Текст книги "Когда погаснут все огни (СИ)"

Автор книги: Анастасия Вайсбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глава 23

– Ропот ширится, государь, – Ши Кунлян всегда пользовался своим правом говорить правителю Данцзе напрямую, когда рядом не было посторонних глаз. Не изменил он своему обыкновению и сейчас, хотя Сянсин предпочел бы иное.

Правитель Данцзе со вздохом потер лоб рукой. Его все чаще охватывало чувство неизбывной безысходности. Словно он и правда стал жертвой гнева Небес. А ведь еще совсем недавно казалось, что ему и Ши Кунляну удалось найти решение всех вопросов. Или почти всех. Желавшие войны с Цзиньянем получили свою войну – и кто-то заплатил за закономерно постигшее Данцзе поражение жизнями, а кто-то снятием с мест и высылками. Все убедились, что одними талантами Линя Яоляна и смелостью воинов битву держав не выиграть. Даже самые рьяные противники замирения с Цзиньянем прикусили языки и примолкли.

Бороться со столь могущественным соседом и впрямь было бессмысленно. Времена меняются, и только безумцы и глупцы противятся неизбежным переменам. Можно сколько угодно вспоминать о былой славе и мощи Данцзе, можно махать линялыми знаменами, возглашая, что они – прямые наследники Тяньцзо, чья история идет напрямую от Яшмовой Ганьдэ. Но никакие канувшие в прошлое слава и величие не помогут, когда держава начинает клониться к закату. Государства, как и люди, имеют свои сроки. Они стареют и сменяют друг друга. Бессильный старик, упорно не желающий уходить на покой и оставлять дела сыновьям, смешон и жалок…

Сянсин вздохнул еще раз и передвинул шашку на доске, ожидая следующего хода Ши Кунляна.

Данцзе виделам им обоим именно таким одряхлевшим старцем. Какая глупость – не использовать возможность пойти под руку Цзиньяня на выгодных условиях, как то сделали Янмао и Наолю, а растрачивать силы в бесплодных войнах. Войнах, исходом которых будет необходимсость склониться перед соколиными знаменами, будучи побежденными!

Сянсина не радовала эта участь – быть правителем ослабленной, изжившей свое державы. Но таково было движение Великого Колеса, и смешно противиться неодолимому.

– Мне бы хотелось услышать добрые новости, любезный Ши.

– Сожалею, государь. Их нет, – Ши Кунлян сосредоточенно изучал расстановку шашек на доске. Потом передвинул одну из своих, ловко уходя от подготовленной ловушки.

Сянсину захотелось бросить доску вместе с шашками в ближайшего советника и друга. Не из-за досады на его ход, ведущий к выигрышу. Нет, из-за раздражения этой честностью, которая не позволяла Ши Кунляну даже подсластить пилюлю!

– Только ты способен напрямую заявить мне подобное, – с кривоватым смешком заметил Сянсин.

– Полагаю, мог бы еще генерал Линь. Если бы государь дал ему такое дозволение.

– Не напоминай, – Сянсин поморщился, как от зубной боли.

Генерал Линь. Слишком крупная фигура в игре. Раздражающе весомая. И слишком склонная к неожиданным действиям, которые всякий раз оборачиваются к вящей славе генерала. Да, он верный слуга Лотосового трона. Но слишком многие готовы сделать ставку на любовь народа к Линю Яоляну. Справится ли генерал с таким искушением? Он воин, а воины всегда были честолюбивы.

Думать об этом человеке не хотелось. Не думать – не получалось. Пока в чайных и на улицах Шэньфэна превозносили отвагу и благородное сердце генерала Линя, он, истинный государь Данцзе, прилагал невероятные усилия к тому, чтобы скрыть от народа, что в ночь того страшного пожара, что уничтожил треть столицы, сгорел дворцовый храм его предков. А чего стоят эти выкрики на улицах, что династия Жун не имеет более права на Лотосовый трон и беззаконно занимает дворец? Крамольные речи о том, что якобы его решения приносят лишь горе народу Данцзе? Конечно, после подобного слишком много глаз черни будет обращаться к не ведающему поражений генералу Линю, надеясь увидеть в нем избавителя!

