Текст книги "Когда погаснут все огни (СИ)"

Автор книги: Анастасия Вайсбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Глава 5

День, избранный для встречи принца Шэнли и генерала Линя Яоляна, выдался тихим, теплым, но не знойным. Солнце, проглядывая сквозь подернувшую его дымку, казалось яркой серебряной монетой, а не обжигающим шаром раскаленного золота, как это было уже многие дни. На севере собирались низкие густые облака, и в Яньци вновь с надеждой ждали дождя. Бурные грозы с молниями, часто гремевшие над Цзянли в последние дни, обманывали ожидания, не проливаясь дождем.

Ожидание дождя становилось все более нетерпеливым и жадным – по Яньци шли разговоры о том, что в соседнем Милине уже воцарилась засуха, и даже дождь едва ли спасет те земли. Что посевы уже гибнут, на урожай рассчитывать не приходится и зимой люди начнут страдать от голода. И, как будто несчастному краю мало бед в этом году, Милинь поразило некое поветрие, вспыхнувшее сразу в нескольких областях. Вести об эпидемии пугали ничуть не меньше, чем в грядущем неурожае. У многих еще были живы воспоминания о поветрии последнего года правления императора Цзинфу, когда болезнь выкашивала целые деревни. Недуг – бедствие, которое представлялось людям Цзанли куда более страшным, от которого не уберегут ни скопленные запасы, ни государственные склады, которые заполнялись в ожидании недорода.

Болтать громко в Яньци не решались. Но в чайных, в открытых банях и цирюльнях передавались вести о том, что в последнее время роды у женщин стали трудными, и бывалые повитухи клянутся, что никогда не бывало, чтобы это было так часто. Что над местами, которые издавна имеют дурную славу, ночами пляшут призрачные огни. Что вода в колодце на Ирисовой улице, что в восточном конце города, вдруг стала горькой. Что у древнего храма Небесного наблюдения необъяснимым образом за одну ночь засохла крепкая красивая сосна – и ни повреждений, ни жучка не было, словно из дерева вдруг попросту высосали все соки. О выброшенных землей древних мертвецах, преградивших сиятельному принцу Шэнли путь близ водопадов Юйхэ, и о том, что лишь искусство придворного заклинающего уберегло принца и его спутников от большей опасности. И в конце этих бесед недобро, с оглядкой заключали, что все это, несомненно, дело рук людей из Данцзе, желающих отомстить Цзиньяню за поражение в войне. От извечных заклятых врагов, мнящих себя наследниками Яшмовой Ганьдэ, но не способных справиться честным оружием, можно ожидать всякого.

Линя Яоляна это беспокоило. Заставляло с особым нетерпением ждать встречи с принцем Шэнли, чтобы потом как можно быстрее покинуть пределы Цзиньяня. И молить всех богов о том, чтобы в недобрый час, когда недовольство людей станет прорываться наружу, поблизости не оказалось ни одного уроженца Данцзе.

Еще тревожнее были вести о заразе в Милине. Это казалось опаснее и генералу Линю, но по иным причинам, нежели жителям Цзянли. В его лагере с недавних пор некоторые начали жаловаться на слабость и утомление безо всяких на то причин. Лекари, осматривавшие больных, лишь разводили руками – силы людей оказывались истощены, а их баланс удивительным образом нарушен. Но место, на котором размещался лагерь Данцзе, не было ни темным, ни даже просто неблагополучным. На этом независимо друг от друга сошлись и гадатели Данцзе, и гадатель, приглашенный в страшной тайне за большое вознаграждение из одного из храмов Яньци.

– Похоже на утомленность, малокровие и меланхолию, – пожимал плечами Нин Инъюй после очередного отчета, – но это все присуще людям тонкой души и слабого тела, и я никак не могу поверить в утомленность, малокровие и меланхолию у воинов в таком возрасте. Особенно в таком количестве разом!

Воины Данцзе тоже искали причину недомоганий, распространявшихся по лагерю. И, конечно же, находили. Недуг уже прозвали втихомолку «цзиньяньской слабостью».

