Текст книги "Любовь в ритме танго"

Автор книги: Альмудена Грандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

– А вдруг у твоего мужа есть любовница? – спросила меня Рейна наконец.

– Я бы сильно удивилась.

– Но тебе не было бы жаль?

– Нет.

– Тебя бы это не разозлило?

– Нет, думаю, что нет. Я сделала бы то же самое, если бы у меня было время. Думаю, что это стало бы полезно для меня, но у меня нет ни одной минуты, чтобы этим заняться, мне дорога каждая секунда, чтобы зарабатывать деньги и приносить их домой, словно я и есть муж, сама знаешь.

– Не будь такой циничной, Малена.

– Я вовсе не такая, – мне показалось, что мои слова испугали сестру. – Я говорю серьезно, Рейна. Дело не только в том, что мне не нравится моя жизнь, мне ничто в ней не нравится, а только потому, что искренне верю, что достойна другой судьбы. И мне безумно хотелось бы влюбиться, но в зрелого мужчину, во взрослого, понимаешь? И на пару месяцев окунуться в омут с головой, уйти от Сантьяго и превратиться в роскошную содержанку на время, чтобы меня баловали, гордились мной, чтобы меня развлекали, чтобы меня мыли… Тебя когда-нибудь мыли? – Рейна отрицательно покачала головой, и я успокоилась. Я раскаивалась, на меня давила ее глупая улыбка, которую она энергично изображала. – А меня да, и это было прекрасно. Я клянусь тебе, что мне понравилось, я бы отдала что угодно, чтобы еще раз испытать это, но так не случилось, у меня нет мужчины, который бы сделал это, и нет времени, чтобы его искать. В последний раз, когда я столкнулась с мужчиной, с которым мне захотелось заняться сексом, я была беременна.

– Почему же ты не рассталась с ним?

– С кем? – спросила я. – С Сантьяго? – Она кивнула. – Ну, потому, что он зависит от меня материально, морально, эмоционально – абсолютно. Расстаться с ним – это то же самое, что бросить двухмесячного ребенка на центральном вокзале Кастельяна в пятницу в десять часов вечера. У меня нет сил, чтобы сделать что-либо подобное без конкретного мотива, а, так как я родилась в 1960 году в Мадриде, в столице всемирной вины и вечных ценностей, я не способна думать о том, что мое собственное неудовольствие может стать достойным мотивом для этого. Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала? Если бы я родилась в Калифорнии, возможно, все было бы иначе.

– Я все вижу не так.

– Что?

– Все. По моему мнению, твой муж очень интересный мужчина. Многие женщины убили бы за него.

– Ну, тогда я не понимаю, чего они ждут.

– Это-то и происходит, – прошептала она вдруг, постукивая пальцами по скатерти, – я уверена, что одна из них не будет долго ждать.

Когда мы расстались, я рассмеялась и продолжала смеяться одна еще долго, пока шла по улице, хотя в действительности ничего смешного в моей ситуации не было. Предположение Рейны действительно казалось мне остроумным.

Этой ночью я спросила себя, существует ли та женщина, которая рада украсть такое сокровище, каким был мой муж, и опять улыбнулась себе самой. Потом я забыла об этом разговоре, пока Сантьяго вдруг не решил открыться мне.

– У меня есть другая женщина, – сказал он, глядя мне в глаза с вызовом, которого я никогда даже не подозревала в нем.

– А-а-а – пробормотала я и не нашлась, что ответить.

– Мы уже достаточно времени провели вместе, и… – в этот миг он опустил голову, – она не может больше терпеть такое положение вещей.

– Мне кажется это очень логичным, – я старалась сконцентрироваться, чтобы понять, как я себя чувствую, я даже не обращала внимания на то, что мое сердце так быстро бьется, быстрее, чем обычно.

– Я… Я думаю, что все это… мы могли бы обсудить.

– Нечего обсуждать, Сантьяго, – пробормотала я, чувствуя себя его матерью в последний раз. – Если ты мне рассказываешь это, значит, она для тебя важнее, чем я. Если бы это было не так, ты бы ничего не сказал. Ты это сам понимаешь, и я тоже.

