Текст книги "Когда погаснут все огни (СИ)"

Автор книги: Анастасия Вайсбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 8

Поле близ водопадов Юйхэ дышало безмятежным покоем. Если бы не попадавшиеся на глаза местами кости и обломки древнего оружия, которые еще не успели собрать до конца, ни что здесь и не напоминало бы о том дне, когда земля вдруг уподобилась неспокойным морским волнам, извергая из себя следы давно забытой битвы.

Собранные останки с почтением относили к месту, которое избрали гадатели для будущего общего погребения погибших на этом поле в незапамятные времена. Для успокоения духов поля и душ погибших у готовящейся могилы регулярно совершались службы, оплаченные лично принцем Шэнли.

Чжу Юйсан, сложив печать, внимательно вслушивался в поле. Сейчас оно было спокойно не только в зримом мире. Потоки энергий возобновляли привычное течение. Жилы Дракона, подходящие к этому месту, постепенно выпрямлялись, расплетаясь сами собой. Все произошедшее выглядело невероятно странным. Как будто нечто резко дернуло все потоки, как струны на цитре, вызвав хаос, спутав все и вызвав возмущение энергий… а потом так же внезапно отпустило.

Он опустил руки и чуть повел плечами. Следовало быть осторожным и разумно расходовать силы. Поблизости не было ничего, что помогло бы их быстро восполнить. А нефрит, напоенный силой, слишком большая ценность, чтобы его тратить бездумно. За многие годы Чжу Юйсан научился понемногу восстанавливать силы, черпая крохи энергий из окружающих его людей, почти не оставляя следов. Но на что-то по-настоящему серьезное такого не хватит.

Принц Шэнли покинул Яньци буквально через три дня после встречи с генералом Линем, как только прекратился сильнейший дождь и дороги немного подсохли. Как бы ни была хороша столица Цзянли, там становилось скучновато.

Задерживаться в Цзянли надолго мало кто хотел еще по одной причине, куда более важной. Слишком близко был Милинь, где все шире расходилась зараза. Вновь, как и в былые времена, начали усиливать посты на приграничных заставах. Вновь едущих из Милиня торговцев заставляли омываться уксусом, их грузы окуривали смесью трав и заставляли выжидать положенный срок в пустошах – не проявит ли себя болезнь. В таких обстоятельствах рисковать здоровьем, а, возможно, и жизнью принца никто не желал.

Особенно рьяно настаивал на возвращении почтенный Дуань, взявший за обыкновение каждое утро осматривать принца и его ближайший круг. И состояние Чжу Юйсана вызывало у ученого доктора сильное расстройство и тревогу. Об истинной причине того, почему жизненные силы столь молодого человека находятся в столь удручающем состоянии, Дуань пока не догадывался. Но сколько еще Чжу Юйсану удастся скрывать свою природу?

– Что-то удалось понять? – Шэнли, поигрывая веером, с интересом ждал ответа.

Принц соглашался со всеми доводами наставников и лекарей, но все же принял решение немного повременить с возвращением. Поле костей вызывало у него теперь уже не страх, а любопытство. Особенно после рассказов Со Ливея, опознавшего очень древнее оружие. Забытая битва легендарных времен, когда предки еще не ведали железа – что может быть интереснее?

– Ничего о самой битве, Ваше высочество, – с сожалением ответил Чжу Юйсан, – лишь то, что недавно это место потревожило очень сильное и внезапное возмущение энергий.

– То есть души погибших тебе не отвечают?

Чжу Юйсан позволил себе улыбнуться. Как же все просто на взгляд непосвященных – достаточно лишь спросить души оставленных здесь мертвецов… да, об этом часто рассказывают. Только вот отвечают мертвые далеко не всегда.

– Прошло слишком много времени с тех пор, Ваше Высочество. Здесь… здесь скорее отголоски того, что некогда случилось. Место пребывало в покое многие столетия. Даже память с течением времени сглаживается, подобно тому, как вода сглаживает камни, – пояснил он.

– О! – Шэнли не скрывал своего разочарования, – жаль. Но с другой стороны – это означает, что беспокойные духи не будут грозить живущим в округе людям?

