Текст книги "Любовь в ритме танго"

Автор книги: Альмудена Грандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

Я улыбнулась, пытаясь изобразить безмерную радость, сжав при этом кулаки и покачнувшись в воздухе в попытке сохранить равновесие, чтобы случайно не перевалиться через порог в кабинет директрисы. Тетя выглядела очень спокойной, как будто только что и не было этого неприятного разговора.

– Я это… э-э… Я хотела отдать тебе это.

Я протянула Магде мешок, который висел на моей вытянутой руке. Она взяла его, спросив с любопытством:

– Что это?

Магда раскрыла мешок, заглянула внутрь и тут же закрыла. Она принялась махать правой рукой перед носом, будто отгоняя что-то неприятное.

– Но, сокровище мое, они немного испортились. Когда ты их собрала?

– В пятницу, в Альмансилье. На той неделе мы ездили туда за вишнями… Я думала, что ты грустишь, мне никто не сказал, что они так быстро испортятся.

– Спасибо, Малена, спасибо огромное, дорогая. Я теперь твоя должница, напомни мне об этом как-нибудь на днях.

Сказав это, Магда обняла меня, поцеловала в щеку, и мы пошли, обнявшись, по коридору, плохо представляя себе, куда направляемся. Проходя мимо одного из шкафов, она остановилась, потом положила на полку мой подарок. Теперь она была собой полностью довольна. При любых обстоятельствах Магда оставалась самой собой – женщиной, которую я когда-то давно ненавидела, потому что она казалась мне разрушительницей. Тут я неожиданно для самой себя остановилась, я не могла идти дальше, не сказав ей главное.

– Знаешь, что я хочу тебе сказать? Я тебя очень люблю, очень-очень, серьезно.

– Я тоже тебя люблю, Малена, – ответила наконец Магда. Мы стояли друг напротив друга, она смотрела на меня блестящими глазами. – Я люблю тебя больше всех на свете, ты единственный по-настоящему дорогой мне человек. Мне бы не хотелось, чтобы ты об этом забыла. Всегда помни эти слова.

Глаза матушки Агеды затуманились слезами, губы задрожали, она крепко, с чувством сжала мои руки. Я снова ее обняла и поцеловала. Если бы умела, я когда-нибудь сыграла бы ей на прощание. Но у меня никогда не получалось извлекать из пианино звуки.

– Оставь это, Рейна, ради Бога! Разве ты не видишь, что мучаешь ее? Если у ребенка не получается, то не следует его заставлять.

Эту просьбу почти всегда одними и теми же словами отец периодически повторял маме, которой пришлось расстаться с надеждой и признать свое поражение. Когда мне было пять лет, мама начала вдалбливать в меня сольфеджио, теоретические основы музыки. Однако с моей стороны ее усилия никакого отклика не вызвали в противоположность Рейне, у которой обнаружились несомненные музыкальные способности. Именно на Рейну была направлена вся материнская забота, особенно после того как родители пригласили преподавателя музыки, который должен был решить ее судьбу. Профессор вынес точный вердикт, уверив всех, что у Рейны несомненные способности к музыке, однако этих способностей ей не хватит на то, чтобы стать виртуозом, даже если она сотрет в кровь пальцы о клавиши. Последние слова мама не приняла и сказала преподавателю все, что о нем думала как о профессиональном педагоге. Ситуация повторилась, когда мама захотела отдать меня в танцевальную школу, она была уверена, что я рождена для танца, но… Тогда меня решили отдать в кружок керамики, ведь в таком случае мне нужно было работать руками. Потом меня отдали обучаться верховой езде, но и здесь я не показала выдающихся результатов.

В итоге родители пришли к закономерному выводу, что исчерпали все возможности моего дополнительного образования. Но тут страну захлестнула мода на все американское, и меня со слезами на глазах отдали учиться английскому языку, думая при этом, что более вульгарное занятие найти трудно. Однако здесь судьба покровительствовала мне, оказалось, что мои способности к языкам простираются намного дальше, чем способности Рейны к музыке.

