Текст книги "Когда погаснут все огни (СИ)"

Автор книги: Анастасия Вайсбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Смущение Хао Вэньяня стало настолько заметным и сильным, что Шэнли против обыкновения почувствовал некоторую неловкость за свои шутки.

– Если хочешь – можешь быть свободен до часа нисхождения вод. Проведай ее еще раз, прежде чем мы уедем.

Благодарность сменила смущение на лице Хао Вэньяня. Однако почти сразу он вновь нахмурился и качнул головой.

– Нет, Ваше Высочество. Я признателен за заботу, но прошу позволить мне отказаться. Мне… я не смогу быть спокоен, когда молодой господин Чжу недалеко от вас.

Брови Шэнли чуть приподнялись в удивлении. Неужели непонятная неприязнь к Чжу Юйсану у Хао Вэньяня настолько сильна? Это было странно. И это требовало объяснений.

Глава 2

Храм в честь принцессы Линлинь в Яньци не был самым большим и пышным в Цзиньяне. Однако он был самым старым – и считался самым красивым. И, безусловно, именно он был самым почитаемым. Иначе и быть не могло. Именно в Яньци принцесса появилась на свет и здесь же произошло ее вознесение. Обойти этот храм вниманием при путешествии для Шэнли было бы непростительной оплошностью.

Величайшей добродетелью Линлинь была приверженность справедливости. Ее нежелание поступиться убеждениями даже перед ликом неминуемой гибели некогда стало одной из первых капель, что склонили чашу весов на сторону опального принца Яньли, который и стал основателем династии Тянь.

Обычно на статуях покровительница взыскующих справедливости изображалась в пышных церемониальных одеждах, со строгим, даже суровым лицом. Но в храме Яньци изваяние принцессы было иным. Линлинь выглядела именно принцессой – нарядной, красивой, совсем молодой и скорее приветливой, чем строгой.

– Это изваяние самое правдивое, – глуховатый голос Чжу Юйсана звучал негромко из почтения к небожительнице, – мастер, создавший его, видел Ее Небесное Высочество лично, еще до того, как она вознеслась.

Шэнли с интересом вгляделся в улыбающееся лицо статуи. Да, искусство мастера действительно было велико. Но как искать у такой изящной красавицы поддержки в таком серьезном деле, как следование долгу и беспристрастной справедливости? Неудивительно, что со временем Линлинь стали изображать суровой дамой с непреклонным ликом.

Росписи на стенах повествовали о самых важных эпизодах из жизни принцессы. Эту историю Шэнли знал с детства, причем знал в разных вариантах – как историю смелости и следования долгу, как историю о том, что стало началом успешной борьбы предка с династией , и как прекрасную повесть о несчастной любви принцессы и генерала Хао Сюаньшена. Последний вариант особенно нравился поэтам и авторам пьес для театра.

– А фрески? – так же негромко спросил Хао Вэньянь, рассматривая росписи, – художник тоже рисовал их по памяти?

– Да, – Чжу Юйсан склонил голову перед алтарем и коснулся лбом сложенных ладоней, отдавая почтение принцессе.

Особый интерес Хао Вэньяня к фрескам принц отлично понимал. Его молочный брат был прямым потомком младшего брата генерала, и история Хао Сюаньшэна была для него частью истории рода.

В том, что и писавший фрески художник был очевидцем событий, не было ничего удивительного. Именно в Яньци обезумевший от горя генерал Хао привез остававшееся нетленным тело принцессы. И именно здесь ее отец, ван Цзянли, и генерал преклонили колени перед будущим основателем династии Тянь, первыми признав его власть. Отец-император совершенно неслучайно отправил Шэнли в эти места. Для династии Тянь они навеки будут иметь особое значение.

Шэнли и Хао Вэньянь возложили дары к ногам принцессы. Принц вновь задумчиво заглянул в улыбающееся приветливое лицо. Она казалась слишком молоденькой и хорошенькой для того, чтобы так бестрепетно пожертвовать своей жизнью ради того, чтобы просто упрекнуть кого-то в несправедливости. Особенно – упрекнуть в несправедливости самого императора.

