Текст книги "Когда погаснут все огни (СИ)"

Автор книги: Анастасия Вайсбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Глава 11

От неискренней доброжелательной улыбки у Чжучжэн сводило мышцы лица. Парадные одеяния давили на плечи, словно были изготовлены не из лучшего шелка, а из толстого железа. Украшения жгли кожу. А горло вязала холодная горечь, разъедающая не хуже желчи. Хотелось закричать от ярости. Сломать веер. А еще лучше – покинуть зал Вознесенного Сокола, уехать прочь из столицы и более никогда в жизни не видеть дворца.

Однако ничего этого делать было нельзя. Нельзя было подать ни единого намека на свои истинные чувства. Можно было только нежно и доброжелательно улыбаться, вновь ощущая леденящий привкус поражения. Так же, как это было двадцать лет назад, когда молодой государь Чжэнши, уже готовый подать ей нефритовый жезл, встрепенулся от негромкого покашливания из-за ширмы и поспешно протянул этот жезл Моу Синьюэ, с сожалением в глазах отдав ей, Янь Чжучжэн, парчовый мешочек. Как девятнадцать лет назад, когда ставшая императрицей Синьюэ родила здорового мальчика. Как два года назад, когда Синьюэ при поддержке своих родичей Моу все же убедила императора дать согласие на свадьбу Шэньгуна.

И вот теперь снова проигрыш. Шэньгун скоро станет отцом. Чжучжэн задыхалась от негодования от несправедливости судьбы. Да, Чжэнши всю свою жизнь любил лишь ее… но много ли от того проку, если в итоге восторжествует Синьюэ, став Матерью Державы? А уж она-то не преминет отыграться на сопернице и Шэнли за долгие годы жизни в положении покинутой жены.

Смотреть на довольные лица Моу и их приспешников не было больше сил. Взгляд Чжучжэн скользнул по лицам тех, кто поддержал ее и Шэнли. Они встречали поворот судьбы, который мог стать роковым, с непроницаемыми выражениями на лицах. Лишь у племянника, Яня Жунсиня, едва заметно подрагивали крылья носа. Чжучжэн подняла глаза на исполненное отстраненного покоя лицо государя, огражденное от всех двенадцатью нефритовыми нитями. Счастлив ли Чжэнши от того, что зачат его первый внук? Сознает ли он, что это дитя – угроза жизни Шэнли, плоду их любви?

Наверняка сознает. Но Чжэнши всегда был в первую очередь императором Цзиньяня и не имел права выдавать на людях своих истинных чувств. Как не имел и права руководствоваться в своих решениях лишь велениями сердца.

Под удары гонгов в зал торжественно вошли дворцовые гадатели, неся сандаловый ларец со свитком, на котором был начертан результат их гаданий. Чжучжэн из-под полуопущенных ресниц следила, как они приближаются к тронному возвышению, каждые три шага совершая троекратный земной поклон.

Все в зале Вознесенного Сокола дышало величием момента. Славой Цзиньяня и могуществом династии Тянь, которая сегодня в заявляла всему миру о том, что продлевается еще на одно поколение.

Мальчик. Все знаки при гадании указали на то, что принцесса Шучун носит под сердцем дитя мужского пола. Сияние лиц Моу могло затмить собой сияние золотых росписей в зале. Они с трудом скрывали упоение успехом и, кажется, уже ничуть не сомневались в том, что именно принцу Шэньгуну, сыну Моу Синьюэ, уготовано взойти на Яшмовый трон.

Чжучжэн сохраняла безмятежно приятную улыбку на лице, даже чувствуя, как в нее вонзается торжествующий взгляд императрицы. Глаза самой Чжучжэн обратились на скромно потупившую взор Шучун. Кто бы мог подумать, что эта худющая хошусская коза так быстро понесет! Теперь весь Цзиньянь будет благословлять ее чрево и молиться о ее здравии…

Когда смолкли пышные славословия, призывающие благословение Небес на принцессу Шучун и пожелания счастливого ожидания ей и ее ребенку, принц Шэньгун, серьезный худощавый юноша, за все празднование так ни разу и не повернувший лица к лучащейся скромным счастьем супруге, сошел со своего места.

