Текст книги "Нф-100: Адам в Аду (СИ)"
Автор книги: Анастасия Галатенко
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Молодцов поднял брови:
– Надо же. А я и не замечал... Но вы правы. Увы, и Левченко был более чем прав.
– Зачем он вам понадобился?
– Левченко? Э-эх, молодой человек! Я-то думал, вы все поняли.
Директор встал, снова подошел к окну.
– Тоскливая это штука, бессмертие, – сказал он тихо. – Я старик. Я хотел вернуть времена моей молодости. Я, Олег, Саша, Веня... И вы – я всегда жалел, что вы работаете не на меня. Впрочем, я опять повторяюсь.
– Вы заказали и тело Левченко тоже?
– Конечно.
Бладхаунд прикинул в уме. Сумма выходила огромная. Вряд ли у старика есть такие деньги. Значит, и Стогову тоже было обещано бессмертие.
– Бессмертие, – кивнул Молодцов. – Стогову одного не хватало – он мечтал создать тело для плотских удовольствий. Я-то этого лишен, – Молодцов развел руками. – Но я не жалею. Для меня всегда первичны были удовольствия интеллектуальные. И здесь, знаете, в моем теперешнем положении есть преимущества. Я могу, к примеру, по нескольку раз решать одни и те же кроссворды.
Он снова тихо рассмеялся.
– А как же Кривцов? – спросил Бладхаунд.
– Кривцов?
– Да. Себя, Чистякова, Левченко, даже меня вы обеспечили телами.
Молодцов вмиг посерьезнел и отвернулся к окну.
– Кривцов, – глухо сказал он. – Веня всегда мечтал о бессмертии. Все, что он делал, он делал ради этого. Он любил говорить, что в бессмертие надо выпускать только самых достойных. Все бился, пытаясь понять, отчего они хорошеют... Я опять повторяюсь?
Молодцов вздохнул и повернулся в Бладхаунду:
– Вы же видите, мы постоянно проживаем одно и то же. Мы, когда-то бывшие неплохими учеными, теперь только и можем, что раз за разом решать одни и те же несложные задачки. Веня пытался спорить. Он полагал, что если обладатель кристалла сумеет при жизни освободиться от всех условностей, научится жить настоящим моментом, то и после смерти избежит сетей прошлого. Он искал идеальный нейрокристалл. Философский камень в своем роде.
Молодцов помолчал немного.
– Он работал с готовыми кристаллами, пытаясь как-то приспособить их к бессмертию. Вы знаете, – Молодцов снова отвернулся к окну, – в глубине души я никогда не верил в это его бессмертие для избранных. Но я старик. Единственная наша надежда – тех, кто обречен проживать снова и снова то, что уже было прожито – в том, что Веня был прав. Он очень хотел бессмертия и считал, что нашел рецепт идеального кристалла. Если бы я предложил ему бессмертие, то он бросился бы в него сразу, не задумываясь... И мир бы остался без такого необходимого открытия.
– Кривцов не похож на человека, способного сделать открытие.
– Это вина всех нас. Моя, в частности. И Левченко, который ушел из жизни слишком рано, а ведь он как никто поддерживал Веню. Левченко умер, я тоже, институт закрыли... А Веня не смог выстоять один против всех. Он выбрал неверный путь, и теперь цена этой нашей надежде – грош.
Бладхаунд молчал, ожидая продолжения.
– Эх, – вдруг вздохнул Молодцов. – Вы уже знаете, или узнаете от меня, что того кристалла Разумовского, который переполошил рынок, не существует. Нейрокристалл Разумовского должен был бы носить название кристалла Левченко.
Бладхаунд кивнул.
– Давно вы знаете об этом? – спросил он.
– Я узнал... Погодите... За неделю где-то до нашего с вами знакомства. Яворский принес мне кристалл на экспертизу. Я, разумеется, сразу узнал Разумовского. Однако экспертизу проводил Чистяков, человек предельно аккуратный и не отступающий ни на шаг от инструкции. Он провел все тесты, какие необходимо, однако Чистяков, как я, без сомнения, уже говорил вам, сильнейший историограф. Это поистине талант, чрезвычайно ценный, видеть в оттенках кристалла не просто характер, но и следы прожитой жизни. В тот же день Олег пришел ко мне и был растерян. Надо знать Олега, такого спокойного и рассудительного человека еще поискать, а тут на нем просто лица не было. Это, сказал он, не Разумовский. Не может быть Разумовский.
