Текст книги "Любовь в ритме танго"
Автор книги: Альмудена Грандес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)
* * *
Ни Интерпол, куда обратились мои дедушка с бабушкой, ни мои молитвы не дали результата. Фотографии тети Магды были разосланы по всей стране, а я поняла, что никогда не смогу превратиться в мальчика. Матушка Глория, наивно полагая, что я переживаю из-за исчезновения тети, стала опекать меня. Моя жизнь складывалась хорошо. Я продолжала ходить с цветами в руках и все так же засушивала их между листами бумаги.
Наша семья решила строго придерживаться единой линии поведения. Все вели себя так, будто ничего не случилось. Судя по поведению бабушки можно было решить, что у нее всегда было не девять, а восемь детей, а мама говорила, что предпочла бы родиться одна, без сестры. Я сама не слышала, как она это говорила, но мне это с возмущением рассказала Рейна. Мы с сестрой мечтали о том, что в один прекрасный день выйдем замуж за двух братьев, потом, правда, это желание исчезло, зато осталась мечта сыграть свадьбу одновременно. Нам казалось, что лучше умереть, чем жить далеко друг от друга. Не знаю, насколько искренна была Рейна, говоря мне это, но я говорила от чистого сердца.
Мы с Рейной близнецы, но никогда этим не пользовались. Мама и тетя Магда тоже близнецы, и хотя они не были похожи как две капли воды, однако сохраняли между собой пугающее сходство. Мы с Рейной были очень близко привязаны друг к другу девять месяцев, но имели разные плаценты. Никто не знал, кто из нас старше. Я родилась на двадцать минут позже, в любом другом случае это стало бы доказательством первородства Рейны. Но в нашем случае это было сомнительно, потому что с самого рождения я вела себя как старшая. Врачи говорили, что мое поведение свидетельствует об амбициозном и эгоистичном характере. Когда я была еще в утробе матери, то постаралась забрать себе большую часть того, что производил для нас обеих материнский организм, а моей сестре доставалось питательных веществ ровно столько, сколько требуется, чтобы не умереть. В итоге я получилась крупнее и сильнее сестры, я была более крепким младенцем, чем та девочка, которую назвали Рейной. Сразу после рождения Рейну поместили в инкубатор, врачи боролись за ее жизнь в больнице, в то время как я вполне комфортно чувствовала себя дома, лежа в колыбели. Прошло еще много времени, пока моей сестре стало лучше и ее выписали домой. Родители засняли на фотопленку первые три месяца нашей жизни. На всех снимках мы с Рейной вдвоем: я упитанная и пышущая здоровьем, с сияющей кожей и бантиками в волосах, и она, лысая, с тонкой кожей, тщедушная, похожая на мученика. Своим видом мы олицетворяли болезненную несправедливость этого мира. Мама всегда больше внимания уделяла Рейне. Ночью каждые три часа она вставала и подходила к колыбели сестры, и именно ей она дала свое имя. Возможно, Рейна действительно больше заслуживала называться так же, как мать.
Традиция называть именем Рейна как минимум одну женщину в каждом поколении моей семьи по материнской линии пошла так давно, что никто не мог вспомнить точно, когда именно. Точно также никто не помнил, откуда пришла к нам вереница Магдален, последней из которых будет суждено умереть вместе со мной. Мне казалось, что обычай называть этими двумя именами родственниц – бабушек и внучек, теть и племянниц – помогал сохранять связь между поколениями, между веками. Эта традиция была гарантией того, что связь сохранится.
В конце концов меня назвали Магдаленой, потому что не было другого выхода. Магда стала моей крестной матерью. Когда я родилась, никаких других живых Магдален в нашей семье не было. Моя бабушка стала крестной матерью Рейны, как в свое время прабабушка – крестной для моей матери. Когда мою сестру подвели к алтарю, она страшно испугалась и отказалась идти дальше, хотя бабушка держала ее за руку. Ей было тогда два года. Меня с Магдой сфотографировала у алтаря Хуана, няня моей матери. Хуана специально приехала издалека, из деревеньки Педрофернандес де Алькантара.