– Хорошо, ну… То есть я не знаю. Ты так спокойна, что мне больше нечего сказать.

– Не говори больше ничего. Иди спать и оставь меня одну. Мне нужно подумать. Завтра поговорим.

Выходя за дверь, он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на меня.

– Надеюсь… Я надеюсь, что мы сможем пережить все как цивилизованные люди.

Я чувствовала, что страшно разочаровала, почти оскорбила его своей бесстрастностью, но не могла подавить улыбку.

– Ты всегда был цивилизованным человеком, – сказала я, чтобы сгладить впечатление от своего поведения. – И, кроме всего прочего, чувствительным человеком.

– Очень жаль, Малена, – пробормотал он.

Я проверила контрольные, вымыла вазу и почистила пепельницу, стараясь успокоиться от преподнесенного сюрприза. Я не знала, как мне следует себя вести, а потому решила просто жить. Я снова села за стол, взяла сигарету, у меня было желание расхохотаться, вспоминая горькие упреки, которые я обращала к себе самой несколько лет назад, когда даже не осмеливалась тихо признаться себе, что предпочла бы мучения от мужа, похожего на моего дедушку Педро. Я оживила тот постыдный страх и очень хотела смеяться, но не смогла, потому что не я отказалась от этого мужчины первой, а этот лицемер решил бросить меня. Тут я смутилась и расплакалась.

* * *

С большой проезжей дороги едва виднелось белое пятно между эвкалиптами, словно брешь в городской стене, как граница между миром белых домиков, разбросанных по равнине, – легкие занавеси на всех дверях, куры, что-то клюющие в импровизированных двориках, заросли олеандров, ухоженных, с мощными соцветиями ядовитых ярко-розовых цветов, чей-то маленький велосипед, брошенный против приоткрытой калитки – и голой горой на горизонте, твердой и серой, падающей прямо в море. Я точно рассчитала, где пройдет тропа, прямая полоса песка, поэтому не сделала и шагу без машины, потом припарковалась у дверей бара, к которому, казалось, прилепилась деревушка, больше похожая на ферму. Я шла, никого не спрашивая, словно всегда знала эту дорогу. Было около пяти часов дня, жара страшная, я еще не прошла и половины пути, когда склон начал становиться на дыбы, и я вспотела. Немного позже две полосы старых деревьев создали жалкую тень над моей головой.

Я обернулась назад на простенькие здания с низкими крышами, похожие на заброшенные склады или свиные хлева, перешагнула воображаемую линию между тропой и полем, заросшим американскими агавами и кактусами, которое тем не менее казалось настоящим садом. Не было ни забора, ни ограды, никакого подобия изгороди. Тропинка вела к круглой площадке, на которой стояли большие глиняные кувшины с побеленными стенками, увитые длинными стеблями гераней. В центре площадки стоял мужчина, на вид ему было около пятидесяти лет, он сидел на сломанной деревянной табуретке и смотрел на белый холст, который держал левой рукой на коленях. Между неподвижными пальцами его правой руки был зажат уголь для рисования. Я внимательно посмотрела на мужчину, спрашивая себя, кем бы он мог быть и что он здесь делает. Этот человек был похож на престарелого артиста, представителя богемы, мне он показался похожим на старого хиппи, из тех, что носят кожаные браслеты и живут в деревнях на побережье. У него были длинные растрепанные волосы с проседью, тусклые и грязные, короткая борода такого же цвета, как и волосы, коричневая рубашка с закатанными до локтей рукавами. Может быть, он был настоящим художником, а может, прилагал все силы, чтобы таковым казаться.

Почти десять минут прошли в молчании, пока я рассматривала этого человека, но вот он медленно повернул ко мне голову, сделал неопределенный жест, и мне показалось, что я ему не нравлюсь. Он смотрел на меня, в его глазах было странное выражение, среднее между страхом и удивлением, похоже, он принял меня за кого-то другого. Тут незнакомец поднялся и сделал жест рукой, протягивая мне раскрытую ладонь.

– Подождите здесь секунду, пожалуйста.