Молодцов вздохнул, прикрыл глаза, потом устало продолжил:
– Мы принялись сопоставлять. Биографические данные, записи, выступления, личная жизнь, политика... До нас, наверное, никто так глубоко не изучал жизненный путь Андрея Разумовского. И по мере этой работы у нас все больше и больше вырисовывался портрет человека, чей нейрокристалл мы так усердно изучаем.
И портрет этот был им хорошо знаком. Что было дальше, Бладхаунд мог додумать и сам. Предположения нуждались в проверке. Проще всего было вставить кристалл в тело и допросить его лично. Если бы Молодцов с Чистяковым ошиблись, кристалл вернулся бы к Яворскому.
– Кто изготовил подделку? – спросил Бладхаунд.
– Кривцов, – усмехнулся директор. – Он был обижен на институт, и на меня тоже, и, уходя, громко хлопнул дверью. Но я старался не отпускать его далеко. Я уже говорил, у меня были на него свои планы. Он тоже со временем понял, что обижаться глупо, и охотно поддерживал контакт. Сообщал о новых идеях и наработках... Ему нужна была поддержка. Разумеется, официально я не мог ее оказывать, но постарался дать ему понять, что заинтересован в его исследованиях. Он пытался создать идеальный нейрокристалл. Я имел на руках – пусть не идеальный, но близкий к тому.
Молодцов улыбнулся:
– Он хорошо помнил Сашу. Я бы даже сказал – скучал по нему. Хотя сам бы он в этом не признался, конечно. Но кристалл его пытался воссоздать – исходя из личных качеств, полагаю. Они ведь были очень дружны. Словом, когда он принес мне кристалл, как две капли воды похожий на тот, что лежал у Чистякова в лаборатории, я понял, что мы с Олегом не ошиблись в своих предположениях.
– Кривцову не удалось добиться стойкого эффекта, – сказал Бладхаунд.
Молодцов кивнул:
– Да, мы знали об этом. Он предупредил меня. Сказал, что кристалл выцветет через неделю-другую. Мы решили, что нам хватит этого времени, чтобы убедиться наверняка. Разумеется, мы вернули бы кристалл Яворскому, а затем попытались бы выкупить его. Нам, увы, не хватило времени. Моя вина. Я слишком часто и надолго проваливался в прошлое, а тем временем Яворский обнаружил подделку, и в игру вступили вы...
Молодцов взглянул на терминал. Передавали новости с Ближнего востока.
– Откуда в институте адамы?
– Это наш недосмотр. – Молодцов виновато развел руками. – Честно говоря, их следовало бы разобрать, как только приняли закон. Но тогда столько всего свалилось. Мое сердце подкачало, Олегу пришлось заниматься мной, а когда до роботов дошли руки, мы оказались связаны бюрократией по рукам и ногам. Роботы проходили у нас по документам как добровольцы, а потом вдруг стали, если можно так выразиться, оборудованием и расходными материалами. Уволить расходные материалы мы не могли, списать добровольцев – тоже. Их нужно было бы сначала уволить как живых людей, затем оформить как закупку расходных материалов, затем списать, предоставив отчет... Тем временем шум вокруг нейрокристаллов утих, проверки закончились, бумаги затерялись где-то между инстанциями, и мы, каюсь, оставили все как есть. Ну и вспомнили, когда стало необходимо проверить, Левченко это или нет.
Молодцов сплел пальцы рук и положил на них массивный подбородок.
– Олега раздражали роботы, ему казалось, что нерешенная задача – это как грязь, ее надо вычистить. Но он не мог ничего сделать без моей санкции, а я привык к такому положению вещей... Вернее, поймите правильно, мой нейрокристалл знал, что так правильно, а это гораздо серьезнее, чем просто привычка. А потом появился Саша, и действовал быстрее, чем я мог бы уследить за ним.
Бладхаунд кивнул.