Многих приводила в ужас эта традиция с именами, которые нас преследовали. Наша семья когда-то была очень богатой, мы ходили в колледж, на стене которого висела памятная доска с такой надписью: «Reina Osorio de Fernandez de Alcantara donavit». Мой дедушка, второй муж бабушки, не владел таким большим состоянием, как мой прадед, который, в свою очередь, был беднее моего прапрадеда, которому когда-то улыбнулась удача и который был безумно богат. В его доме была собрана коллекция посуды из керамики, чего я никогда не видела в нашем доме. Она хранилась в столовой и была окружена такой же заботой, как Рейна. Кухарка Паулина рассказывала мне истории, связанные с этими вещами, успевая при этом готовить различные вкусности: куриные грудки, яйца вкрутую, ветчину. Все эти керамические и фарфоровые штучки были привезены из Америки, где и было заработано состояние моей семьи, все они были времен Колумба или Эрнана Кортеса.
Я всегда чувствовала себя хорошо в доме на Мартинес Кампос и с каждым разом любила его все больше. Я никогда никому не рассказывала о своих ощущениях. С тех пор как мне исполнилось восемь или девять лет, мне казалось, что все вокруг меня в этом доме живое – стены, люстры, ковры. Горничная всегда передвигалась по дому очень тихо, как будто боялась кого-нибудь потревожить. Мне кажется, она тоже воспринимала дом как живое существо. Помню, как Паулина, кухарка, готовила нам блюда из рыбы, хотя очень часто на второе бывали креветки. Нужно было пальцами тянуть их за головку, что мне всегда очень нравилось.
Моя бабушка Рейна, которая проводила свою жизнь с Ленни на руках, прижимая его к себе и то и дело целуя, называла меня Ленитой. Когда мы встречались с нею, она говорила мне: «Привет!», а потом забывала обо мне и начинала обсуждать с мамой новую прическу Карменситы или хвалила хороший вкус Патрисии, потому что ничем иным они не интересовались.
– Эй, бабушка! – сказала я однажды. – Неужели ты со всеми ними знакома…
Она посмотрела на меня очень удивленно, потом ответила:
– Я много с кем знакома, дочка.
Мама сказала мне, что бабушке лучше не говорить «эй», потому что ее это нервирует. Правда, мама посоветовала мне вообще забыть это слово, так как оно могло кого-нибудь обидеть. В те годы я много времени проводила с моей второй бабушкой Соледад, мамой отца. Она жила одна, у нее не было собаки и слуг, ее квартира была меньше нашей. Бабушка всегда готовила для нас хлеб с шоколадом и очень сладкий чай. Однажды я спросила у папы, почему мы ходим к бабушке Соледад вдвое реже, чем к бабушке Рейне. Он ответил мне с улыбкой, что это в порядке вещей, потому что дочери ходят к своим матерям чаще, чем сыновья. Я приняла это объяснение, хотя абсолютно не поняла его логики. Я принимала все, что говорил отец, за истину в последней инстанции и всегда ходила с ним к его матери, когда он брал меня с собой. Я была счастлива, когда я – мальчик в оболочке девочки – шла рядом с отцом, который казался мне прекраснейшим существом, подобным которому мне не суждено стать.
Он, без сомнения, знал силу своей способности к обольщению. Помню, что когда я была маленькой, он взял меня и сестру с собой в ресторан. Мне казалось, что все мужчины и женщины в этом ресторане смотрели только на нас. Он управлял нами, говоря: «Давайте, давайте, девочки!», и был очень доволен, видя, что мы его слушаемся. Потом мы пошли в супермаркет, он позволил нам с Рейной выбрать все, что захотим. Мы набрали кучу сластей. Он всегда сопровождал нас, когда мы ходили на дни рождения к нашим подругам. Мои тетки очень радовались за мою маму, которой достался такой хороший муж. Он водил нас в тир. Помню, однажды мы подстрелили там двух птиц, и маме это не понравилось, она считала, что подобное времяпровождение воспитает в нас агрессию. А вообще она ревновала его к нам, это было очевидно.