Все так же не меняясь в лице, он принял из рук Ло Деминя церемониальный лук и колчан с четырьмя стрелами. Принцу предстояло по примеру своих предков пустить на все стороны света стрелы с извещением об ожидании нового поколения.

Государь Чжэнши следил за сыном задумчивым, чуть затуманенным взглядом. Вспоминал ли он о том, как девятнадцать лет назад так же выходил на террасу, чтобы пустить церемониальные стрелы, извещая мир об ожидании рождения своего первенца Шэньгуна? Или размышлял о судьбе своих сыновей и еще нерожденного внука?

Плавным слитным движением натягивая лук, Шэньгун выпустил две стрелы. Но, когда принц начал поднимать лук для третьего выстрела, его руки вдруг дрогнули и опустились.

По залу Вознесенного Сокола пронесся тревожный вздох. Если отец, узнав пол первенца, не может выпустить стрелы – это дурной знак. Император слегка нахмурился. Чуть заметно, скрытно за нефритовыми нитями. Чжучжэн сдала веер сильнее, сожалея, что не может подойти к нему ближе, положить руки на колени и успокоить.

Сначало казалось, что небо просто внезапно заволокло налетевшими невесть откуда тучами – так вдруг поблекли яркие краски и померкло сияние золота. Но тучи едва ли заставили бы принца Шэньгуна замереть, подняв лицо к небу. И не темнело бы все сильнее, словно посреди солнечного дня вдруг наступала ночь.

– Затмение, – простонал глава дворцовый гадателей, падая на колени и утыкаясь лбом в пол, – невежественный слуга смиренно извещает государя – солнце сокрыто.

Чжучжэн смотрела на охваченных смятением родичей императорского дома и сановников, допущенных на торжество. На то, как Синьюэ становится бледнее тофу под всеми своими румянами. Как оцепеневшая Шучун прикрывает свой пока еще плоский живот рукавами одежд. Как, не в силах совладать со своими чувствами, император Чжэнши медленно поднимается с трона.

Темнота заполняла огромный зал, растекаясь по нему, как пролитая тушь по бумаге, и огни, которые в спешке зажигали на своих пальцах заклинающие, едва справлялись со сгущающимся мраком.

«Что вам еще нужно? – хотелось закричать Чжучжэн, – какой еще знак убедит вас, что это дитя – предвестие горя? К какому предупреждению вы прислушаетесь?»

Так и не отправленная в полет стрела запада переломилась в сжатом кулаке принца Шэньгуна.

– Что это значит, – голос Чжэнши, перекрывший шелест подавленных вздохов, перекатывавшихся по залу, был совсем негромок. В нем не слышалось ни гнева, ни удивления. Чжучжэн знала, что именно это и является свидетельством запредельной ярости, охватившей Чжэнши.

Затмение солнца в день оглашения беременности невестки императора. Никто в Цзиньяне не сочтет это добрым знаком. С мстительной радостью Чжучжэн смотрела на то, как миг великого торжества Моу оборачивается прахом.

– Невежественные слуги смиренно молят государя внять словам! – гадатели простерлись ниц. Еще несколько мгновений назад эти люди предвкушали щедрую награду – четырехкратно превышающую награду за весть об ожидании девочки, – а теперь молили о снисхождении из-за того, что не смогли предсказать затмение… так истинными ли были их вести о том, что дитя во чреве Шучун является мальчиком?

– Все знаки указывали на благоприятнейший день.

Чжэнши сдвинул брови. Совсем немного, но этого было достаточно, чтобы привести в ужас все, присутствующих в зале Вознесенного Сокола. Когда император показывает свои чувства… значит, они слишком сильны. Гадателей наверняка будут с пристрастием допрашивать – не таили ли они дурного умысла, назвав день злого знамения благоприятным.

– Небеса в своей суровой мудрости послали нам знак в этот счастливый день, – совладав с собой, Чжэнши опустился обратно на трон, – за празднествами и повседневными радостями нам не следует забывать о неотвратимости Шестой Эпохи. Так пусть же ни одно наше слово, деяние и помысел не лягут на темную чашу весов, не ускорят тем ее приближение и не омрачат будущее нашим детям, что готовятся войти в мир. Мы смиренно и с благодарностью принимаем знак Небес и призываем наших подданных укрепить сердца, следуя по пути добродетели.

