Текст книги "Когда погаснут все огни (СИ)"

Автор книги: Анастасия Вайсбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава 17

Мертвецов он обнаружил в кустах близ дороги примерно в первой половине часа тростника. Несколько тел, одетых в смешение одежд Милиня и Данцзе. Похоже, что все были мужчинами, но без тщательного осмотра с уверенностью утверждать не представлялось возможным. Тела несчастных лишились всех жизненных сил, и напоминали связки иссохших ветвей, обтянутых хрупкой кожей, похожей на старую бумагу. Оружие мертвецов так и не покинуло ножен, что означало одно – нападение было внезапным. Или же несчастных сначала одурманили чарами, лишив возможности сопротивляться.

Меняющие Облик или собратья-отступники? Ответа на этот вопрос Хао Сюаньшэн пока не нашел. Близ тел не было никаких следов, которые могли бы дать подсказку. А расколотые внезапной страшной смертью души еще не успели вернуться к своим покинутым останкам. Взывать к ним не имело смысла.

Хао Сюаньшэн начертал успокаивающие неприкаянные души знаки на коре ближайшего к мертвецам дерева и двинулся дальше. Рано или поздно кто-нибудь найдет эти останки и похоронит их – просто ради того, чтобы увеличить счет своих благих дел. Или из обычного страха перед неупокоенными мертвецами. Это не имело разницы – Хао Сюаньшэн видел, что даже разгневанным душам в этих опустошенных телах не за что ухватиться, чтобы обрести пристанище.

Все чаще его охватывало ощущение бесплодности и бессмысленности поисков. Несмотря на все старания, он не мог обнаружить никаких явных признаков печати и Сяохуамей. Он словно блуждал в непроглядном тумане. Тот след, что ему удалось уловить в сгоревшем Шэньфэне был зыбким, почти призрачным.

Он чуял странный глухой зов, ведущий его на север Данцзе. Туда, откуда тянуло темной угрозой, порой заглушавшим все. В той стороне лежал Милинь, и это озадачивало. Казалось, след ведет туда. Не упустил ли он что-то из вида в том краю, сосредоточившись на отслеживании спутанных Жил Дракона? Чему он не придал значения, когда, будучи захваченным стремлением поймать Сяохуамей, бросился к Янмей в усадьбу Таоцзы? К чему не пригляделся внимательнее?

Придорожная чайная была почти пуста – немного путешественников сейчас шло по дорогам Данцзе. В трудные времена люди предпочитают до последнего оставаться на своих местах, оберегая нажитое, пока их не погонят прочь страх, нужда или отчаяние.

Хао Сюаншэн старался не привлекать к себе лишнего внимания. День ото дня люди со все большим подозрением и враждебностью относились к любым чужакам. Быть милиньцем в Данцзе теперь стало едва ли не опаснее, чем вести род из Цзиньяня. Не далее, чем два дня назад на глазах Хао Сюаньшэна в другой подобной чайной избили и выбросили за порог семью, в которой заподозрили родство с милиньцами.

Облик странствующего ученого пока еще служил для Хао Сюаньшэна защитой от слишком пристальных взглядов, а усвоенная неторопливая манера речи позволяла скрыть цзиньяньский выговор. Но кто знает, как скоро попадется на его пути некто достаточно бдительный, чтобы уличить в притворстве.

Допивая суп, он привычно краем уха прислушивался к разговорам. О ценах на соль, что взлетели просто неимоверно. О том, что наверняка теперь подорожает мука из гречихи, ведь большую ее часть везли из Северного Предела, где сейчас бесчинствуют милиньцы. О том, что недавно храмовый гадатель, как ни старался, не смог назвать бочару Кэ благоприятный день для свадьбы старшего сына. Позвали взамен другого, но не справился и тот, и что же теперь получается, откладывать свадьбу на неведомый срок или вовсе от нее отказываться? О том, что недавно из леса начало тянуть такой жутью, что за хворостом страшно пойти, и не иначе, как там порча завелась. Что беспутный водонос Чжань уже десять дней как пропал – не иначе, вновь загулял, и его матушка исходит слезами от сокрушения. Что люди Милиня в своей нечестивости дошли до полнейшей мерзости, и двоюродный брат жены слышал, как его дяде рассказывал маклак, мимоходом побывавший в тех местах…

Что же именно рассказывал бродячий торгаш нитяным товаром дальнему родичу говорившего, Хао Сюаньшэн уже не слушал. Приближающееся ощущение чего-то нечистого заставило заныть корни зубов.