– Ваше высочество правы.

– Недурная новость, – Шэнли небрежно обмахнулся веером, – было бы жаль, если бы такое красивое место потеряло покой… что там, Хао?

Хао Вэньянь был занят разговором с крестьянским пареньком. По распоряжению принца работавшие на сборе останков люди приносили им самые необычные находки. Каждую из них тщательно разглядывали, пытаясь таким образом что-то разгадать о поле и его истории.

Получив от Хао Вэньяня обещанную в награду за находку монетку в двадцать шу, крестьянин, кланяясь, удалился.

– В этот раз вещь и правда редкая, – Хао Вэньянь показал полученную от крестьянина табличку из темно-зеленого нефрита размером с ладонь. На камне отчетливо виднелись крупные знаки древнего письма.

– Для подвески слишком большая, – заметил Со Ливей, – не могу разобрать… знак «владыка»?

Принц осторожно взял табличку, вглядываясь в знаки. Слегка нахмурился, проводя по ним пальцем.

– Да, верно, «владыка». Или «повелитель». А вот это… это «яшма». И «знамя»…

Чжу Юйсан с интересом пригляделся к находке. Осторожно прислушался к древнему нефриту, ища подсказку у него.

След памяти попавшей на нефрит горячей крови. Смерть, холод смерти и тления повсюду. Земля, скрывшая солнце. И течение времени, прозрачное, прохладное, безграничное, гасящее огонь ярости, заглущающее боль, утишающее и стирающее память… даже такую долгую, как память нефрита.

– «Держать». Мне кажется, тот знак рядом со знаком «знамя» похож на «держать», но странным стилем… – с нарочитой неуверенностью в голосе произнес Чжу Юйсан.

Он сумел разобрать всю надпись на табличке – древнейшие письмена до сих пор были в ходу в Пяти Дворах. Но для провинциального юноши, которого Чжу Юйсан все еще изображал, хорошее знание такого письма будет слишком странным. «Держащий знамя по воле яшмового владыки», – вот что гласили знаки, вырезанные на нефрите в незапамятные времена.

– «Держать», «знамя», «яшма», «владыка»… похоже, это должностная табличка, – заключил Шэнли, возвращая нефрит Хао Вэньяню.

– И кого-то весьма высоко стоящего, – отметил Со Ливей, видимо, успев оценить качество камня.

– Может быть, подразумевается Яшмовый Владыка или Повелитель Яшмы? – предположил Хао Вэньянь, – и эта вещь времен самой Ганьдэ? Ты говорил, что мечи этого поля очень похожи на меч из Ганьдэ.

Со Ливей с легкой улыбкой чуть развел руками.

– Я не знаток древностей, Хао Вэньянь. Стиль очень похожий. И очень древний. Если, конечно, тот меч, что я видел в храме, и правда был из Ганьдэ.

– Правители Ганьдэ именовались Яшмовыми Императорами, – припомнил Хао Вэньянь, убирая табличку.

– А потом яшмовыми владыками называли себя все, кто имел какие-то претензии на то, чтобы называться наследником Ганьдэ, – Шэнли рассмеялся и покачал головой, – без ученого и знатока древностей мы и правда ничего не поймем, а гадать можно бесконечно. Но если это и правда табличка знаменосца правителя или военачальника – мы нашли поразительную вещь. Жаль, в древности не было обычая писать на таких табличках имя правителя. Тогда мы могли бы сразу узнать, кто здесь сражался.

С этим оставалось лишь согласиться.

В шатре принца табличка, тщательно обернутая бумагой, отправилась в ларец, присоединившись к другим находкам, которые Шэнли счел достаточно необычными или красивыми, чтобы забрать их с собой. Чжу Юйсан тщательно проверял каждую вещицу, опасаясь привязанного к ней духа, неблагоприятного следа или дурной ауры. Однако все они были безобидны, уже почти позабыв о пережитом в прошлом. Что-то смутно помнило лишь оружие, в котором порой еще тлели искры былой ярости и жажды крови.