Сянсин знал, что как добрый государь должен желать Линю Яоляну победы в оказавшейся неожиданно тяжкой войне с Милинем. Но вопреки этому он желал генералу поражения. Какой-нибудь ошибки. Чего-то, что заставит померкнуть ореол безупречности, которым его окружили все, кто недоволен Лотосовым троном.

Даже гибели. Мертвый, генерал Линь был бы безопасен. И сколько узлов развязало бы то загадочное покушение на его жизнь, окажись оно удачным! Сянсин был далек от того, чтобы всерьез поверить, что усадьбу генерала в ту ночь атаковали бессмертные. Может быть, в деле были замешаны преступные заклинающие, и кому-то что-то померещилось со страху.

Да и так ли верен Линь Яолян на самом деле? Никаких следов Дина Гуанчжи и его сестры так и не найдено…

– Слуга молит о прощении!

Вошедшая служительница внутренних покоев распростерлась ниц в почтительном поклоне.

– Государыня с болью и сокрушением передает государю весть о нездоровье царственных сыновей.

Сянсин привык владеть собой, что бы ни случилось. Этому его обучали с детства, едва он научился понимать обращенные к нему речи. Однако сейчас, будучи не в состоянии справиться со своими чувствами, он резко всочил на ноги, опрокинув игральную доску. Шашки с сухим стуком рассыпались по полу.

***

Опустошенный недавним пожаром, разом обнищавший Шэньфэн тревожно притих. В храмах, повинуясь дворцовым повелениям, неустанно возносились молитвы о выздоровлении наследного принца и его брата. А за закрытыми дверями, опасаясь соглядатаев, шептались о том, что это знак. Разве в былые времена, когда династия Жун была угодна Небесам, ее постигали подобные бедствия? Разве в благие времена сгорал храм предков государя – то, что сейчас всеми силами скрывают от добрых людей Данцзе, хотя правда все равно поднимается, подобно маслу на поверхности воды? Останься у государя добродетель, он бы принес покаяние перед ликом Небес за свои дела, и благодеяниями постарался бы исправить все, что навлекло на него и державу Данцзе все эти нескончаемые беды.

За подобные разговоры приходилось дорого платить. Так же, как и за найденные стражами трактаты учителя Цюэ и его последователей. Даже простое знакомство с их трудами могло навлечь на человека беду.

Находились, правда, и те, кто не возлагал всю вину на государя. Те, кто видел корень зла в советнике Ши, омрачившем разум несчастного слабодушного правителя. Доходили даже до того, что обвиняли Ши Кунляна в болезни принцев. Якобы, пользуясь горем государя Сянсина, злокозненный советник желает сильнее подчинить себе его волю. И почти никто не сомневался, что именно советник Ши, а вовсе не Милинь, стоит за попыткой убийства любимого народом генерала Линя. Что именно он, завидуя чужой славе и доблести, чинит помехи армии Северного Предела.

Говорить об этом тоже было опасно. За речи против Ши Кунляна взыскивали с той же строгостью, что и за неподобающие слова о государе.

– Мы должны позаботиться о погребении и поминовении несчастного Чэн Ланя и его сыновей, – гадатель в скромном конопляном одеянии нервно ломал пальцы, – он был нашим добрым собратом, и мы не смеем проявлять небрежение…

– Смеем ли мы при этом навлекать опасность на свои семьи? Высказавшие сочувствие приговоренным преступникам сами оказываются под подозрением.

– Но ведь нам известно, что Чэн Лань не клеветал. Мы все проверяли его гадание. Все, кому достало смелости.

– Такое дозволено лишь дворцовой коллегии. Мы преступили Золотой закон, – пожилая женщина в теплой накидке подняла руки к небу, – и каждый из нас заслужил кару.

– И мы видели, что на династии Жун нет более знака благодати.

Гадатели примолкли, пряча глаза друг от друга. Рассказывать о подобном значило показать себя бунтовщиками, нарушившими древний закон Срединных Земель и подстрекающими к неповиновению правящему государю. Но как было мириться со знанием, что на престоле восседает лишенный благодати Небес государь, когда на небе сияет недоброе Око Безны, а все энергии мира пребывают в тяжком смятении? В чем заключается долг в этом случае? Не лучше ли будет все же предупредить не наделенных даром видения простецов?