На дороге возникло оживление. Люди сбегались со всех сторон, привлеченные чем-то, чего Хао Сюаньшэн пока не мог рассмотреть из окна чайной. Оставив недоеденный заказ, он вышел на улицу вместе с прочими посетителями.

Тошнотворной скверной тянуло оттуда, где собрались люди.

– Ну вот точно то самое, чем от леса несет… – пробормотал за спиной Хао Сюаньшэна разговорчивый крестьянин.

Кто-то в ужасе вскрикнул. Заплакал ребенок. Ответом на плач стал удар чего-то о дерево и низкий животный рык. Толпа колыхнулась назад, кожу Хао Сюаньшэна окатила волна слитного страха многих людей.

Сначала показалось, что в деревянной клетке, обвешенной талисманами, скорчился дикий зверь. Нечто вроде тех лесных людей, что водятся в непроходимых лесах южных земель. Однако уже через мгновение Хао Сюаньшэн понял, что перед ним человек. Вернее, тот, кто некогда был человеком.

Хао Сюаньшэн внутренне содрогнулся от омерзения, вызванного видом скалящей зубы твари. Он явственно видел, что это просто некий несчастный, ставший добычей мелкого демона, зародившегося где-то в нечистом месте или прорвавшегося через Завесу там, где она по какой-то причине слишком ослабела. Пожрал ли захвативший тело демон душу своей жертвы или же, изгнанная из тела, она теперь будет скитаться бесприютным призраком?

– Это же водонос Чжань, что пропал десяток дней назад, – потрясенно прошептала какая-то женщина в толпе, – Небеса да смилуются…

Тварь в клетке затихла. Хао Сюаньшэн шагнул ближе к клетке, которая выглядела надежно. Тот, кто ее изготовил, знал свое дело. Вероятно, гадатель из храма…

– Осторожнее, молодой господин, – крепкий смуглый мужчина с кустистыми бровями предостерегающе поднял руку, желая остановить Хао Сюаньшэна.

Почуяв его приближение, тварь подняла голову и уставилась на Хао Сюяньшэна воспаленными глазами. Слишком человеческими. Слишком жуткими. Почти разумными.

Мог ли этот демон стать причиной гибели тех людей, что он нашел у дороги? Нет, маловероятно. Слишком слабым и неразумным он был. Такие не питаются жизненной силой, предпочитая плоть жертв. А уж одурманить разом нескольких человек, чтобы лишить их возможности сопротивляться, у него просто не хватило бы мощи. По сути, это просто демонический зверь, которому нет разницы, кого разрывать на куски – зайца, свинью или человека. Он не мог даже воспользоваться языком для того, чтобы говорить. Просто не сознавал, что это такое.

Раздался плач и женский голос, окликавший Чжаня по имени. Пожилая женщина в линялой одежде, поддерживаемая под локоть мальчиком-подростком, спешила к клетке. Однако демон внутри человеческого тела не сознавал, что происходит. Ему не хватало ни ума, ни хитрости, чтобы воспользоваться появлением несчастной матери водоноса и посеять сомнения среди людей.

– Прошу простить, – тихо проговорил Хао Сюаньшэн, оборачиваясь женщине и сочувственно склоняясь в неглубоком поклоне, – примите соболезнования, добрая женщина – это более не ваш сын.

Женщина разрыдалась громче. Видимо, все время, прошедшее со дня исчезновения сына, она не прекращала надеяться на его возвращение.

– Сочувствую, тетушка Чжань. Молодой господин прав, – смуглый мужчина, пытавшийся остановить Хао Сюаньшэна, скорбно покачал головой, – вам лучше уйти. Ма-эр, увели матушку.

Подросток кивнул, бросив опасливый взгляд на тварь в клетке и попытался увести мать прочь. Тварь оскалила зубы, утробно урча и ударилась всем телом о клетку – она чуяла человеческую боль и желала добраться до нее. Золотом вспыхнули письмена на талисманах, заставив демона взреветь.