Отец согласился на то, чтобы я занималась английским. Мама была против, однако отец спросил ее: «А почему ты не отдашь ее на бокс? Это единственное, что нам остается, хотя тогда с большой вероятностью наша дочь станет лесбиянкой…» После этих слов маме ничего не оставалось, как согласиться. Она отвергла всякие мысли о боксе или карате, направив все мои силы на изучение иностранного языка. Время показало, что это имело смысл. Я преодолела традиционные трудности с английским произношением, видимо, в этом мне помог глубоко скрытый музыкальный слух. Мои знания в языке быстро прогрессировали, что в конце конов привело к победе на нескольких олимпиадах, и я получила диплом престижного британского университета. Это последнее обстоятельство выглядело поистине геройским подвигом в глазах моей матери.

Сначала мама отказалась отдать меня на курсы при американском консульстве и в британском институте, потом, правда, решилась записать меня туда, но в середине курса свободных мест не оказалось. Пришлось записать меня в академию иностранных языков, которая находилась на улице Гойи, очень близко от улицы Колумба, где проходили основные занятия. Таким образом, три раза в неделю я спускалась в подземный переход под площадью Кастилии, именно так я могла без всякого риска переходить улицу, и шла на уроки английского. Однажды я, как обычно, шла на свои дополнительные занятия и на лестнице увидела монахиню. Я почему-то решила, что это может быть Магда.

Женщина шла в том же направлении, что и я, поэтому уверенно пошла за нею по улице Гойи. Она шла очень быстро, а мне приходилось соблюдать дистанцию, чтобы быть незаметной. У меня уже не осталось сомнений, что это Магда, но догнать ее я не отважилась. Мы шли в одинаковом ритме примерно десять минут, повернули на другую улицу, пересекли третью. Тут Магда скрылась в одном из темных подъездов. Я осмотрелась, на стенах домов вокруг были наклеены какие-то голубые афиши. Только теперь я поняла, что заблудилась.

Я подошла к входу, в котором скрылась Магда. На стене около двери висели две таблички: «Леи Нуньес де Бальбоа» и «Дон Рамон де ла Крус», правда, ни одно из этих имен мне ничего не говорило. Улица Гойи должна была находиться где-то справа, хотя, возможно, и слева, – я совершенно не знала этого района. Мама запрещала мне уходить дальше площади Кастилии, она всегда повторяла мне это, особенно в тех случаях, когда бабушка не могла меня проводить. Возможно, этот запрет был связан как раз с бабушкиным отношением к этому району. Бабушка была очень хорошей, весьма уважаемой женщиной, она иногда высказывалась о районе Саламанки как о «районе с претензиями», «районе чиновников и иностранцев». Короче говоря, бабушке этот район не нравился. На протяжении долгого времени обстановка в этом месте оставалась без изменений – в Саламанке всегда селились люди богатые.

Оставалось несколько месяцев до моего дня рождения, мне должно было исполниться двенадцать лет. Мне обещали, что с этого времени я буду ходить на занятия по английскому одна, как взрослая. Я испугалась, что опоздаю на занятия, стоя под этой злополучной дверью. Я не боялась взять такси, но когда я порылась в своей сумке, то нашла лишь 25 песет и телефонную карточку. Поэтому я не придумала ничего лучше, как подождать Магду и попросить ее о помощи. Я почему-то решила, что Магда может преподавать здесь французский, поэтому я подошла к мужчине у двери и спросила, на каком этаже проходят занятия французским. Он странно посмотрел на меня и ответил, что, насколько ему известно, в этом здании никаких занятий нет. Его ответ убил во мне последнюю надежду. Я могла прождать много часов под дверью, просидеть здесь всю ночь, а Магда могла выйти через другую дверь или никогда не выйти, а, возможно, я вообще ошиблась, и это была совсем другая монахиня. Я нервничала, даже чуть не заплакала как ребенок. Люди, проходящие мимо, с интересом смотрели на меня, по улице проезжали автобусы, некоторые останавливались, из них выходили люди. А я стояла под дверью, не имея сил прервать свое наблюдение. Наконец я снова увидела Магду – она выходила на улицу.