Чжу Юйсан присоединился к ним. Еще один тонко свитый из золотой бумаги цветок и выточенный из сердолика флакончик с благовониями легли рядом с подношениями принца. Чжу Юйсан низко склонил голову и коснулся лбом сложенных ладоней – как делают не просто пришедшие почтить небожителя, а верные последователи культа.

– Ты почитаешь Ее Небесное Высочество? – поинтересовался Шэнли уже за храмовой оградой.

Принцесса покровительствовала не только тем, кто взыскует справедливости. Ей поклонялись многие судьи. А еще выданные против воли замуж женщины, прося твердости духа для того, чтобы остаться верными супружескому долгу.

– Да, Ваше Высочество. Ваш слуга питает надежды на то, что сможет удостоиться звания судьи и окажется достойным и справедливым последователем Ее Небесного Высочества.

Желание Чжу Юйсана стать судьей показалось Шэнли несколько странноватым. Он совершенно не производил впечатления человека, желающего копаться в чужих дрязгах. Но, если Чжу Юйсан действительно этого хочет… после возвращения можно будет похлопотать о такой награде для него.

В целом путешествие Шэнли находил вполне приятным. И даже интересным. Довольно необычно было оказаться вне привычной с рождения обстановки дворца и быть настолько свободным в своих решениях. До определенных пределов свободным, конечно. Наставник Ли строго следил за тем, чтобы принц придерживался принятого плана поездки и не слишком пренебрегал своими обязанностями. Однако ускользнуть из-под его надзора сейчас было проще, чем в столице.

Вопреки первоначальной настороженности, которую в Шэнли пробудила неприязнь, высказанная Хао Вэньянем, Чжу Юйсан понравился принцу. Сдержанный, серьезный, воспитанный не хуже юношей из знатных родов столицы, и, что стало особенно приятным, лишенный подобострастия, ожидаемого в провинциале. Он действительно мог многое рассказать о Цзянли, оказался неплохим собеседником, недурно играл на флейте – словом, вполне вписался в ближний круг свиты Шэнли. Только вот Хао Вэньянь продолжал коситься на него так, словно Чжу Юйсан был с ног до головы покрыт некоей отвратительной слизью, которую больше никто не замечает. Шэнли заметил, что каждый раз, как они оказывались у ворот какого-либо храма, Хао Вэньянь впивался взглядом в Чжу Юйсана, как будто ожидая чего-то. Но сколько бы принц ни расспрашивал своего молочного брата, тот так и не смог внятно объяснить причины своей неприязни. Это непонимание и неспособность что-то сделать со своими чувствами явно смущали и раздражали самого Хао Вэньяня. Если бы Шэнли не так хорошо знал его, то решил бы, что молочный брат попросту ревнует… только вот Хао Вэньянь был чужд подобного. Никто во всем Цзиньяне не мог сравниться с ним по близости к Шэнли.

Все проверки, тайно предпринятые принцем и Хао Вэньянем, указывали на то, что в Цзянли и правда издавна проживает пришедший в сильный упадок род Чжу. Двадцать лет назад, во время большого поветрия, он почти вымер и так и не смог вновь вернуть себе прежнее положение. Более того, Чжу Юйсан, смущаясь и благодаря за оказанную честь, даже ответил согласием на предложение на обратном пути показать принцу родную усадьбу.

До прибытия генерала Линя из Данцзе оставалось еще несколько дней, которые можно было провести в свое удовольствие. И поездка к порогам Юйхэ должна была стать очередным развлечением.

Шэнли не слишком восторгался ночевками в походных шатрах. Как бы ни старалась его свита обеспечить надлежащие удобства и роскошь, все же это слишком отличалось от привычной принцу обстановки дворцов и богатых усадеб. Однако величественная красота кипящих порогов и водопадов Юйхэ отчасти примирила Шэнли с необходимостью несколько ночей провести в шатре.

Еще одним удовольствием, которому можно было без ограничений предаваться в поездке по столь отдаленным местам, не задумываясь о том, что ненароком устроишь потраву крестьянских посевов – поездки верхом. При всей изнеженности, Шэнли любил носиться по полям в бешеной скачке. И в дальних областях Цзянли он мог сполна насладиться любимой забавой.