– Учитель Цюэ предвидел это. Пусть и не столь ясно говорил об открытом ему.

– Один из его уцелевших учеников скрывался под кровом генерала Линя. И сумел ускользнуть из лап сыщиков.

– Генерал Линь – великий человек. Учитель Цюэ указывал на него как на надежду Данцзе.

– Несчастный Чэн Лань и его семья не должны пострадать напрасно. Его вина лишь в том, что он доверился не тому человеку…

– Однако что, если гадание ложно?

Голоса присутствующих на собрании гадателей и заклинающих стихли. Женщина, явно смущенная всеобщим вниманием, нервно теребила край светло-синего рукава.

– Все мы не раз сталкивались с неверными результатами, – запинаясь, продолжила она, – с тех пор, как открылось Око Бездны, любое наше гадание может дать ошибочный ответ.

– Я понимаю, о чем говорит просвещенная сестра. И, признаюсь, не могу не разделять ее опасений.

– Почтенный собрат, едва ли столь многие могли получить одинаковый неверный результат. Его проверяли, и проверяли неоднократно.

– Мы проводили гадание вопреки Золотому закону, который запрещает всем, кто не приведен к священной клятве, вопрошать о судьбах государей. Что, если Небеса в гневе скрыли от нас истину?

Смущенный ропот прошелестел над собравшимися. Еще недавно единые в своем мнении, теперь гадатели были смущены и растеряны. Древний Золотой закон, помимо всего прочего, строжайше запрещал тем, кто не приносил особых обетов, вопрошать о судьбах правителей. Что, если карают за нарушение не только люди, но и сами Небеса? В свете этого казнь Чэн Ланя представала совершенно иначе. Со времен падения Яшмовой Ганьдэ братству заклинающих было запрещено вершить судьбы держав…

– Я испрошу для погребения останки несчастного собрата Чэна и его родичей, – худой как жердь гадатель решительно выступил вперед, – я одинок и бездетен, мой ученик погиб в ночь пожара, поэтому я навлеку гнев и подозрения в смутьянстве лишь на свою голову.

– Почтенный Лянь, вы подаете нам истинным пример высокого благочестия.

Некоторые выглядели пристыженными решением заклинающего Ляня. Однако куда большее число не скрывало своего облегчения.

***

Государь Сянсин смотрел в застывшее лишь супруги, чувствуя себя странно оглушенным. Как будто он вдруг потерял способность чувствовать боль. Их сыновья умерли – и жена, возлюбленная Сифэнь, тоже умерла. Она еще ходила, дышала, отвечала на обращенные к ней речи, ела, если ее уговаривали, но внутри уже была мертва.

Их дети, маленькие принцы, были здоровыми мальчиками, не унаследовавшими телесной немощи отца. Так как же так вышло, что они сгорели от недуга в считанные дни, и все искусство лекарей и врачевателей оказалось бессильно? Откуда пришла эта болезнь, поразившая лишь детей и не тронувшая никого из взрослых?

Сянсин был свято уверен – причиной беды стала не рука Небес, а злая воля кого-то из смертных. Кто-то возжелал лишить дом Жун прямых преемников, нанеся удар в самое сердце Данцзе. Еще совсем недавно Сянсин не тревожился о будущем. Пусть он сам всегда был слаб здоровьем – его должен был сменить на престоле крепкий сильный наследник, рука об руку с которым шел младший брат. И вот теперь это будущее обратилось в прах. Теперь Сянсин ощущал себя последним побегом на уже засохшем дереве.

– Виновных найдут, моя драгоценная супруга.

Государыня Сифэнь подняла глаза, казавшиеся невероятно большими из-за залегших под ними теней. Похожее на застывшую маску скорби лицо чуть дрогнуло.

– Будут допрошены все. Виновные понесут наказание – стократ за каждое свое преступление, и по десять раз за каждую вашу слезу.