– Нельзя допустить, чтобы в Яньци просочились слухи о ходящем среди наших людей нездоровье, – Линь Яолян хмуро постукивал пальцами по раме окна, глядя как во дворе усадьбы готовятся к торжественному выезду воины его свиты, – если цзиньяньцы сочтут, что у нас тут рассадник поветрия…

– Надеюсь, что у принца и вана Цзянли достаточно сил и они крепко держат людей, – завершил за генерала Нин Инъюй.

Линь Яолян невесело усмехнулся. То, что он до сих пор слышал о принце Шэнли, не давало повода предполагать, что тот обладает значительным умом и волей. Если что и есть у него – так это сила его происхождения, способная внушить трепет и повиновение простому народу.

– Что-то еще? – Линь Яолян заметил, что Нин Инъюй не спешит уходить.

– Да. Пришел ответ о Дине Гуанчжи.

– И что скажете?

– Что, похоже, это действительно он. Родом из Лацзы, после того, как сдал провинциальный экзамен, пришел в Шэньфэн, где и стал учеником наставника Цюэ. После ареста год провел в тюрьме, ожидая приговор. Потом отправился в ссылку в Баньма на три года. В восьмом месяце прошлого года срок ссылки завершился.

Итак, ссылка Дина Гуанчжи завершилась в восьмом месяце прошлого года. Сейчас середина пятого. По мнению Линя Яоляна – достаточный срок, чтобы из Баньма добраться до Милиня, пробыть там некоторое время и дойти сюда, в Яньци.

Если добавить к сказанному Нинои Инъюем то, что утверждали в один голос лекари, осматривавшие этого человека, то следует поверить тому, что рассказала та, что назвалась девицей Дин: после завершения срока ссылки Дин Гуанчжи отправился в Милинь, где пережил некое тяжкое потрясение, что повлекло за собой серьезный душевный недуг и теперь почти безумен. Слабая надежда на исцеление остается, но о сроках и средствах не берется судить ни один лекарь.

Печальная судьба, что и говорить. Безумия Линь Яолян опасался больше, чем смерти или увечья. Несчастному ученику старого Цюэ повезло, что у него есть такая преданная сестра. Без ее помощи Дин Гуанчжи наверняка был бы уже мертв.

– Что же. Пусть вернутся в Данцзе в нашем обозе. Я не могу бросить их на произвол судьбы в Цзиньяне, – Линь Яолян наконец оторвался от происходящего во дворе и повернулся к Нину Инъюю, – пусть люди готовятся. Как только все церемонии завершатся, и принц отбудет из Яньци, мы выступим в Данцзе.

И чем скорее Цзиньян останется позади, тем лучше. Линь Яолян видел понимание и согласие в глазах Нина Инъюя.

– Пусть удача улыбнется вашему знамени, – начальник ставки подал генералу небольшую нефритовую чашу с вином. Как всегда, когда им предстояло важное дело.

– И да будет так, – Линь Яолян все же улыбнулся, одолев мрачные мысли.

Для встречи, которая должна была окончательно утвердить мир между Цзиньянем и Данцзе, был избран храм принцессы Линлинь, покровительницы взыскующих справедливости, прославленной беспристрастной непреклонностью. Лучшей свидетельницы взаимным клятвам хранить мир было не найти. Впрочем, Линь Яолян подозревал, что выбор покровительницы мирного договора был обусловлен еще одной причиной. Именно поступок принцессы Линлинь стал началом восхождения к власти родоначальника династии Тянь, которая так возвеличила и усилила Цзиньян. А ведь в годы жизни принцессы именно Данцзе была сильнейшей державой Срединных земель и считалась преемницей величия и славы древней Ганьдэ. Это было бы вполне по-цзиньяньски изящно и жестоко – напомнить генералу побежденной страны о том, с чего началось умаление его державы. Однако храм Линлинь мог стать напоминанием еще и о том, что порой судьбы государств могут в одночасье невероятно перемениться.