В тот день они отъехали довольно далеко от лагеря – перед возвращением в Яньци Шэнли хотел своими глазами увидеть самые дальние водопады, в том числе и знаменитый Трехглавый, о котором с восторгом писали путешественники и с воодушевлением рассказывал Чжу Юйсан.

Он и вызвался быть проводником. По его рассказам, он бывал в этих местах ранее и знал дорогу. Хао Вэньянь немедленно нахмурился – но скорее по привычке относиться к молодому господину Чжу с недоверием, которое не мог преодолеть.

Свита была невелика – лишь самое близкое окружение, те, что были молоды и хорошо держались в седле. В большой охране Шэнли не видел смысла. Местность была такова, что незаметно укрыть крупный отряд не получилось бы даже у легендарных генералов прошлого. Да и подкрасться тайком могли бы только невидимки.

День располагал к прогулкам. Впервые за много дней солнце перестало так нещадно палить. Небо затянула легкая дымка, обещавшая в скором времени стать плотнее. И, быть может, за этой дымкой придут и тучи, которые прольются дождем. Дождь успокоит одолевающие многих тревоги, что засуха, мучающая Милинь, перекинется на Цзянли.

Трехглавый водопад был уже виден – три бурлящих потока, в полете сливающиеся в один и уже едиными падающие в воды Юйхэ. Зрелище впечатляло величественной красотой даже издали, и Шэнли уже представлял, что они увидят, когда приблизятся, как вдруг от созерцания его отвлекла лошадь. Сяоюэ, его любимица, почему-то начала нервничать. И не только она одна. Забеспокоились и другие кони.

Почти одновременно с этим указывавший дорогу Чжу Юйсан придержал своего коня и предостерегающе вскинул руку.

– Здесь что-то не так, – услышал принц напряженный голос Хао Вэньяня, – господин Чжу! Бывало ли тут такое ранее?

– Нет, – лицо обернувшегося Чжу Юйсана выглядело встревоженным, – здесь всегда было спокойно.

Кони нервничали все сильнее, беспокойно переступали ногами, всхрапывали, прижимая уши. Шэнли старался успокоить Сяоюэ, озираясь по сторонам. Местность вокруг выглядела безмятежно спокойной, серебристо сияли воды Юйхэ, шумел в отдалении, низвергаясь с высоты, Трехглавый… что же встревожило коней, Чжу Юйсана и Хао Вэньяня? И почему лишь их?

– Ваше Высочество, – Чжу Юйсан был серьезен и собран, – прошу вас вернуться в лагерь. Что-то потревожило это место.

– Господин Чжу прав, – Хао Вэньянь сдерживал храпящего коня, – я не знаю, что это – но лучше не оставаться здесь.

Шэнли мимоходом успел удивиться такому единодушию прежде не ладивших спутников, но не успел ничего не сказать, ни сделать.

Со Ливей вскрикнул, с трудом удержавшись на взвившемся на дыбы коне. У ног его вороного медленно вспух пузырь земли. Вспух и лопнул, оставив на поверхности истлевший череп в остатках разбитого шлема.

Шэнли ощутил укол ужаса. Земля вокруг шла волнами, словно медленно кипящая вода, вынося наверх разбитые кости людей и лошадей, позеленевшие шлемы и мечи, какие-то темные куски, в которых невозможно было угадать то, чем они были раньше. Кони хрипели, бешено ржали, вставали на дыбы. Несколько спутников Шэнли не смогли удержаться в седлах, и они оказались на исходящей пузырями земле, среди костей и древнего оружия.

– Держитесь! – обычно смуглое лицо Хао Вэньяня было пепельно-бледным, но повод Сяоюэ он перехватил твердо, – надо уходить!

Шэнли вцепился в гриву Сяэюэ, не находя сил возразить. Со Ливей, ухитрившийся совладать со своим конем, оказался рядом, готовый прикрыть принца с другой стороны… но от чего и как, если ужас творился прямо под их ногами?