Мне казалось, отцу не очень нравилось приходить в дом на Мартинес Кампос, просто он привык. Когда он приходил туда, то искал возможности поговорить с бабушкой, они обсуждали футбольные матчи, которые всегда смотрели в нашем доме. Мама тоже участвовала в этих обсуждениях. Я слышала, как она громко ругала того или иного игрока. А я в это время старалась найти дедушку, который в их беседах не участвовал, а если и находился с ними в одной комнате, то не открывал рта.
Паулина рассказывала мне интересные истории из жизни моей семьи, уделяя особенное внимание американской эпопее. Когда она говорила о тех диких и страшных временах, многие события в моих глазах преображались. Я представляла себе Фернандеса де Алькантара с черными волосами и глазами, с черной бородой, в плаще и штанах такого же цвета. Мне казалось, что его жизнь – жизнь с большой буквы, жизнь героя. Таким он был изображен на портрете, написанном неизвестным мне перуанским художником. Много столетий прошло с тех пор, а я смотрела на него с большой симпатией. У меня были славные предки: мои прапрапрапрапрадеды, храбрецы из храбрецов, опаснейшие люди, первые на полях сражений, готовые на любой подвиг ради своей королевы. Они поехали ради нее в такую даль, победили миллион индейцев, добыли много золота. Они сделали это ради спасения западного мира. Когда они возвращались домой, на кораблях, груженных золотом для своей королевы, трусливые английские пираты напали на них. Я представляла себе реки крови, лившиеся по палубе корабля, стрельбу, резню… В моей голове словно крутилось приключенческое кино, главными героями которого были мои предки. Я видела синюю гладь океана и голубизну небес. А когда кино закончилось, я знала, что была там. Это была история Марии Магдалены Монтеро Фернандес де Алькантара, моя история.
Меня привлекали истории конкистадоров, я представляла себя среди них, когда оставалась одна. Я буквально видела меланхоличные лица завоевателей, в которых ясно проглядывали наши фамильные черты: глаза, как у моего кузена Педро, подбородок, как у дяди Томаса, – все в их облике мне было знакомо. Я рассматривала портреты предков и каждому давала прозвище: Франсиско Проказник, потому что он стоял подбоченясь и скорчив хитрую примасу; Луис Грустный – из-за странного блеска в глазах мне казалось, что он вот-вот заплачет; Фернандо Третий Скупой, потому что он был одет в потертый плащ, видимо не пожелав потратить деньги на новый; и, наконец, мой любимец, Родриго Жестокий, у которого был злобный взгляд, глаза будто буравили каждого, кто находился рядом, а его грудь украшали награды. Мне казалось, что он был невероятно храбрым и очень недобро улыбался. Рядом с ним была изображена его первая жена Теофила. Каждое лето в церковный праздник я шла в составе процессии девочек и улыбалась улыбкой Родриго. Это была улыбка человека, который знал цену золоту и мог все купить. Я засмеялась, Рейна тоже. Наш смех подхватили другие девочки – праздник был безнадежно испорчен. Мама потом очень ругала нас, недовольная нашим поведением, но долго не злилась.
Каждый раз дедушка уносил свой ужин на веранду. Он любил есть в одиночестве, чтобы не слышать разговоры бабушки и мамы, – на веранде их голоса приглушались. Я же после ужина занималась тем, что выдумывала истории, в которых главным героем был Родриго Жестокий. Я строила из ящиков, веревок, канатов некое подобие корабля, на котором плыла в Америку, где Родриго ожидала Мария – юная индианка, которая его любила.
Однажды вечером я стояла около своего «корабля», когда ко мне подошел дедушка, обнял меня и поцеловал в макушку.
– Ну как? Тебе нравится? – спросил он.
– Да, – ответила я. – Я хочу быть похожей на Теофилу.
Дедушка громко рассмеялся, так, как уже не смеялся с тех пор, как год назад из монастыря сбежала Магда.
– Да ты что! Неужели?
– Да. Пойми меня правильно. Я не хочу быть похожей на нее лицом, мне нравятся ее украшения. У нее их всегда было много.
Он покачал головой и внимательно посмотрел на меня.