Ее волосы были схвачены лентой на затылке и выглядели безупречно. Магда сделала макияж, накрасила губы ярко-красной помадой, как раньше. Она была в туфлях из крокодиловой кожи на очень высоком каблуке и в пестром платье, в котором показывалась в Альмансилье пару месяцев назад, когда приезжала вместе с нами на каникулы.

* * *

Мы с Рейной оцепенели, когда увидели Магду в таком виде. Мы не единственные так удивились – ее родная мать отказалась поцеловать дочь, поскольку посчитала се поведение скандальным. Однако сама Магда сохраняла спокойствие. Мы заметили, что она сильно похудела с тех пор, как переселилась в монастырь. Тетя добавила, что Евангелина лично отправила ее на выходные к нам, чтобы использовать это время для перешивания одежды. Упоминания имени директрисы было достаточно, чтобы успокоить чувства бабушки, – Магду покрыли поцелуями и заключили в объятия. Создалось впечатление, что ничего не случилось, но я все равно чувствовала, что произошло что-то очень странное, потому что женщина, которая вернулась в пятницу святой Долорес в Альмансилью, очень отличалась от той, которая уехала когда-то из дома на Мартинес Кампос в день святой Пилар в предыдущем году. Я чувствовала, что Магда решила выбросить из головы этот последний год жизни.

Я очень хорошо помню то первое превращение, удивительную метаморфозу, которую мы наблюдали в Страстную неделю год назад, когда Магда, изменившаяся до неузнаваемости, с короткими волосами, без макияжа приобрела необычную манеру каждый день кротко сопровождать бабушку на церковную службу, отказываясь от поездки на машине. И при этом она была обута в тяжелые туфли, привезенные из монастыря, настолько неудобные, что приходилось прилагать огромные усилия каждый раз, когда нужно было сделать шаг вперед. К этой робкой Магдалене я питала большее отвращение, чем к той, какой она была раньше. Это чувство родилось во мне потому, что Магда сдалась, проиграла битву. Если бы она была монахиней, настоящей монахиней, она бы не сбежала из монастыря всего лишь через пять месяцев. Наблюдая за Магдой, я пришла к мысли, что время сошло с ума, изменив при этом сущность всех вещей. Моя память вела себя странно: недавнее прошлое и настоящее никак не хотели плавно вытекать из прошлого более удаленного.

Я не могла понять причин резких перемен, которые произошли с Магдой, но мечтала, чтобы она стала прежней. Моя интуиция каждый раз подсказывала мне, что вот-вот все изменится и настоящая Магда вернется. Я надеялась на это еще и потому, что иногда видела в ее глазах прежний блеск, и ждала ее возвращения, которое скоро произошло. Отказавшаяся от косметики, внешне очень скромная, в простой обуви без каблука, она постепенно стала возвращаться к нормальной жизни.

Я уверена, что теперь Магда смеялась чаще и громче, чем когда жила в монастыре, а по вечерам, когда мы гуляли вдвоем, она пела мне старинные песни о любви или подпрыгивала на ходу. Магда всегда была веселой, такой наивной и чистой, как будто на нее снизошел Святой Дух, подобно тому, как это было в рассказах, которыми нас постоянно потчевали в колледже. Мои подозрения на ее счет начали рассеиваться, в течение всей Страстной недели она не делала ничего, что бы могло меня смутить.

В Великую пятницу папа неожиданно пришел на кухню, чтобы поговорить о нашем участии в пьесе на библейский сюжет. Мама в тот момент гладила воротник моего платья, что, по ее мнению, только она могла сделать правильно. Я вместе с няней стояла в сторонке. Жена моего дяди Педро, Мари Лус, которая всегда прекрасно выглядела и была самой миниатюрной из всех, тоже была здесь и обсуждала всякие пустяки. Дело в том, что вечером не было других занятий, кроме разговоров. Тогда папа, который не посещал церковь даже в Рождество, появился в очень веселом настроении, не говоря ни слова, вытащил длинный нож, поточил его и направился в кладовую. Мама улыбнулась – она только что о нем вспоминала, я улыбнулась вместе с ней.