Ему хотелось подбодрить жену. Вернуть ее к жизни. Снова заставить улыбнуться эти нежнейшие губы, что сейчас казались восковыми. Быть может, им еще удастся зачать новых сыновей. Если нет, то ему придется обратить взор на наложниц, однако единственной государыней Данцзе останется лишь несравненная Сифэнь. Он не повторит грозящих смутой ошибок правителей Цзиньяня.

– А если виновны мы сами, государь мой супруг? – печальные глаза смотрели куда-то сквозь Сянсина, – если это – воля Небес и знак, что они более не желают видеть дом Жун на Лотосовом троне? Сначала небесный огонь на храм предков, теперь наши дети…

Сянсину стоило немалых трудов сдержаться. Взяв в руки ледяные тонкие пальцы жены, он постарался отыскать утешающие ласковые слова, чтобы успокоить ее. Унять боль и страх, гнетущие Сифэнь. И лишь покинув покои супруги, Сянсин дал себе волю.

– Мы желаем знать, – отдающая в плечо боль за грудиной усилилась, но Сянсин не обратил на нее внимания, – кто, будь он проклят перед ликом Небес, ведет изменнические речи, смущая сердце нашей супруги и утраивая ее горе! Кто распускает крамолу о роде Жун!

Ши Кунлян поклонился. Он был единственным, кого гнев Сянсина не заставил измениться в лице.

– Об этом говорят давно, государь. Крамольный слух, который возобновляется вопреки всем усилиям…

– Но никто еще не осмеливался говорить об этом во Дворце Лотосов! – Сянсин сжал веер, – это нужно пресечь! Выжечь каленым железом, если вырезать лекарским ножом не получается!

– Это может усилить недовольство в народе, государь.

Сянсин отбросил веер и стиснул виски пальцами. Все рушилось и ускользало из рук, как вода из чайного ситечка. В памяти всплыли давние памфлеты, вышедшие из-под кисти Цюэ Лунлина и его учеников. А он ведь полагал, что эту гадину удалось раздавить. Возможно, так бы оно и было – если бы не пожар, если бы не война с Милинем, в которой оказался бессилен даже Линь Яолян, а приходящие с севера люди рассказывают ужасы, послушав которые, впору увериться, что генерал Линь стоит на пути великого зла и скверны, рвущихся в земли Данцзе… и если бы не смерть детей.

Правитель Данцзе чувствовал себя хуже день ото дня. Все чаще тревожила тяжелая боль в груди. Стоило ему преодолеть более дюжины ступеней, как начинала донимать одышка. Сянсин был отвратителен сам себе. Государь должен быть воплощением всех достоинств, сильным и ловким, олицетворяя собой силу и процветание своей державы. Он же был зримым воплощением упадка, в который вступила Данцзе. Но никакие обстоятельства не мешали Сянсину въедливо вникать во все дела.

Письма генерала Линя из Северного Предела поражали своей нелепостью. Неужели генерал обезумел? О постройке какой стены длиной во всю границу он ведет речь? И почему осмеливается оправдывать свою неспособность победить ослабленный засухой и поветрием Милинь колдовством, к которому якобы прибегли милиньцы? Донесения о ходячих мертвецах и захватывающих тела нечистых демонах выглядели слишком невероятными, чтобы в них поверить. Пусть эти донесения и подтверждались россказнями беженцев – от писем генерала веяло подлинным безумием, которое будто подхватили и прочие в Северном Пределе.

Однако армия продолжала преклоняться перед генералом Линем. И, что гораздо хуже – преклонялись перед его именем и в Шэньфэне.

Сейчас Сянсин жестоко корил себяза то, что спустил генералу его самоуправство в ночь великого пожара. Не следовало после подобного непочтительного забвения закона оставлять Линя Яоляна без порицания, а после еще и доверять ему армию Северного Предела. Конечно, тамошние жители будут всячески покрывать генерала, памятуя о том, что он уроженец тех мест.