– Идеальный нейрокристалл, – тихо сказал Молодцов. – То, чего хотел добиться Веня. Если он был прав в своих предположениях – а вы не представляете себе, как я хотел, чтобы он оказался прав! – то Левченко не должен жить в клетке прошлого... Поэтому, Бладхаунд, поэтому мне как воздух нужен Левченко. Потому что я сам живу в клетке. За мой кристалл вы не получили бы больше, чем за Разумовского. Я имею в виду настоящего Разумовского, а не Левченко. Чистяков хороший прошивщик, педантичный исполнитель, но не больше. Я надеялся на Кривцова, он когда-то был очень силен... Но я видел его недавно, Олег говорил с ним – он ушел слишком далеко по дорожке в никуда. Остается Саша. Если Веня прав, и он не зациклен на прошлом, если он еще может работать, если он согласится нам помочь, то у нас всех есть шанс.
Молодцов поднялся, обошел стол и положил неожиданно тяжелую руку на плечо Бладхаунду.
– Привезите мне этот кристалл, Бладхаунд. Я сам откуплюсь от Яворского, мне, видит бог, есть чем.
Выйдя к машине, Бладхаунд включил зажигание и только тут понял, что устал. До сих пор такого не было ни разу – любая охота, как и любая интересная задача, давала пищу уму и разрядку телу. Здесь же было все ясно. Разобрать Левченко – дело техники. Вот только задание все меньше напоминало охоту за сокровищами и все больше – что-то совсем другое.
Левченко заявил, что не хочет бессмертия. Ни такого, какое хотел устроить ему Молодцов, ни такого, что мог бы предложить Яворский.
Молодцову Бладхаунд сочувствовал. Для себя он меньше всего хотел бы такой судьбы – превратиться в механическую куклу, сидеть, запершись, в своем кабинете и ждать, когда кто-нибудь найдет способ превратить электроны в настоящую кровь. Какие бы мотивы ни руководили Молодцовым, Бладхаунда это не касалось. Он искусствовед, знаток, он собиратель коллекций. А вовсе не поставщик бессмертия для человечества.
Да и плата Молодцовская ищейку не устраивала.
Яворский – другое дело. Бладхаунд полагал, что этот – все-таки человек. Тонкий ценитель, обладатель уникальной коллекции нейрокристаллов.
А мнение Левченко в расчет следовало бы принимать не больше, чем желание Молодцова.
Эта позиция была целесообразна и абсолютно законна, а большего от нее и не требовалось. Но чутье подсказывало Бладхаунду – он ступает на ненадежную почву.
Он долго наблюдал за Левченко, и тот не казался ему куклой. Может, прав Молодцов, и нейрокристалл Левченко совершенен настолько, что не сковывает породившую его личность, а просто позволяет ей продолжаться после смерти биологического тела. А может, дело обстоит еще как-то. Но впервые Бладхаунду казалось, что жертва его охоты более человечна и более достойна уважения, чем заказчик.
Непривычные для Бладхаунда мысли исчезли от трели телефона.
– Бладхаунд.
– Тут черт знает что творится! – раздался в трубке голос его осведомителя, тонущий в стоне ветра и чужих голосах. – Приезжайте срочно!
– Еду, – Бладхаунд тронул машину с места. – Что происходит?
– Один из объектов на крыше. Хрен его знает, что он там делает... Но у него Разумовский, или что-то не хуже!
– Где наш внутренний информатор? Вы поддерживаете связь?
– Нет. Его забрала скорая. Кривцов уехал с ним. На крыше уже двое роботов. Приехало телевидение.
Бладхаунд уже настроил терминал на новостной канал и теперь сам мог видеть, как на крыше девятиэтажки стоит Разумовский, размахивая кристаллом Левченко. Еще один робот – очевидно, Родион Светлов – стоит рядом в полнейшей растерянности.
Темнело. Роботов почти перестало быть видно из-за метели, но включилась камера на вертолете. Разумовский орал что-то, глядя в камеру. Бладхаунд уже не разбирался – запустив параллельный процесс, он надел наушники и включил аудиозапись из Кривцовской квартиры. Он ехал через заснеженную Москву к дому Кривцова.
Начинался час пик, и последние полкилометра пришлось проделать пешком. Бросив машину на улице, Бладхаунд отсоединил от автомобильного компьютера терминал, сунул его под куртку и побежал. Где-то недалеко выла сирена – полицейская машина и скорая застряли в пробке. Толпа была видна за квартал. Но как Бладхаунд не напрягал зрение, никакого движения на крыше он не видел. Только вертолет с эмблемой общественного новостного канала свидетельствовал о том, что Бладхаунд не опоздал.