– Кто-нибудь мне скажет, действительно древние христиане поступали так же, как мы сегодня? – обратился к присутствующим отец.

Он смотрел на нас, ожидая ответа, держа в руке ломоть иберийской ветчины, чудесной ветчины, которая для всех была запретным плодом из погреба Теофилы и по всеобщему мнению обладала целебными свойствами.

– Нет? – спросил он и в наступившей тишине откусил внушительный кусок мяса. – Тогда мне ничего не остается, как сделать дерзость, потому что в действительности я никогда не хотел мяса, но делаю это, только чтобы согрешить.

Женщины покатились со смеху, и я не смогла удержаться и присоединилась к общему хору голосов.

– Вот чего я не понимаю, Хайме – вставила тетя Мари Лус, – так это почему ты не ешь телятину в обеденное время, как это, например, делает папа.

– Ах! Мне очень нравится суп из трески. Но это совсем другое дело, не то, что ночное бдение… Я ортодоксальный язычник.

Мама закончила гладить и сложила доску. Казалось, что ничего не произошло, она привыкла к выходкам своего эксцентричного мужа. Я думаю, все же мама временами при всей своей выдержке испытывала искушение мягко пожурить отца, но в этот час она была целиком поглощена делами, а ее муж вел себя так, как привык.

– В конце концов, Хайме, я не понимаю, почему ты постоянно хочешь поскандалить, – сказала тетя.

– Потому что достаточно того, что твоя сестра – святая, она и так молится за спасение моей души, – презрительно ответил папа, повысив голос на тон, – кстати, монахиня в купальнике пошла к пруду, намазавшись по пояс воском, наверное, греется, чтобы улучшить голос…

Мама подняла голову и бросила на отца уничтожающий взгляд.

– Ничего не говори. Она там, тебе ничего не остается, как пойти и проверить мои слова самой.

Я подумала, что еще не рождался обманщик, подобный отцу, и почувствовала боль почти физическую – внутри меня бушевала настоящая буря. Такие сильные эмоции я испытывала только потому, что разговор касался Магды, хотя я не до конца понимала, почему меня не покидает ощущения приближающейся катастрофы. Возможно, потому, что мама выбежала из кухни как сумасшедшая, при этом она так топала, словно хотела своими шагами растолочь каменные плиты пола. Она выскочила, даже не убрав на место гладильную доску, я подумала, что ей следовало бы сначала хоть что-нибудь сказать, – ее поведение выглядело странно.

Все присутствовавшие на кухне нашли выход из затруднительного положения, сделав вид, будто ничего не произошло. Я уже хотела последовать за матерью, но няня удержала меня за руку и повела в ванную, чтобы причесать. Однако я заметила, что бабушка в очередной раз собралась идти в церковь, которая была очень большой и могла вместить в себя всех молящихся, даже опоздавших. Бабушка собиралась в церковь еще и потому, что в этот день было праздничное шествие. Я согласилась пойти с ней и направилась к двери, но потом решила спрятаться под лестницей и затаила дыхание, пока не услышала шум удаляющихся автомобилей. Потом я бегом покинула свое убежище и без промедления направилась к пруду.

Магда, в черном купальнике, с ногами, намазанными увлажняющим кремом, плакала и курила без остановки. Она докурила сигарету уже почти до самого фильтра, потом увидела меня и улыбнулась, но вместо того чтобы поприветствовать меня, Магда пробормотала что-то, глядя в землю. Я не поняла ни слова. Я стояла перед ней, не очень понимая, что следует делать. Магда предложила мне присесть рядом. Я согласилась, некоторое время мы молчали, я ждала, что она что-нибудь скажет, как-нибудь объяснит случившееся. Но Магда на меня не смотрела. Она была такой грустной, и мне захотелось поддержать ее, утешить, хотя я понимала, что сейчас ей нужно побыть одной. Я поднялась и пошла в пустой дом, но тут заметила человека, которого вовсе не ожидала увидеть.