Крестьяне с криком бросились прочь. Хао Сюаньшэн схватился за Шуанъюнь, готовый при случае сразиться с тварью.

– Не нужно, молодой господин. Меч вам не поможет, – вероятно, этот мужчина и был гадателем, – он не сломает клетку.

– Вы… – Хао Сюаньшэн помедлил. Для храмового гадателя он был просто прохожим ученым, возможно, с некоторыми небольшими познаниями о демонах, – вам известны способы, как справиться с этим?

– Прошу молодого господина не волноваться. Скромный заклинающий обучался этому делу, – мужчина был исполнен спокойной уверенности в своих силах.

Хао Сюаньшэн смерил его взглядом. Вероятнее всего, гадатель не бахвалился.

Вернувшись за свой стол, Хао Сюаньшэн залпом допил напрочь остывший чай. Пропавшего водоноса упоминали, но ни слова не было о растерзанных людях – только о чем-то жутком в лесу. Значит, демон не успел начать по-настоящему бесчинствовать…

Он осадил сам себя. О том ли он думает? Разве не следует забыть о прежних привычках и сосредоточить силы и помыслы на поисках печати?

Дорога уводила его все дальше, становясь все более пустынной. Хао Сюаньшен шел вперед, размышляя про себя, в какой миг будет лучше перейти на сокрытые пути, чтобы пробраться в Милинь. Временами ему казалось, что он ощущает запах свежей крови. Слышит неведомый неотступный зов. Был ли это отголосок начавшейся войны? Или, быть может, измотанный бесплодными поисками, он просто начал обманываться в своих чувствах? Как можно найти нечто, не будучи в силах прозреть тьму?

Тонкий тревожный отзвук темной энергии Хао Сюаньшэн уловил не сразу, и чуть было не принял его за причуду чувств, растревоженных постоянным напряжением поиска.

Но это не было обманом. Тьмой, тихой отравой тянуло из рощи неподалеку. Мир там звучал неверно. Дребезжал, как порванные струны. Это был не просто отзвук темных техник, которые кто-то пытался применить. Нет, это был отзвук грубого вмешательства в саму ткань мира.

Хао Сюаньшэн осторожно двинулся на звук, держа руку на рукояти Шуанъюнь. Деревья с сохнущими, на глазах скручивающимися листьями и корчащимися ветвями были лучшей путеводной нитью. Ничуть не худшей, чем отзвук тьмы, отдающий на корне языка привкусом тлена.

Кто-то силой пытался раскрыть путь на Жилы Дракона, просто грубо прорвав несозревшие, не успевшие оформиться врата. Теперь раскрыть их в этом месте будет невозможно еще десятки лет, если не столетия, а само место надолго станет неблагоприятным. Возможно даже, стечение сюда неблагих сил породит зародышей демонических тварей или станет приманивать призраков. Хорошо, что это произошло так далеко от людских поселений.

Однако тьмой плескало не только от круга отравленной потемневшей земли. Хао Сюаньшэн резко развернулся, выхватывая Шуанъюнь из ножен.

– У Байхэ отменные ищейки.

Их было трое. Трое бессмертных, подобных ему, и в то же время не имеющих с ним ничего общего. Отступники, не желающие принят путь Пяти Дворов.

– Не учуять было трудно, – Хао Сюаньшэн прищурился, оценивая противников. Будь они людьми, он справился бы, не прилагая серьезных усилий. Но против трех бессмертных… Хао Сюаньшэн был не настолько самонадеян, чтобы не испытывать сомнений в победе. И то, что у одного из отступников левый рукав ниже локтя был пуст, не слишком обнадеживало.

– Опусти меч, маленький братец, – при жизни этот бессмертный был хошу, и сейчас изъяснялся с грубым акцентом, – опусти меч и возвращайся под крыло к Журавлю.

Следовать такому великодушному миролюбивому предложению Хао Сюаньшэн не собирался. Замерев в ленивой с виду спокойно стойке, он размышлял.