Краем глаза Шэнли заметил, что Чжу Юйсан, каким-то чудом удерживаясь верхом, сложил руки в странном жесте. Неужели печать? От напряжения лицо Чжу Юйсана застыло и словно заострилось. Но земля рядом с ним стала успокаиваться. Хао Вэньянь, переглянувшись с Со Ливеем,

Круг ровного покоя медленно, словно преодолевая сильное сопротивление чего-то незримого, расходился дальше. Земляные волны и пузыри сглаживались и утихали. Успокаивались и лошади. Потрясенные люди переглядывались, переводя дыхание.

Все стихло. Чжу Юйсан тяжело уронил руки, устало ссутулившись в седле.

– Хао Вэньянь… довольно. Я думаю, все кончилось, – Шэнли словно заново учился говорить, с трудом проталкивая слова пересохшим горлом.

Хао Вэньянь выпустил повод Сяоюэ. На его лицо постепенно возвращались краски.

Куда ни падал глаз – повсюду землю усеивали кости и сломанное оружие. Как будто земля вдруг изрыгнула давно погребенное поле битвы.

Принц торопливо сделал несколько глотков из поданной Хао Вэньянем фляги, пытаясь справиться с пережитым страхом.

– Так ты заклинатель?

– Ваше Высочество правы, – Чжу Юйсан с видимым трудом расправил опущенные как под тяжелой ношей плечи и попытался поклониться, – у меня есть скромный дар.

Шэнли сделал еще глоток, с новым интересом глядя на него. Так вот почему матушка рекомендовала его в сопровождающие? Шэнли ни за что бы не признал в Чжу Юйсане заклинающего – те, кого принцу доводилось видеть ранее, были почтенными мужами в возрасте, больше похожими на ученых или отшельников.

Со Ливей отважился спешиться и теперь внимательно рассматривал один из выброшенных землей мечей.

– Он полностью бронзовый, – в его голосе слышался пережитый недавно страх, который он даже не пытался скрыть, – такой древний… жутко представить…

– Здесь была битва? – подал голос еще кто-то.

– И убитые остались без погребения. Должно быть, их души в гневе и устали ждать, когда о них вспомнят, – еще один говоривший бросил взгляд на Чжу Юйсана, словно ожидая подтверждения своим словам, но тот не успел ответить.

– По возвращении мы отдадим распоряжение провести здесь поминальную службу, – Шэнли не желал задерживаться здесь более ни на миг. Даже красоты Трехглавого водопада больше не влекли принца, – а также прикажем, чтобы собрали все кости и похоронили достойно, чтобы упокоить несчастных.

***

– И как тебя зовут на самом деле? – Шэнли отпил чаю. Где-то внутри время от времени порой возобновлялся холодный озноб, напоминавшая о пережитом страхе. Однако руки уже не дрожали.

– Чжу Юйсан, Ваше Высочество. Я готов дать Небесную Клятву в том, что это действительно мое имя, и что я – из рода Чжу из Цзянли.

Шэнли качнул головой. Нет, Небесная Клятва – слишком серьезно для такого случая. Но если готовность поклясться высказана искренне, а похоже, именно так и есть, то это говорит в пользу того, что Чжу Юйсан действительно не лжет.

– Если ты солгал – то помни, что ты солгал сыну императора в присутствии двух свидетелей.

В шатре, помимо принца и Чжу Юйсана, находились Хао Вэньянь и Со Ливей. Шэнли рассудил, что эти двое должны знать все обстоятельства. Племянника дамы Со, ближайшей помощницы матери, Шэнли относил к числу тех, кому можно было довериться.

– Я не посмел бы, Ваше Высочество.

Шэнли нахмурился и переглянулся с Хао Вэньянем.

– То, что ты говорил в храме принцессы Линлинь, о желании стать судьей – тоже правда?

– Да, Ваше Высочество. Я надеюсь, что смогу быть справедливым и беспристрастным судьей.

– Но ты заклинаешь духов, – Шэнли не оставлял попыток разъяснить для себя все, что только возможно о способностях Чжу Юйсана.

– Обнаружив у меня дар, почтенные родичи сочли за благо найти наставника, который обучил меня некоторым приемам и практикам. Однако истинным своим призванием я считаю службу судьи, – Чжу Юйсан, до сих пор отвечавший склонившись в земном поклоне, все-таки поднял голову, чтобы взглянуть на принца. Совсем ненадолго. На пару мгновений.