Пока он говорил, мрак, заполнявший зал, начали светлеть и рассеиваться. Закрывшая солнце тень отступала, возвращая миру сияние дня.

Чжучжэн склонилась вместе со всеми, почтительно слушая взвешенную торжественную речь государя. Чжэнша умел властвовать над ситуацией. Вот и сейчас сумел сгладить смятение людей своей речью. Но сплетня в народе, темный слушок о неугодности плода Шэньгуна… они останутся. И если не пожалеть серебра – умолкнут не скоро. Может быть, это подтолкнет Чжэнши к тому, чтобы наконец открыто объявить Шэнли наследником?

Чжучжэн прикрыла глаза и вознесла короткую горячую молитву Небесам.

***

«Мне страшно», – в очередной раз подумала про себя Юн Лифэн, вдевая нитку в иголку.

На нежно-розовом шелке распускались цветы дикой орхидеи. Оставалось вышить еще восемь, чтобы полностью завершить работу. Но сейчас сосредоточиться на вышивке никак не получалось. Стежки ложились неровно, вынуждая распускать их вновь и вновь. Если так пойдет и дальше, то исколотая иглой ткань просто придет в негодность, и весь труд последних месяцев окажется загублен.

Затмение внушило глубокий страх Юн Лифэн, но не только оно было причиной охватившего ее беспокойства. Дядя, советник Юн, порой беседовал в кругу семьи о своих делах, и Юн Лифэн не удаляли под предлогом того, что такие темы неприличны для девичьих ушей. Из этих бесед она почерпнула достаточно, чтобы смотреть в будущее с тревогой. Возможно, девице вроде нее и следовало бы побольше думать о цветах и нарядах, а не о делах державы, но эти дела напрямую касались семьи, к которой она принадлежала.

Противостояние государыни императрицы Синьюэ и сиятельной госпожи Чжучжэн становилось все острее. Скоро Моу и их сторонники вцепятся в горло более слабым Яням, не желая уступать даже толику власти и влияния. А дядя… советник Юн всегда был другом Янь Чжучжэн, и это знали даже самые мелкие писцы в канцеляриях.

Юн Лифэн не могла не тревожиться за будущее дяди, его супруги и своих кузенов. После того, как отец безвременно скончался, а матушка, овдовев, утратила всякий интерес к земному и удалилась в храм, они были для Юн Лифэн единственными родными людьми. Возможно, что госпожа Юн, щедро благословленная сыновьями, всегда желала иметь дочь – с такой радостью приняла она племянницу.

Еще одной причиной тревог был одноглазый садовник Хоу. Дядя Юн держал этого человека на службе вопреки недовольству жены. Юн Лифэн догадывалась, чем тот вызывает неприязнь у тетушки. Садовник Хоу был некрасив – высокий, сутулый, с темным и морщинистым, как кора дерева лицом, а его левый глаз затягивало тусклое бельмо. Такой уродливый облик не мог не оскорблять взора госпожи Юн, дамы воспитанной и утонченной. А разговоры служанок о том, что садовник Хоу умеет гадать, вызывали у нее сильнейшее раздражение. Однако сад стараниями Хоу был прекрасен, а сам садовник старался не попадаться хозяйке на глаза. Юн Лифэн не раз слышала, как советник Юн объясняет сыновьям, что не собирается увольнять такого мастера только потому, что тот некрасив лицом, а пустоголовые служанки болтают вздор о гаданиях.

Однако в садовнике Хоу и правда было нечто необычное. Юн Лифэн хорошо помнила, как вскоре после прибытия в дом дяди играла у пруда и впервых увидела его. Садовник тогда долго смотрел на нее единственным глазом, странно прищурившись. А потом вдруг поклонился со словами:

– Почтительно приветствую будущую властительницу!