Меня не удивило, что он был иностранцем, скорее всего, немцем, судя по особенной манере произносить букву «р» и закрытое «уэ», этот акцент я очень хорошо знала. Он сделал пару шагов по направлению к двери, прежде чем остановиться, потому что там была она… Это была я сама, через двадцать лет. Пока я смотрела на нее, я почувствовала, что мое сердце забилось быстрее, а глаза обожгло. Она не очень изменилась: волосы все еще были черными, а тело сохранило приблизительно прежние объемы, точнее, представляло собой нечто среднее между стройностью и пышностью, представляя лучший признак ее возраста. На ней была белая рубашка с короткими рукавами, очень легкие брюки того же цвета с резинкой на поясе, руки в карманах, лоб украшала диадема. Она была очень загорелой, кожа вокруг глаз и губ лучилась множеством морщинок, они были похожи на тонкие, плохо залеченные шрамы, но, несмотря на это, и в пятьдесят пять лет она оставалась очень красивой женщиной. Она распахнула объятия и медленно пошла ко мне, улыбаясь. Я бросилась к ней с закрытыми глазами, а она приняла меня с открытыми глазами.

– Ты очень сильно запоздала с этим визитом, Малена…

* * *

Я не знаю, сколько времени мы простояли так, на одном месте, но когда оторвались друг от друга, художника там уже не было. Магда взяла меня под руку, и мы пошли по дороге, которой я раньше не заметила. Мы поднимались по тропинке, окаймлявшей гору, и оказались на своего рода естественной платформе, где стояли деревянные скамьи и столик. Отсюда было видно море, безразмерное пятно зеленой воды или, возможно, голубой, потому что я, которая всегда жила так далеко от него, никогда не могла точно определить его истинный цвет.

– Здесь великолепно, Магда, – сказала я с жаром. – Знаешь, я пыталась представить себе это много раз, но никогда не думала, что здесь так красиво.

– Да, конечно, красиво, – согласилась она, опускаясь на скамейку. – Как открытка, правда? Или те дешевые виды моря, которые люди вешают прямо над кроватью, чтобы повернуться к ним спиной и уткнуться в телевизор… – она посмотрела на меня, отвечая открытой улыбкой на мое удивление. – Я не знаю, вначале мне это очень нравилось, но потом я стала скучать по простой земле, как поле в Альмансилье, где вишни, дубы, даже снег зимой, и Мадриду, хотя там я бывала всего несколько раз, когда мне надоедало море.

– Ты возвращалась в Мадрид?

Магда кивнула, очень спокойно, а я на мгновение замолчала, переживая то, о чем она так легко сказала.

– Но ты никогда не звонила…

– Нет, я никому не сообщала, даже Томасу, который всегда знал, где я живу. Я останавливалась в отеле на Гран Виа, рядом с Ла Ред де Сан Луис, часто ходила по этой улице. Мне необходимо было погулять по городу и подышать выхлопами, послушать разговоры людей, потому что меня очень злило, что я вас не понимаю, людей твоего возраста, я хочу сказать.

Когда я была молода, я тоже говорила на современном жаргоне, мне это очень нравилось, хотя я выводила маму из себя, но язык этот очень быстро меняется… И не только это. Дело еще и в том, что тогда я порвала с Висенте, моим давнишним другом, очень плохим, но грациозным танцовщиком фламенко, который постоянно был сексуально озабочен и критиковал всех моих ухажеров. Он говорил мне: «Послушай, Магдалена, дочка, это негодные, засохшие женихи, понимаешь? Уэска, Хаэн, Леон, Паленсия, Альбасете, Бадахос, хуже всего тот, из Оренсе, серьезно. Обрати внимание на меня».

– А он говорил это, наверное, потому что сам был из приморского городка.

– Да ты что! – она рассмеялась. – Он был из Леганеса, хотя все говорили ему, что он родился в Чинионе, в этом я уверена. Ты же знаешь меня, я точно определила, откуда он, но не потому, что выходцы из этого города чаще всего оказываются гомосексуалистами, а только потому, что они имеют манеру садиться иначе, по-другому – более изящно, более осторожно. Я начала тосковать, мне было так тяжело, как никогда раньше, я должна признать, что жить здесь мне гораздо тяжелее, чем в Мадриде. В большом городе мне легче, а здесь очень скучно, в большом городе у меня все сложилось бы иначе. Прошло двадцать лет, как я живу здесь. Очень долго, и, несмотря на это, я никак не могу ко всему этому привыкнуть.