Шэнли в раздумчивости потер висок и переглянулся с Со Ливеем. Тот коротко пожал плечами. Все казалось вполне достоверным. Правда, насколько возможно занятие места судьи способному заклинать? Нет ли каких-то запретов для этого? Об этом он обязательно поинтересуется у наставника Ли.

– Моя госпожа матушка знала о твоих особых способностях?

Чжу Юйсан заметно медлит с ответом, и это замешательство лучше всяких слов говорит Шэнли, что его догадка на поле костей была верна – мать знала обо всем.

– Да, Ваше Высочество. Прошу простить за умолчание об этом, сиятельная государыня не желала привлекать внимание…

Шэнли кратким жестом оборвал оправдания Чжу Юйсана.

– Я ни в чем не обвиняю тебя. Ты всего лишь не смел ослушаться приказа моей матери.

А вот с матерью по возвращении ему предстоит неприятная беседа. Шэнли привык к тому, что у них нет секретов друг от друга. И вдруг обнаружил такой сюрприз. Да, понятное дело, что мать не хотела привлекать внимание к талантам Чжу Юйсана, но Шэнли-то можно было сказать! Однако теперь дар молодого Чжу – сорочья тайна. Слишком много людей видело, как он усмиряет костяное поле. Шэнли задумался. А почему бы и нет? Весьма небесполезно иметь в своей свите заклинателя, особенно когда это не заросший бородой старец, а недурно воспитанный молодой господин. Вероятно, с карьерой судьи Чжу Юйсану придется повременить…

Шэнли переглянулся с Хао Вэньянем, который, хмурясь, рассматривал Чжу Юйсана так, словно впервые его увидел. Возможно, то необъяснимое недоверие, которое молочный брат питал к молодому Чжу, объяснялось тем, что Хао Вэньянь подспудно чувствовал, что тот нечто скрывает? Изменится ли это теперь? Шэнли хотелось бы, чтобы в его свите не было распрей.

– Я желаю, чтобы ты и далее оставался в моей свите, – голос принца звучал легко и благожелательно, – но не смей никогда лгать мне.

Он уже был готов к тому, что Чжу Юйсан начнет заверять, что никогда не осмелится произнести ни слова лжи, но заклинатель лишь поклонился еще ниже:

– Выражаю благодарность Вашему Высочеству. Располагайте мною.

– И все же, что это было? – нарушил молчание Хао Вэньянь, – там, в поле. Действительно когда-то была битва?

– Да. Очень давно.

– Больше тысячи лет назад, судя по оружию, которое показалось из земли, – Со Ливей покачал головой, – я видел похожий меч в храме принятия обетов в старой столице. Настоятель утверждал, что он едва ли не времен Яшмовой Ганьдэ.

– Но почему все пришло в беспокойство именно сейчас? – Хао Вэньяня, кажется, ничуть не волновало происхождение и древность выброшенного землей оружия.

– Не знаю, – Чжу Юйсан покачал головой, – я лишь старался успокоить духов и не обращал внимания на прочее.

Хао Вэньянь метнул на него взгляд, в котором явственно читалось «а не ты ли в этом виновен», но от прямых обвинений воздержался. Похоже, он не спешил отбрасывать недоверие к Чжу Юйсану.

Принц решил, что пока не станет в это вмешиваться. В конце концов, кто-то должен сохранять осторожность и не спешить открывать двери. И Хао Вэньяня легко оправдать тем, что он просто выполняет свой долг.

Сейчас, когда пережитый страх отступал, Шэнли чувствовал интерес. В самом деле, что там случилось?

– Если бы у тебя было больше времени – ты смог бы понять, что,.. – принц задумался, подбирая подходящее на его взгляд слово, – что пробудило поле?

Чжу Юйсан, помедлив, словно прислушивался к чему-то, кивнул. Шэнли взял из рук Со Ливея чашу со свежим чаем.

– Значит, когда будем возвращаться из Яньци, снова посетим его.

Будь на то только воля принца, они бы не стали ожидать так долго. Но близилась встреча с генералом Линем, и наставник Ли просто изведет нравоучениями вперемешку с сетованиями на свою неспособность справиться с наставлением Его Высочества, если они хоть немного опоздают. В отроческие годы Шэнли не отказывал себе в удовольствии поизводить наставника. Но сейчас это уже казалось недостойным. Слишком ребяческим.