– Мужик, на крыше...
– Прыгнуть хочет!
– Непохоже...
– А что у него в руках? Я не вижу!
– Фонарик, вроде...
– На булыжник похоже...
Бладхаунд обогнул дом. На углу собралась порядочная толпа. Пожилой мужчина вышел из подъезда и в недоумении задрал голову, пытаясь понять, на что все смотрят.
– Что случилось? Пожар? – спросил он у Бладхаунда, оказавшегося рядом.
– На этот раз нет, – ответил Бладхаунд и потянул подъездную дверь на себя.
Подъезд встретил его тишиной и теплом. Бладхаунд не стал вызывать лифт и помчался наверх, перепрыгивая через три ступеньки и перебирая в уме варианты развития событий. Скорее всего Разумовский опять слетел с катушек.
Аудиозапись была у Бладхаунда с собой, достаточно включить терминал. Аккумулятора хватит. Динамики слабоваты. Да и сцена для спектакля не подходит, но тут уж ничего не поделаешь. Времени на подготовку нет, придется действовать с тем, что есть.
Он выскочил на крышу. Пурга разошлась, Бладхаунд чувствовал себя слепым. Но вот что-то мелькнуло неподалеку, раздался глухой звук. Совсем рядом с Бладхаундом упал ничком один из адамов. Секунду спустя он поднялся, плотно сжав губы, и глаза его блеснули странным для робота выражением отчаяния с изрядной примесью безумия. Он огляделся, словно собака на охоте. Заметил Бладхаунда. Потряс головой, усиливая сходство с собакой.
Руки его были пусты. Это был не Разумовский.
Разумовский стоял в нескольких шагах, лицом к Бладхаунду, держа в вытянутых над головой руках кристалл Левченко. Заметив Бладхаунда и Ро, он прижал кристалл к себе.
Бладхаунд включил запись.
"Выходите по одному! Вас не тронут, если вы не станете оказывать сопротивление!"
Разумовский вскинул голову.
– Черта с два! – закричал Разумовский. Он сделал несколько шагов к краю, потом вдруг остановился. – Черта с два! Все не так, слышите! Все не так!
"Спуститесь, и мы начнем переговоры..."
– Нет! – заорал Разумовский в снежную пустоту. – Нет! Я не там! А вас тут нет! Ложь, сплошная ложь...
Он согнулся пополам, словно прошлое с размаху ударило в солнечное сплетение. Бладхаунд сделал несколько шагов вперед. Он уже мог коснуться рычага на затылке робота, он уже протянул руку...
"Мы открываем огонь!" – раздалось у него из-за пазухи.
Разумовский мгновенно обернулся на источник звука, поднял руки вверх и со всей силы опустил нейрокристалл Левченко на голову Бладхаунду.
Бладхаунд почувствовал, как мир развалился на куски, и окончательно потерял контроль над ситуацией.
Очнулся Бладхаунд в тепле. Голова болела. В груди ощущалось что-то лишнее, теплое и живое, существующее как будто отдельно.
Кто-то стащил с него тяжелую куртку, уложил на диван и заботливо укрыл пледом. Бладхаунд чутко прислушался, уловил сдавленные стоны и открыл глаза.
Свет был слишком яркий, смотреть на него было больно. Комната была ему незнакома. Зато хорошо были знакомы все лица – Жанна присела на диване, у него в ногах, а чуть поодаль, на полу, лежал на боку, скорчившись и прикрыв глаза, робот серии Adam3f. Он слабо постанывал, будто спал и ему снился кошмар.
– Где Левченко? – спросил Бладхаунд.
– Здесь, – Жанна кивнула на стол. Там, действительно, лежал нейрокристалл. В светлой комнате казалось, что он словно погас. Но это был тот самый кристалл, Бладхаунд узнал бы его из тысячи. Те же оттенки серебряного и лазурного, та же игра света... И все-таки Бладхаунд почувствовал разочарование.
Столько работы ради такой, в общем-то, обычной штуки.
– Его взял Ро, – сказала Жанна, с беспокойством посмотрев на робота. – Он Разумовского... выключил... и с тех пор вот такой. Не могу понять, что с ним. А вам надо лежать. Здесь нет вашей Тоши, поэтому я вызвала врача...