Я внимательно смотрела на Магду. Удивительно, но я не замечала, что она постарела, вероятно, потому, что мне было трудно поверить, что она, так же как и я, может меняться.

– Я очень соскучилась по тебе, – прошептала я.

Она не ответила ничего, да это было и не нужно. Двадцать лет спустя говорить с ней было так же легко, как прежде, когда я была единственным человеком, которому она отважилась довериться.

– Но ты должна была позвонить мне, Магда, – вставила я, – я умею хранить секреты, ты об этом знаешь, мы могли бы поговорить, я бы тебе рассказала о многом. Я теперь замужем, ты знаешь? Хорошо, нет, это долго объяснять, у меня есть сын, я…

Я оборвала поток слов, потому что Магда медленно покачала головой, давая понять, что не было ничего, о чем бы она ни знала.

– Я это знаю, – произнесла она, – Хайме. Он приехал с тобой?

– Да, он остался в отеле, спит во время сиесты с двумя Рейнами.

– Ты приехала с сестрой? – спросила Магда.

Казалось, она удивлена. Я кивнула.

– Да. По правде говоря, я собиралась поехать одна, но сестра вызвалась сопровождать меня, потому что неделю назад муж меня бросил, а она уверена, что я наделаю глупостей, и, в конце концов, все как всегда, ты же знаешь. Она чувствует себя обязанной составить мне компанию, подставить плечо, дать мне возможность поплакать ей в жилетку и так далее.

– У меня нет желания видеть Рейну, но хотелось бы познакомиться с твоим сыном. Какой он?

– О, он прекрасен! – я заметила в ее глазах оттенок недоверия и улыбнулась. – Серьезно, Магда… Ладно, он не слишком крупный, это правда. Рейна, моя племянница, очень похожа на свою мать, а Хайме с маленькой Рейной одного возраста, но она намного его крупнее, у нее нормальный вес, а Хайме за ней не поспевает, особенно плохо у него растут зубы. Педиатр уверяет, что все в порядке, потому что рост костей и зубов связан между собой, а организм развивается правильно, значит, зубы вырастут и сам он тоже, я уверена. Врач сказал, что дети растут аж до двадцати лет. Но все-таки я переживаю за Хайме.

– Но расставание с мужем тебя волнует больше? Уверена, он очень интересный мужчина.

– А я нет, – улыбнулась я. – Он очень красивый, это верно, но я начала подумывать о том, чтобы уйти от него, еще до беременности, понимаешь? Я всегда знала, что наши отношения складываются неправильно, еще с тех пор, как решила выйти за него замуж. Я всегда знала, что как-то все идет не так… Мне давно следовало его бросить, но я никак не могла решиться, потому что с самого начала воспринимала его как своего старшего сына. Все эти годы у меня было ощущение, что детей у меня двое, старший и младший, а ведь матери не бросают своих детей, правда? Это нехорошо. А вот теперь Сантьяго бросил меня ради другой… Я ничего не знаю, я расстроена, смущена, плохо понимаю, что произошло. Странно.

Магда вытащила мундштук слоновой кости из кармана брюк, приладила к нему сигарету с фильтром той же самой марки, которую, как я помнила, она курила раньше. Неторопливо зажгла ее, осторожно вдохнула дым, и мне показалось, что с нашей последней встречи прошло совсем немного времени.

– И, несмотря на это, ты хорошо выглядишь, Малена. Синие круги под глазами нас никогда особо не портили, наоборот, делали глаза еще чернее, – она рассмеялась, и я рассмеялась вместе с ней. – Счастливые Алькантара, в конце концов, всегда были самыми уродливыми в семье. Кстати… – она на мгновение замолчала, а ее смех превратился в неуверенную улыбку, которая быстро исчезла. – Как твоя мать?

– А! Ну, в плане веса теперь у нее все прекрасно, по меньшей мере, по сравнению с тем, как она выглядела пять лет назад.