Сначала Юн Лифэн обиделась, думая, что уродливый садовник над ней насмехается. С ранних лет она знала, что ее судьба отмечена несчастливым знаком – хромоногой девице не войти во дворец ни невестой императорского родича, ни наложницей, ни придворной дамой, поскольку в доме Сына Неба не должно быть ничего, имеющего изъян. Даже в женихах не стоит быть чрезмерно разборчивой – не так уж много найдется людей, готовых ввести в дом увечную жену. Счастье, что она родилась в знатной и богатой семье, и ей не придется идти за первого встречного или оставаться приживалкой у кузенов. Но, поразмыслив, Юн Лифэн тогда решила, что странный садовник просто хотел ее развеселить и подбодрить. Ведь разве не властительницей в доме мужа становится со временем супруга?

Больше Хоу не тревожил ее своими речами и не приближался, если не было нужды. Верный своему обыкновению, он скрывался в своем домике или в глубине сада, чтобы не оскорблять глаз маленькой госпожи Юн.

Так было много лет – до недавнего затмения, которое застало Юн Лифэн в саду. При виде того, как солнце заволакивает тьма и вокруг воцаряется тревожный сумрак, девушка ощутила неведомый прежде страх. Вскочив на ноги, она изо всех сил заспешила в дом, чтобы укрыться от зла у алтаря предков, но вдруг услышала голос садовника Хоу:

– Не опасайтесь, маленькая госпожа. Бездна смотрит на мир, но вас не видит. Ваша судьба уже накрыла вас своими рукавами и ведет за собой.

Растерянная Юн Лифэн не успела ничего сказать – садовник уже ушел прочь. Быть может, он хотел своими словами успокоить маленькую госпожу, но вместо этого вызвал у нее еще большее смятение.

Судьбыа? Какая у нее может быть особая судьба, у хромоногой полусироты? Юн Лифэн не верила в чудесное избавление от изъяна с тех пор, как ей исполнилось тринадцать лет. Нет, ее судьба – выйти замуж, стать хозяйкой, подобно тете, и прожить долгую череду тихих дней, ведя дом и воспитывая достойных детей своему супругу… какя еще может быть судьба и какие еще могут быть помыслы у благородной девы?

Служанка Баймэй бесшумно проскользнула в комнату и подошла ближе. Госпожа Юн не терпела шума и суеты, а потому на женской половине прислуга передвигалась неслышно, подобно облакам в небе.

Юн Лифэн отложила вышивку, втайне радуясь появлению Баймэй. Все равно ничего толком не получалось.

– Что такое, Баймэй? – она ответила на полупоклон девушки легким приветливым кивком.

– Господин и госпожа Юн желают видеть юную госпожу в малом покое.

Малый покой только назывался малым – на самом деле это был один из торжественных покоев усадьбы семьи Юн. Просто предназначался он для важных семейных и дружеских событий и был чуть менее формальным, чем тот, что называли большим.

Следуя неровной быстрой походкой по переходам усадьбы, Юн Лифэн пыталась угадать, что случилось. Наверняка нечто важное, раз дядя и тетя желают поговорить об этом в малом покое… но что?

Дядя Юн выглядел немного опечаленным и как будто несколько смущенным. Тетушка же странным образом казалась одновременно радостно взволнованной и растроганной. Кажется, даже в ее глазах поблескивали слезу.

– Рад видеть дорогую племянницу. Ты расцветаешь все светлее с каждым днем.

– Дядя слишком добр ко мне, – Юн Лифэн поприветствовала его поклоном и улыбнулась в ответ.

– Лифэн, мы растили тебя как свою дочь и горячо любим тебя…

Дядя начал издалека. Значит, речь о чем-то по-настоящему серьезном. Но едва ли новость печальная – тетя не выглядела бы такой… почти счастливой. Юн Лифэн чуть склонила голову и опустила ресницы, готовая выслушать продолжение.

– Однако для каждой деву наступает срок покинуть родные стены и ступить через порог дома своего супруга.

Безмерно удивившись, Юн Лифэн вскинула глаза. С чего вдруг такое разговоры? Ее руки просили и раньше – честолюбивые молодые чиновники и офицеры, желающие ухватиться за рукава одежд советника Юна или зарящиеся на хорошее приданое. Но всякий раз дядя обсуждал жениха с Юн Лифэн. Советник вовсе не горел желанием отдавать племянницу первому встречному честолюбцу или охотнику за приданым. Что же вдруг изменилось сейчас?