– Эта женщина никогда не верила в силу денег. Ей нравилось только золото, бедняжке… Бедная Рейна.
Я не поняла, к кому относились последние слова деда. Может быть, речь шла не о бабушке, а о маме, а, может быть, о моей сестре. Мы сели за стол на кухне, а он опять рассмеялся. Я слышала, как где-то глубоко в доме тетя Магда говорит с дядей Мигелем на повышенных тонах: «Ты поверил этому козлу, а не мне. Что ты нашел в этой шлюхе… Ты совсем перестал считаться со мной, хотя я родила тебе девять сыновей! На четыре больше, чем она! И все равно ты бегаешь к ней… Ты опять напился… Есть Бог на небе, он все видит, он тебя накажет… Я напишу на тебя жалобу в городской совет. Я больше не могу выносить этого…» Потом я услышала спокойный голос отца, он сказал что-то смешное, и все засмеялись. Мой отец всем дарил только хорошие эмоции. Тетя, похоже, ушла, потому что я услышала, как отец сказал: «Женщины! Как их поймешь! Познакомишься с той, которая тебе нравится, посвятишь ей себя, подаришь кольцо, содержишь ее, делаешь ремонт в доме каждые три года, защищаешь ее, встаешь ночью к детям, кормишь их… И что? Никакой благодарности! Что им нужно?»
В это время я думала о своем конкистадоре – Родриго Жестоком. Я представляла его жизнь среди перуанцев, в моих фантазиях они мало чем отличались от европейцев.
Неожиданно дедушка вышел из задумчивости и сказал:
– Его звали Родриго.
– Я это знаю. Тут написало. Скажи мне, когда он жил и умер?
– Ох, не знаю! Примерно три столетия тому назад – в середине семнадцатого века, думаю, он был самым богатым из всех.
– Я это заметила.
– Смотри сюда, – дедушка поднялся, обошел стол кругом и указал на карту, которая висела на стене прямо напротив меня. – Посмотри, эта красная полоса показывает границы его владений. Видишь? Я думаю, что он обладал в Перу властью большей, чем многие европейские короли, – дедушкин палец упирался прямо в середину изображенного на карте государства.
– Как здорово! – воскликнула я, – реальность явно превосходила мои самые смелые ожидания. – И как он все это завоевал?
– Завоевал? – дед смущенно смотрел на меня. – Нет, Малена, он ничего не завоевывал. Он купил эти земли.
– Что ты хочешь сказать? Я не понимаю.
– Он просто их купил. Он дал очень много денег королю, который был тогда очень беден и никогда бы не смог их вернуть. Потому-то король и согласился отдать по низкой цене некоторые наделы, которые были куплены в свое время короной. Родриго был очень ловок.
– Да, но тогда… Кто же был конкистадором?
– Например, Франсиско Писарро. Тебе разве не рассказывали о нем в колледже?
– Да, – сказала я, начиная огорчаться, – но я хотела знать о ком-нибудь из нашей семьи.
– В нашей семье никогда не было никаких конкистадоров, дочка.
Я с силой прикусила губы. Мне хотелось убить дедушку, потому что он говорил то, что не было правдой, не могло быть правдой.
– Но тогда… Ты можешь объяснить мне, какого черта они делали в Америке?
Мой злобный тон испугал даже меня. При этом само построение фразы не было для меня привычным. Я сама себе удивилась.
– Они вели там дела, Малена. А ты о чем подумала?
– Но они же не были пиратами!
– Кто тебе это сказал? – спросил дедушка с улыбкой. – Они ездили туда, чтобы купить в Перу табак, специи, кофе, какао и другие товары, а потом отправляли их в Испанию на собственных судах. По дороге они заходили в разные порты, покупали там ткани, сухофрукты, оружие… – он сделал паузу, потом заговорил почти шепотом: – и рабов… Они все это продавали и получали хороший доход.
Когда дедушка посмотрел на меня, ожидая какой-нибудь реакции, мне было нечего сказать. Мир вокруг обрушился, а у меня не было сил, чтобы его восстановить. Дедушка обнял меня и поцеловал дна раза в висок.