– Когда ушел твой отец.

– Да. Уверена, его уход был неизбежен, но признать этот факт для матери было невыносимо. Она отравляла мою жизнь, как плесень, каждый божий день плакалась, пока не начала ходить в клуб, где играли в бридж, и там она нашла себе спутника. Теперь кроме Рейны, которая живет вместе с нею, у мамы есть постоянное занятие.

– Твоя мать? – Магда казалась смущенной. – У нее есть мужчина?

– Более или менее. Вдовец шестидесяти лет… – Я сделала паузу, чтобы подобрать слова, – полковник вооруженных сил. Артиллерия, наверное.

– Надо же! – только и смогла сказать Магда между смешками. – Могло быть намного хуже.

– Да, – согласилась я, и мы рассмеялись, как маленькие девочки или как две глупые женщины, и смеялись до тех пор, пока от смеха не потекли слезы.

– А у твоего отца все хорошо? Как у него дела?

– Да, все хорошо. И он прекрасно выглядит.

– Как всегда.

– Но он сильно изменился, знаешь? У него теперь очень молодая жена. Он прямо… – я покрутила указательным пальцем у виска, а Магда кивнула головой, улыбаясь. – У них все так серьезно, ты даже представить себе не можешь. Теперь он вообще не пьет… Они всюду ходят вместе, а он ведет себя так, словно стал фарфоровой куклой.

– Могу себе представить.

– Да? – спросила я удивленно. – Папу? – Она снова кивнула. – Но я не понимаю.

– Всегда происходит одно и то же, Малена. Мужчины, вроде твоего отца, всегда заканчивают одинаково. Раньше или позже они встречают женщину, которая получает на них права, и, кроме того… – она посмотрела на меня лукавым взглядом, почти заговорщицким, и улыбнулась, – знаешь, я предвидела то, что он сделал, я могла это предвидеть… Семь лет? Нет, восемь. Вот уже восемь лет мы не виделись.

* * *

Произнеся эти слова, Магда выдержала долгую паузу. Она смотрела на море, поправляла складки на брюках, вытащила новую сигарету, зажгла ее и закурила. После того как полсигареты было выкурено, я сообщила ей по секрету некоторые сведения.

– Я всегда это знала, – сказала Магда. – Хорошо, мне надо подумать… Не знаю, поймешь ли ты меня…

Я старалась разрядить ситуацию, развеселить ее, развязать ей язык, но Магда оставалась серьезной, а когда решила продолжить разговор, на меня не смотрела.

– Я его не искала, понимаешь? Так получилось, что я его встретила. И по какой-то глупой случайности. Ты уже родилась, тебе было четыре или пять лет, это была странная ночь, одна из этих бестолковых ночей, когда мы ходили в бар и ничего не пили. Я думаю, что не выпила ни одной рюмки. Мы заходили в какое-нибудь заведение, выпивали один глоток, расплачивались и уходили…

– Кто это были? – перебила я. Она удивленно посмотрела на меня, и я пояснила: – Ты все время говоришь во множественном числе.

– А! Ну, не знаю, смогу ли я вспомнить имена. Одного звали Висенте, кажется, он приходил с молодым парнем из Сарагосы, который служил в Алькале, он не хотел расставаться ни на миг со своей формой. Что касается его имени, то, насколько я помню, его звали Махин, так кажется. Вроде, он был певец… Или нет? Может, фокусник? Я не помню, что-то такое, француз, который работал в том же самом кабаре, как и Висенте. И мой очередной ухажер, конечно, глупый экзистенциалист, которым я была очарована, потому что он казался мне очень умным, я была готова поехать с ним жить в Исландию, где есть вулканы, запомни, в Исландию, словно не было ничего поближе, в конце концов… Теперь он генеральный директор чего-то, я не помню, однажды я видела его по телевизору, мне он показался таким глупым, раньше я совсем не знала его. В общем певец, друг Висенте, имя которого я не помню, употреблял кокаин на каждом шагу, а это не могло хорошо закончиться, понимаешь? Бедный Махин, он тоже не помнил своего имени, нам стоило больших усилий помочь ему это сделать, вот так… Очень грубо, правда, но подействовало…

– Ты говоришь о 1964 годе, – вставила я смущенная.

