Текст книги "Любовь в ритме танго"
Автор книги: Альмудена Грандес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)
Фернандо был искренне удивлен, и я пожалела о своих словах.
– Тогда все будет хорошо.
Утренний свет начал пробиваться сквозь щели нашего убежища. Светало, но солнца еще не было видно. Мне не хотелось, чтобы оно вообще всходило, хотелось пролежать в этой пещере всю мою жизнь, продолжая сегодняшнюю ночь. Но я понимала, что ночь рассеется, как сон, мне придется вернуться домой, подняться по скрипящим ступенькам и рухнуть в кровать прежде, чем проснется Паулина, которая вставала с первыми криками деревенских петухов. Теперь мне следовало сказать об этом Фернандо, который лежал на спине и не смотрел на меня.
– Нам нужно собираться, уже шесть утра, – наконец сказал Фернандо.
Он посадил меня на мотоцикл, завел его, и мы поехали. Мы старались ехать тихо. Мне казалось, что ни один из нас совершенно не хочет спать. Было страшно, я никогда не возвращалась домой так поздно, даже по праздникам. С другой стороны, мне было страшно из-за того, что еще один вопрос остался без ответа, а мне было необходимо знать.
– Послушай, Фернандо… А Хельга? Как у нее дела?
– А, Хельга… – протянул Фернандо.
Мне показалось, что мой вопрос стал для Фернандо неожиданностью, прошло несколько минут, прежде чем он решился ответить.
– Ну… У нее все хорошо, более или менее.
– Что ты имеешь в виду под «более или менее»?
– Ну, у нее… – Фернандо опять мямлил, как будто ему приходилось тщательно подбирать нужные слова, – она из католической семьи.
– Я тоже.
– Да, но здесь это не так важно. Вы все католики.
– А в Германии не так?
– Нет. Католиков там меньшинство, и относятся они к своей вере очень серьезно.
– Ты католик?
– Нет, я лютеранин, и моя мать – лютеранка. А отец вообще в церковь не ходил, с тех пор как я его знаю.
– А что с того, что все члены семьи Хельги – католики?
– Ничего особенного, только она… такая же, как и все католические девушки.
Я начала уставать от дороги, но все еще никак не могла понять Фернандо. Я видела, что он пытается уйти от ответа. Но мне скоро должно было исполниться шестнадцать лет, а за последнее время я здорово повзрослела, так что Фернандо не смог увернуться от ответа, право на который я имела.
– А каковы они – католические девушки?
Повисла неприятная тишина, потом он пробормотал сквозь зубы.
– Ну… Я забыл нужное слово.
– Какое слово?
– То, из другого дня.
– Какого дня? Я тебя не понимаю. Ты не мог бы говорить яснее?
Он мне не ответил. Мне стало казаться, что он хочет от меня скрыть правду, которую я начинала понимать.
– Немецкие католички, в общем… – он тяжело вздохнул, – очень похожи на испанок в целом.
Я все сразу поняла и не стала сдерживать свои эмоции, я решила расставить все по своим местам:
– Не хочешь ли ты сказать мне, что ты с ней не спишь?
– Нет, – и он издал короткий смешок. – Я не сплю с ней.
– Ты козел, Фернандо! Я тебя убью…
Я думаю, что никогда раньше я не испытывала такого горького разочарования. Я набросилась на него с кулаками, я колотила его по спине, а он не старался даже уклониться от моих ударов.
– Прекрати, Индианка. Посмотри, взошло солнце, успокойся. В конце концов, это не моя вина. Если бы ты мне сказала обо всем вовремя, то осталась бы девственницей, но, с другой стороны, не стоит слишком убиваться из-за того, что произошло.