Над Юйхэ сгущались сумерки. Вечера в лагере принца, расположенном на пристойном расстоянии от поля костей, проходили обыкновенно весело и без излишних церемоний. После завершения ужина старшие члены свиты обычно покидали шатер принца, предоставляя молодежи веселиться в свое отсутствие. С их уходом почти сразу появлялись танцовщицы и музыканты, которых ван Цзянли отправил из Яньци развлекать царственного гостя и его свиту.

Иногда вечерами танцовщицы оставались в своих палатках – бывало, что принцу хотелось более спокойного времяпрепровождения. В эти вечера из девушек отбирали лишь самых изящных, чтобы разливать вино, не мешая молодым господам забавляться стихотворными играми или музицировать. Принц Шэнли был весьма неравнодушен к музыке.

На этих вечерах позволялось до разумного предела позабыть об этикете и допускать небольшие вольности. Не нужно было испрашивать разрешения принца покинуть шатер и не было нужды отдавать поклоны при возвращении. Хао Вэньянь, конечно, продолжал внимательно следить за всеми входящими и выходящими, но и его в эти часы отпускала привычная строгая сдержанность, и он становился таким же веселым юношей, как и все в свите принца.

Выходить было можно свободно – и потому никто не обратил особого внимания на то, что Со Ливей, выслушав склонившуюся к его уху служанку, быстро покинул шатер. Разве что Чжу Юйсан и Хао Вэньянь проводили его вглядами.

Вернулся Со Ливей довольно быстро – Чжу Юйсан даже не успел завершить мелодию, которую играл на флейте. И, занимая свое место неподалеку от принца, подал быстрый знак веером.

Лицо Шэнли осталось безмятежно спокойным. Только пальцы на миг едва заметно сильнее сжали чарку с вином. Чжу Юйсан чувствовал, что от Со Ливея веет тревогой, но тот как ни в чем ни бывало приобнял за талию притворно смутившуюся нарядную девушку и рассмеялся чьей-то шутке.

Чжу Юйсан, выводя последние ноты, перевел взгляд на принца, ожидая, что тот сейчас остановит пир. Однако Шэнли, перекинувшись несколькими тихими фразами с Хао Вэньянем, остался спокоен и весел. Что бы ни произошло, подавать виду не собирался ни он, ни Со Ливей.

Уже глубокой ночью, после того как вечерние развлечения закончились, в шатре принца собрался узкий круг самых доверенных лиц. Чжу Юйсан знал, что от него не будут ждать никаких слов – он допущен лишь как телохранитель, обученный заклинать.

– Итак, – принц Шэнли выглядел серьезным и сдержанным. Ни тени беспечного веселья и расслабленной изнеженности, – Ливей, друг мой. Перескажи все тем, кто не оповещен.

Со Ливей, хмурясь, извлек из рукава полоску тончайшей, почти прозрачной бумаги.

– Моя досточтимая тетя, дама Со, сообщает. Наступила пора счастливого ожидания драгоценного плода.

Наставник Ли прикрыл глаза и покачал головой. Хао Вэньянь с шумом втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

– Иными словами, мой брат преуспел на брачном ложе. Его супруга беременна, – сухо подытожил Шэнли.

Это не было пояснением. Принц своими словами закреплял факт, столь многое менявший в его собственной судьбе и судьбах всего Цзиньяня.

– Об этом не объявлено официально. Золотой гонец еще не прибыл, – осторожно заметил Хао Вэньянь.

– Должно быть, срок очень ранний и ожидают, когда кровь закрепится, – наставник Ли был мрачнее грозовой тучи, – благородный господин Со, ваша досточтимая родственница… она ведь узнала об этом не из официального оглашения?

Со Ливей лишь кривовато улыбнулся в ответ. И эта улыбка говорила куда больше любых слов. Конечно, за десятки лет, проведенных на службе во дворце, дама Со обзавелась огромными связями и имела собственных осведомителей даже в Рубиновом дворце, где обитала императрица.

– Или же за время, что мы прохлаждаемся в Цзянли, Моу взяли слишком много власти, и без их ведома теперь мышь не выскочит, – Шэнли постукивал пальцами по столику, на который Со Ливей положил послание тетки.