До недавнего времени Сянсину удавалось отметать сомнения в верности генерала Линя. Но эта уверенность расшатывалась все сильнее. Слишком многое сходилось в один узел. Ученик Цюэ Лунлина, который, якобы будучи безумным, таинственным образом отыскал ставку генерала в Цзиньяне. Долгие беседы Линя Яоляна с сестрой этого Дина Гуанчжи… сестрой, существование которой не удалось подтвердить чиновникам, назначенным на дознание и поиски пропавших Ши Кунляном. Ни в одних документах из Лацзы не подтверждалось, что в семье Дин была девица Сяохуамей. Все, кто был знаком с семьей Дин в их родных местах, в один голос уверяли, что Дин Гуанчжи был единственным ребенком своих родителей, которому удалось перешагнуть за порог совершеннолетия. Таинственное бесследное исчезновеник учения Цюэ Лунлина и этой девицы, невозможное без заранее подготовленного пути бегства и укрытия. Даже осмелившийся возгласить во всеуслышание об утрате династией Жун благодати Неба гадатель Чэн Лань для чего-то встречался с Линем Яоляном…

С высоты трона государь Сянсин хмуро смотрел на генерала Аня Ваншу, склонившегося у подножия. Своевольное решение генерала Линя оставить земли за Люгу, выведя оттуда войска и всех еще остававшихся жителей, и сухое извещение о том, что он не видит ни смысла, ни возможности сохранять для Данцзе эти земли и далее, стали последней каплей в чаше гнева Сянсина. Уступить земли Милиню было подлинной изменой. Уступить самовольно, не осведомившись о мнении государя, было преступлением. Генерал Линь слишком занесся и позабыл, что он не единственный военачальник державы.

– Сим повелеваем доблестному генералу Аню принять знамена и армию Северного Предела у не оправдавшего царственного доверия и презревшего клятвы генерала Линя. Генералу Анб надлежит исправить бесчестие, нанесенное нам генералом Линем, и возвратить земли нашей державы Данцзе, которые были самовольно и малодушно отданы нечестивому Милиню.

Генерал Ань Ваншу привезет с собой не только указ государя. Ему предстоит еще одно поручение, что до поры должно храниться в тайне. Забирая у Линя Яоляна печать войск Северного Предела, он вручит ему опечатанный серербяный ларец, в котором лежат шелковая веревка и пилюля с ядом. Последняя милость государя Данцзе в память о былых заслугах, возможность избежать позора и казни – выбор из двух чистых смертей. И если у генерала Линя осталась хотя бы капля стыда и чести, он не отвергнет этот жест последнего благоволения.

Глава 24

Юн Лифэн в растерянности бродила по покоям женской половины, как во сне прикасаясь к стенам, дверным косякам, резьбе на наряднях панелях. Комнаты, еще недавно охваченные суетой и переполохом поспешных сборов, сейчас казались странно притихшими. Как будто сам дом застыл в тревожном ожидании, напуганный и растерянный предстоящей разлукой с хозяевами, наполнявшими жизнью его стены.

Она всегда знала, что не останется под этим кровом навеки, и с самой помолвки чувствовала, что с каждым днем все ближе тот час, когда она покинет его в свадебном паланкине, чтобы войти в дом Хао Вэньяня. Жениха и будущего мужа, которого она так больше и не видела после церемонии. Серьезный хмурый юноша в тот день подобно ей не выглядел счастливым. А через несколько дней он отбыл с принцем Шэнли в Ююнь. Юн Лифэн регулярно получала от него письма. Краткие, приличествующие случаю, вежливые, но лишенные и изысканности выражений, и простой сердечности. Она отвечала ему такими же. И, как ни странно, понимала, что это полностью ее устраивает. Быть может, потом, когда их соединят на свадьбе, они смогут лучше узнать друг друга и начать питать хотя бы дружеские чувства. Но если бы весь год прошел только в подобном обмене письмами, Юн Лифэн была бы только рада.

Судьба волей дяди распорядилась так, что ей предстояло оставить дом, в котором она провела десять лет, намного раньше. Но не для того, чтобы отправиться в дом супруга – а в долгое путешествие в земли, что издавна принадлежали роду Юн.