Папа шел прямиком к Магде, будто совсем не видел меня. Он подошел к ней, встал сзади, прямо за ее спиной. Потом наклонился к Магде, взял ее под подмышки и осторожно поднял на ноги. Она, однако, не спешила вставать на ноги. Отец легонько подталкивал Магду, заставляя идти самостоятельно, но добился только того, что она всем своим весом навалилась на него. Папа обращался с Магдой очень нежно, как если бы она была маленьким ребенком. Он сделал еще несколько попыток заставить ее встать на ноги.

– Пойдем, пойдем, Магдалена… Как может сойти Святой Дух, если не увидит тебя?

Она, подталкиваемая вперед его сильными толчками, заплакала, блестящие слезы потекли по ее щекам.

– Это ты, правда?

– Конечно. А кто бы еще пришел сюда?

– Ты козел, Хайме, серьезно, – она все еще не могла нормально улыбнуться. – Ты меня совсем достал, зачем ты только усугубляешь ситуацию?!

– Я это делаю исключительно для тебя! Я не хочу, чтобы все оставалось, как сейчас.

– Неужели тебя кто-то попросил забрать меня?

– Да, – отец стал говорить тише, и мне нужно было хорошенько напрячься, чтобы услышать, что он говорит. – Каждое утро ты желаешь мне хорошего дня, каждый вечер – доброй ночи, ты любишь ругаться со мной в коридоре. Ну, ты же понимаешь, что я имею в виду.

– Не говори глупости, Хайме!

– А что ты так разнервничалась? – Он улыбнулся и, если мне не изменило зрение, поцеловал ее. – Ты никогда не понимала меня. – Магда расхохоталась. – Пошли прогуляемся, давай, тебе необходимо проветриться.

Она тяжело поднялась, не отказываясь идти с ним, и только теперь он увидел меня и понял, что я видела все произошедшее.

– Эй, ты, что ты здесь делаешь?

– Э-э… Я не знаю, – ответила я, – они меня забыли взять с собой, как всегда… Будет лучше, если я пойду гулять с вами.

– Хорошо, только объясни мне сперва кое-что. Я сидел, смотрел телевизор в комнате Мигеля, а потом почувствовал запах гари, что-то сгорело на кухне. Почему ты не позвала никого, ты не могла не чувствовать этот запах? В любом случае мы тебя с собой возьмем. Пойдем, прогуляемся до гостиницы. Пошли?

– Да, но дядя Мигель не разрешил мне ходить в тот квартал…

– Я разрешаю тебе. Все равно Мигеля нет дома. Он уехал вместе с дедушкой и Порфирио за голубями.

– А Хуана? – спросила Магда.

– Она тоже ушла, хотела посмотреть на шествие.

– Ну, тогда пойдем, – ответила она.

Мне показалось, что они оба хотели остаться вдвоем, тем не менее Магда обняла меня и поцеловала.

– Спасибо, мое сокровище. За компанию.

Отец посмотрел на меня и произнес:

– Я, похоже, забыл выключить телевизор в комнате Мигеля. Малена, ты не могла бы подняться и посмотреть?

Я кивнула, перелезла через изгородь и пошла в дом. Мне хотелось еще понаблюдать за папой и Магдой, но, дойдя до пруда, я услышала голос отца:

– Малена, я не вижу, чтобы ты шла.

У меня не осталось надежды понаблюдать. Телевизор в комнате Мигеля был выключен и, само собой разумеется, мне хватило времени, чтобы обойти всю его комнату и возвратиться, не увидев ничего интересного. Обследование комнаты не дало результата, на который я рассчитывала. Я часто видела Мигеля в обществе охотников, когда он похвалялся большим числом подстреленных птиц, поэтому сейчас ожидала увидеть что-нибудь из новых охотничьих трофеев.

Мы сели в джип и поехали в деревню. На рынке мы увидели дедушку, бабушку и маму, которая была с ними. Постепенно все мои тревоги отошли на второй план. Я радовалась, что еду с Магдой в деревню, и старалась не покидать ее. Хорошо, что она оказалась вовсе не святой, не Пречистой Девой или воплощением Духа Святого, теперь я была спокойна – Магда не изменилась.