– Едва ли. О таком тетушка непременно известила бы, – спокойно возразил Со Ливей.

– Да, верно, – Шэнли прикрыл глаза и сжал пальцами переносицу.

До этого мига шансы принцев и их значимость были примерно равны. Однако с беременностью супруги принца Шэньгуна все начинало стремительно меняться.

– Да чтоб его! – не сдержавшись, Шэнли ударил по столу кулаком, – я таскаюсь по Цзянли, улыбаюсь всем и каждому, проверяю склады на случай неурожая, встречаюсь с Линем из Данцзе! А мой брат тем временем глотает пилюли и не вылезает из постели супруги – и вот теперь готовится предъявить продолжателя династии! И Моу будут объявлять его более достойным именно поэтому!

Видеть всегда доброжелательного, легкомысленно-ленивого принца… нет, не в гневе – в крайнем раздражении, не скрывающим своих чувств, было непривычно для Чжу Юйсана.

– Дитя может оказаться и девочкой, – резонно заметил Хао Вэньянь, – дама Со не сообщила о результате гадания.

– Его уже могли провести за то время, что ехал гонец, – Шэнли чуть качнул головой, стремительно беря себя в руки, – и мы не можем уповать лишь на то, что у Шэньгуна родится дочь.

– Вам следует возвращаться в столицу, чтобы на месте противостоять Моу, – высказался наставник Ли, задумчиво перебирая четки, – но возвращаться без спешки, используя как благовидный предлог опасность поветрия из Милиня. Полагаю, что почтенный Дуань с готовностью изложит свои соображения на сей счет, которые будут приложены к письму Его величеству.

– Сделайте это, – Шэнли обвел всех присутствующих острым взглядом, – истинная причина, по которой мы возвращаемся, должна остаться между нами. Никому ни слова о том, что мы знаем о беременности Шучун.

Все ограничились краткими кивками в ответ. Многословные заверения сейчас казались излишними. Ставки в игре понимали все.

Беспечные забавы, исследование тайны поля костей – все теперь отступало на задний план, разом становясь неважным. Чжу Юйсан смотрел на посерьезневшие лица Шэнли, Хао Вэньяня и Со Ливея, глубоко сожалея о том, что опасная игра на ступенях Яшмового трона начинается так рано. И всем давно небьющимся сердцем Чжу Юйсан уповал на то, что эта игра не заберет жизни людей, к которым он успел привязаться – как забрала некогда жизнь Хао Сюаньшэна и его собственную.

– Жаль, что нет возможности проверять, что пишут в своих письмах родичи из столицы всем, кто в моей свите, – Шэнли вздохнул, рассеянно поигрывая письмом дамы Со.

– Если только тех, кто пользуется тронной почтой. Те, что посланы с личными гонцами… увы, – наставник Ли одним жестом холеных рук выразил безнадежность.

– В письмах, что отправляют тронной почтой, и не напишут ничего важного, – Со Ливей невесело улыбнулся и разлил прозрачное золотистое вино по изящным чаркам для всех участников этого маленького совета, – в противном случае все было бы слишком просто для нас.

Шэнли ответил ему такой же улыбкой без тени веселья. Вино выпили в молчании, не возглашая ни здравиц, ни призывов победы.

– Господин Чжу, – Хао Вэньянь нарушил тишину, воцарившуюся в шатре, – если ваше искусство способно уберечь Его высочество – используйте все без остатка…

Чжу Юйсан не успел ответить. Он смешался и промедлил потому, что чуть было не сказал искренне – что готов защищать принца не только потому, что поклялся старейшине Байхэ исполнить заключенный ими договор с матерью Шэнли. Нет, он готов защищать и потому, что привязался к принцу. Настолько, что глубинный холод и вечная тоска, снедавшие его изнутри, временами ослабевали, позволяя ненадолго ощущать себя тем, кем он был раньше, многие годы назад, когда клинок палача еще не оборвал его смертную жизнь.

Шэнли не дал ему сказать, слабо взмахнув рукой.

– Не думаю, что Моу настолько осмелеют, пока дитя Шэньгуна во чреве матери и его пол неизвестен, как неизвестен и исход родов. Впрочем… не стоит мешать им совершать ошибку. Это невежливо.