– Мне очень жаль, принцесса, но это правда. Могу утешить тебя лишь тем, что скажу: Фернандес де Алькантара никогда никого не убивали.
– Это очень важно для меня!
– Я знал это, – сказал дед, качая головой и глядя на меня так, будто ожидал услышать нечто ужасное. – И этим ты отличаешься от сестры. Вы так похожи, так похожи, но я всегда знал, что вы разные…
– Что ты такое говоришь, дедушка? – взволнованно спросила я, не понимая ни слова из того, что он сказал. – Понятно, что ты имеешь в виду: Мы с Рейной совсем не похожи, она намного лучше меня.
Он изменился в лице и посмотрел на меня как-то по-особенному. Теперь дед рассматривал меня, как будто пытался найти в моем облике ответы на свои вопросы. Пауза затягивалась, что немного меня пугало. Когда он заговорил, его голос звучал уже не так, как обычно.
– Не говори так, Малена. Я слышал эту фразу много раз в жизни, и всегда она причиняла мне боль.
– Спроси у мамы, она подтвердит мои слона, ты увидишь…
– Мне абсолютно наплевать на то, что скажет твоя мать! – воскликнул дед. – Я знаю, что это не так, и все!
Я впервые видела дедушку таким возбужденным и испугалась. По моей спине побежал холодный пот. Мне ничего не оставалось, как признать, что опасения, которые относительно деда высказывали мама и Рейна, не были безосновательными. Когда он нервничал, то принимался быстро-быстро ходить по комнате, казалось, его сжигает внутренний огонь.
Наверное, дед почувствовал мой страх, потому что он вдруг успокоился, остановился, посмотрел на меня, а потом сказал:
– Пойдем, я подарю тебе одну вещицу.
Мы вернулись в его кабинет, он подошел к сундучку, на который я давно обратила внимание, – это была старинная очень красивая вещь. Дедушка посмотрел на меня с улыбкой, достал ключ, открыл сундук и вынул оттуда несколько украшений. Среди них были красивые запонки, которые я уже видела.
– Это все, что осталось от драгоценностей Родриго. Многое, что у него было, он подарил королю, хотел получить дворянский титул.
– И ему это удалось?
– Нет.
– Понятно. Они не дали ему титул, потому что он был простой торгаш?
– Я так не думаю, – рассмеялся дедушка, – просто король хотел контролировать Родриго, который был очень хитрым, я тебе об этом говорил. Он многое отдал королю, но оставил себе два самых ценных камня. Это, – дед дотронулся кончиком пальца до красного камня, большого, очень красивого, обрамленного в золото, – гранат, а это, – он указал на брошь с зеленым камнем поменьше, – изумруд. У этой броши есть имя. Ее зовут Рейна, как твою мать и сестру.
Он помедлил, потом взял в руку брошь с зеленым камнем и посмотрел на него внимательно, как бы изучая. Потом взял мою ладонь и положил в нее изумруд.
– Возьми, это тебе, Малена, только береги его. Малена, камень стоит очень много денег, больше, чем ты можешь себе представить. Сколько тебе лет?
– Двенадцать.
– Только двенадцать? Ясно, как только ты станешь старше…
Мысль о моем возрасте отрезвила дедушку. Мне показалось, он раскаялся в своем поступке.
– Если хочешь, оставь брошь у себя, а когда я стану старше, ты мне ее отдашь.
– Нет, – он покачал головой, – она твоя, но ты должна пообещать мне, что никогда никому ее не отдашь – ни сестре и ни в коем случае матери. Обещаешь?
– Да, но почему мне?..
– Не задавай вопросов. Она тебе нравится?
– Да.
– Ты покажешь ее кому-нибудь?
– Нет.
– Хорошо, спрячь ее в каком-нибудь укромном месте, там, где ее никто не заберет и не увидит. Спрячь ее так, чтобы тебя с ней никто не видел. Малена, это очень важно. Не показывай ее никому, никому, никакому мальчику, даже своему мужу, который у тебя будет. Пообещай мне!
– Обещаю.