Об этом размышлял Линь Яолян, проезжая по улицам Яньци во главе конной свиты. Город был украшен со всей тщательностью, чтобы выказать уважение гостям – однако отнюдь не казался праздничным. Ни тени радушия, только положенный по протоколу почет. Генерал чувствовал скрытую враждебность горожан. Настороженную недоверчивость. Вежливое любопытство – как будут держаться побежденные, окруженные со всех сторон теми, кто одержал верх. И над всем этим царила пренебрежительная гордость победителей. Даже последние уличные торговцы водой поглядывали на генерала Линя и его свиту так, словно лично одолели их на поле боя.

Принц Шэнли ожидал его на искусно украшенном помосте, возведенном во дворе храма. Линь Яолян спешился у открытых настежь ворот и поклонился в первый раз. Всего за время приближения к принцу Цзиньяня генералу Данцзе предстояло три поклона. Без коленопреклонений принц Шэнли не был правителем, а Линь Яолян – подданным или вассалом Яшмового Трона. Это было хотя бы небольшим утешением для гордости генерала. Но, если Лотосовый дворец не изменит своего мнения… Линь Яолян лишь надеялся, что погибнет раньше, чем придется склониться перед троном Цзиньяня.

– Счастлив видеть генерала Линя, прославленного своей доблестью и добродетелью, – голос принца был совсем юным. И исполненным самой приветливой доброжелательности. Речи высокородных людей, произнесенные подобным тоном, неизменно располагают к ним сердца людей. Искусная игра? Или цзиньяньский принц искренен?

Линь Яолян выждал положенные три удара сердца в последнем поклоне, выпрямился и с интересом впервые посмотрел на юношу, который мог стать следующим императором Цзиньяня.

Невероятно красивый. Но кажущийся слишком изнеженным и легкомысленным.

– Возношу благодарность Небесам за честь приветствовать Ваше высочество в столь радостный для наших держав день, – Линь Яолян окинул взглядом группу молодых людей, стоящих у трона принца. Несомненно, отпрыски знатнейших родов Цзиньяня. Иных в свиту принца попросту бы не допустили. Те, кому, если повезет, потом решать судьбы страны.

В какой миг и кто принес ему складной табурет, Линь Яолян не заметил. Да, распорядители церемониала прекрасно справлялись со своим делом…

– День и правда радостный – ибо что может быть отраднее, чем когда оторванные от своих очагов люди возвращаются к родным, – принц Шэнли выглядел совершенно искренне счастливым. Если он и притворялся, то делал это великолепно. Линь Яолян не мог уловить ни малейшей фальши.

– И вы, генерал Линь, сделали для приближения этого дня столь многое.

Линь Яолян с трудом удержался, чтобы не поморщиться, нарушив этикет самым грубым образом. Разумеется, сейчас будет много слов о его пресловутом поступке и высоком благородстве. Наставникам принца это не могло не показаться подобающей темой для обмена любезностями. И это было, пожалуй, неприятнее, чем если бы принц демонстрировал открытое высокомерие. Линь Яолян вдруг подумал, что вполне согласился бы отдать поклон с коленопреклонением, если бы это избавило его от славословий.

Но принц был на удивление краток при всей веселой любезности.

– Примите дар в знак моего вечного восхищения вашим благородством, – вот теперь веер в руке принца чуть дрогнул. И сразу после этого по камням, которыми был вымощен двор храма, зацокали копыта, – я надеюсь, что он станет вам добрым другом и спутником.

Сяоцзинский конь. И конь из лучших – Линь Яолян видел это, даже не приглядываясь к гордо ступающему в поводу серому жеребцу. Настоящее сокровище. И в то же время приличный и уместный подарок. Сам ли принц принимал решение о том, какой дар будет подходящим, или воспользовался чьим-то советом? Как бы то ни было, наставники наследников в Цзиньяне знают свое дело.

Линь Яолян поклонился в знак благодарности.

– Выражаю безграничную признательность Вашему высочеству и с благодарностью принимаю дар и пожелания! – за что он был подлинно признателен, так это даже не за полезный дар, а за отсутствие многословных речей, – ответным даром почтительно прошу принять меч работы мастеров из Шачэ. Пусть это станет залогом добрососедства Данцзе и Цзиньяня.