Глава 3

Этот человек напоминал полубезумного бродягу. Худой, в истрепанных пропыленных одеждах, с блуждающим диким взглядом и, кажется, не слишком понимающий обращенную к нему речь. Несомненно, не потерять окончательно человеческий облик и куда-то идти он мог только благодаря своей спутнице – такой же покрытой пылью с ног до головы, в таком же поношенном платье, изначальный цвет которого едва можно было угадать.

Платок, которым женщина оборачивала голову и лицо, чтобы уберечь их от солнца, сейчас был размотан, и Линь Яолян мог как следует ее рассмотреть. Совсем еще молодая. Не похожая на простую крестьянку ни лицом, ни манерами – как и его спутник, в котором даже в этом жалком состоянии можно было угадать того, кто не гнул спину с мотыгой в полях. И миловидная. Слишком молодая и миловидная для того, чтобы скитаться по дорогам с полупомешанным.

– Из Данцзе… – задумчиво повторил Линь Яолян, выгадывая время на раздумья.

– Да, благородный господин. Из Лацзы, – женщина и в самом деле говорила плавно, чуть растягивая слоги, как все уроженцы западных провинций.

– И как же вышло так, что вы оказались в Милине, а оттуда забрели в Цзиньянь?

Женщина оглянулась на тревожно озирающегося слепым взглядом спутника. Опустила голову ниже. Скромно, но без излишнего подобострастия. Что-то было в ее манерах, подтверждавшее подозрения о том, что она не простая крестьянка.

– Благородный господин… взываю к вашему милосердию.

Линь Яолян досадливо поморщился, не желая выслушивать высокопарный лепет о милосердии и прочих достоинствах, коими должен обладать благородный муж. Женщина, заметив его недовольство, взволнованно заторопилась:

– Благородный господин, мой брат навещал своего наставника, удалившегося в Милинь. Однако после смерти почтенного учителя он не вынес потрясения… нам пришлось свернуть с прямого пути потому, что встреченные торговцы были так добры, что довезли нас до храма, где брат смог немного восполнить силы… – она примолкла, чтобы перевести дыхание.

– В каком храме это было?

– Храм благочестивого наблюдения, что на озере Силинь.

Линь Яолян снова помолчал, в задумчивости рассматривая злосчастных бродяжек. Что же, если нынешнее состояние того, кого женщина называла братом, считается улучшением – то что же с ним было, когда они повстречали сердобольных торговцев? Мог ли он хотя бы переставлять сам ноги?

– А как звали почтенного наставника твоего брата?

Женщина внезапно порывисто склонилась лбом до самого пола, немало удивив этим генерала.

– Благородный господин, почтительно молю вас о снисхождении. Имя почтенного наставника было Цюэ Лунли.

Линь Яолян помимо воли приподнял брови, услышав это имя и с трудом удержался, чтобы не присвистнуть. Замешательство женщины и ее просьбы о снисхождении и милосердии разом перестали быть просто предписанными приличиями почтительными оборотами.

Многие в Данце говорили, что неистовый учитель Цюэ после того, как его дом был разрушен, а ученики частью брошены в тюрьмы, частью сосланы в дальние провинции, отправился в изгнание в Милинь. Признание перед лицом верного слуги Лотосового Трона в том, что брат является последователем смутьяна и бунтаря выглядело слишком рискованным, чтобы оказаться неправдой.

Итак, если верить словам этой женщины, непримиримый Цюэ после стольких лет гонений наконец мертв. Что же, в Шэньфэне многие встретят эту весть с облегчением и даже с радостью. Учитель Цюэ был слишком неудобен для тех, кто счел участь Данцзе уже решенной и не желает противиться растущей мощи Цзиньяня.