Эта троица пыталась пробить несозревшие врата на Жилы Дракона, но потерпела неудачу. Вдруг заспешила? Или устроила ловушку, чтобы поймать его на звук сбитых энергий? Нет, слишком трудно и затратно для того, чтобы заманить в западню его одного.

– Или ты не ищейка Байхэ? – однорукий чуть потянул носом, – дошел до того, что таскаешь подолы за небожителями?

Видимо, он учуял след той силы, которой поделилась на прощание Линлинь.

Отвечать Хао Сюаньшэн не стал. Он вслушивался. И сейчас слышал этот едва ощутимый кровавый призрачный зов, за которым шел от самого Шэньфэна, но который принимал то за отголосок войны, то за обман своих чувств.

Значит ли это, что он, сам того не ведая, все это время шел верным путем, и печать у кого-то из этих троих?

– Уходи, – повторил хошу, – твоя гибель не нужна.

– Или оставайся с нами, – заговорил третий, тот, что до сих пор хранил молчание, – перестань играть в смирение. Небеса не снимут с тебя проклятие, хоть ты и не совершил греха. Что за счастье выслуживать искупление за не свои преступления?

Хао Сюаньшэн мрачно усмехнулся. Отступники всегда говорили такое при встрече. Ввязываться в спор не имело смысла. Поговаривали, что порой отступников удавалось переубедить. Но куда чаще бессмертные Пяти Дворов, измученные безысходностью своего существования, переходили на сторону тех, кто отверг путь смирения.

Искуситель и однорукий атаковали одновременно. Хао Сюаньшэн успел отбить удар первого и быстрым броском увернулся от однорукого. Скрутив податливый воздух в руке, он отмахнулся получившейся плетью, сбив однорукого с ног.

Хошу устремился в бой с небольшой заминкой, которая оказалась спасительной для Хао Сюаньшэна и смертельной для его увечного товарища. В стремительном рывке, отводя новую атаку, Хао Сюаньшэн не глядя вновь хлестнул за спину воздушной плетью, желая не дать однорукому подняться на ноги. Но помимо звука падения тела он услышал хруст. Знакомый хруст сломанной шеи. Пусть это и не убивало бессмертного – но обездвиживало надолго. Даже проклятому мертвецу не под силу подняться и продолжать бой со сломанным хребтом.

Почти в тот же миг Хао Сюаньшэна отшвырнуло в сторону, к стволам деревьев, только чудом не разбив о стволы. Перекатившись, он вновь вскочил на ноги.

Схватка была стремительной и беззвучной. Не нуждающиеся в дыхании бессмертные бились в полном молчании, без возгласов и выдохов. Только звон стали, шорох одежд и звуки шагов. Резкий свист воздушных плетей и свитых из энергии щитов.

Преимущества у него почти не было, и Хао Сюаньшэн это понимал. Он бился со спокойным ожесточением, почти слившись с Шуанъюнем. Вверив себя вошедшему в кости пятисотлетнему опыту битв. Опыту, которого не имели его противники.

Ему вновь удалось уйти от атаки и ударить самому – стремительным движением снизу вверх, распластавшись почти у самой земли, метя острием в сердце хошу. Выученный в давние времена удар, несущий гибель бессмертному.

Хошу не успел ни парировать, ни уклониться. Шуанъюнь рассек ему сердце.

Оставшийся противник вскрикнул. Резко и зло, впервые с начала боя. И, вопреки ожиданию Хао Сюаньшэна, бросился не к нему, а от него, запуская руку в рукав.

Тонкая рябь энергий завибрировала в воздухе. Отступник собирался воспользоваться талисманом перемещения. Видимо, редкостную и трудную в изготовлении вещь он приберегал на самый крайний случай.

Почти не раздумывая, Хао Сюаньшэн устремился к нему, хватая за края одежды и видя, как вокруг мечутся огни разрушающегося переходя, чувствуя, как сжимает голову невидимыми тисками, как скручивает суставы.

Это было безмерно опасно. Помеха талисману в последний миг могла уничтожить их обоих, разорвав в клочья тела и заточив души в незримом до скончания дней мира. На несколько мгновений Хао Сюаньшэну показалось, что так и будет. Но огни, взвившись безумным смерчем, погасли. А затем последовал удар о твердую каменистую землю.