Нин Инъюй, узнав от служителей церемониала о том, что генералу будет преподнесен некий подарок, долго ломал голову, решая, что станет достаточно приличным и символичным для ответного дара. После долгих обсуждений они сошлись на мече – прекрасном мече работу кузнецов из Шачэ.

Еще утром это казалось хорошей идеей. Но сейчас клинок из Шачэ, который один из офицеров свиты с поклоном преподносил принцу на парчовой подушке, выглядел, по мнению Линя Яоляна, совершенно неуместным и неподходящим даром для изящного юного дворцового щеголя. Древний свиток с картиной известного мастера, искусно написанный трактат, изящная древняя вещица – вот что подошло бы больше! Но возможности что-то изменить уже не было.

Впрочем, если принц Шэнли и счел подарок генерала неуместным, то ничем этого не выдал. Неизвестно, сколько подлинной искренности было в том, как он держался, но владел собой сын цзиньяньского правителя превосходно.

– Для меня честь принять такой дар от доблестного генерала Линя. Пусть он станет подлинным залогом примирения держав Цзиньяня и Данцзе – и да станет свидетельницей наших добрых помыслов Ее Небесное высочество, на чьей священной земле мы произносим этим слова.

Все склонились в поклоне, обратившись к храму. Выпрямляясь, Линь Яолян ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Настолько пристальный, что он казался осторожным прикосновением руки.

Смотрел кто-то из свиты принца.

***

Сон был тяжелым. Душащим, как чрезмерно теплое одеяло в жаркую летнюю ночь. Хао Вэньянь знал, что спит, но не мог проснуться, как бы этого ни желал.

Во мраке сверкали клинки. Метались огни – живые огни факелов и иные, призрачно-бледные, от которых тянуло мертвенностью, как от светящихся в темноте гнилушек. Мертвые огни взвились, кривясь, сливаясь, переплетаясь между собой, и из них соткалась шкатулка. Простая шкатулка из резной кости, размером не более половины ладони. Незамысловатая резьба, грубая работа. Такую можно купить в небогатой деревенской лавке, торгующей мелочами для непритязательных крестьян. Но в обыкновенности шкатулки крылась приковывающая взгляд необыкновенность. Кость поблескивала в свете факелов, и от нее тянуло чем-то чуждым. Вызывающим содрогание при одной мысли о том, что к ней можно прикоснуться.

Крышка шкатулки поднялась, словно подброшенная изнутри, внезапно и пугающе сделав безделицу похожей на голодный распахнутый рот. Наружу хлынул поток крови, заливая все вокруг.

Кровь, темно-алая, густая, заполняющая воздух медным горячим запахом, была повсюду. Текла по стенам, подбиралась к ногам. Хао Вэньянь со страхом понял, что находится в тронном зале дворца Небесной Яшмы. Главного дворца Цзиньяня. Метавшиеся между колонн огни начали гаснуть один за другим, погружая зал в небывалую на памяти Хао Вэньяня темноту. Однако Яшмовый трон в сгущающемся мраке оставался виден так же ясно, как если бы его озарял солнечный свет.

Пустота и тьма окружали Хао Вэньяня, который шел через зал к подножию трона. Никогда, никогда этот зал не был так пуст и так темен. Никогда в нем не проливалось ни капли крови – а сейчас стены были сплошь забрызганы ею, и царственный багрянец, в который были окрашены парадные покои, почти совершенно исчез под буреющими кровавыми потеками. Хао Вэньянь ощущал все возрастающий ужас от того, что священный центр империи Цзиньяня подвергся такому осквернению и опустошению. Сон, это был сон и не могло быть ни чем иным, потому что это было слишком жутко, чтобы случиться наяву.

И будто в ответ на отчаянные мольбы над пустым, забрызганным кровью троном с гневным криком распахнул крылья золотой сокол, словно слетевший со знамени Цзиньяня.

Хао Вэньянь открыл глаза¸ вглядываясь в темноту спальни. Он ощущал себя полностью разбитым. Сны он видел и ранее, но никогда еще видения не имели такой зловещей отчетливости. То, что сейчас он со слов Чжу Юйсана знал о своем даре, не делало увиденное менее пугающим. Скорее наоборот. Хао Вэньяню до боли в сердце не хотелось, чтобы его сновидения оказались пророческими. Слишком страшно и мучительно было видеть сердце дворца Цзиньяня таким пустым. Тонущим в холодной темноте и залитым кровью.