* * *

Я шла вперед по тротуару, довольная тем, что увидела. Это была она – тот самый поворот головы, тот же напряженный изгиб шеи, та же решительность, откинутые назад плечи, что придавало ее спине форму дуги или арки. Я не собиралась думать о причинах ложных оптических эффектов, но, вне всякого сомнения, мать с одного мимолетного взгляда смогла бы узнать в этой женщине свою дочь, ведь она единственная в мире ступала так, будто ничто и никто не в силах ее взволновать. Мать узнала бы в этой женщине монахиню, которая всех обманула. Тут женщина, которую я преследовала, внезапно остановилась и обернулась, видимо почувствовав какую-то угрозу. Это была, конечно, Магда, такая же, как и в прошлом году. Она шла прямо ко мне, но все еще меня не замечала. Она подошла к краю тротуара и проголосовала, чтобы остановить такси.

Я окликнула Магду и подбежала к ней, обрадованная нашей как бы неожиданной встречей. Увидев меня, она не смогла сдержать улыбку, но тем не менее не сдвинулась с места. Магда выглядела очень напряженной, я подумала, что она попросту опешила при виде меня. К тротуару подъехало такси. Я не отваживалась первой заговорить с Магдой, она молчала, но таксист не хотел ждать и нетерпеливо нажал на клаксон, потом высунулся из окна машины со словами: «Сеньора, мы едем или нет?», после чего попытался схватить меня, чтобы втащить в машину, но тетя не допустила этой грубости. Она подтолкнула меня в машину и села рядом.

– Очень хорошо, Малена, и что мне с тобой делать?

Пять минут мы ехали молча, я смотрела в окно. Когда, наконец, Магда дотронулась до моего плеча, я повернулась к ней. Она выглядела очень взволнованной, даже испуганной и снова меня спросила:

– Что мне с тобой делать?

– Не знаю.

– Ясно. Что ты там делала?

Я снова отвернулась от Магды, будто бы любуясь пейзажем, потом решила, что нет ничего лучше, чем правда. Мне следовало поблагодарить ее за возможность ехать в такси, успокоить и извиниться.

– Я была уже у дверей академии. Понимаешь? Я пришла на занятия по английскому, но потом я увидела тебя и пошла за тобой, чтобы поздороваться.

– Но почему-то ты не спешила приветствовать меня, – заметила Магда, пытаясь заглянуть мне в глаза.

– Просто дело в том, что ты очень быстро ходишь. Я почти догнала тебя, но ты зашла в какой-то дом, а я осталась тебя ждать, кроме того, я заблудилась и не знала, как вернуться. Я спросила у вахтера или охранника, не знаю, кто это был, где в этом здании проходят занятия по французскому языку, а он мне ответил, что здесь никаких занятий не проводится.

Я на мгновение остановилась, чтобы понаблюдать за ее реакцией, но Магда молчала, и я продолжила:

– Я подумала, ты хорошо знаешь французский язык, потому что ты очень хорошо говоришь, я слышала однажды.

– Ты ведь никому об этом не расскажешь, правда? – взволнованно спросила Магда.

Я покачала головой.

– Я умею хранить тайны.

Наконец она улыбнулась, даже начала смеяться. Магда смеялась всегда очень звонко, потом обняла меня крепко-крепко, что я даже немного испугалась, но поняла, что она просто слишком соскучилась.

– Боже мой, Боже мой, какие мы глупые! Тебе ведь всего одиннадцать лет, а ты уже в курсе моих дел, знаешь, что нужно и что нельзя говорить, вот как бывает… Само собой, ты умеешь хранить тайны, – Магда уже совсем успокоилась, а ее голос стал нежным. – Ты внучка моего отца, дочь моей сестры, ты научилась хранить секреты раньше, чем кататься на велосипеде… Впрочем, со мной было то же самое.

– Я знаю, что это грех.

– Нет, это не грех, Малена, – она медленно, с нежностью, погладила меня по волосам и повторила, – это не грех. Ложь – грех, а это… Это единственный способ защититься.

