, вся земля постель! – усмехался Дьявол.

В общем, рассказывал Дьявол, что все живое жалко, но оно не вечно. И ничто не совершенно, а только Бездна, которая родилась вместе с Дьяволом, не пойми как. Была всегда и сознанием Дьявола осознавала себя: вот Я, Бездна, – есть!

И решил Дьявол, что бить надо себя каленым железом за свою такую жизнь.

И что даже к Дьяволу опыт приходит быстрее, чем к человеку – но не сразу! И никому не надо позволять себе указывать. Тем более, если Господа строят человека, а сами ведутся на смерть, как закланные овцы.

И напоминал, что зла на Маньку не держит, но укрощает строптивую, ибо Благодетелям идет указывать – а Благодетели к нему ближе, чем она.

И, если сквозь сон Манька тревожно вздрагивала, Дьявол ложил руку на ее лоб, и она успокаивалась.

В костре тлели угли, отдавая земле тепло, играя отсветом причудливых теней, иголки то и дело норовили воткнуться в тело, под ветками хрустел снег, который на утро становился лужей. И жалела Манька, что знает много от Дьявола, и видела, когда показывал, ну хоть бы раз приснилось что-нибудь! А снились ей старые развалюхи, бомжи, падшие женщины – и гонялись за нею по всей земле злые люди…

Иногда Манька слушала радио. Радио о ней не забывало, но спустя неделю после упокоения Бабы Яги, вспоминало с ленцой, как о надоевшей мухе, типа: муха еще летает, или: муха летает, но лучший способ отвязаться от мухи – игнорировать, или: муха забилась в щель. Но, как бы то ни было, она чувствовала, что на радиостанции не все так спокойно, как хотелось бы Радиоведущим. Отчаяние продолжало нарастать даже на тех волнах, где Благодетельница славила саму себя: хоть Манька и была дурой, но дурой живой и невредимой. К тому же слезы не лила и на жизнь не жаловалась, и волновало ее одно: когда, наконец, она доберется до Помазанницы и завяжет узлом лебединую шею, чтобы гусыня не терроризировала ни ее, ни землю, в которой твердо решила поселиться рядом с избами. Если там круглый год лето – не пропадут, места всем хватит!

– А какие они, вампиры? – спросила как-то она, устраиваясь удобнее. – Страшные? Бледные? Как их это… изживают? В смысле, вот есть у меня живая вода, огонь необычный и кол осиновый, но что мне с ними делать?

И Дьявол поведал ей самую длинную историю о Неведомой Непреодолимой Страшной Силе (эСэС), которая уже много веков правила людьми, закрывая человеку дорогу в Небо.

– Ну, – задумался он, поджаривая на ветке размоченные грибы. – Вампиры бывают разные. Но всегда понимают друг друга и обязательно пьют кровь. Тот же мертвец, который могилу стережет, могильный камень, – запасной вариант. Глупость и высокое самомнение всегда ведут к такому финалу. Мало надеяться жить вечно, надо готовиться. Ибо сказал: «Вот человек, как я, в познании добра и зла, и если протянет руку ко второй руке и возьмет от дерева жизни и поест, то будет жить вечно. А охраняют то дерево два ангела и меч вращающийся, для охранения пути…»

Но кто поднял этот меч, чтобы надеяться?

Правда потом ангелы стали херувимом, а меч пламенным и обращающимся…

Но с появлением Спасителей, так оно, наверное, даже правильнее. У кого он теперь вращается и не пламенный, и к кому не обращается? И где те ангелы, если херувим выкачивает их день и ночь? Херувим от слова «хер». Хер с ним – черт с ним, дерьма не жалко, нет и не надо, списали со счетов. Это крест, только такой крест, который на человеке ставят. Но люди краснеют при слове «хер», и славят херувима! А «херувим», нечто, что уничтожает человеке в принципе.