– Не надо врача, – сказал Бладхаунд и попытался сесть. В груди царапнуло. Голова пошла кругом. Все-таки ей здорово досталось. И тогда Бладхаунд вспомнил, чем его ударили.
– Кристалл в порядке? – спросил он резко.
– Что?
– Кристалл. Он цел?
– А... А я и не знаю... Я не смотрела. Не вставайте, у вас же наверняка сотрясение!
Бладхаунд встал. Неуверенно прошел три шага до стола, придерживаясь за столешницу осмотрел верх кристалла. Потом попытался отпустить правую руку, покачнулся, схватился за стол снова.
– Жанна! Вы не можете показать его...
– Как?
– Покрутите его в разные стороны, чтобы я видел... Ох...
Снизу на кристалле красовалась широкая трещина, от которой разбегались трещинки поменьше. Разошедшиеся края оболочки казались темными на фоне пробивающегося изнутри сияния.
– Я могу его... положить? – спросила Жанна.
Бладхаунд кивнул и вернулся на диван.
Теперь надо было хорошенько обдумать все, что произошло. Только сперва выбраться отсюда. Сам он отсюда уйти не сможет, значит, надо снова задействовать связи. И хорошо бы выяснить, можно ли спасти кристалл.
А он так устал...
Януш, к счастью, оказался дома.
– Януш? Бладхаунд. Я попал в скверную ситуацию. Пришли машину.
Бладхаунд продиктовал хорошо знакомый ему адрес. Януш аккуратно повторил его.
– Я отправляю к тебе Юру, – сказал он. – Но сейчас пробки. Даже если повезет, раньше, чем через час, он до тебя не доберется.
– Жду, – сказал Бладхаунд и отключился.
– Я сейчас уеду, – сказал он Жанне. – Кристалл заберу.
– Хорошо, – послушно ответила девушка. Посмотрела на Ро, так и не изменившего позу. На глазах ее появились слезы.
– Полиция приходила, – сказала она. – Она разобрали Разумовского. Хотели и Ро, но я не дала. Они сказали, его тоже надо разобрать... Всех разобрать. А я не хочу, чтобы это сделали они. Вы понимаете? У них каких-то бумаг не было, но они вернутся, за Ро, и за ним тоже, – она кивнула на стол. – Так что вы правильно решили, наверное.
Она помолчала.
Бладхаунд почувствовал, что засыпает. Напряжение последних дней и удар по голове не прошли даром. Как он ни старался, но все больше и больше погружался в глухую тишину, словно уши заложило воском. В груди потяжелело.
Проснулся он от того, что по груди скребли чем-то острым. Бладхаунд коснулся рукой теплого комочка и чуть не расхохотался.
Крыса. Все это время на нем сидела крыса. Под рукой Бладхаунда она успокоилась и затихла.
По комнате кто-то прошел – каждый шаг болезненно впечатывался в Бладхаундову голову. Бладхаунд скосил глаза. Посреди комнаты стоял Кривцов. Он взял в руки нейрокристалл Левченко, помутневший, помрачневший даже, и рассматривал его с брезгливой неприязнью.
Ро лежал теперь навзничь, глядя невидящими глазами в потолок и слабо шевеля губами. Жанна застыла, глядя на Кривцова глазами, полными страха и осуждения.
– Сашка нас всех оставил в дураках, – сказал, наконец, Кривцов.
Кристалл выпал из его руки и покатился по полу.
***
Кривцов
Кривцов устал от людей. В последнее время в его жизни появилось слишком много лиц, голосов, мнений. Он ушел в кухню, закрыл дверь и, наконец-то, сварил себе кофе. Четыре ложки кофе, шесть – сахара, вода и сигарета – этого ему вполне хватит. Кривцов затянулся, отсалютовал своему отражению в снежном танце за окном.
– Не чокаясь, – сказал он сам себе. – За Сашку.
Горячий кофе заполнил пустоту внутри. Кривцову было одиноко. Сашка бросил его во второй раз, теперь уже навсегда. И Кривцов ощущал такую же беспомощность, как и шесть лет назад. И такую же злость на тех, кто забрал его.
Кривцов хорошо помнил юного мастера, помогавшего прошивать Сашку. Тот даже и не помогал, так, мешался под ногами да подавал иглы. А потом, не отходя, любовался, как проявляются тончайшие оттенки. Кривцов и сам любовался.