– Да, о 1964-м или 1965-м, я точно не помню. Но это то же самое, разве нет? Но почему у тебя такое лицо? Не можешь поверить, что кокаин изобрели не сегодня?

– Нет, я…

– Вот именно. Так что мы прожигали время, переходя от бара к бару, от одной двери к другой, под кокаином, и каждый раз мы все больше удалялись от центра, потому что в Чукоте не было хорошо каждую ночь. Я была наполовину пьяна и очень устала, когда кто-то указал нам направление, в котором можно было поехать на машине. Мы поехали на машине Висенте – небесно-голубом Dauphine – хотя он отказывался сесть за руль. Он сел на заднее сидение, с Махином и со мной, мой жених вел машину, а певец сидел рядом с ним. Махин тыкал локтем в центр моего желудка каждый раз, когда Висенте толкал его, хотя я думаю, что если бы этого не случалось, я бы уснула, потому что эта поездка никак не могла закончиться. Я смотрела в окошко и видела странные улицы, плохо освещенные, которые я никогда не знала раньше, и если бы мне сказали, что это Штутгарт или Буэнос-Айрес, я бы поверила, клянусь тебе, я никогда не была в этой части Мадрида. Мы подъехали к метро, но я не успела прочитать название станции, а через мгновение мы въехали на очень длинную улицу, казалось, бесконечную. Она от начала до самого конца походила на деревню, потому что там не было больших зданий, даже двухэтажных домов в два этажа, только низенькие домики, побеленные, с окнами, заставленными геранями в горшках. Когда мы припарковались, я спросила, где мы, а мой жених ответил, что в конце Усеры, и я сказала себе: «Прекрасно», потому что даже не предполагала, где было начало… Ты знаешь, где находится Усера?

У меня было ощущение, что она спрашивала меня только затем, чтобы выиграть время, словно ей было необходимо поразмышлять, решить, что можно мне доверить. Я отрицательно покачала головой, улыбаясь, потому что вспомнила нечто, что однажды сказала моя бабушка Соледад.

– Далеко от реки, я полагаю.

– Да, – подтвердила Магда, – очень, очень далеко оттуда.

– И там был папа…

– Да, – она посмотрела на меня.

– Где?

Но Магда мне не ответила. Она помолчала, а потом обратилась ко мне в том же самом тоне, каким говорила со мной, когда я была ребенком.

– Я думаю… Ты пить хочешь? Хочешь, мы спустимся к дому и что-нибудь выпьем?

– Перестань, Магда! – сказала я тихо, рассердившись на нее. – Мне тридцать один год. Я свободная женщина, замужняя, брошенная и сама неверная. Расскажи мне об этом, давай.

– Я не знаю… – Она сделала отрицательный жест, – хотя теперь ты думаешь по другому, все равно я не уверена, что ты поймешь меня.

– Но о чем ты говоришь? Ты не можешь представить себе, сколько всего я могу порассказать.

– Я говорю не о себе! – перебила она. – Это не то же самое. Я говорю о Хайме. В конце концов, он твой отец.

– Я всегда безумно любила дедушку, Магда, ты же знаешь. – Она медленно кивнула. – Я не думаю, что мой отец хуже.

– Нет… – помолчав, сказала Магда, ее слова звучали резко, – или да, я не знаю, что тебе сказать. Но все было лучше, это точно.

– Ладно, теперь расскажи.

– Хорошо, я расскажу, но не перебивай, потому что меня это очень нервирует, прошу, не встревай с вопросами. Ты из меня не вытянешь ничего, чего я не хочу рассказывать, ты это знаешь, ведь я была монахиней, не забывай, так что у меня большой опыт хранения секретов, ты даже представить себе не можешь.

– Это твое последнее слово?

– Именно.

– Идет.

Магда закурила новую сигарету, в который раз поправила складки на брюках и начала говорить, не глядя на меня. Только посматривала украдкой иногда, пока пыталась вспомнить эту историю, а я слушала тихо, верная нашему только что заключенному соглашению.