Шутка принца, прозвучавшая зло и саркастично, вызвала улыбку только у Со Ливея.Хао Вэньянь помрачнел еще больше. Чжу Юйсан ободряюще улыбнулся ему, желая показать, что разделяет и его опасения, и его готовность не жалеть сил для охраны принца.

– Выступим послезавтра, чтобы это не выглядело слишком большой спешкой, – подытожил Шэнли, – Ливей, завтра закажи службу о здравии дамы Со и свое беспокойство на пиру, если вдруг зайдет речь, объясни тревогами из-за известия о ее болезни. Придумай что-нибудь. Для убедительности спроси совета у Дуаня.

Со Ливей коротко кивнул, давая знак, что все понял.

Шэнли с сожалением посмотрел на разложенные на столе находки с поля костей. А потом, словно вспомнив о чем-то, поднес послание дамы Со, которое по-прежнему вертел в руках, к огоньку свечи. Тончайшая бумага занялась быстро.

Глава 9

Дождь начался рано утром. С самого рассвета из низко нависших свинцовых туч стали накрапывать прохладные капли, обещавшие ливень, но он так и не прошел. Вместо этого с неба непрерывно сеялась густая холодная водяная пыль, от которой не спасал ни один зонт. Она исподволь пропитывала влагой все вокруг, и лишь когда ее скапливалось слишком много на той или иной поверхности, собиралась в крупные тяжелые капли, лениво соскальзывавшие вниз.

Улицы Шеньфэна не пустовали и в такую погоду. Столица Данцзе жила своей обычной жизнью, помешать течению которой не могло, казалось, ничто на свете.

Шум и толкотня остались позади – на Серебряной улице шла торговля благородными товарами: бумагой, тушью, кистями и прочими принадлежностями для письма, а также редкостями, способными заинтересовать людей образованных. В отличие от других улиц и переулков столицы, Серебряную заполняла почтенная публика, а в лавки приглашали не крикливые зазывалы, способные своими голосами перекрыть любой галдеж, а вежливые услужливые помощники приказчиков. Даже дворцовые чиновники высоких рангов не считали для себя зазорным пополнить в лавках Серебряной улицы запас бумаги по пути к государю или же, возвращаясь в свои усадьбы, полюбоваться редкостями у антикваров и, быть может, приобрести вещицу-другую. Несмотря на заметное оживление, здесь все было степенно и благопристойно. Сюда не забредали торговцы горячими лепешками и соленьями, не толпились горластые зеленщики, наперебой расхваливающие свежесть и вкус своего товара. В такой близости к стенам Дворца Лотосов подобное было просто немыслимо. Никто бы не отважился оскорбить обоняние ученых господ и высоких чиновников Данцзе чадом перегорелого масла, запах которого может впитаться в одежды посетителей и в деликатный бумажный товар.

Здесь не было нужды раздвигать конем кипучую толпу, спешащую разом во все стороны. Повозок, приличествующих господам высших рангов, Линь Яолян не любил и не жаловал подобный способ передвижения. Генералу почтительно уступали дорогу, приветствуя степенными, исполненными достоинства поклонами.

Дворец Лотосов, величественный, неприступный, сияющий бирюзовыми крышами, словно надменно отгораживался от остального Шеньфэна, чуждый его суете и шуму. Линь Яолян пересек полупустую площадь Небесного Мира, отделявшую дворец от городских улиц, и спешился перед мостом, ведущим к воротам Десяти Тысяч Знамен – как военному чину, ему надлежало входить во дворец и покидать его именно через эти ворота. Для чиновников гражданских ведомств предназначались ворота Драгоценных Свитков. Для посланников иных держав, прибывавших к Лотосовому трону – ворота Чистого Сердца. И лишь государь Данцзе и его кровные родственники могли проходить через ворота Блистательного Покоя. И совсем редкой милостью было дозволение въехать во дворец верхом. Таковы были правила, заведенные еще в Тяньцзо столетия назад по образцу Яшмовой Ганьдэ и с тех пор неукоснительно соблюдавшиеся – даже когда от Тяньцзо осталась лишь его невеликая часть, Данцзе…

Трижды поклонившись стенам дворца, Линь Яолян пересек мост. Величественные ворота Десяти Тысяч Знамен, выкрашенные густо-алой киноварью, распахнулись перед ним без единого звука.