Пыль и осколки сухих костей запорошили лицо, заставив ослепнуть. На тело будто навалилось тяжелое плотное одеяло.

Земли духов. Неизвестно, куда должен был перенести талисман изначально – но, сбитый грубым вмешательством Хао Сюаньшэна, он забросил их по другую сторону Завесы. Найти выход будет непросто…

Опираясь на Шуанъюнь, Хао Сюаньшэн с трудом поднялся на ноги, ища взглядом своего противника. К счастью, их не разбросало слишком далеко. Отступник тоже пытался встать, прикрывая ладонью расползающуюся кожу на левой половине лица.

– Ублюдочный пес… что ты натворил.

Ровный бледный свет, льющийся отовсюду и ниоткуда, не отбрасывал теней. В белесом небе недобрым глазом горела багровая звезда – здесь она была намного больше и ярче, чем в мире материи.

Осколки выбеленных костей, заменявшие песок, захрустели под их ногами, когда они сошлись в новой схватке.

Но бились не только они. С первым звоном встретившихся клинков вокруг закипела призрачная битва. Воины всех ушедших эпох, погибшие во всех войнах от начала движения Великого Колеса, сошлись в невозможной битве без конца и начала. Воины Ганьдэ в ярких доспехах поражали копями варваров хошу, что вторглись в Срединные Земли во времена, когда Яшмовая Ганьдэ стала лишь величественным воспоминанием. Сияющие бронзовыми доспехами воины Великой Цюнцзе бились с воинами Цзиньяня, облаченными в латы тех времен, когда Хао Сюаньшэн вел войска под соколиными знаменами. Конники сгинувшего века назад Таолу набрасывались на лучников из Данцзе.

В этой безумной битве все сражались против всех. Рты раскрывались в беззвучных боевых кличах. На усеянную расколотыми костями землю не падало ни капли крови. Страшные раны затягивались на глазах, не заставляя никого падать наземь. Никто не прикрывал друзей и не строил боевых порядков.

Ярость пробужденной памяти канувших в небытие битв опаляла огнем, отдаваясь в самой глубине души. Она билась в висках памятью живой крови и жизни. Манила – зачерпни, возьми немного, это восстановит силы, поможет победить, ведь ты же воин, это то, что от века сродни твоей природе, твоей истинной сути…

Хао Сюаньшэн стиснул зубы, борясь с искушением. Зачерпнув от этого источника – сможет ли он остановиться? Не станет ли это шагом на путь, что осквернит его сильнее…

В ударах, наносимых противником, стала ощущаться все большая мощь. Их скорость возросла, а глаза бессмертного стали наливаться темной кровью. Лопнувшая от удара кожа на лице стремительно срасталась. Не связанный ограничениями и обетами пути Пяти Дворов, отступник свободно черпал силу призрачной ярости тысяч воинов, отразившуюся навеки в Землях Духов.

И, понимая, что вот-вот проиграет, Хао Сюаньшэн решился. Алая обжигающая волна хлынула внутрь. На миг глаза заволокло багровым. Казалось, даже остановившееся века назад сердце вновь ударило в груди. У Хао Сюаньшэна вырвался крик – древний боевой клич Цзиньяня, которым он созывал воинов в дни своей смертной жизни.

Лицо противника исказилось от неверия и ярости.

– Божок, – словно выплюнул он, – каково такому, как ты, стать проклятым?

Хао Сюаньшэн не ответил. Он не знал, показалось ему, или и правда призрачные воины в цзиньяньских доспехах обернулись на его клич?

Это было не важно. Важно было лишь то, что противник дрогнул. Отступник не стал слабее, но из его движений ушла прежняя уверенность. Словно где-то в душе он испытал страх и усомнился в победе.

Все решили какие-то мгновения. Мимолетные промедления между ударами.

Меч выпал из разжавшейся руки, сухо скрипнув о разбитые кости. Призрачная битва рассеялась без следа, истаивая клубящимися клочьями блеклого тумана.

Пять ударов, рассекающих еще содрогающееся тело. Только после этого Хао Сюаньшэн вернул Шуанъюнь в ножны и опустился рядом с останками того, кто наконец обрел смерть.