В опочивальне было спокойно. За стенами шумел долгожданный дождь, принесший надежду на то, что засухи и гибели урожая все же удастся избежать. На высоком ложе, под пологом, мирно и безмятежно спал принц. За день он утомился от произнесения пышных речей и выслушивания столь же велеречивых ответов. Хао Вэньянь знал, что Шэнли не любит сложные церемонии. Просто терпит, как неизбежное зло и ношу человека, столь высоко вознесенного над простыми смертными.

После завершения всех церемоний Шэнли решил посетить последних из вернувшихся из плена воинов, стоявших лагерем близ Яньци. Это вызвало горячее одобрение у наставника Ли. А у вчерашних пленников визит принца вызвал небывалый восторг и воодушевление. Шэнли умел располагать к себе людей. Хао Вэньянь улыбнулся, вспоминая, как молочный брат приветливо улыбался солдатам, как приветствовал их и желал доброго возвращения к своим очагам. Доброжелательно разговаривал с ними, позволяя прикоснуться к краям своих одежд, выслушивал рассказы о их нуждах. И пригубил в их честь чашу вина, которую ему поднесли с таким почтением, словно он был сошедшим на землю божеством. Сердца этих воинов отныне принадлежали Шэнли. И это будет неоценимо уже в скором времени, когда принцу придется столкнуться со своим братом и его сторонниками.

Хао Вэньянь поднялся со своего ложа и подошел к окну. За годы, проведенные на службе принцу, он научился двигаться совершенно бесшумно, не тревожа сон своего молочного брата.

Идет ли сейчас дождь в Гуанлине, где ждет его Хэ Минь? Спит ли она сейчас? Или стоит у окна, глядя на сад, окружающий ее домик? Хао Вэньянь улыбнулся, вспомнив о чудном голосе, о прекрасных глазах, о руках, которые лягут на его плечи после возвращения из Цзянли. Как жаль, что он никогда не сможет назвать ее женой. Но и отослать Хэ Минь он никогда не найдет сил. С ней было спокойно. С ней можно было говорить о тысячах вещей, как важных, так и мелких, кроме дел дворца, о которых Хао Вэньянь никогда не упоминал, а Хэ Минь никогда не спрашивала. С ней можно было просто молчать – обо всем сразу и ни о чем конкретно…

Багряная звезда, видимая лишь обладающим даром, была заметна и сейчас. Недоброе кровавое пятно, проглядывающее сквозь тучи. Как кровь, просачивающаяся сквозь повязку. Хао Вэньянь зябко повел плечами, вспоминая страх, который испытал, увидев ее впервые. И недоброе пророчество, о котором рассказал Чжу Юйсан.

Обретенное знание о собственном даре не радовало Хао Вэньяня. Скорее угнетало. Что проку видеть сны и предчувствовать недоброе, если не можешь ничего по-настоящему предпринять, чтобы это изменить? Идти в ученики заклинающему, оставив Шэнли? Немыслимо. А Чжу Юйсан, не скрывая сожаления, признался, что не сможет стать наставником, поскольку врожденный темный баланс силы делает его плохим наставником.

Впрочем, не было нужды ни в пророчествах, ни в зловещих снах, чтобы понимать, что грядут трудные времена. Хао Вэньянь понимал, что род Моу, стоящий за императрицей и принцем Шэньгуном, так легко не уступит. Однако золотой сокол, явившийся ему в конце сна, казался добрым предзнаменованием. Ведь иначе зачем он был явлен?

Глава 6

Деревня выглядела так, словно недавно еще знавала лучшие времена. Широкие улицы, несколько лавок, много домов, среди которых попадались и большие, которые с некоторой натяжкой можно было назвать усадьбами. Однако на всем лежала тень запустения и упадка. И вызвано это было явно не засухой, что началась весной. Дома выглядели запущенными, черепица их крыш поблекла, краска, покрывавшая стены, рамы и воротные столбы, выцвела и отслаивалась. Некоторые дома и вовсе казались заброшенными. Сохнущие поля – как и повсюду на пути через Милинь, – лишь усиливали гнетущее впечатление.