Государь принимал его в зале Успокоения Разума, который чаще всех прочих использовал для встреч с чиновниками. Подняв ненадолго глаза после третьего поклона, Линь Яолян поразился тому, насколько хуже стал выглядеть государь Сянсин со времени последней аудиенции. Нынешний правитель Данцзе всегда был хрупким человеком с невыразительной блеклой внешностью, но сейчас казался тенью самого себя: лицо осунулось и приобрело нездоровую землистую бледность, под глазами появилась темная припухлость. Как будто Сянсин страдал от полного истощения сил или некоего скрытого недуга.

Горе стране, в которой государь болен, а наследники еще дети, мелькнуло в мыслях генерала.

– Мы рады видеть доблестного генерала Линя, – голос государя звучал бесцветно, как будто у него не было ни сил, ни желания говорить.

Линь Яолян склонил голову ниже. После возвращения из Цзиньяня его впервые призвали перед очи государя – предыдущую аудиенцию провел дядя Сянсина, который и высказал все положенные слова высшей благодарности за успешное выполнение возложенной на генерала миссии.

– Мы сожалеем, что течение дел не позволило нам приветствовать вас ранее, – все так же тускло продолжал Сянсин, – и наша радость видеть вас была бы значительно сильнее, если бы не подозрения, что легли на вас.

Плечи Линя Яоляна напряглись против его воли. Подозрения? В чем его могут обвинять? Не в том же, что он спелся с Цзиньянем?

– Покорный слуга государя сожалеет, что омрачил дни государя заботами, – Линь Яолян склонился к темно-алым плитам пола, – и заверяет, что не имеет в сердце злоумышлений против государя и державы.

Ответом стал тихий вздох с тронного возвышения. Шорох тканей – Сянсин сменил позу.

– До государя дошли вести, что генерал Линь вернул в Данцзе не только томившихся в плену Цзиньяня воинов, – голову поднимать было по-прежнему нельзя, но Линь Яолян и без этого узнал того, кому принадлежал низкий хрипловатый голос.

Ши Кунлян. Первый советник трона и хранитель государственной печати. Сторонник примирения с Цзиньянем во имя прекращения безнадежных войн. Тот, кого так ненавидят все сочувствующие покойному наставнику Цюэ. Доверенное лицо государя Сянсина…

– Генерал Линь привез с собой и поселил в своем доме смутьяна Дина Гуанчжи, известного принадлежностью к ученикам Цюэ Лунли и осужденного за непочтение трону и дерзновенную критику государя Сянсина, – в голосе советника Ши невозможно было уловить никаких эмоций. Так мог бы разговаривать оживший свиток с записью законов.

Вот в чем дело! Что же, верный Нин Инъюй пытался его предостеречь от подобного шага. Предвидел, что его решение дать кров брату и сестре Дин вызовет выосчайшее неудовольствие Дворца Лотосов.

– Упомянутый Дин Гуанчжи уже отбыл назначенное ему наказание, – Линь Яолян не поднимал голову и не поворачивал ее ни на долю цуня, застыв в неудобное церемониальной позе покорного почтения, – вашим слугой Линем двигало сочувствие к постигшей упомянутого Дина злосчастной участи и желание не бросать в Цзиньяне человека из народа Данцзе, пусть даже он и понесший наказание преступник.

– Милосердие – похвальная добродетель благородного мужа, – невыразительно прокомментировал Сянсин.