Решение советника было внезапным для всех. Последовавшие за ним сборы – сумбурными и торопливыми. Никогда прежде слугам не приходилось заниматься чем-то подобным – слишком давно род Юн обосновался в Гуанлине и не отправлялся в дальние путешествия полным числом. Госпожа Юн пребывала в полной растерянности, не зная, какие распоряжения отдавать. Всю свою жизнь с младенческих лет тетушка провела в столице и единственным большим путешествием за эти годы был для нее день свадьбы. Благородные дамы не отправляются в долгие странствия – они сокровища, и усадьбы знати служат им драгоценными ларцами.

Юн Лифэн догадывалась о причинах решения дяди и поспешности сборов. Советник Юн желал, чтобы его родичи были в безопасности. Видимо, позиции сторонников принца Шэнли и дома Янь были еще более шаткими, чем это виделось издалека.

– Маленькая госпожа, – деликатно окликнула ее Баймэй, – повозка готова. Господин Юн ожидает, желая проститься.

Юн Лифэн коротко кивнула. Да, конечно, следовало помнить о временим. Проведя напоследок пальцами по резной лаковой решетке, она взяла из рук Баймэй дорожную шляпу с плотной вуалью. Простую, без отделки. Это тоже было напоминанием о непривычности и поспешности происходящего. Когда они начали готовиться в дорогу, выяснилось, что ни у нее, ни у тетушки попросту нет одежд для дальнего пути. Для посещения дворца и выездов в храмы они не требовались…

Жизнь менялась стремительнее, чем они были готовы. Вместо ясной череды спокойных дней впереди лежал туман неопределенности. Надолго ли они уезжают? Успеют ли добраться до Чжуюня, своих древних владений? Сколько проведут времени в тех краях? Не обернется ли дело так, что им придется возвращаться с половины пути? Или, быть может, они и вовсе никогда более не увидят Гуанлин снова? Что их ждет? Что ждет весь Цзиньянь?

Выходить из дома не хотелось. Юн Лифэн намеренно шла к выходу как можно медленнее, чтобы хоть на миг, на полувздох продлить нахождение в этих стенах, которые всегда были уютными и казались такими надежными.

Господа Юн, которую поддерживали под руки младший из сыновей и ближайшая из служанок, даже не пыталась скрывать слезы. Сейчас она утратила всю свою обычную спокойную уверенность знатной дамы, привыкшей жить в безмятежном тихом довольстве, и выглядела напуганной и почти жалкой.

– С горьким сокрушением в сердце повинуюсь своему долгу, отец мой, – Юн Хаоцунь склонился в поклоне резко, совершенно без приличной благовоспитанному человеку плавности.

Юн Лифэн не было нужды слышать весь разговор, чтобы понять – Хаоцунь в очередной раз за эти дни и, видимо, в самый последний, пытался убедить отца позволить ему остаться в Гуанлине. Однако советник Юн был непреклонен. Все доводы Хаоцуня разбивались о сухой приказ не спорить с отцовской волей. После такого любому сыну в Четырех Пределах оставалось лишь покориться.

Сердце девушки замерло, когда она увидела, как дядя снимает с пальца кольцо, выточенное из облачно-белого нефрита. Передающееся из поколения в поколение древнее кольцо семьи Юн. Она заметила, как резко побледнел двоюродный брат, принимая это кольцо. Кажется, все слова, которые Юн Хаоцунь еще мог бы сказать, разом иссякли. Сжав кольцо в ладони, он опустился перед отцом на колени, отдавая земной поклон.

Юн Лифэн шагнула к дяде для прощания, чувствуя, как в груди что-то тоскливо сжимается.

– Жаль, что на твою юность выпали такие печальные дни, – советник Юн улыбнулся племяннице, – ты умна и сильна, Лифэн, и я рад, что ты выросла такой под моим кровом. Позаботься о моей супруге и прими на себя ее дела, пока она не оправится от горя, вызванного разлукой. Увы, но свиток судьбы написан так, что тебе придется принять дом до того, как ты станешь супругой.

Ладони Юн Лифэн похолодели от услышанного. Она подняла глаза на дядю. Его признание, данное им поручение… это казалось оглушительным.