– Храни ее, и когда-нибудь, если ты попадешь в беду, она спасет тебя. Если тебе будут нужны деньги, позвони своему дяде Томасу и продай ее. Он заплатит за нее много денег. Но никому другому! Ты запомнила? Я даю тебе изумруд, который может спасти тебе жизнь.
– Я поняла.
Я старалась казаться спокойной, но чувствовала, что происходит нечто весьма необычное и невероятное. Теперь у меня появилось сокровище. Я была счастлива, хотя это произошло при таких прозаических обстоятельствах, совсем не так, как мне виделось в мечтах. Никто в этом доме никогда не говорил со мной, кроме Магды. Но теперь, когда она была далеко, я не боялась разболтать свой секрет. Я думаю, что у остальных были гораздо более страшные тайны.
– Очень хорошо, – сказал дедушка и поцеловал меня в губы, будто хотел запечатать в них этот секрет. Теперь между нами было нечто, что еще больше объединило нас. – Теперь можешь идти.
Я повернулась и пошла к двери, держа в руке брошь Родриго Жестокого, который теперь казался мне совсем другим. Я была счастлива, что у меня теперь есть собственное сокровище.
Я повернулась к дедушке со словами:
– Дедушка, можно спросить тебя кое о чем?
Он кивнул.
– Что ты подарил моей сестре?
– Ничего, – улыбнулся он. – У нее же есть пианино. Она единственная умеет играть на нем, и ты об этом знаешь.
* * *
Уверенность, с которой дедушка произнес эти слова, навела меня на мысль, что ответ у него был заготовлен заранее. Это открытие взволновало меня и разбудило смутные подозрения на его счет. Пианино на Мартинес Кампос тоже было ценной вещью: оно было сделано в Германии и стоило очень дорого, поэтому никто, кроме Рейны, к нему не прикасался.
– Ага. А почему ты подарил это сокровище мне? У тебя же много внуков.
– Да, но у меня только одна брошь. Я же не могу разделить ее на кусочки, правда? – дедушка замолчал. – И почему не подарить ее тебе? Магда тебя обожает, и, кроме того… Мне кажется, что ты из моих… – он понизил голос, – в твоих жилах течет кровь Родриго. Когда-нибудь ты поймешь.
– Что ты хочешь сказать?
– Тебе пока рано задавать мне вопросы.
– Да, но я тебя не понимаю.
Я успокоилась и посмотрела в потолок, как будто хотела найти там какие-нибудь доводы в свою пользу. Я пыталась придумать что-нибудь, что помогло бы разговорить дедушку. Видно было, что он искал слова для ответа на мой вопрос и, наконец, сказал уверенным тоном:
– Если бы мы поехали в Перу, нам не пришлось покупать земли, правда?
– Нет, – улыбнулась я, – мы бы завоевали их в честном бою.
– Вот именно.
– Но тогда… мы не одной крови с Родриго. Так? Ведь он купил эти земли.
– Конечно, конечно, ты права. Не знаю, почему я сказал тебе эту глупость, похоже, я впадаю в маразм. Я говорю все, что взбредает в голову… Давай, иди… Твоя мама тебя ищет, но помни о том, что ты мне пообещала.
– Да, дедушка, и большое спасибо.
Я подбежала к нему, поцеловала и убежала. Вечером дедушка не вышел из своей комнаты, чтобы пообщаться с нами. Прошло несколько недель, прежде чем я смогла с ним снова поговорить. Но с тех пор он никогда не вспоминал о своем подарке. Когда я узнала о его смерти, то проплакала всю ночь.