Похвалой это явно не являлось. Не понятно, было ли это насмешкой. Линь Яолян сжал губы. Дин Гуанчжи потерял рассудок и улучшения до сих пор были малозаметны, а Сяохуамей едва ли справилась бы в одиночку с тем, чтобы прокормить и брата, и себя. Все же она была девой из образованной семьи, а не крестьянкой. Их дом в Лацзы, по ее словам, пришлось продать за долги, пока брат прозябал в ссылке в Баньму, так что идти несчастным было просто некуда…

– Однако Дин Гуанчжи – запятнавший себя преступник, – сухо продолжил Ши Кунлян, убедившись, что государю более не угодно ничего сказать, – и доблестному Линю стоит помнить, что сочувствие к недугу может быть понято как сочувствие к судьбе и тем крамольным измышлениям, что привели упомянутого Дина из Лацзы к бедствиям.

Прямое обвинение не прозвучало, но намек был более чем понятен. Линь Яолян ощутил, как между лопатками выступила горячая испарина. Его поучали, как неразумного мальчишку, ловя на словах. А он был вовсе не так искусен в речах, как придворные чины и ученые. Он не может солгать в стенах дворца перед лицом государя, заявив, что не сочувствует убеждениям Дина Гуанчжи и его учителя. Что не ощущает печали, наблюдая за тем, как подвергаются гонениям те, кто настаивает на противодействии самовластию Цзиньяня. Но в то же время он желает очистить себя от подозрений в потакании крамоле. Он верен присяге и никогда не поднимет ни голос, ни оружие против своего государя.

Линь Яолян склонился еще ниже – так, что лоб прижался к холодным красным плитам пола.

– Слуга государя Линь смиренно и с горечью сожалеет, что своим поступком омрачил сердце государя, – он чуть приподнялся и вновь коснулся пола лбом, – почтительный слуга голов принести Небесную Клятву в том, что лишь сострадание к жалкой участи безумца подвигло его дать кров упомянутому Дину из Лацзы. Слуга Линь готов поручиться своим именем, что не даст ему вести мятежные речи…

После третьего земного поклона Линь Яолян замер, не зная, что еще можно сказать в подтверждение чистоты своих помыслов. Если государь Сянсин не разучился отличать искренних слуг от предателей – он услышит. Если же нет… что же, Линь Яолян был готов понести наказание, хоть и не признавал за собой вины и неправоты.

Он не знал, сколько времени провел, простершись ниц перед государем. В зале Успокоения Разума было тихо – лишь время от времени шуршали одежды присутствующих. Видимо, Сянсин общался с советником Ши без слов, знаками.

– Мы считаем доблестного генерала Линя верным слугой и искренним человеком, проявляющим качества, достойные образцового благородного мужа, – снова наконец раздался под сводами зала Успокоения Разума голос государя Сянсина, – поднимитесь, генерал Линь.

Линь Яолян медленно выпрямился, продолжая держать голову почтительно склоненной. Что-то подсказывало ему, что это еще не все.

Раздался тихий шорох – в руках Сянсина раскрылся веер. Несколько медленных взмахов, как будто государь забылся или задумался. Линь Яолян буквально кожей ощущал пронизывающий взгляд Сянсин, как будто он хотел пронзить взором плоть и кости генерала и увидеть все его самые сокровенные мысли. Возможно, ему бы и стоило увидеть – чтобы убедиться, что в помыслах Линя Яоляна нет ничего подозрительного.

– Раз вами была высказана готовность поручиться за Дина из Лацзы, мы доверяем вам надзор за этим мятежником. Если с ним будут искать встречи – доложите об этом, узнав, с какими целями эти люди пришли. И не утаивайте от нас, если вдруг разум нашего недостойного подданного прояснится.

Линь Яолян чувствовал себя так, словно его плетью огрели. Сначала его заподозрили в сочувствии мятежнику, а теперь приказывают стать тюремщиком для больного человека, которому он без задних мыслей дал кров!

Однако приказы государя, высказанные лично, не подлежат осуждению. Потому оставалось лишь вновь склониться лбом до пола, высказывая почтительную готовность исполнить волю государя Сянсина и горячую благодарность за оказанное высокое доверие.

– А ведь я пытался предупредить вас, что что-то подобное произойдет, – вздохнул Нин Инъюй, качая головой.

Начальника ставки Линь Яолян встретил в одном из внутренних дворов дворца, когда покинул зал Успокоения Разума. Нин Инъюй посещал военное ведомство, чтобы получить ответ на поданные ранее отчеты о расходах войск, вверенных командованию генерала.