Даже его появление не привлекло особого внимания, хотя обычно незнакомец, прибывая в столь отдаленное место, притягивает к себе взгляды местных жителей. Следуя вдоль спутанных Жил Дракона, Хао Сюаньшэн повсеместно наблюдал отчаяние и тревогу, но нигде это ощущалось так явственно и остро, как здесь. Люди будто тонули в мрачных переживаниях, мало интересуясь окружающим.

Над несколькими домами развевались флаги из некрашеного полотна – суровые знаки болезни. Значит, поветрие, терзающее Милинь, не обошло эти места стороной. Странная это была болезнь. Начиналось все с жалоб на усталость и слабость. За ними приходили тяжесть в груди, мешающая дышать, и невероятная потливость. Больных непреодолимо клонило в сон. А далее – или человек начинал медленно выздоравливать, или его кожа постепенно бледнела все сильнее, губы синели, и он умирал страшной смертью от удушья, бессильный даже пошевелиться.

Никто не понимал, как передается недуг и чем он исцеляется. Кто-то берегся изо всех сил – и заболевал. Кто-то не отходил от ложа уже заболевшего родича или друга – и оставался здоров. Где-то недуг уносил молодого крепкого мужчину, который был уверен, что в силах побороть болезнь, а где-то исцелялся слабый ребенок или ветхая старуха. Непостижимость закона этой болезни пугала людей едва ли не больше, чем она сама.

У входа в деревенскую чайную помимо обычных для таких заведений призывающих удачу амулетов и флагов, приветствующих посетителей, Хао Сюаньшэн заметил защищающие от зла талисманы. Простые, грубоватые, совершенно безыскусные. Явно из тех, что за небольшую плату изготавливают бродячие гадатели. Но при всей своей простоте эти талисманы были на удивление надежными. Переступая порог чайной, Хао Сюаньшэн ощутил сопротивление невидимой стены, как если бы ступал на священную землю храма. Люди здесь опасаются не только болезни и засухи? Любопытно, есть ли подобные талисманы в прочих домах деревни? Если так, то гадатель неплохо тут заработал…

Внутри чайной тоже все напоминало о былом процветании деревни. Сколько еще времени пройдет, прежде чем краски выцветут окончательно, а просторный зал обветшает настолько, что хозяева разберут его и построят что-то более скромное? И продолжит ли свое существование сама деревня, или же люди в поисках лучшей доли вовсе оставят ее?

– Нет ли нужды в вашем поселении составить кому-либо письмо или же проверить счетные книги?

Привычный уже вопрос. Во время своих странствий Хао Сюаньшэн обычно притворялся молодым ученым, которому повезло сдать экзамены, но не повезло найти место службы. Не закрепленные нигде, такие свободно странствовали повсюду, отягощенные в пути лишь мечом и дорожной тушечницей, пытаясь своей образованностью заработать на миску лапши.

– Нет, молодой господин, – подавальщик, поставивший перед Хао Сюаньшэном заказанную тем скромную еду, чуть развел руками, будто извиняясь за такую весть, – будь вы гадателем или заклинающим, тогда вам все были бы рады.

– А что, разве в них здесь такая нужда? – Хао Сюаньшэн чувствовал напряжение спутанных Жил Дракона, пролегавших в этой местности. Как и везде на этом тянущемся от самого Яньци пути. Всплески хаотических, больных энергий здесь ощущались сильнее, чем где бы то ни было. Но не настолько, чтобы всерьез стать бедой.

– Не совсем здесь, молодой господин. К северо-западу. Там неладно. Нехорошо. Оттуда и идет.

Хао Сюаньшэн чуть приподнял брови, изображая интерес. К северо-западу. До сих пор путь вел именно туда. И он бы очень хотел обмануться в своих подозрениях в том, что спутанных след тянется к сокрытой гробнице Жу Яньхэ.

– А что там на северо-западе, дядюшка?