– Сиятельная госпожа Чжучжэн просит твоей руки для молодого Хао Вэньяня, – дядя выглядел все более неловко. Как будто смущался чего-то. Неужели того, что не спросил ее мнения?

Сиятельная госпожа Чжучжэн. Мать второго принца, возлюбленная наложница государя Чжэнши. Госпожа Юн с племянницей навещала ее в дни больших праздников. Ошеломительно красивая женщина, рядом с которой Юн Лифэн чувствовала себя жалкой и неловкой. Однако сама сиятельная госпожа, кажется, ее таковой не считала. Чжучжэн была неизменно благосклонна к Юн Лифэн. Настолько, что неоднократно заявляла, что желала бы видеть ее своей невесткой.

Хао Вэньянь. Молочный брат принца Шэнли. Юн Лифэн видела его во время визитов во дворец, но никогда не приглядывалась внимательно. И сейчас смутно вспоминала высокого смуглого юношу с широкими бровями, который казался очень серьезным и строгим. Во имя всех предков, они же ни разу даже не обменялись ни взглядом, ни словом!

– Молодой господин Хао – очень достойный человек, – подхватила тетушка, дождавшись удобного момента. Кажется, ее-то этот жених более чем устраивал, – сиятельная госпожа Чжучжэн печется о нем, как о родном сыне.

Юн Лифэн сжала губы. Конечно, он же молочный брат принца, и госпожа Чжучжэн должна заботиться о нем, как о родиче. И, видимо, раз не может назвать Юн Лифэн своей невесткой, решила устроить брак с Хао Вэньянем…

Самым горьким было то, что ее даже не собирались спрашивать о согласии. Услышанное не оставляло сомнений – возражать против этого брака бессмысленно, дело уже решено. Да и дядя с тетей не выглядели готовыми отказаться…

– Я… – нужно было что-то сказать, чтобы не огорчить их. Все-таки родственник искренне желали ей добра и были убеждены, что Хао Вэньянь станет хорошим супругом, – я прошу простить мое замешательство, новость слишком неожиданна…

Тетя улыбнулась Юн Лифэн с таким теплом и пониманием, что у девушки перехватило дыхание.

– Он очень достойный юноша и станет прекрасным супругом. Пусть его семья не слишком знатна и богата, но по заслугам она не уступит многим другим.

Как будто дело только в знатности, богатстве, заслугах и достоинствах юного господина Хао! Юн Лифэн уже успела наивно поверить, что дядя не станет спешить с ее замужеством. Что ей и правда будет позволено высказать суждение о будущем муже. И вот теперь ее отдают человеку, которого даже не сами выбрали! Юн Лифэн ощущала злую, почти детскую обиду – зачем ее поманили несбыточным, зачем позволили поверить? Так много лет назад она злилась на старую няньку, которая в детстве убедила ее, что хромоту можно исцелить.

– Я счастлива получить этим вести, – Юн Лифэн старательно проглотила разочарование. С чего она вдруг решила, что чем-то отличается от девиц Срединного Мира? Лишь у варваров в Западном Юе, по слухам, девушки сыми выбирают себе мужчин – но они потому и варвары, пьющие лошадиное молоко и не знающие вкуса риса…

– Помолвка состоится, как только наступит благоприятный для нее день после возвращения Его высочества Шэнли в Гуанлин.

Юн Лифэн уставилась на циновку на полу, рассматривая переплетения стеблей тростника. Вот как? Все настолько подготовлено? Интересно, как давно все было решено?

– Я буду считать дни, – искренне произнесла она, не скрывая охватившего ее волнения, – смиренно прошу дядю передать сиятельной госпоже Чжучжэн мою горячую признательность за добрую заботу о моей скромной судьбе.

Звучало донельзя фальшиво – но именно это она и должна была сказать. Впервые Юн Лифэн настолько полно могла оценить полезность привитых ей манер. И впервые использовала их как маску, скрывающую чувства от самых близких людей.

Вышивка с орхидеями, кажется, так и не будет закончена. Теперь ей нужно не теряя времени вышивать пояс, который на помолвке нужно преподнести будущему мужу. Лучше бы садовник Хоу не морочил ей голову туманными словами о судьбе, а предсказал то, что действительно случится. Тогда она хотя бы не чувствовала себя настолько растерянной.