Такси затормозило у тротуара прежде, чем я успела что-либо ответить. Я не поняла последних слов Магды, но догадалась, что она сказала, что-то очень важное. Сейчас я думаю, что если попытаться объяснить себе то, что тогда произошло, никто не сможет понять всех причин моего поведения, но оно всегда было естественным. В действительности была одна вещь, которая меня волновала и о которой я спросила, когда мы пошли по улице, застроенной современными зданиями. Я спросила о том, что оставалось для меня непонятным.

– Почему ты больше не носишь монашескую одежду?

– Потому что она мне не нравится! Ведь тебе тоже не нравится одеваться в форму колледжа по субботам, разве не так?

– Да, но сегодня не суббота.

– Сегодня днем я вышла из дома, чтобы сделать кое-что, при этом никто не должен знать, монахиня я или нет. Когда решаешь заняться делами, то не обязательно одеваться в одежду монахини. Люди уважают монахинь, но не принимают нас всерьез, относятся к нам как к чудачкам. Со священниками все иначе.

– Мы идем по делам?

Она остановилась и взяла меня за плечи.

– Послушай меня, Малена. Как-то ты сказала, что любишь меня. Это, правда?

Я кивнула.

– Что сильно любишь меня, верно?

Я снова кивнула.

– В общем, если ты меня любишь, пообещай мне… Я всю жизнь хотела кое-что сделать для тебя. Ты спросишь, о чем я говорю? О том, чего хотели бы для себя твой отец, твоя мать, твоя сестра. Поэтому мне ничего другого не остается. Не я привела тебя сюда, ты сама пошла за мной. А потом я не хотела оставлять тебя одну на улице. Так?

– Да.

– Очень хорошо, Малена, тогда пообещай мне, что не скажешь никому, что ты меня встретила сегодня, что шла за мной туда, куда я теперь тебя отведу, ты никому не скажешь, что я там делала. Ты обещаешь?

Магда не верила, что я смогу держать язык за зубами, и это оскорбило меня. Видимо, она чего-то сильно боялась, чего-то греховного, того, что каралось адскими муками. Я должна была пообещать ей. Когда я заговорила, мой голос звучал так тонко, словно вместо меня говорила Рейна:

– Да, я тебе обещаю.

– Не мучайся, мое сокровище, – улыбнулась Магда, заметив мое замешательство. – Я только иду кое-что купить. Это ведь не грех. Правда?

– Конечно, нет, – я улыбнулась ей в ответ, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.

– О том, что сейчас произойдет, – сказала она, взяв меня под руку, – никто не должен знать. Монахиням нельзя ничего покупать, не испросив на то разрешения. Меня бесит то, что я не могу иметь своего дома, уголка, куда бы я могла пойти, например… Да… Когда-нибудь все изменится. Понимаешь?

Несомненно, я ее понимала, все понимала. Покупки – одна из многочисленных традиций моей семьи. Я действительно не видела ничего предосудительного в том, что в тот день Магда говорила и делала. Ничего страшного не случилось, когда мы перешагнули порог элегантно отделанного особняка, вместе сели за стол, а симпатичный сеньор, щедро предложивший вначале мне конфет, начал читать какую-то бумагу, где постоянно рядом со словом «собственность» стояло мое имя – Магдалена Монтеро Фернандес де Алькантара. Имя Магды почему-то не прозвучало ни разу. Она спокойно прослушала весь текст, не сделав ни одного замечания в адрес его составителя. Потом повернулась и протянула мне несколько фотографий, пока щедрый сеньор на некоторое время выходил.

– Посмотри. Как тебе?

На фотографиях был снят очень красивый дом, стены которого были практически белыми, исключая лишь пространство между окон, на котором цветом индиго были изображены красивые узоры. Входные двери в старинном стиле, как и в Альмансилье, высотой были в два человеческих роста, выложенные над ними изразцы складывались в надпись – имя и дату. По стенам спускались длинные стебли цветущих олеандров. По периметру также были высажены цветы и кактусы. Если бы иллюстраторы хотели изобразить сказочный дом, то он выглядел бы именно так.