* * *
Я никогда не убивалась из-за того, что со мной произошло, не раскаивалась из-за этого ни в ту ночь, ни на следующий день, ни потом. Я была полностью уверена: случилось то, что должно было случиться. Мои переживания напоминали тучи на летнем голубом небе: тучи уйдут, и солнце снова меня согреет. Я старалась сдерживать эмоции, но все же не могла справиться с сумасшедшей привязанностью к Фернандо. Эта привязанность усиливалась день ото дня и мучила меня постоянно, где бы я ни находилась. Наконец Фернандо – главный объект моих размышлений – отошел на второй план. Теперь я думала исключительно о себе и своем поведении, но продолжала мечтать о нем, хотя никакой надежды на продолжение наших отношений не питала.
Мне следовало понять и переосмыслить новые для меня вещи, прежде всего тоску и то, что меня игнорировали. Я думала, что я единственное несчастное создание на свете, что только я так страдаю, ведь Фернандо меня не любит так же, как я его. Я точно знала, что он не будет мне верен, а я буду мучаться из-за своей привязанности. Он не давал мне никаких обещаний, мы никогда не говорили о будущем, хотя будущее – это та тема, которую обсуждают настоящие влюбленные. Напротив, мы всегда избегали говорить об этом. Мне казалось, что я никогда не была достаточно хороша для него, даже тогда, когда мы сливались в экстазе, что теоретически можно было назвать любовью. А потом он заговорил о религии, о вере, так что я почувствовала, что в нашей с ним связи есть что-то языческое. Это открытие напугало меня. Иногда мне казалось, что Фернандо с удовольствием бы избавился от меня, а я смотрела на него, как голодный зверь на еду. Я была одержима своей любовью постоянно, когда оставалась одна, когда смотрела телевизор или читала газету, когда обедала и плавала, всегда я вспоминала те часы, когда мы с Фернандо были вместе. Я размышляла, о чем мы говорили, и все сильнее сознавала свою зависимость.
Я спрашивала себя каждый день, почему любовь к Фернандо так сильно захватила меня, существует ли средство от нее излечиться. Я с ужасом сознавала, что оказалась жертвой старшего сына первенца Теофилы, и это делало меня слабее, усиливало недовольство собой и чувство стыда. Я решила помочь себе, своему «я», как это делают писатели со своими персонажами. Моя жизнь превратилась в моем воображении в роман, а я стала рассказчиком, во власти которого было умение посмотреть на происходящее со стороны, я словно стала собственной сестрой. Никогда раньше я не чувствовала такой потребности в любви, мне хотелось все расставить по своим местам, рассудить себя и других, вынести справедливый приговор. И всегда мои мысли сводились к одному. Я постоянно задумывалась о роли крови Родриго.
Однажды мы с Фернандо поехали кататься, он выбрал незнакомую мне дорогу, по которой мы и выехали из деревни. Асфальт быстро закончился, и мы попали на дорогу, больше похожую на футбольное поле. Я пару раз спрашивала его, куда мы едем, он отвечал мне только, что это сюрприз. Приближалась ночь, а я не могла точно сказать, где мы находимся, но была точно уверена в том, что никогда не была здесь. Мотоцикл остановился на краю реки.
– Слезай, – сказал мне Фернандо. – Место, куда мы направляемся, уже близко. Так что пойдем пешком.
Мы перешли через реку по узкому мостику, взобрались на холм и оказались на дороге, которая должна была, верно, продолжать ту, с которой мы только что свернули. На холме перед нами стоял маленький домик. Фернандо подошел к нему первым и сказал:
– Давай посмотрим, что там?
Я знала, что там, поэтому мне было неинтересно. Я приложила ладонь к стене, понюхала воздух вокруг и сказала тоном учительницы, которой очевиден ответ на глупый вопрос ученика.
– Это сушильня табака.
– А что еще?
Он смотрел на меня, постукивая костяшками пальцев по кирпичам, выпадающим из стены. На нас веяло изнутри табачным запахом, поэтому я проговорила вполне уверенным голосом.
– Больше ничего. Это сушильня табака, такая же, как и любая другая, хотя я никогда не знала о ее существовании. Все остальные сушильни находятся вверх по реке.