Глава 12

Оглушительный раскат грома расколол небо над столицей Данцзе, разбудив Линя Яоляна. Открыв глаза, он не сразу понял, что находится в своей спальне в усадьбе в Шэньфэне.

Линь Яолян тряхнул головой, разгоняя остатки сонной мути. Сон нельзя было назвать тяжелым или кошмарным, но он был донельзя путаным. В нем перемешались сломанные конские подковы и ржавые наконечники стрел, отчеты для военного ведомства, жемчужные бусы матушки, порванные им в пятилетнем возрасте и струящиеся сквозь пальцы сверкающие черные женские волосы.

Искать в этом сне хотя бы малейший смысл было бесполезно. Линь Яолян глотнул шиповникового отвара из чаши у изголовья и опустился на ложе, прикрыв глаза ладонью.

Над Шэньфэном бушевала очередная гроза. В этом году их было больше, чем обычно, и каждая отличалась небывалой яростью, но не всякая приносила с собой дождь. А вот злосчастный Милинь, если верить приходящим слухам, и дожди, и грозы с самой весны обходили стороной. Словно некая сила отводила тучи от изнемогающего маленького княжества. Его жители в отчаянии пытались бежать со ставшей вдруг проклятой земли в Данцзе или Цзиньянь, но соседи закрывали свои рубежи, не желая впускать тех, кто мог принести с собой заразу… и, быть может, гнев Небес.

Об этом говорили все чаще, пусть и с оглядкой. Что дурные поступки и наполненные нечестием людские сердца переполнили меру снисхождения. Что Небеса уже карают Милинь за преступления, которые его князья и жители скрывали ото всех на земле, но не смогли укрыть от взора небожителей. Что случившееся с княжеством это грозное предупреждение для всех. Что, быть может, еще не поздно отвратить наступление Шестой Эпохи, если вспомнить о благочестии и законе.

Говорили о том, что заклинающие и гадатели со все большим трудом находят благоприятные дни для того или иного дела. Что даже отверженных варваров в западном Юе не обходят стороной несчастья. Что все чаще гадателей поражает сумасшествие, словно им открывается нечто настолько тяжкое, что разум не выдерживает. Что первый советник Ши окончательно потерял стыд перед людьми и страх перед Небом и прикладывает вверенную ему на хранение печать к грамотам по своему усмотрению, как если бы был государем. Что соль дорожает из-за того, что в Хэйлю море, выйдя из берегов, залило солеварни. И уж совсем тихо поговаривали о том, что государь Сянсин слаб и утратил благодать.

За такие речи приходилось дорого расплачиваться и тем, кто болтал, и тем, кто слушал. Но остановить слушки не удавалось. Они ширились, как пожар в степи.

И это не могло не внушать тревоги Линю Яоляню. Обитающий под его кровом Дин Гуанчжи все еще был безумен. Но что, если когда к нему вернется рассудок, дело повернется так, что Линю Яоляну придется своими руками выдать человека, жившего под его кровом, на расправу лишь за то, тот был учеником покойного наставника Цюэ? Думать об этом было противно. Не думать же не получалось.

Сквозь грохот грозы пробивался еще какой-то шум. Поначалу Линю Яоляну показалось, что это звуки отдаленной битвы. Битва в Шэньфэне? Эта мысль показалась абсурдной. Однако шум не стихал. И подобно тому, как это не было отзвуком дальней битвы, это не было и шумом пришедшего с грозой ливня.

Он отбросил одеяло, подошел к двери и, запахнув плотнее ночные одежды, вышел на террасу, опоясывавшую второй этаж дома.

Ветер, колыхнувший его волосы, принес запах дыма. Не запах очагов для готовки пищи и обогрева домов, что привычно поднимался над городом. Это был горький горячий запах гари.

Шэньфэн горел. Северные и центральные кварталы полыхали жарким огнем, раздуваемым порывами ветра.

На то, чтобы одеться, Линю Яоляну потребовалось совсем немного времени. Как и жившим в усадьбе солдатам, что составляли его свиту.