* * *
Я никогда не верила в то, что какие-то камни могут защитить нас от несчастий. Мне трудно себе представить, что в булыжнике, грани которого неправильно затуплены временем, заключается какая-то сила. Несомненно лишь то, что я узнала в колледже, например, изумруд – этот драгоценный камень, похожий на зеленую сверкающую стекляшку, появляется в природе почти мистическим образом. Я никак не могла выяснить, каким образом определить степень ценности моего талисмана, который, когда я смотрела сквозь него на свет, был чистого зеленого цвета. При этом он был похож на осколки гранита, которые я иногда находила во время прогулок. В общем, помню, что я не придумала ничего лучше, чем хранить брошь в коробочке из-под «Тампакса», которая лежала в шкафу. Там брошь провела несколько лет, пока у Рейны не начались первые менструации. Я никогда не забуду этот день, потому что когда Рейна пожаловалась матери на недомогание, той ничего не оставалось, как сказать: «Не волнуйся, дорогая, все имеет хорошие и плохие стороны, и Малена состарится раньше тебя». Эти слова еще больше отдалили меня от них. После этого я заглянула в свой заветный ящик, в котором лежали стеклянные бусы, разноцветные украшения, металлические обручи, цепочки, жемчужины из пластика, никому не нужные часы. В этот сундучок я хотела положить сокровище Родриго. Но подошла Рейна и попросила дать ей на время пару серег. Она увидела изумруд в моей руке, и, прежде чем я успела придумать, что ей сказать, спросила:
– Что это такое, Малена?
– Всего лишь брошь. Разве не видишь?
– Ага… Только она довольно сильно запылилась.
– Да. Я нашла ее на улице среди мусора. Я подумала, что она подойдет для одного из моих платьев. Но теперь я вижу, что она будет смотреться просто ужасно. Пойду выброшу ее в мусорное ведро.
– Думаю, именно так и следует поступить, пока она не повредила одежду, по-моему, она начала окисляться. Если решишь все же оставить ее, то я могу дать тебе средство для чистки.
И тут Рейна, к моему удивлению, уверенно взяла серьги и положила их в свою сумочку. Она говорила со мной высокомерно, и я подумала, что дедушка был прав, говоря о сходстве Рейны с моей матерью. В тот же день я купила небольшой сундучок с замком. По размерам он был таков, что в нем можно было хранить и мой дневник. Ключ от сундучка я повесила себе на шею, после чего вышла из своей комнаты и направилась по коридору к кабинету отца – единственному месту в доме, где мама никогда не оставалась одна.
Я постучала в дверь и, не получив ответа, вошла внутрь. Отец говорил с кем-то по телефону. Судя по тому, что он кусал себе губы, история, которую рассказывали ему на другом конце провода, была очень захватывающей. Он посмотрел на меня уничтожающим взглядом, понимая, что разговор придется прервать. Отец был еще не старым – ему не исполнилось и сорока лет, когда родились мы с сестрой. Родители поженились скоропалительно, после кратковременного романа. Они не собирались заводить много детей, возможно, потому, что мама была на четыре года старше отца.
Когда папа наконец закончил разговор, то с некоторой досадой поморщился и нетерпеливо спросил:
– Чего тебе, Малена?
– Мне нужно поговорить с тобой по очень важному делу.
– Это не может подождать? У меня важный телефонный разговор.
– Нет, папа, мне необходимо поговорить с тобой сейчас.
Мне показалось, что при моих последних словах отец слишком сильно стиснул зубы, словно от боли. Однако жестом он указал мне на кресло, приглашая сесть. Сам же нетерпеливо стал передо мной расхаживать взад-вперед, время от времени останавливаясь около стола и стуча пальцами по столешнице. Внезапно отец задал вопрос, который я меньше всего ожидала.
– Ты беременна?
– Нет, папа.
– Уже неплохо.
Мне показалось, что мой ответ принес ему некоторое облегчение. Я решила сказать заранее приготовленную фразу.
– Видишь ли, папа, этим летом мне исполнится семнадцать лет… – начала я импровизировать, но увидела, как он нетерпеливо посмотрел на свои наручные часы и, как обычно, не дал мне закончить фразу.