– С того места виднелся дом, такой же, как остальные, в один этаж, маленький, неприглядный. Не было никакой надписи на фасаде, никакой неоновой рекламы, ничего, дверь была легкой, в один лист алюминия в верхней части, а за ней – занавес. На окнах жалюзи опущены, звонка не было. Висенте долго стучал костяшками пальцев по двери, но никто не отвечал, тогда он начал кричать, но безрезультатно, ничего не происходило. Мне казалось, что сейчас выйдет старичок в пижаме и перестреляет нас всех из ружья, но дверь вдруг неожиданно открылась – и высунулся мужчина в пальто. Не знаю, о чем говорили мужчины, но кончилось тем, что нас пригласили войти. То, что оказалось внутри, напоминало бар. Там было пустынно, я увидела всего три или четыре столика со стульями, за ними стойку бара, за которой никого не было, а может, не было видно из-за темноты. Я подумала, что здесь нет ничего интересного, но остальные пошли за человеком, который открыл нам дверь, и я последовала за всеми под арку, рядом со стойкой бара.

Вначале мы попали в маленький коридор с одной-единственной дверью слева, где, судя по сильному запаху мочи, находился туалет, потом вошли в чуланчик или кладовку – там стояли ящики с пивными бутылками, некоторые из них были битыми, а в глубине чуланчика заметили еще одну деревянную дверь, выкрашенную коричневой краской. Наш проводник открыл ее ключом и повел нас по лестнице, которая спускалась в погреб и заканчивалась неким подобием лестничной площадки, тоже заставленной ящиками с бутылками вина. В глубине, площадки виднелась арка, закрытая занавеской, из-за которого пробивался свет, слышались крики, музыка и смех. Мне казалось, что все это сон, потому что было четыре часа утра или половина пятого, не знаю точно. Ночное время, кокаин, этот дом, не похожий на бар, но все же им являвшийся, и, кроме того, замаскированное место для развлечений в подвале. Похоже, именно здесь и был конец Усеры.

Когда я прошла, согнувшись, под занавеской, то попала в одно из самых странных мест, где пришлось побывать за всю свою жизнь, – это был своего рода грот со сталактитами из гипса на потолке, круглыми столиками и деревянными стульями, раскрашенными в разные цвета. В глубине зала была стойка темного дерева с латунной отделкой, а на полу с каждой стороны стояли два больших красно-белых цветочных горшка. Однако люди в этом зале были не слишком обычными, не думай. Помню группу цыган, одетых довольно театрально, – обычные брюки из черной ткани, а рубашки из блестящего атласа, завязанные узлом у пупа. Один из них носил бакенбарды, самые неухоженные из всех, которые я видела в моей жизни, очень широкие, треугольные. Клиенты, на мой взгляд, скорее были похожи на разномастных уголовников, чем на обычных посетителей. Некоторые из них разговаривали с толстухами, которые казались старше своих лет, дорого, но вульгарно одетыми, наштукатуренными с такой жадностью, словно мир решил закончить свое существование в эту самую ночь, а им не хватит времени забальзамироваться. Они на несколько метров распространяли запах французских духов, настолько сильных, что, казалось, ими вымыли голову. Я помню одну, она плохо приклеила накладные ресницы и все время моргала, до тех пор пока ресницы с правого глаза не упали на пол. Она никак не могла их найти, а еще ей никак не удавалось снять ресницы с другого глаза, как ей было тяжело, бедняжке… Были и другие, более юные девушки, но вели себя они очень свободно. Я обратила внимание на двух девушек, которые сидели в баре с мужчиной. Волосы у одной были словно опалены – они были окрашены в платиновый цвет. Другая, с длинной гривой до задницы, была выкрашена в один из оттенков, которые называются «красное дерево», но этот цвет не был похож ни на цвет красного дерева, ни на какой другой, который в натуральном виде существует в мире. У обеих была очень плохая кожа, дряблая, темная – это было видно из-под макияжа. Они были хороши только с ОДНОЙ стороны. У блондинки были прекрасные ноги, отличный зад, высокий, маленький и прекрасно скроенные бедра. Но все портил очень большой живот под мини-юбкой, украшенной блестками, и грудь, которая, в свою очередь, была почти совсем плоской.