Или древний вампир, пограничное чудовище, которое спит в земле человека…

Древний вампир, по сути, тоже человек, или то, чем он был – далекое темное прошлое. Ну как далекое… – Дьявол на мгновение задумался. – Не настолько, чтобы не уместиться в одну жизнь. Но человек не помнит об этом. Плоть древнего вампира пространственная, как эфир, слово, облаченное в плоть. И не живой, и не мертвый, Святой Дух. Им крестят, поливая землю огнем, и когда смажут губы кровью, вылазит из гроба и присматривает за человеком во славу вампира. И разбудят вампиры всех, кто был похоронен в земле, и сядут мертвецы там, где не видно, и будут служить святым, которые правят каждый в свое время. Бродят они вокруг жилища человека, и каждую минуту голос древнего вампира летит по земле, подсказывая, как сделать, чтобы проклятый истекал кровью. А железо, как антенна, принимает и рассеивает его крик и умножает, чтобы достал ушей вампира. А если человек откроет железо и сокрушит антенну, то однажды поймет, что древний вампир следует по пятам. Все, что получает от меня человек, проходит через него, и он решает, кому отдать.

Вот такой Бог, Манька, не любит тебя. И каждый день, на краю земли, твои губители, которые крестили тебя древним вампиром, устраивая белые царские одежды, принимают кровь из рук мертвого Бога, чтобы насытить свой голод.

Думаешь, откуда появилось по радио сообщение, что ты убила Бабу Ягу? Ведь никого рядом не было?!

– Я слышу древних вампиров?! – догадалась Манька, волосы на голове зашевелились. – Получается, что радио – это древние вампиры? А Благодетельница умеет им заказать любую передачу?

– Правильно. Только рядом нет человека, от которого отразился бы голос, вошел в глаза твои и на другой стороне земли наябедничал, – успокоил Дьявол. – Пока вампиры не знают ни о Кикиморе, ни о Бабе Яге. Возможно, волнуются, но кто подумает, что исчезновение крутейшей нечисти дело твоих рук? Даже нечисть боялась их, орешки покрепче падали на колени от одного лишь взгляда. А пропадать им не впервой. Кикимора на зиму в спячку впадает, а Баба Яга… Закроется в избе на полгода, и продукты изводит…

Но есть другие вампиры, которые приспособились жить как человек, много опаснее!

Дьявол стал сумрачным, от него повеяло холодом.

– Их тело, как тело человека. Носят маску, чтобы никто не видел истинное лицо. Сердца нет, оно холодное – и там, где раньше было сердце, лежит яйцо, а в нем игольница о двенадцати игл. Этими иглами вампиры достают кровь и черпают силу земли, и если бы сломать те иглы, то вампир умер бы. Но не просто достать их!

Думает человек, вот пойду и найду дерево, а в нем сундук, а в сундуке заяц…

Да не тут-то было! Живой пример, мертвецы в избе Бабы Яги. Ну откуда столько упования на вампира? И заяц порой оказывается рыкающим львом. Дерево – сознание ближнего. Сундук – приятные его мысли о самом себе, о друзьях-товарищах, и ненависть к ближнему. И многие препятствия, которыми он обороняет вампиров от проклятого, обманывая и закрывая собой.

– Как моя душа и Помазанница? – тихо спросила Манька, внимая таинственному и пугающему голосу Дьяволу.

Он кивнул головой, выходя из своего сумрачного состояния и с удовольствием принимаясь уминать за обе щеки прожаренные грибы на деревянном шампуре, хитро посматривая в ее сторону.

Заметив его хитрющий взгляд, Манька растерялась, пытаясь определиться: вампиры или не такие страшные, или Дьявол позаботился об алиби на случай, если она убьется первая. Хитрая его ухмылочка не раз и не два подводила ее под монастырь. Скажет потом: не облаживался блаженными, что я, дурак лапшой блажить? Вот, убедитесь, блажили лапшой моей, и не блажите на меня! И будет прав. Или скажет: Я говорил! Я предупреждал! – и снова будет прав. Манька мысленно обругала Дьявола. Вот ей бы так научиться, чтобы в каждом слове истина – и хоть раз поставить Дьявола на место!

Дьявол предложил ей недоеденный гриб. Она отмахнулась, отказываясь от лакомства, гадая, как поступить на этот раз. Решила, что лучше перестраховаться, чем не дооценить противную сторону, а потом посыпать голову пеплом – устроил таки алиби. На всякий случай, она перепугалась.

Где-то неподалеку, в той стороне, откуда они пришли, ломаясь, опять повалились деревья.