Тело еще горело изнутри от силы, которую он зачерпнул во время боя. Хотелось еще. Испытать вновь биение сердца в груди. Наполнить себя теплом, забыть о изнуряющем холоде, неотступно грызущем нутро. Хао Сюаньшэн с силой ударил кулаками по раскрошенным камням, надеясь, что боль отрезвит его и вернет ясность разуму.

Он торопливо распахивал рассеченную разорванную одежду отступника, выворачивал поясные сумки, ища то, за чем так долго гнался.

Печать выпала на перемешанные с белесой пылью осколки костей, и Хао Сюаньшэн замер, глядя на нее. Совсем небольшая. Длиной чуть больше четырех цуней. Заключенная в плотно свитый жемчужный кокон из энергий, который глушил ее зов.

Тот самый зов, отголосок которого вел его все это время. Теперь сомнений не было. Хао Сюаньшэн устало прикрыл глаза, ощущая себя совершенно опустошенным и разбитым. Поиск и погоня увенчались успехом – но как так вышло, что рядом с печатью не было Сяохуамей? Неужели Меняющую Облик убили? И где, во имя Небес, Бездны и Преисподней, ему теперь искать выход из Земель Духов?

Глава 18

От затканных изысканными цветами рукавов платья Чжучжэн впервые на памяти Шэнли пахло лекарствами. У него сжалось горло. Он никогда не видел свою мать… такой. Не подурневшей, нет. Никакие заботы и тревоги не могли испортить ее невероятную красоту. Но теперь на ее лице лежала печальная тень тревоги и усталости, которую Чжучжэн даже не пыталась скрыть.

– Государь плох, Шэнли. Очень плох.

Шэнли потрясенно покачал головой. Он до сих пор втайне надеялся, что все происходящее – план отца, попытка выиграть время. Против Моу, против Ло, что уже открыто к ним присоединились. Чтобы он, Шэнли, и родня Чжучжэн получили передышку и смогли собрать силы. Но тихие слова матери разбили эту надежду вдребезги.

– Как же так? – неверяще прошептал он, вглядываясь в лицо матери, – государь еще не стар… он не может…

Как бы ни понимал рассудком Шэнли, что его отец смертен подобно всем людям, как бы ни сознавал, что однажды этот день настанет, как бы ни готовился, рассылая тайные письма тем, кто мог его поддержать после того, как дыхание покинет государя Чжэнши, это все равно казалось слишком страшным и невозможным. Сколько он себя помнил, отец неизменно присутствовал в его жизни, и это присутствие было чем-то непоколебимо вечным.

Чжучжэн ласково взяла его лицо в ладони и с печалью вгляделась в глаза.

– Увы, сын мой. Я не знаю, что это за болезнь. И никто не может понять. Он словно теряет силы…

Шэнли вздрогнул, вспомнив о той темной волне, что заволокла сад и Кленовый павильон. Вспомнил о том, что говорил Чжу Юйсан – скверна скрыта где-то в пределах дворца.

– Дворцовая коллегия. Что они говорят?

– Ты же знаешь, что после того дня, когда гадатели не смогли предсказать затмением, прежние члены дворцовой коллегии были арестованы и разжалованы. А новые… возможно, они менее сильны. Или еще не успели до конца разобраться.

– Что толку и в коллегии, и в братстве, – горько и зло вырвалось у Шэнли, – молодой Чжу, не прошедший обучение, более полезен!

Прохладные пальцы Чжучжэн мягко легли на губы принца, заставляя его замолчать.

– Я рада знать, что этот юноша так верен тебе и смог оказаться полезным, – заметила она, – тебе стоит с большим вниманием относиться к чужим решениям.

Шэнли ощутил неловкость. После возвращения из Цзянли он, верный принятому у водопадов Юйхэ решению, высказал матери свое недовольство тем, что она скрыла от него талант Чжу Юйсана и его назначение, хотя к тому времени тот уже успел доказать и свою преданность, и свою полезность. Тогда матушка выслушала его со снисходительной понимающей улыбкой – как взрослый выслушивает нелепые детские капризы, – и лишь отмахнулась веером, всем своим видом показывая, что не испытывает сомнений в правильности своего решения.