А потом привели Разумовского, и пришлось снова готовить раствор, браться за иглы... Сашку он собственноручно достал из аквариума и положил на стол, рядом с микроскопом, запретив тому парнишке приближаться к кристаллу. Разумовским занимался против воли – хотелось уйти отсюда, из чужой мастерской, от чужого кристалла. Он то и дело порывался хотя бы бросить взгляд на проявляющееся свечение. Но мальчишка смотрел такими восхищенными глазами, что уйти или даже на секунду отвлечься Кривцов не мог.
Перегружая кристалл Разумовского из автоклава в газовый контейнер, он вдруг услышал крики. В мастерскую ворвались топот и голоса.
Кривцов выскочил из лаборатории на улицу, как был, с маске и покрытом кровью халате. Трое громил уходили быстро и уносили с собой кристалл Левченко. Местный прошивщик трусил рядом с ними.
– Эй! – крикнул Кривцов. – Эй, вернитесь!
Но никто, конечно, не вернулся.
Потом Кривцов узнал, что славу создателя кристалла Разумовского присвоил себе некто по фамилии Витько. Был ли это тот самый парнишка, или кто-то другой, Кривцов не знал и знать не хотел. Он не возражал. Он никогда не хотел славы великого прошивщика. Только хотел, чтобы был Сашка. Чтобы он смог увидеть, что Кривцов прав, и публично признать свою ошибку.
Чтобы он был рядом, в конце концов.
После этого Кривцов напился. Алкоголь не дал спасительного забытья, скорее наоборот. Мир казался еще более мрачным, чем обычно. Кривцова вырвало им. Затем он проспал сутки.
А потом узнал, что уволен.
Молодцов позвонил только через неделю.
– Напиши заявление, возьмем тебя пока на должность лаборанта, пока, потом, как ставка будет, повысим...
Кривцов слушал и думал о том, что все это – суета. Институт показался ему вдруг муравейником, в котором все жило и двигалось по заранее установленным схемам, гарантирующим порядок. Но стоит наступить в него – и кажущийся порядок уступит место хаосу.
Кривцову опостылело быть муравьем. Он хотел стать тем, кто наступит в муравейник, а еще лучше – просто пройдет мимо. Что ему до каких-то муравьев?
– Это не имеет смысла, – сказал он Молодцову. – Завтра я заберу свои вещи.
Он забрал. Иглы, кое-какие реактивы, брошенное в лаборатории тело. Он полагал, что вправе забрать все это, он собирался заниматься кое-чем посерьезнее муравьиных проблем.
Сейчас, шесть лет спустя, он пил кофе и думал, что Разумовский и Левченко с их борьбой ничем не отличались от института. Возня, суета, крики... Это были всего лишь экспериментальные образцы. Они ничем не отличались от крыс, которых они с Илюхой прошивали.
Кривцов не удержался от смешка. Бедный Сашка! Был муравьем, стал крысой.
Кривцов протянул руку за телефонной трубкой, набрал номер.
– Оля?
– Ты? – ее голос дрогнул. – Зачем ты звонишь? Как ты вообще осмеливаешься звонить? Я же просила тебя! Я думала, ты любишь меня!
Кривцов слушал, давая ей выговориться. Сейчас гнев пройдет, и тогда...
– Как ты мог! Я так верила тебе! А ты сдал меня! Скотина!
Кривцов молчал.
– Ко мне приходили полицейские! Допрашивали! – Ольга всхлипнула, гнев ее уступал место жалости к себе. – Хорошо еще, что мужа не было дома!
– Послушай, – сказал Кривцов. – Если бы я не сказал, они узнали бы сами. Уж для них-то это не проблема. Мне тоже пришлось нелегко...
– Ах ты бедненький! – Ольга снова разозлилась. – Ну да, ты же у нас бог и царь! Тебе должно быть хорошо, а остальные пусть хоть костьми лягут! И потом, ты прогнал меня! Прогнал сам! И там была эта молоденькая шлюшка, и ее ты не прогнал! А ты знал, чего мне стоило приехать тогда к тебе, ты знал, но прогнал! И кто ты после этого? Какой ты после этого бог? Ты даже не человек! Скотина!
– Послушай меня, Оля. Послушай, пожалуйста.