Манька привстала, прислушиваясь, но треск не повторился, все стихло. Она села, придвинувшись к костру поближе, созерцая огненные языки пламени. Языки становились то белыми, то ярко-желтыми, то кроваво-красными, а сама ветвь казалась сгустком плазмы молочного цвета, в которой разливались струи, будто ветвь была живая и имела внутри себя кровь, которая стекала в землю, отдавая тепло.

Сами вампиры ничем не отличались от человека. Маньке с трудом верилось, что они могут безнаказанно убивать, как говорил Дьявол. Разве Помазанники не встречались с людьми? Или укушенные люди не заявили бы на них? Но, размышляя над тем, что видела в своей недолгой жизни, приходилось признать: основания говорить так у Дьявола были. Столько людей непохожих друг на друга жили рядом, и где роскошествовали, там и нищенствовали. Сознание невольно устанавливало золотую середину, но была ли она? Разве справедливо, что многое одного человека уравновешивалось крохами у многих. Золотая середина устанавливалась по имуществу, а не по количеству людей. Статистика поворачивалась к Дьяволу лицом: только пять процентов могли назвать себя Мудрыми Помазанниками. Остальные незаметно приходили и уходили из жизни, не оставляя ни имущества, ни памяти о себе. И каждый ограбленный верил, что вот-вот наступит белая полоса. Он мог ждать ее годами. А у пяти процентов молочная река бурлила, каждый день обильно орошая сады, в которых ломились ветви дерев под тяжестью плодов. И приходилось или признать Дьявольскую правоту, или не верить глазам.

Да, были люди, которые удивляли своим трудолюбием и щедростью. Но они всегда были где-то там, где не было ее. М мечта, подружиться с ним, звала и манила не только ее, и оставалась несбыточной – ибо всякий раз она убеждалась, что слухи о человеке высосаны из пальца.

Манька разбросала хвойные ветки, укладывая на сучья толстым слоем, надела на ноги шерстяные носки и еще одни брюки, натянула все рубахи, какие нашлись в котомке, положила под голову свернутое полотенце и, не сказав ни слова, легла, закрываясь курткой.

– Уф! – Дьявол, похлопав себя по животу, будто наелся вдоволь, устроился рядом, взбив снег как перину, привалился на Манькино ложе наискось, повернувшись вполоборота. Он блаженно вытянулся, протянув ноги к огню, накрылся плащом, поделившись с Манькой его краем.

Она сразу поплыла в невесомости.

Веки ее тут же слиплись, как это всегда бывало, когда она оказывалась под красной его стороной, и сознание осталось один на один со стариком в белом-белом. Только он не лежал, а сидел в изголовье и держал ее за руку. И она почувствовала, как белый туман обволакивает ее, словно укачивал. И столько любви было в этом тумане, что казалось, она могла пить ее. И говорить она теперь могла не губами, а всем своим существом. Стоило подумать, и мысль становилась словом. Она уже видела этого старика, когда засыпала под мягкий голос Дьявола, но старик был такой же недоказанный, и вряд ли имел телесную оболочку, придумывая себя, чтобы она могла увидеть его и услышать мудрость. Старик в дреме казался плотнее, чем Дьявол. Но проверить она не могла, потому что ее там как бы не было. Пространственные слова его звучали отовсюду, проникая в нее и отзываясь эхом, и разливались в теле, будто это она была перекрестком. Манька сразу становилась слушателем, а старик говорил, говорил, но обращался не к ней, а к тому, что было внутри ее. Она потом никак не могла вспомнить, о чем он говорил. Но слова Дьявола слышала отчетливо, и могла осмыслить сказанное, и когда слушала, образы выплывали перед нею, открывая сказанное глазам.

Старик улыбнулся, видимо заметив ее размышления.

Манька с трудом разлепила веки, но увидела только Дьявола, который тоже улыбался, а за тьмой его бездонной пропасти глаз, где-то там был сокрыт молочный туман огромной необъятной любви, в котором она плавала в своей полудреме. И он тоже держал ее за руку.

Она сердито встряхнула головой, избавляясь от наваждения, отбрасывая край плаща в сторону. Дьявол со своим плащом мог усыпить кого угодно.