– Прости, матушка. Я должен был ранее поблагодарить за то, что ты его разыскала, – Шэнли помедлил, собираясь с мыслями, прежде чем решиться задать следующий вопрос, – мне будет дозволено увидеть государя отца?

Укрытый парчовым одеялом Чжэнши казался странно иссохшим. Почти бесплотным. Долгая болезнь, от которой не могли найти лекарства, похитила у государя Цзиньяня и силы, и тот ореол величественности, что всегда его окружал. Шэнли с болью и ужасом смотрел на желтоватое восковое лицо, на потемневшие веки, на седоватую щетину на запавших щеках. Веки обожгло неожиданными слезами. Принц опустился на колени, чтобы приветствовать отца поклоном.

– Поднимись, Шэнли, – в голосе Чжэнши тоже не было прежней силы, – подойди ближе.

Шэнли поспешно повиновался. Еще совсем недавно он и не осознавал, насколько любит отца и как привязан к нему.

И как боится его потерять.

Рука с потемневшими, как у мертвеца, ногтями, шевельнулась на покрывале, приглашая Шэнли приблизиться к ложу еще больше.

– Мне не хотелось, чтобы ты видел меня таким. Но я не смог отказать мольбам твоей матери.

Шэнли с трудом проглотил мешающий дышать горячий ком в горле.

– Уезжай в Ююнь. Если Небеса будут милостивы, и я исцелюсь – я призову тебя. Если нет – то ты войдешь вновь в этим стены как император Цзиньяня, – воспаленные глаза Чжэнши смотрели строго и ясно.

– Не говорите так, государь… отец… Небеса смилуются, они снизойдут к молитвам… весь Цзиньянь, все… они молятся о вашем здравии и долголетии, – Шэнли не хватало слов, чтобы высказать все, что он чувствует. Сейчас ему не было дела даже до обещания отца, что он войдет во дворец императором.

– Молятся. Но смерть приходит даже к государям. Мне жаль, что я оставляю тебя так рано. И прошу простить за то, что забираю у тебя мать в такой час. Это ее воля. И… вопреки всему я счастлив, что проведу эти дни, укрытый ее рукавами.

Шэнли беспомощно вздохнул, чувствуя, как под ногами разверзается дышащая пустотой пропасть. Порой он тяготился чрезмерной, как ему казалось, опекой и поучениями. Испытывал раздражение, когда решения принимались в обход его мнения. Но сейчас отец и мать вдруг отходили в сторону, освобождая ему его собственный путь. И если мать он еще встретит снова, то с отцом может более никогда не увидеться.

Никогда ранее тень необратимой потери не вставала так близко за его спиной, заставляя ощущать себя одиноким и растерянным.

– Государь… отец мой…

– Наставник Ли хорошо воспитал тебя, – губы Чжэнши улыбались, но глаза были по-прежнему строги и серьезны, – будь справедлив к Шэньгуну и его отпрыскам, когда станешь государем. В вас всех – моя кровь.

– Обещаю, – даже сейчас Шэнли не чувствовал в себе враждебности к брату. Только к его матери-императрице и ее родне.

– Я говорил тебе прежде и повторю вновь, – беседа, даже такая краткая, начала утомлять Чжэнши, – прости меня за то, что был слаб и позволил Моу так усилиться. Я верил, что покупаю державе покой. И все еще надеюсь, что мне это удалось. Пока завещание остается тайной – у императрицы будет надежда на то, что там стоит имя Шэньгуна.

Шэнли понимал, что осталось невысказанным. Пока у императрицы есть надежда взять власть в спокойствии и законности, остается надежда, что она побоится снова посягать на жизнь второго принца. Слишком много шума наделало неудачное покушение Ло Сунлиня.

– В Ююне я буду ожидать письма, которым вы призовете меня предстать перед вами.

– Я тоже буду надеяться на то, что смогу послать такое письмо тебе. Ступай, Шэнли. Не задерживайся во дворце. Его нужно очистить.

***

В Рубиновом дворце, служившем резиденцией императрице, принц Шэнли бывал нечасто. И никогда не был желанным гостем. Его визиты происходили лишь в случаях, требуемых церемониалом. В последний раз он переступал порог дворца, в котором царила соперница матери, после возвращения из Цзянли – лишь потому, что этикет требовал выразить почтение государыне.