– Оу, к Нину Инъюю. Пусть моим именем поднимает солдат в лагере и ведет в город тушить огонь. Оружие без надобности. Ведра, веревки, багры… он знает, что брать.

Гонец по-военному коротко поклонился, не тратя времени на церемонии. Линь Яолян странным образом чувствовал некое облегчение. Не надо было барахтаться в словах перед министрами и учеными. Не нужно было ждать хоть какого-то дела. Сонная одурь улетучилась без следа, и голова была ясной, как в сражении.

Уже взлетая в седло Белоногого, он заметил стоящую на пороге выделенного им флигеля девицу Дин. Бледная, как луна, она обнимала за закутанные в одеяло плечи брата, который тревожно крутил головой и шевелил губами. Видимо, что-то бормотал, но на таком расстоянии этого было не разобрать. Ночное оживление в усадьбе подняло их из с постели и встревожило.

– Мы на правом берегу, – зачем-то бросил Линь Яолян, – через Куэ огонь не сможет перекинуться.

Кварталы правого берега уже были охвачены тревогой, но паники не было. Здесь готовились, на всякий случай поливая крыши и ограды водой. С беспокойством вглядывались в зарево за рекой Куэ.

Первых спасающихся от пожара беглецов они встретили на мосту. Это были те, кто решил не бороться за свое имущество, предпочтя спасение жизней – в основном бедняки, чей скарб умещался в узлах за спиной и на маленьких ручных тележках.

Ужас городского пожара ждал их на другой стороне реки Куэ. Тесно стоящие друг к другу дома превратились в огненные стены, сжавшие улицы с двух сторон. Восточный ветер раздувал пламя, гоня его к еще нетронутым кварталам. Легко, словно играючи, огонь диким зверем подползал к новому дому, и, лизнув стены пару раз, с ревой охватывал новую добычу, будто насмехаясь над попытками людей остановить его, поливая крыши и стены. С шумом падали горящие бревна. Из огня доносились пронзительные вопли людей, пойманных в ловушку.

– Матушка!

– Стоять!

Белоногий, повинуясь посылу, перемахнул через чьи-то разбросанные по земле пожитки. Нагнувшись с седла, Линь Яолян едва успел схватить за одежду на спине мальчишку лет двенадцати.

– Куда!

– Матушка! Там матушка! Пустите!

Линь Яолян не глядя отшвырнул мальчишку прочь, надеясь, что кто-нибудь догадается его перехватить и не даст броситься в огонь.

Белоногий перебирал ногами, грыз удила и закладывал уши, но все же шел вперед, покорный приказам хозяина, полностью оправдывая славу сяоцзинских коней.

Улицы были забиты людьми, в панике пытающими спастись от огня, почти безумными от ужаса, зовущими родичей, спешащими прочь. От тяжелого запаха гари и паленой плоти становилось трудно дышать. Рев пламени, визг, плач, ругань, молитвы и проклятия – и время от времени заглушающий все раскат грома. Казалось, на улицах Шэньфэна уже воцарился Палящий Ад.

– Пощадите!

– Милиньский пес!

– Я невиновен!

– Не надо! Добрые люди, костями матерей заклинаю – не надо! – растрепанная женщина с тяжелым округлившимся животом цеплялась за ноги людей, тащащих избитого вырывающегося мужчину.

– Сука бесстыжая!

– За кобеля свой род забыла!

Женщину отшвырнули в сторону, как кошку.

– Не надо! Смилуйтесь!

Брызнула кровь. Женщина зашлась истошным безнадежным воплем.

Линь Яолян стиснул зубы. Несчастного милиньца было не спасти от озверевших горожан.

В небе среди клубов багрового от отсветов пламени дыма метались птицы, прежде жившие под крышами домов. Иногда они спускались слишком низко к своим прежним обиталищам, и падали в пожар с опаленными крыльями. И, как будто в издевку над людьми, тучи, не роняющие не капли дождя, вновь озаряла молния.

«Небеса, – зло подумал Линь Яолян, – если вы и правда справедливы и милосердны – пошлите дождь! Хоть на час дайте ему пролиться!»