Он вздохнул. Нужно было найти единственно верный тон. Она тоже крыса, конечно, но и крысы умеют кусаться.
– Оленька, я люблю тебя, – проникновенно сказал он. – Ты моя единственная надежда в этом мире. Ты говоришь, я сдал тебя. Ты говоришь, я прогнал тебя. Я был не в себе. Но я не буду оправдываться. Я, я соглашусь с тобой. Ты права. Я – не человек. Я – крыса. То, что я понимаю это – уже много, правда? Помоги мне! Помоги мне стать человеком. Я, я должен им стать, иначе зачем все это?
– Ты любишь меня? – уточнила Ольга, и в голосе ее слышались слезы.
– Конечно, – ответил он. – Ты – мой единственный шанс. Я не могу потерять тебя. Веришь?
Она молчала. Молчала долго, и Кривцову вдруг стало все равно. Захотелось положить трубку и не слышать ответа.
– Нет, Веня, – тихо сказала она. – Я не верю тебе.
– Оля? Оля! – Кривцов сорвался на крик.
Трубка ответила частыми гудками.
Кривцов отхлебнул остывшего кофе. После разговора ему стало удивительно спокойно. Даже легко, словно мир, наконец, отпустил его.
На столе стоял кристалл Илюхи. Черный сверху, с просвечивающими огненными искрами. Идеальный кристалл – Кривцов знал, что не ошибается. Нет. То, что он представлял его бело-голубым – неважно. Он слишком долго жил среди тех, кто годился лишь для опытов, и, конечно, их система ценностей оставила след на его восприятии. Это закономерно, но совершенно неприемлемо.
Он должен научиться видеть иначе, так, чтобы истинно великое казалось прекрасным, а незначительное вовсе не привлекало глаз. Для этого нужно не так много – всего лишь сместить точку сборки. Средств для этого Кривцов знал множество.
"Существовать – значит переходить в другое" – сказал ему внутренний голос.
– Согласен, – сказал Кривцов.
Он снова стоял в начале пути, так же, как шесть лет назад. Тогда он остался один, в мире, повернувшемся к нему оскаленной мордой, с нейрокристаллом, адамом и идеями, которые никто не разделял, наоборот, это они разделяли его и всех остальных.
Кривцов уткнулся лбом в холодное стекло. За окном была метель. Обычно Кривцов не любил метель, но сейчас она была кстати – она любезно скрывала мир от его взгляда, словно чувствовала, что ему нужно побыть одному.
Когда Кривцов отлип от стекла, голоса за стенкой уже давно затихли. Он остался один.
Кривцов поставил грязную чашку в раковину и направился в комнату. Он собирался выспаться.
В спальне на полу лежал адам. Крышка была откинута, кристалла внутри не было.
Кривцов почувствовал, что дрожит. Они оставили или забыли его? Это неважно, главное, судьба дает ему второй шанс.
Кривцов медленно вернулся в кухню, сгреб со стола кристалл Илюхи, снова подошел к телу. Дрожащими руками вогнал нейрокристалл в череп адама и закрыл крышку.
Робот открыл глаза.
Ро
Ро чувствовал под собой твердый пол. Было тепло, где-то капала вода. Раздавались голоса. Ро чувствовал себя хорошо, пока не открывал глаза.
Голова почти не гудела. Это тоже было хорошо.
Иногда Ро казалось, что он – маленький мальчик, лежащий в кровати перед сном. За стенкой няня, она смотрит сериал. Хорошо, что мамы нет дома. Мама не любит сериалов, а Ро нравится лежать и слушать странные голоса за стеной. Они говорят много непонятного, иногда кричат, иногда плачут. И Ро, который боится вырасти, потому что мир взрослых наполнен мужчинами в деловых костюмах и строгими женщинами, заседаниями, переговорами и клиентами, Ро понимает, что и взрослые могут смеяться и плакать.
Голоса два – женский и мужской.
– Мы должны отвезти его в отделение, – говорит мужчина. Ро воображает его главным злодеем, с черной бородой и лихорадочным блеском в глазах.
– Нет. Нет, пожалуйста! Он же человек! – это героиня. Она говорит с надрывом, едва не плача, и Ро верит, что сейчас на помощь придет герой.
Ро всегда хотелось самому быть героем. Правда, герою всегда полагалось жениться на героине, это немного охлаждало пыл Ро.