Юн Лифэн хотелось разрыдаться, как тетушка. Высказать дяде все терзавшие ее страхи. Объяснить, что теперь боится потерять его так, как потеряла отца и матушку. Но смела ли она ответить таким поведением на дядину веру в ее силы? Могла ли она заставить его усомниться в том, что его супруга получит должную поддержку? Юн Лифэн проглотила подступившие к горлу слезы и поклонилась.

– Я обещаю сделать все, чтобы стать помощью и опорой тетушке, – говорить мешал застрявший в горле горячий комок, – буду с нетерпением ждать радостного часа новой встречи.

Теплые руки легли ей на плечи, заставляя выпрямиться. А потом советник Юн сделал то, чего не делал с тех пор, как Юн Лифэн исполнилось четырнадцать – крепко обнял, прижав к себе.

Объятие было недолгим, но достаточным для того, чтобы девушка почувствовала, как бешено стучит сердце дяди и дрожат его руки. Советник Юн тяжело переживал грядущую разлуку – но ничем не выдавал этого.

– Не медлите более. Путь дорога ваша будет благословлена.

Госпожа Юн, захлебнувшись сдавленными рыданиями, безвольно позволила усадить себя в закрытую повозку. Юн Лифэн последовала за ней. Слуги, что оставались в усадьбе, склонились в прощальных поклонах, неровным хором произнося слова прощания и желая господам доброго пути и скорого возвращения.

Юн Лифэн уже опускала плотный занавес, когда в окошко повозки вдруг влетел скромный букет поздних цветов.

– Доброго пути, госпожа! Не давайте воли страху! – послышался голос садовника Хоу, – сердце госпожи выше него!

Юн Лифэн закрыла глаза, чувствуя, как по щекам поползли горячие слезы. Тетя, сжавшаяся на подушках, казалась такой несчастной и слабой. Юн Лифэн мягко обняла ее, прижимая к себе и легонько укачивая – почти так же, как десять лет назад госпожа Юн пыталась утешить свою маленькую осиротевшую племянницу.

***

Советник Юн смотрел на идущую рядом даму Со. Безмятежно спокойную и свежую, причесанную волосок к волоску и источающую нежнейший аромат духов. Казалось, она просто прогуливается по дворцовым залам, улучив свободный от выполнения обязанностей час.

Юн Ичэн надеялся, что ему удается хранить такое же самообладание. На душе советника стало значительно спокойнее после того, как он отослал свою семью в Чжуюнь, однако истинного успокоения так и не было. Что, если их нагонят? Что, если вопреки всем ожиданиям, дело принца Шэнли будет проиграно? Что, если затеянное им и дамой Со предприятие не увенчается удачей? От этих мыслей колени мелко дрожали, а в животе словно лежал кусок льда.

Дверь, в которую они свернули, была совсем неприметной. Несведущий человек был бы уверен, что она ведет в коридор для дворцовой прислуги или в каморку, где хранится запас фитилей и масла для светильников. На первый взгляд, так оно и было – темный, узкий, никак не украшенный ход, по которому могли пройти слуги низшего ранга, не попадая на глаза знатнейшим людям и высшим сановникам Цзиньяня.

Этот неприметный коридор кончался столь же неприметной дверью. Перед ней Юн Ичэн и Со Мэйсю ненадолго замерли, собираясь с духом.

Они понимали, что замышляют настоящее святотатство. Что они не должны были даже приближаться к запретному покою. Но иного выхода они попросту не видели. Императрица Синьюэ готовилась подменить завещание в ларце и обвинить Чжучжэн в том, что та положила ложное завещание под подушку умирающего государя Чжэнши, пользуясь тем, что неотлучно находится при нем. Юн Ичэн в очередной раз поразился о том, насколько же велика осведомленность дамы Со о делах и речах, что скрывает Рубиновый дворец. Эта женщина походила на паука, скрытно опутавшего сетью своих тайных соглядатаев весь дворец Гуанлина. Впрочем, он, посредством яда и серебра завладевший секретом потайных ходов дворца, был пауком не меньшим.

План был отчаянным. Раз императрица позаботится о том, чтобы в миг смерти государя в покоях оказались угодные ей люди, нужно лишить их печати, которая отмыкает священный ларец с завещанием.