Линь Яолян со вздохом прикрыл глаза, мысленно от всего сердца желая духу непокорного старика успокоения. Нельзя сказать, что слова учителя Цюэ не находили отклика в душе генерала. Линю Яоляну тоже было горько видеть, как государь и его окружение отказываются от борьбы и смиряются с угасанием былой славы Данцзе. Как уверяют, что не противиться могучему Цзиньяню суть благо, которое позволит не губить простой народ в безнадежных войнах. Однако Линя Яоляна воспитывали как верного слугу государя. И не дело бывшему командиру с приграничья, волей судеб вознесенного до места одного из высших военачальников державы, оспаривать решения Дворца Лотосов.

Женщина так и замерла в самом низком поклоне, пригнув к полу и голову своего брата. Линь Яолян успел заметить, как лицо этого человека, который не вполне ясно осознавал происходящее, исказилось от горя при упоминании учителя Цюэ. Должно быть, звук имени наставника сумел проникнуть сквозь пелену безумия и вызвать отклик в несчастном разуме. Похвальная верность и привязанность, что и говорить…

– Как ваши имена? – Линь Яолян не собирался показывать, что в душе тронут и кончиной учителя Цюэ, и преданностью его ученика, и участью верной сестры, обреченной теперь быть поводырем и нянькой безумцу.

– Имя моего брата – Дин Гуанчжи, благородный господин. Мое имя – Сяохуамей.

Линь Яолян кивнул и больше не произнес ни слова. Когда, повинуясь его знаку, воины личной охраны вывели брата и сестру Дин прочь, он повернулся к Нину Инъюю.

– Пусть они остаются в лагере под наблюдением. Не позволять им далеко отходить от палатки, но обращаться без лишней строгости. И изыщи способ узнать, был ли среди учеников Цюэ Лунли некто с именем Дин Гуанчжи.

Они пробудут здесь, в Цзиньяне, еще достаточно долго, чтобы срочная весть смогла дойти в оба конца. Быть может, под видом обезумевшего от горя ученика Цюэ в Данцзе пытается проникнуть лазутчик. Хотя слишком уж сомнительное имя и репутация для подобного. Даже у коварства Цзиньяня есть свои пределы. К тому же, что смогут выведать безумец – или притворяющийся безумцем, – и женщина? Если только не мутить воду, используя имя учителя Цюэ… вызвать возмущение в Данцзе и воспользоваться этим поводом для новой войны, в которой знамена Данцзе падут окончательно, и страна будет вынуждена пойти под руку Цзиньяня как завоеванные земли, а не присоединившийся по своей воле край.

– Пусть лекари осмотрят мужчину, чтобы проверить, так ли он безумен, как выглядит. И есть ли надежда на его исцеление.

Нин Инъюй понимающе кивнул:

– А если лекари определят, что безумцем он лишь притворяется?

– Пусть доложат незамедлительно. До тех же пор… пусть с ними обращаются хорошо.

Пока не будет доказано иное, эти двое останутся людьми из Данцзе. К тому же, если они лазутчики, видимое принятие генералом под свою защиту может заставить их вести себя беспечнее и допустить ошибку.

Двенадцать лет назад подобные мысли едва ли посетили бы Линя Яоляна. Но двенадцать лет прошли, и прошли непросто. Теперь ему следовало мыслить иначе.

Отослав Нина Инъюя, Линь Яолян в задумчивости прошелся по покою. В чем Цзиньянь нельзя было упрекнуть, так это в том, что здесь дурно принимают гостей. Генерала Линя и его сопровождающих на всем пути следования до Яньци размещали в лучших домах. Хозяева были вежливы и предупредительны к нуждам гостей из Данцзе и отнюдь не стремились их оскорбить и унизить. Только вот проглядывало за всем этим обращением снисходительное превосходство победителей. Тех, кто чувствует свою силу. Кто осознает, что Данцзе давно уже не равный соперник. Кто знает, что недалек тот день, когда генерал Линь преклонит колени перед соколиными знаменами, покорный воле своего государя, не желающего продолжать обреченную борьбу и цепляться за воспоминания о былом.