– Он только что спас жизнь человеку! Понимаете?
Героиня плачет, и Ро понимает, что герой не придет.
– Сообщите, как мы сможем связаться с вами... Повестка...
Ро не понимает половины слов. Картинка исчезает, теряется, от нее остается лишь легкий шлейф голосов. Будущее остается в прошлом и исчезает.
Его щеки касается теплая рука.
– Ро...
Мама. Ро помнит, что у него была мама, и у нее были такие же теплые руки. И отец. Он склоняется над кроваткой, и улыбается. Он гордо зовет Ро "мой сын". Он читает ему книги. Какие? Ро не помнит. Отец покрывается метелью, его улыбка, словно улыбка Чеширского Кота, исчезает последней.
Ро открывает глаза. Лицо девушки, склонившейся над ним, странно знакомо ему. Головная боль выплевывает имя: "Жанна". Вместе с именем – вихрь воспоминаний. Метель. Крыша. Сверкающий камень в руках у его двойника. Ро не помнит, что это значит, но ему кажется, что это важно. Он сворачивается и лежит в позе эмбриона, и вспоминает будущее.
Он пытался не уйти. Не уйти в прошлое. Что-то изменилось тогда. Он, не имеющий будущего, объявил войну своему прошлому, единственному, что у него было.
Он выиграл. И теперь прошлое стремительно сжимается. Коллапсирует.
Мягкие руки гладят его. По щекам льются слезы, он чувствует их тепло и влагу. Ро-внутри чувствует себя неуютно в оставшемся в его распоряжении "сейчас", Ро-вовне знает, что механическое тело неспособно лить слезы, что это всего лишь игры законсервированного мозга.
От рук идет тепло, от голоса становится спокойно и как-то мягко. Ро-внутри нежится в тепле, Ро-вовне чувствует, что цепь несуществующих прошлых и будущих вот-вот прервется.
– Я не смогу... – шепчет темнота женским голосом.
Ро-внутри беспокойно шевелится.
Ро-вовне должен защитить его.
– Сможешь, – говорит он. – Пожалуйста...
– Пожалуйста... – отзывается темнота.
И вспыхивает светом.
Бладхаунд
Водитель Януша приехал через полтора часа. Кривцова не было. Жанна сидела возле Ро, который так и не пришел в себя.
– Что мне делать? – спросила она со слезами на глазах.
– Разберите его, – посоветовал Бладхаунд.
– Но как же...
– Вам уже дали понять, что его разберут и без вас. Полагаю, лучше для всех будет, если это сделаете вы.
Она гладила Ро по щеке, а взгляд ее блуждал по комнате.
– Я не смогу, – сказала она наконец.
Бладхаунд промолчал. Это не его дело.
Но ответ пришел.
– Сможешь, – прошептал Ро. – Пожалуйста...
– Пожалуйста... – эхом откликнулась Жанна, словно боясь, что ослышалась. Затем решительно тряхнула головой и, приподняв голову робота, потянула за рычаг. Бережно достала кристалл.
– Блад...
– Да?
– Блад, он... он стал другим!
– Вы уверены? – спросил Бладхаунд и открыл глаза.
Это было любопытно.
Жанна присела рядом и показала ему кристалл. Сквозь прозрачную оболочку проступало свечение. Оттенки палевого и золотого сливались в причудливый узор. Бладхаунд привычно оценил кристалл и прикинул, кому он мог бы его сбыть. Тот же Яворский наверняка не отказался бы.
– Уверена, – сказала Жанна.
– Я не знаю, в чем причина, Жанна, – ответил Бладхаунд.
Она положила кристалл на пол и вдруг зарыдала. Бладхаунд неловко погладил ее по руке. Он никак не ожидал, что его некомпетентность в данном вопросе расстроит ее.
– Я хочу уйти отсюда, – выдавила девушка сквозь рыдания.
– Сейчас за мной приедет машина, – сказал Бладхаунд. – Если хотите, поедем вместе. Януш большой специалист. Сможет ответить на ваши вопросы.
– Да! – она отчаянно закивала. – Да, пожалуйста, я больше не могу здесь находиться...
Януш сам вышел встречать Бладхаунда, сам помог ему выбраться из машины и проводил в дом. Келли обнюхала гостей и лизнула руку Бладхаунда, в очередной раз поразив его мастерством Стогова.