Линь Яолян поморщился. Во рту все еще стоял неприятный кислый привкус, с которым он вышел за порог зала Успокоения Разума.

– Нин Инъюй…

Мелкий нудный дождь закончился. Их кони шли бок о бок, раздвигая кипящую вокруг толпу. За пределами Серебряной улицы и площади Небесного Мира жизнь Шеньфэна била ключом.

– Хорошо, не будем об этом, – покладисто кивнул Нин Инъюй, – но не удивляйтесь, если в скором времени поползут еще кое-какие слухи.

– И об этом вы тоже желаете предупредить своего тугодумного генерала?

– Желаю.

– Что еще?

– Что вы проявили снисхождение к Дину Гуанчжи и подвергли свое доброе имя опасности ради его сестры.

– Что? – от таких новостей Линь Яолян поперхнулся.

– Девица Дин весьма хороша собой. А вы не женаты, – со значением произнес Нин Инъюй, – и иных женщин, кроме служанок, в вашем доме нет.

Линь Яолян уставился на уши Белоногого, обдумывая услышанное. Да, девица Дин действительно была хорошенькой, а когда переоделась в пристойное платье и украсила волосы цветами, стала даже красивой. Но он ни разу не подумал о ней, как мужчина думает о женщине. Им двигало лишь стремление помочь…

– Какой вздор! Нин Инъюй, вы же знаете…

– Я – знаю, мой генерал. Но людям свойственно судить других по своей мерке, – Нин Инъюй слегка пожал плечами, – а пересуды остановить будет непросто.

Они придержали коней у большой чайной, чтобы пообедать, но тут многоголосый будничный уличной рокот толпы вдруг перекрыл пронзительный женский визг:

– Городам – бунты! Хозяйствам – разорения!

– Припадок!

– Держите проклятую бабу!

С высоты седел Линь Яолян и Нин Инъюй увидели источник шума. Несколько стражников пытались удержать связанную женщину в грязных разорванных одеждах бродячей гадательницы. Видимо, до этого мига она шла спокойно, и внезапное буйство стало для стражей полной неожиданностью.

– Морям – штормы! Бездна смотрит! – на губах женщины вскипела пена, широко раскрытые глаза бессмысленно метались.

– Безумная, – прошелестело по толпе, – она же лишилась рассудка, разве можно ее так тащить?

– Я видел ее, она в прошлом месяце гадала на день свадьбы Синю, тому, который вразнос солью торгует…

Женщина в самом деле выглядела утратившей всякий рассудок. Ее лицо покрывали поджившие царапины – как будто некоторое время назад кто-то рвал ей кожу… или, быть может, это делала она сама?

Линь Яолян уже привык видеть тихое безумие Дина Гуанчжи. Но буйное беснование арестованной гадательницы вызывало леденящий ужас.

– Тащите ее! – командир стражников, понимая, что невольно стал центром всеобщего внимания, побагровел, сравнявшись цветом с налобной лентой, – не толпиться! Не толпиться!

Тело несчастной скручивали жестокие судороги – настолько сильные, что трое здоровых стражников едва могли ее удержать. Пену на ее губах пронизало красным.

– Глаз! Кровавый глаз! Глаз демонов! А на троне в этот час не те! Не Жун!

От последних слов зевак словно разбросало в стороны, как сдутую порывом ветра солому. Люди с побледневшими лицами дружно заспешили прочь, вспомнив о неотложных делах. Даже просто слышать такое было небезопасно.

– Заткните ей пасть! – окончательно лишившись терпения, взревел командир стражи.

Выкрики женщины становились все более безумными и бессвязными, походя на рычание дикого зверя. Потеряв надежду удержать ее, стражники дружно навалились на женщину. Клубок из нескольких тел забился в пыли под вой сумасшедшей и нечленораздельную ругань пытающихся сдержать ее мужчин. А когда все затихло, лишившаяся рассудка гадательница лежала с синим искаженным лицом, неестественно вывернув шею. Свернула она ее сама в конвульсиях, или же кто-то из стражников сделал это невольно или по тайному умыслу?