– Ничего, молодой господин. Пустоши. Настоящие пустоши, поверьте. Там даже ячмень не растет. Недобрые. Как будто испортились, когда засуха началась. Мы опасаемся, что порчу кто-то туда навел.

Хао Сюаньшэн слегка нахмурился и занялся принесенной едой. Пища смертных имела привкус мокрого пепла и не могла по-настоящему насытить, но не следовало привлекать внимания. А кое-кого непременно удивило бы, что пришедший издалека путник не притрагивается к трапезе.

Он остался в зале, время от времени подливая себе чай и прислушиваясь к разговорам зашедших передохнуть и обсудить новости людей. Вопреки словам подавальщика, нашлась для него и работа. Взволнованная женщина, по платью – небедная вдова, – попросила написать письмо родичам в соседний уезд с просьбой дать приют ей и детям после того, как она продаст оставленное усопшим супругом и его безвременно покинувшей мир родней. Потом удрученный крестьянин средних лет долго, то и дело сбиваясь на жалобы, составлял прошение в уездную управу, умоляя об отсрочке уплаты недоимок. Обычные дела обычных людей, которые не прекращаются, как бы ни поворачивалось Великое Колесо и что бы ни происходило в мире.

– Почтительно приветствую молодого господина и прошу простить за отвлечение от дел.

Хао Сюаньшэн, убиравший письменный прибор, услышав цветистое обращение, уместное скорее в уездной управе, поднял глаза.

У его столика, почтительно кланяясь, стоял нестарый еще мужчина в добротной одежде, отделанной шелком. Староста деревни или кто-то из его родни, не иначе.

– Рад приветствовать почтенного, – Хао Сюаньшэн ответил доброжелательным кивком образованного ученого крестьянину.

– Мое имя Го Куан, молодой господин. На меня возложена честь быть старостой Дунтуаня.

Значит, догадка оказалась верной.

– Хао Бин, – это имя использовал Хао Сюаньшэн, притворяясь смертным, – рад видеть почтенного старосту.

– Прошу прощения у молодого господина за то, что не могу пригласить его в свой дом, – по знаку старосты на столе появились чарки, кувшинчик с вином и закуски, – мою семью посетила болезнь, и я сам вынужден жить за стенами усадьбы…

– Соболезную вашему горю и желаю скорого исцеления вашим родичам, – Хао Сюаньшэн сочувственно улыбнулся, – выражаю надежду на то, что недуг вас не затронет.

– Благодарю за добрые пожелания, – Го Куан почтительно подал собеседнику чарку с вином, – желаю молодому господину здравия и благополучия.

Староста Дунтуаня явно желал выглядеть в глазах забредшего в их деревню ученого мужа человеком, получившим хорошее воспитание, а потому обмен благими пожеланиями и вежливыми вопросами занял изрядное время. Однако Хао Сюаньшэну было ясно, что Го Куан завел беседу вовсе не потому, что желал поупражняться в хороших манерах. Он вообще не производил впечатления пустого болтуна. А во взгляде, устремленном на Хао Сюаньшэна, читались скрытое отчаяние и надежда.

– Молодой господин Хао, несомненно, многое видел и узнал в своих странствиях, – к делу Го Куан подходил издалека, явно подражая уездным чиновникам, – не доводилось ли ему слышать, нашелся ли способ лечения недуга, губящего добрых людей?

Хао Сюаньшэн сокрушенно покачал головой. Единого способа излечения не нашел пока ни один лекарь.

– Мне хотелось бы обрадовать вас или обнадежить, но увы, почтенный Го.

Староста грустно кивнул. Похоже, не слишком уж он уповал на иной ответ. Но пребывающий в отчаянии рад любому проблеску надежды.

Го Куан чуть помедлил, словно обдумывая, как будет лучше подступиться к вопросу, шевельнул пальцами, словно наконец подобрав слова:

– Не знаком ли молодому господину Хао способ послать весть господам заклинающим? Или, быть может, в числе его благородных знакомых есть заклинающий, который согласился бы поселиться в Дунтуане? Мы готовы выправить разрешение в управе, предоставить дом и плату…

Даже так? Неужели все еще серьезнее, чем показалось по рассказу подавальщика? Хао Сюаньшэн внимательно посмотрел на старосту, ожидающего его ответа.