От огня было светло, как днем. Жар опалял кожу. Людей нужно было скорее убрать с улиц, превращающихся в смертельные ловушки, но мостов через Куэ немного, они не выдержат… начнется давка…

– Всем уходить на площадь Небесного Мира! – он прокричал это во всю силу своего голоса, так, как делал это на поле боя, созывая воинов, – на улицах остаются лишь солдаты и те, кто готов тушить! Неподчинившихся казнить как мародеров! Мой приказ и моя голова ответит!

Площадь Небесного Мира, кольцом опоясывающая Дворец Лотосов, велика. Она полностью замощена камнем, там нет строений и нечему гореть. Она способна вместить тысячи… пусть простолюдинам разрешено ступать на ее мостовую лишь дважды в году – он сам ответит за нарушение этого обычая своей головой, но не допустит, чтобы люди Шэньфэна обращались в пепел и кости среди моря огня.

– Приказ генерала Линя! – подхватил зычный голос, судя по всему, кого-то из солдат его свиты, – все, не занятые тушением – на площадь Небесного Мира!

Кажется, кто-то в толпе узнал его и выкрикнул приветствие – Линь Яолян не обращал на это внимание. Он чувствовал нутром, кожей – в настроениях людей наступила перемена, они получили приказ, получили указание, где искать спасение, и паника не то, чтобы ушла совсем… нет, просто немного утихла.

Вырвав из ножен Хуасинь, он ударами плашмя отогнал от кучи вещей какого-то человека. Был то хозяин скарба, мародер или оставленный стеречь их слуга – Линя Яоляна это не интересовало. Нужно было лишь заставить человека убраться прочь, освобождая улицу.

– Генерал!

Он оглянулся на голос. Один из солдат держал в руках ведро с водой. С его одежды и волос капала вода. Линь Яолян кивнул, спешился, удерживая храпящего Белоногого и дал окатить себя водой. Предосторожность, которая не будет излишней…

Звук труб, пробившийся сквозь царящий вокруг хаос, показался Линю Яоляну слаще пения соловьев. Нин Инъюй пришел. Теперь точно все получится.

– Передать мой приказ командиру Нину!

Он не вслушивался в ответы. Он знал – его приказ выполнят.

***

Нин Инъюй со вздохом прикрыл глаза и повел плечами, разминая сведенные усталостью мышцы.

– Что поделать, люди всегда обвинят чужаков, – его голос, сорванный командами, звучал глухо, – обвинили бы людей Цзиньяня, но их здесь нет. Зато есть милиньцы.

Линь Яолян кивнул, нехотя соглашаясь. Пожар был слишком внезапным и слишком страшным. Испуганные люди, в одну ночь лишившиеся всего, желали найти виновников постигшей их беды. Немало милиньцев в эти часы стали жертвами бессудных расправ. Кого-то смогли отстоять солдаты, стража и те, кто не утратил мужества и здравомыслия. Но скольким повезло меньше?

На Нина Инъюя было больно смотреть. В отличие от Линя Яоляна, чье детство и юность прошли на заставах в Северном Пределе, он, будучи сыном придворного сановника, вырос в Шэньфэне. И сейчас глубоко страдал, видя, как любимый с ранних лет город обращается в охваченный огнем и ужасом ад.

С пожаром удалось справиться лишь к полудню, когда от усталости все уже теряли счет времени. И все это время Дворец Лотосов так и не открыл ни одни из своих ворот. Оттуда не было никаких вестей. Ни один голос не раздался из-за киноварно-алых стен. Можно, вероятно, было бы укорить государя Сянсина за бездушие и невнимание к судьбам подданных. Однако, с другой стороны, Линь Яолян не знал, что бы он стал делать, если бы из дворца вышел посланник с приказом перестать попирать обычаи и убрать черный народ с площади Небесного Мира? Посмел бы он презреть прямой приказ своего государя и позволить погнать обретших надежду на спасение жизней людей обратно в огонь? Об этом не хотелось думать.

– Дворец еще скажет свое, – Нин Инъюй произнес эти слова еще там, в городе, когда они проезжали между еще курящихся дымом груд пепла и обгорелых бревен, в которые обратились улицы кварталов на левом берегу Куэ.