Блондинка не была красива лицом, но та, у которой волосы были цвета красного дерева, – да, была очень красивой. У нее были большие глаза, очень красивые губы, пухлые, как у нас, и груди, ладные, округлые и крепкие, но ниже пояса… Фигурой, широкой и массивной, она напоминала банкетку: огромные бедра, которые дрожали, как желе при малейшем движении, кривые ноги на высоченных каблуках, выглядевшие непомерно огромными по сравнению с фигурой; к тому же она была втиснута в очень короткую юбку из пурпурного бархата. Получалось, что только одна часть каждой из этих девушек была приемлемой, и обе они были с тем мужчиной… А он не видел лица первой, потому что все время смотрел на свои ноги, да и я сама уставилась на его туфли – английские мокасины ручной работы, дорогущие, совершенно не подходящие к полу, по которому они ступали, и на рукава его рубашки из натурального шелка, с запонками из золота на манжетах в форме бутонов, очень изящных, я их никогда не забуду. Однако на его руках, которые показывались иногда, чтобы тут же скрыться на фоне этих потных тел, запонки отнюдь не выглядели эффектными. Ни браслетов, ни перстней, ни камней в оправе, только обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки и короткие ногти, на которых не было даже следа маникюра. Кабальеро, сказала я себе, посмотрим, откуда он. Я задержала взгляд, а когда во второй раз подняла голову, он стоял, уперев локти на стойку бара: две пуговицы рубашки расстегнуты, а узел галстука ослаблен, шея потная, волосы взлохмачены, он улыбался и был пьян. Твой отец, Малена.

– Он был очень занят… – пробормотала я. Я смогла представить себе эту сцену так четко, словно сама ее видела.

– Что? – Магда удивленно посмотрела на меня. – Что ты сказала?

– Что папа был очень занят, – сказала я громко, но она все еще не поняла, что я хотела сказать ей. – Он решил переночевать там, пойдем.

– Точно. Так и было, он был героем Усеры… Он тотчас же заметил меня, но не показал вида, что узнал. Я поняла, почему он не захотел заметить меня. Он ничего не сказал, даже не отошел от стойки бара, словно я была тем, кто должен первым подойти к нему, действительно, ведь именно я вторглась на территорию без предупреждения, а не наоборот. Я посмотрела на него и, сама того не желая, улыбнулась, потом снова огляделась и тут начала все понимать. Этот мужчина был вовсе не тем человеком, которого я знала, потому что до сих нор я видела его только в доме моих родителей с твоей матерью или еще раньше с моим братом Томасом, и в том окружении он казался маленьким, потерянным, ни в чем не уверенным. Каждое его движение, каждое слово следовали за осторожным взглядом, он вел себя так, словно чувствовал себя обязанным просить прощения наперед, словно собирался сделать что-то постыдное. Однако он никогда ничего плохого не делал, но в то же время он не пытался убедить даже себя самого в том, что делает все хорошо. Это и было странно, он совсем не пытался заставить себя уважать. Думаю, что об уважении он совсем не думал до тех пор, пока не связался со мной. Я была единственной, кто сумел полностью понять суть его натуры.

– Той ночью.

– Да, той ночью. До тех пор я никогда не обращала на него внимания, это правда, даже больше – мне было довольно тяжело общаться с Хайме, не знаю почему. Личных мотивов ненавидеть его у меня не было, но я его ненавидела; Хайме казался мне авантюристом, классическим канатным плясуном из фоторепортажа. Не знаю, понимаешь ли ты меня. Я не должна была его упрекать в этом смысле, потому что Рейна шла за ним так, как только можно было идти за мужчиной, но они не встречались и месяц, хотя уже спали вместе, так что… Когда я вошла, то сразу же прислонилась к стене. Можешь себе представить: такое время, я боялась, что с ним могла быть твоя мать. Уф! Я не могла даже подумать об этом… Конечно, ни я, ни кто другой в жизни ей не преподносили такого сюрприза, как тот, от которого мне следовало ее оградить… Помню, моим первым желанием было убить его. Серьезно тебе говорю. Мне захотелось убить его или хотя бы тяжело ранить.