Сейчас Шэнли охотнее всего сразу отправился бы в Ююнь, чтобы не разрывать сердце горечью и желанием еще немного времени провести рядом с матерью, навещая ее под любым предлогом. Как это все отличалось от приготовлений к поездке в Цзянли! Тогда его тоже тревожила мысль о том, что мать остается в окружении недругов, но разлука обещала быть недолгой, а государь отец пребывал в добром здравии…

Придворная дама в дымчато-зеленом платье почтительно приветствовала Его высочество, когда Шэнли выходил от матери. Кланяясь, женщина мягким почтительным голосом передала приглашение от государыни императрицы, желающей лично пожелать Его высочеству удачной дороги. Шэнли отметил острые хошусские скулы посланницы – такие же, как у Шучун, жены Шэньгуна. Родственница, которую принцесса привезла с собой, чтобы в окружении было больше тех, кому можно доверять? Впрочем, это не казалось важным.

Запах благовония «перо феникса» Шэнли не любил с детства. Он неизменно был для него связан с этими тягостными визитами в Рубиновый дворец, когда каждый разговор напоминал пляску среди тухлых яиц, и с изящной невысокой женщиной, недобро смотрящей на него. Став старше, он даже отослал от себя танцовщицу, что решила в недобрый для себя час воспользоваться этим ароматом. Однако в Рубиновом дворце даже стены, казалось, пропитались «пером феникса». Удивительно, каким образом подобной участи избежали одежды Шэньгуна. Брат невероятным образом не впитал в себя этот аромат.

– Я сожалею, что новая разлука с сыном возлюбленного государя наступает так скоро, – императрицу Синьюэ скрывал занавес из тончайшего золотистого шелка. Более плотный, чем тот, что использовала при аудиенциях Чжучжэн, до сих пор поражавшая красотой.

– Сердце почтительного сына преисполняется горечью от необходимости покинуть государя в такой час, – Шэнли опустил голову, выражая почтение, которого совершенно не испытывал.

Все было благопристойно и церемонно до тошноты. Величественная царственно-благосклонная императрица и ее сын по супругу, второй принц. Как будто они и не были смертельными врагами.

– Сочувствую сыновнему горю Вашего высочества, – фигура императрицы за занавесью чуть шевельнулась в намеке на ответный полупоклон, – и выражаю надежду, что напутственные слова государя укрепили сердце Его высочества.

Ласковая фраза была ловушкой. О том, что Чжэнши допустил Шэнли к себе, не должен был знать никто. Моу и далее следовало чувствовать преимущество за собой. Так Шэнли получал возможность выжить. Так сам Чжэнши получал покой и надежду на восстановление сил и исцеление.

– Увы, недуг Его величества не дал возможности предстать перед государем. Моя сиятельная мать передала слова государя изустно. Его желание – чтобы между мной и моим благородным братом царила приличествующая справедливость.

– Слова государя воистину мудры и исполнены величия, – голос Синьюэ оставался ясен и чист, как иней зимним утром, – я лишь скромно добавлю свой малый совет к наставлению, что даровал государь Вашему высочеству.

– Смиренно и с благодарностью приму совет государыни, – ни смирения, ни тем более благодарности Шэнли не испытывал. И догадывался, что императрица об этом прекрасно знает.

– Я советую Вашему высочеству проявлять осмотрительность и осторожность, избирая людей в свое окружение. Излишняя доверчивость и чистосердечие могут быть опасны.

Шэнли про себя порадовался, что явился в Рубиновый дворец в сопровождении Хао Вэньяня, отослав Чжу Юйсана в Кленовый павильон сразу после приглашения навестить императрицу. А ведь наверняка Синьюэ намекала именно на него. Или пыталась заронить в душу пасынка подозрения. К Чжу Юйсану… да ко всем, кто в его свите.

– Благодарю государыню за мудрость и заботу. Тот злосчастный случай стал горьким уроком, – Шэнли очень жалел, что их разделяет занавес, мешающий заглянуть в глаза императрицы. Не дающий рассмотреть тончайшие оттенки чувств, что могут отразиться на ее лице.