Можно дать весть через Пять Дворов. Раз уж на то пошло – то разве не было изначальным предназначением бессмертных оберегать людей и помогать им?

– Мне известен лишь способ передать прошение. Но я не могу ручаться, что кто-то отзовется на него…

Даже этой малости хватило, чтобы лицо старосты немного посветлело.

– Молодой господин, если вы возьмете на себя труд передать прошение, мы вознаградим вас и не забудем вашей помощи!

Хао Сюаньшэн слегка нахмурился, чувствуя себя неловко из-за такой горячей благодарности.

– Не стоит, почтенный староста Го. Я передам послание не из стремления к награде. Мной движет сочувствие к печальной участи Дунтуаня.

У Го Куаня был такой вид, словно перед ним во плоти предстал благородный герой из древней легенды. В некотором смысле так оно и было – жизненный путь Хао Сюаньшэна стал частью легенды. Только вот легенда была о другом.

Условившись утром принести письмо для передачи заклинающим, Го Куан удалился, источая надежду.

Посетители постепенно расходились. Чайная пустела. Деревня затихала. Крестьяне рано отходят ко сну. Хао Сюаньшэн в задумчивости допивал оставшееся после разговора со старостой вино, размышляя над всем, что увидел и услышал.

Огонек свечи на столе вдруг дрогнул, побледнел и стал уменьшаться. Хао Сюаньшэн ощутил слабое прикосновение холода, не имеющего отношения к этому миру, и огляделся. Это происходило со всеми свечами в чайной – огни гасли один за другим, но не так, будто прогорали или их задувал ветер. Нет, пламя, трепеща, как будто забиралось внутрь фитиля, не оставляя ни струйки дыма, ни тлеющего уголька. Как будто пряталось.

Кто-то из оставшихся в чайной людей вскрикнул, и крик перешел в подавленный стон ужаса. Кто-то забормотал молитвы. Кто-то тихо заплакал. В сгустившейся тьме Хао Сюаньшэн чувствовал страх людей. Плотный, горько-горячий. Слышал биение их сердец.

А еще он ощущал, как там, за стенами чайной, ползет нечто темное. Куда более темное и чуждое, чем он. Не принадлежащее миру людей. Голодное и бездумное.

Талисманы зажглись ало-золотыми огоньками, чуть рассеивая мрак, что обжигал и одновременно леденил людей. Плачущие даже всхлипывали тихо, опасаясь, что их услышат.

Хао Сюаньшэн вслушивался в то, что ползло снаружи, накатывая на Дунтуань как волна из прорванной плотины, захлестывая улицы. Где-то в хлевах что есть сил ревела от страха скотина. Ужас живых ощущался всей кожей, зовя зачерпнуть немного, испробовать на вкус…Хао Сюаньшэн стиснул зубы и до боли в пальцах сжал рукоять меча. Это отрезвило. Помогло сосредоточиться.

Нечто демоническое. Но не в полной силе, нет. Не из Бездны, но тесно с ней соприкоснувшееся.

Ледяной поток отступал, прокатываясь дальше, теряя силу. Отступал и ужас, сковывавший людей. Талисманы, сиявшие так ярко, стали гаснуть. В чайной воцарилась звенящая, полная ожидания тишина, взорвавшаяся общим вздохом облегчения – сами собой начали оживать огоньки свечей.

***

Хао Сюаньшэн покидал Дунтуань рано утром, забрав письмо у старосты Го.

Теперь ему было понятно, чем вызвано такое запустение в деревне. Не потому, что у жителей не было денег на то, чтобы освежить краску на столбах и рамах или перекрыть черепицу. Нет, виной всему волны мертвой отравленной энергии, что порой накрывают селение, принося тьму, распад и ужас. Из рассказов людей Хао Сюаньшэн узнал, что такое бывает нечасто. И началось лишь в этом году. Не ранее конца третьего месяца. Тогда же, когда, по общему убеждению, на пустоши легла порча.