– Во-первых, если хочешь попросить денег, то у меня денег нет, я не знаю, куда они у тебя деваются. Во-вторых, если хочешь поехать в Англию, чтобы совершенствовать английский, то эта идея мне нравится, но ты поедешь туда вместе с сестрой. Так будет спокойнее. В-третьих, если ты не сможешь успешно завершить учебу, то останешься в Мадриде, мне очень жаль. В-четвертых, если хочешь получить водительские права, то я куплю машину, когда тебе исполнится восемнадцать, а пока поездишь с мамой. В-пятых, если ты вступила в коммунистическую партию, то ты автоматически лишаешься наследства. В-шестых, если ты хочешь выйти замуж, то я тебе не разрешаю, ты еще слишком маленькая и глупая. В-седьмых, если ты все равно решишь выйти замуж, будучи уверена, что встретила настоящую любовь, или в противном случае будешь готова покончить жизнь самоубийством, то, так и быть, я не буду возражать, если ты согласишься на два условия: ты не будешь делиться с ним своим имуществом и его не будут звать Фернандо. – Отец остановился, чтобы перевести дух. – Мне жаль, Малена, но я думаю, что ты торопишься, и он окажется пройдохой… В-восьмых, если ты будешь послушной девушкой, то я найду тебе достойного жениха, с которым вы будете жить в Мадриде. В-девятых, если ты хочешь гулять по ночам, то знай: после половины двенадцатого на улице остаются только шлюхи. И в-десятых, если ты хочешь принимать какие-то пилюли, не говори об этом матери. Итого, – он посмотрел на часы, – три минуты… Ну, в чем дело?
– Ни в чем из того, что ты сказал.
Отец постоянно думал о тех упреках, которые могла обрушить на его голову мать: «Ты такой мягкотелый, Хайме!» Мама знала, чем обычно заканчиваются наши с ним разговоры. Поэтому она устраивала допросы с пристрастием, в которых раскрывала отцовские промахи. Я поняла, что сегодня он торопится, а потому не будет приставать ко мне с ненужными расспросами.
– Хорошо, Малена. Так что ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты сохранил у себя один закрытый сундучок. При этом ты отдашь его мне тогда, когда я попрошу.
– Давай! – его рука нетерпеливо загребла воздух, но я не торопилась отдать ему ящичек.
– Там мои секретные вещи и мысленно добавила: «О которых я тебе не скажу».
– Что там внутри?
– Ничего интересного для тебя, папа! – быстро заговорила я, придумывая на ходу, что можно сказать. – Это вещи Фернандо, платок, который он подарил мне, конфетка в форме сердца, которую он прислал мне из Германии…
– Презерватив, который вы использовали в последнюю ночь…
– Папа!
Отец опять посмотрел на часы. Мне не понравилось то, что он сказал, тем более что говорил подобное часто и без всяких на то причин. Отец старался изображать либеральную терпимость, пытаясь, однако, каждый раз выведать у меня правду. Он постоянно пытался вызвать у меня чувство вины и найти несоответствие в моих словах.
– Хорошо, я сохраню твои вещи в этом шкафу, – наконец сказал он и указал на один из шкафов, которые стояли вдоль трех стен в кабинете. – А где ключ?
– Здесь, – ответила я, указывая на свою шею.
– Ты не хочешь неожиданностей, да?
В этот момент мы услышали звук хлопнувшей двери. Отец схватился за голову.
– Это не может быть твоя мать. Правда?
Это была, конечно, мама. Войдя в кабинет, она сказала «привет» прежде, чем папа успел закончить фразу.
– Не может быть, – сказал он, глядя на часы, – я думал, что ты придешь не раньше, чем через два часа…
– Привет, – повторила мама, обращаясь к нам обоим. – Малена! Что ты здесь делаешь?
– Я разговаривала с папой, – ответила я, но мои объяснения не были услышаны мамой, которая обошла стол и встала у отца за спиной.
– Закрой глаза, Хайме! – скомандовала она. – Я купила то, что тебе обязательно должно понравиться.
Мама смотрела перед собой, ее губы нервно подрагивали. Мне нравилось видеть ее такой, притом что в подобном состоянии она бывала редко. Мама достала пакет, в котором я увидела сероватый галстук, на нем был какой-то рисунок с полотен художников-кубистов. Галстук мне показался очень милым, но я поняла, что отцу он не понравится и он умрет от стыда, если выйдет в нем на улицу. Я упрямо продолжала стоять на месте, хотя чувствовала, что присутствую при весьма интимной сцене.