Лицо дамы Со заметно дрогнуло, когда Юн Ичэн отворил дверцу в запретный покой. Он заметил, что ее суховатые красивые руки немного дрожат.

Крохотный темный покой предназначался для единственного древнего нефритового ларца, в котором хранилась соколиная печать Цзиньяня. Печать, что была древнее и самой державы, и имени Тянь, принятого династией.

Юн Ичэн шагнул внутрь. Дама Со оставалась в потайном коридоре – ей было запретно ступать сюда. Ее след был бы замечен всеми, и план мог пойти прахом, сделай она хоть полшага вперед.

Они боялись дышать. Снаружи, за бронзовой дверью, запретный покой охраняли служители печати. Если хоть малейший шорох привлечет их внимание – обречены и госпожа Чжучжэн, и принц Шэнли, и семьи Юн и Со, и все, кто встал под руку Янь.

Платье липло к спине между лопатками советника. Что, если ключ, сделанный по давнему восковому слепку, не подойдет? Тогда останется лишь признать поражение, и ждать неизбежного, глядя как осуществляется план государыни Синьюэ, столь же святотатственный, как и их собственный.

Мгновения обратились для него в часы. По вискам скользили щекочущие струйки пота, когда он осторожно поворачивал ключ. Тихий щелчок показался оглушительным, подобным удару грома.

Нефритовая крышка поднялась неожиданно легко, открыв его взору покоящуюся на затканном золотом синем шелке старшую из реликвий Цзиньяня – древнюю печать из читого синего лазурита. Никто не имел права прикасаться к ней, кроме государя и назначенных им людей.

Печать мягко и спокойно легла в его руку. Не запылали охранные огни. Драконы и соколы, украшавшие стены запретного покоя, остались немы и бездвижны. И все-таки вздохнуть полной грудью Юн Ичэн смог лишь когда снова запер ларец и закрыл за собой тайную дверцу.

Он не удивился бы, если бы печать опалила пальцы дерзновенно прикоснувшейся к ней дамы Со. Но вновь ничего не произошло. В чем причина? Неужели наложенные на нее чары ослабли за многие века?

– Ее нельзя оставлять во дворце. Моу перевернут здесь все.

Дама Со изящным жестом промокнула покрытые испариной виски краем тонкого платка и холодно улыбнулась.

– Я найду способ, господин советник. Мертвое тело не станут обыскивать даже Моу – из уважения к покойному.

Юн Ичэн хотел было осведомиться, чьим мертвым телом намерена воспользоваться дама Со и почему убеждена, что оно попадет в нужные руки, но натолкнулся на ее взгляд, полный жесткой решимости.

– Вы…

– Мой племянник – умный и верный юноша. Друг Его высочества. Он глава рода Со и единственный мой родич в Гуанлине.

Юн Ичэн в потрясении покачал головой. Он знал, что дама Со безоглядно предана госпоже Чжучжэн и ее сыну, но и представить не мог, как далеко простирается верность этой женщины и ее ненависть к Моу.

Дрогнувшими руками он извлек из мешочка для орехов завернутую в тонкую белую бумагу пилюлю. Добыть ее ему стоило больших денег, а кривому Хоу – больших усилий. Юн Ичэн рассчитывал в случае нужды использовать это драгоценное снадобье для себя…

– Это пилюля мнимой смерти, благородная госпожа Со. Трое суток вы ни чем не будете отличаться от мертвой.

Брови женщины чуть приподнялись.

– Слишком щедрый дар, советник Юн. Вы добывали ее не для меня.

Юн Ичэн проигнорировал е замечание.

– Когда дыхание жизни вновь вернется к вам, вы куда вернее сможете укрыть печать от врагов и передать ее Его высочеству Шэнли.

Лицо дамы Со заметно напряглось. Как будто волнение, охватившее ее, было настолько сильно, что грозило взять верх над безукоризненным самообладанием.

– Я вы? Что вы, Юн Ичэн?

Советник постарался, чтобы его улыбка, адресованная сообщнице, не выглядела слишком фальшивой.