– Он очень красивый. А где он находится?

– В городке Альмерия, называется «Монашеский омут», он должен стать моим пунктом назначения… – Магда вздохнула, погрузившись в свои мысли. Потом она снова улыбнулась, глядя мне в глаза. – Я рада, что он тебе нравится, потому что он твой.

– Мой?

– Да, я купила этот дом на твое имя. Можешь делать с ним все, что захочешь, когда я умру, потому что, я надеюсь, до тех пор ты меня не выгонишь из него. Правда?

В этот момент вернулся сеньор и продолжил читать бумаги высоким голосом. Я подумала, что Магда уехала, сбежала из Мадрида, чтобы жить в этом белом доме в одиночестве, окруженной цветами и кактусами. Я хотела сказать, что с удовольствием жила бы вместе с ней, но потом поняла, что не стоит этого говорить. Я представила Магду постаревшей: она сидит около этого дома и кормит с руки птиц (на фотографии никаких птиц не было).

Наконец Магда встала, пожала сеньору руку, я поднялась вместе с ней. Мы вышли на улицу, но не успели пройти и двадцати шагов, как она остановилась, а потом потянула меня за собой в канцелярский магазин.

– Я хочу сделать тебе ответный подарок. Помнишь те цветы тыквы?

– Да, но ведь они тогда уже испортились, так что…

– Не важно, детка. Я все равно хочу тебе что-нибудь подарить.

Пожилая сеньора за прилавком в полинявшем синем платье смотрела на нас с другого конца магазина. Тетя увидела ее.

– Добрый день. Мы бы хотели купить дневник.

– Для мальчика или для девочки?

– А что, они сильно отличаются?

– Да нет, не особо, по правде говоря. Я имею в виду цвет, оформление переплета.

– Это для меня? – шепнула я на ухо Магде.

Она утвердительно кивнула, а потом произнесла:

– Для мальчика, пожалуйста.

Тетя была единственным человеком, кому я рассказала о своих мечтах. И сейчас она еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Однако продавщица ничего не заметила и пошла в подсобное помещение. Спустя несколько минут она вернулась с дюжиной строго оформленных дневников. Продавщица разложила их перед нами на стеклянном прилавке, предлагая получше рассмотреть.

– Выбери тот, который тебе больше нравится, – сказала мне Магда.

Я разглядывала дневники очень внимательно, но при этом не могла скрыть свое неудовольствие.

– По правде говоря, я бы предпочла, чтобы ты подарила мне книгу или деревянный пенал…

– Нет, – твердо ответила мне Магда, – это должен быть дневник.

В конце концов я решила выбрать самый простой из всех – дневник в переплете из зеленого фетра с кармашком. У меня даже возникло ощущение, что этот дневник был сделан в расчете на то, что его купит какой-нибудь тиролец в тон своей курточки.

Продавщица хотела завернуть дневник в бумагу, но Магда сказала, что это не требуется, оплатила покупку, и мы вышли на улицу. Пока мы ждали такси, Магда взяла дневник, открыла его, потом закрыла и протянула мне.

– Послушай меня, Малена. Я знаю, что ты не витаешь в облаках. Однако я уверена, что он тебе очень пригодится. Пиши в нем. Записывай все, что с тобой происходит, описывай все плохое, что с тобой приключится. Пиши о том, о чем не можешь никому рассказать. Радостные события, чудесные происшествия, которые никто не поймет, если ты о них расскажешь. Пиши в нем тогда, когда поймешь, что не можешь что-либо вынести, когда захочешь покончить с собой или спалить дом. Никому не рассказывай о своих чувствах, но пиши о них в этот дневник. Записывай все, а потом читай то, что когда-то написала.

Я оглядела Магду с ног до головы. Не зная, что ответить, я прижала дневник к груди так крепко, что пальцы побелели. Пустые такси проезжали мимо нас, но Магда их будто не замечала – она была целиком поглощена своим рассказом. Она замерла, словно не решалась произнести вслух нечто очень важное.