Нестерпимо хотелось скорее завершить доверенную ему миссию и вернуться домой. Покинуть места, где все напоминает о том, что, несмотря на славу полководца, он – генерал страны, потерпевшей поражение, и его победы в сражениях не смогли помочь Данцзе выиграть войну. Избавиться от вежливого интереса вельмож Цзиньяня, аккуратно и цветисто выражающих восхищение высотой его духа. История о поступке на переговорах разошлась широко, что и говорить…

Тогда он вовсе не собирался преподносить уроки благородства и чести. Всего лишь желал скорее прекратить бессовестный торг, в котором на одной из чаш весов лежало право захваченных в плен солдат Данцзе вернуться на родину. Линю Яоляну доводилось слышать, когда о судьбе тюков соломы говорили с большим сочувствием и интересом, нежели о судьбах этих людей. И, чтобы прекратить эти ни к чему не приводящие день за днем обсуждения, он сделал то, за что его теперь славят на всех углах. Всего лишь продал пожалованную за службу усадьбу, в которой он никогда и не побывал. И вот теперь эту историю передают из уст в уста, ставя в пример.

Так и становятся легендами. Линь Яолян невесело усмехнулся. В покоях было душно. Казалось, воздух стал слишком плотным, чтобы им дышать. Он распахнул окно, но облегчения это не принесло. Небо стремительно темнело. Собиралась гроза. Быть может, она принесет дождь, которого все так давно ждут.

***

Все голоса, раздававшиеся вокруг, впервые за долгое время говорили на родном языке. Языке Данцзе. Неужели он смог каким-то чудом успеть вернуться домой? Сколько времени прошло? Этого он не знал. Не помнил.

– Дорогой брат, поешь, прошу.

Этот женский голос долгое время был единственным, который говорил с ним на языке родного Лацзы. Сестра. Именно это вспоминалось каждый раз при его звуках. Но была ли сестра? Что он помнил? Помнил голос, который звал его братом. Руки, которые всегда поддерживали, помогая идти. Питье и еду, которые появлялись, когда голос был рядом.

Они долго куда-то шли. Где? Не вспомнить. Было жарко, и он помнил, что долгое время шел один. Где тогда была сестра? Откуда она пришла и в какой миг оказалась рядом?

В поданной чашке оказалась жидкая просяная каша с луком, которую часто едят крестьяне в Данцзе. Он питался ею когда-то. Тогда эта еда казалась ему омерзительной, он помнил свое отвращение каждый раз, когда эта каша оказывалась в его чашке. Почему? Она приятна на вкус – и это еда Данцзе! Как может быть противным нечто, что связано с Данцзе?

Он изо всех сил старался вспомнить, зачем он шел. У него не так давно была какая-то цель. В памяти смутно всплывал путь по изнывающему от жары краю, небогатые деревни и встревоженные лица крестьян, молящих о дожде. Его что-то вело, и это было важно, невероятно важно, куда важнее, чем сочувствие к страшащимся голода людям. Казалось, что, если он вспомнит, зачем шел – то сразу вспомнится и все остальное.

Приходившие к нему люди говорили очень вежливо и даже приветливо. Так, как говорят ученые мужи, не крестьяне. Расспрашивали о чем-то, но он не мог осознать до конца их вопросы. Просили сделать что-то несложное. Дин Гуанчжи старался отвечать, ловя крохи ускользающего смысла, но зачастую заканчивая фразу не мог вспомнить, с чего он ее начал. Выполнял просьбы лекарей – да, это были лекари, хотя он и не вполне понимал, в какой миг и как об этом догадался. Понимание того или иного, воспоминание о чем-то... все это происходило случайно, просто выплывая из тумана, окутавшего разум. Но обретенная ясность не всегда оставалась с ним надолго. Чаще снова уходила куда-то, теряясь в неосознании. Гасли полусном, полубредом.

Хуже всего были приходящие смутные воспоминания, пробуждающие чувства, которые не получалось объяснить. Имя Цюэ Лунли вызывало тяжкую скорбь всякий раз, как Дин Гуанчжи его слышал. Порой он даже плакал от горя, но кем был для него человек с именем Цюэ Лунли? Вспоминался лишь низкий звучный голос, который говорил… да, говорил что-то очень важное. Что-то, что могло все изменить. Что-то, что было связано с его путем по жаркой дороге. Сестра и прочие люди утверждали, что Цюэ Лунли был его учителем. Дин Гуанчжи не помнил этого. Но, если один звук имени этого человека повергает его в такую скорбь… вероятно, говорящие так правы.