– А чем они… в смысле, почему страшнее? – спросила Манька, протерев виски снегом. – Потому что как люди?

Она встала, налила себе чаю, добавила ложку меда, приготовила чай для Дьявола и поставила перед ним. И снова зарылась в ветки. Если бы вокруг были стены и крыша над головой, а не темный лес и хмурое небо, то было бы совсем по-домашнему. От костров шло такое тепло, что было почти жарко.

– Могильные камни – клоуны на могилах, и пограничные чудовища – древние вампиры, не умеют вредить самостоятельно. Вампиры поднимают их против человека. Они пробивают, как василиски, поселяясь в земле, и лижут сознание. Земля так устроена, что всегда ищет Бога, а человек уже не Бог – он обвиняемый, голос его слаб. И в один голос вампиры свидетельствуют против него, а сами убеляются. А как человек укроется, если не подозревает об их существовании? И даже если знает, когда набрасывается нечисть, жизнь его уже не имеет смысла…

Дьявол подул на чай и отпил немного.

– Вампиры пришли и ушли… Кто поверит, что они убили человека, если оболочка еще жива?! Если бы он порылся в памяти, которая скрыта тьмой, то понял бы, что с него сняли слепок и насильно заставили унижать себя самого. Но кому он предъявит претензии? У вампира приятное лицо с множеством обращений. Он Царь земли – служат ему и люди, и оборотни, и вампиры, и могильные камни, и древние вампиры, а с ними нечестивый Бог, суть которого Сын Человеческий, протирающий руку над убеленным праведником. И радуется Царь и пришельцы, что сумели грех открыть в невиновном, а их грехи прощены.

– А что с человеком?

– А человек становится скитальцем – проклятым, у которого только болезни и ужас для следующего дня. Василиски душат его и прочат смерть всякому, кто поможет человеку. И куда бы проклятый не ступил, встанет на железо, под которым глубокая яма, где скрежет зубов и острые колья. В каждом слове он слышит то, что вампиры говорили о нем самом, потому что прежде они перед глазами во тьме. Любая надежда обращается в прах. Дела человека с каждым днем хуже и хуже, а он не замечает, и словно бы пьян. Не сразу, какое-то время он еще живет прежней жизнью, по инерции, но люди уже не видят его, а только железо. И каждый день мысль о смерти становится отраднее. И однажды он понимает, что жизнь его ушла под откос, как поезд, который не поставишь на рельсы. И он один со своей бедой. У него две дороги: или мучиться здесь, умереть и мучиться там и, наконец, отправиться на смерть с вампиром. Или найти того, кто взял его в залог, и попробовать выкупить себя. Но разве вампиры отпустят человека? Их можно только убить в земле своей.

– И ничего нельзя сделать?

– Вот докажешь мне, что ты больше, чем вампир, потребую у вампира отчета: почему заложил то, что не имел? Но пока не могу сказать ничего определенного. Он превозмог тебя. Захватчик, но победитель, которого побежденный признал господином.

– Я не признавала! Я вообще не знала! – возмутилась Манька.

Дьявол рассмеялся.

– Почему же ты не слышишь то, что слышу я? – ехидно поинтересовался он. – Голос земли для меня имеет решающее значение. А земля твоя славит твоих врагов.

– Не знаю, – призналась Манька, растерявшись. – Я не славлю…

– Голос твоей земли у вампира, как голос его земли здесь. Там твоя земля под ноги ближнего стелет пальмовые ветви, а здесь его земля настраивает против тебя людей и стережет, и манит смерть, – объяснил Дьявол. – Давай так, попробуй сказать, что ты ненавидишь вампира… И послушай себя.

– Я ненавижу вампира… Я… ненавижу вампира…

Манька прислушалась к себе. Нет, ненависти не было. На пути ее встало что-то твердое, через что она не смогла переступить. Покой, умиротворение, ожидание. Странно, слово «вампир» не вызывало отрицательных эмоций. Наоборот, приятные ассоциации и необыкновенная душевность.

– А теперь попробуй сказать о себе то же самое в третьем лице… – рассмеялся Дьявол.

Манька охнула – даже вслух не пришлось повторять. Если то, что было внутри нее, земля, то она ее не принимала. Наверное, тут было все, что думали о ней люди, когда гнали от себя.