– Не угадала, – ответил он мне с улыбкой, которую я не могла понять. – Посмотри хорошенько. Если догадаешься, то получишь награду. Правда, если не догадаешься, то все равно получишь…
Я подошла к двери в дом, она была заперта на ключ. Я обошла здание кругом, но не заметила ничего особенного.
– Сдаюсь, – сказала я, когда снова оказалась рядом с Фернандо.
Фернандо потоптался на месте и постучал всеми пятью пальцами левой руки по стене, раздался гулкий звук пустого пространства. Я, честно говоря, не поняла, что он сделал, но часть стены отошла в сторону. Невероятно, но стена двигалась.
– Добро пожаловать в дом, – прошептал он. – Это, конечно, не дворец, но намного лучше, чем одеяло.
– Это неописуемо… – пробормотала я, поскольку была уверена, что вся стена состоит из цемента и кирпичей. – Как ты это сделал?
– С помощью напильника.
– Как пленник.
– Точно. Мне бы хотелось сделать лаз побольше, но я и не думал, что придется столько попотеть. Ты представить себе не можешь, как я устал. Хочешь войти?
Я вошла в дом без каких-либо сложностей, воздух внутри был несколько затхлым, под ногами что-то поскрипывало.
Слева лежал урожай табака, еще влажный. Справа – большие чаны, устланные черными листьями, – урожай прошлого года. Около стен они лежали просто так, кучей и были похожи на растительную постель. Я все еще продолжала стоять на месте в середине домика – единственном свободном месте, окруженная со всех сторон табаком. Табак был на полу, на потолке, витал в воздухе. Фернандо вошел следом за мной, теперь он стоял за моей спиной. Я почувствовала его руки на своей груди, а его губы коснулись моей шеи.
– Кому принадлежит этот домик?
– Розарио.
– Но он же твой дядя!
– Ну и что? Это даже лучше, он продал почти всю свою недвижимость, себе оставил немного, а еще… Это все равно что арендовать. Разве нет?
– Да, но мне не нравится. Мы похожи на воров.
Фернандо не ответил, возможно, потому, что ему было нечего сказать. Это молчание я растолковала как призыв к сексу, какой был между нами ночью. Запах табака окутывал меня, сладковатый и терпкий одновременно. Фернандо словно онемел, лаская меня, вероятно, он тоже попал под власть аромата, как и я. Он привлек меня на коричневое ложе из табака, и мои пальцы впились в его кожу на спине. Я чертила пальцем свое имя на его груди и стирала надпись языком, ощущала горечь, в которую слился вкус Фернандо и табака.
Потом мы снова начали разговаривать и смеяться, как дети, которых может развеселить любое слово. Мы повторяли фразы из мелодрам, которые часто показывали в кино, и из любовных романов, которые иногда попадались нам на глаза. Мы чувствовали себя глупыми и счастливыми. Мне хотелось сохранить в памяти каждый жест, каждый взгляд Фернандо. Помню довольно отчетливо, как смотрел на меня мой кузен, – это был взгляд свободного, уверенного в себе человека. Я сразу почувствовала, что Фернандо никогда не станет моим мужем, меньше всего он стремился к этому. Тогда мне стало страшно, я почувствовала себя очень одинокой, обманутой и брошенной, хотя мое тело и было отдано его ласкам.
Мое положение никогда не было таким двусмысленным, как в эту ночь. Я делала усилие, чтобы перевести дыхание, стараясь справиться с охватившем меня удушьем. Пальцы Фернандо смело блуждали по моему телу, он постоянно старался заглянуть мне в глаза. Наконец и я посмотрела на него, но в тот же миг ощутила, как между нами возникла призрачная фигура из прошлого.
– Знаешь, Фернандо? В нас обоих течет кровь Родриго.
Он ответил мне не сразу, словно ему требовалось перевести мои слова. Я отчаялась услышать ответ, но он поднял глаза, посмотрел на меня в упор и улыбнулся.
– Да? – в конце концов сказал он после того, как вошел в меня резким толчком.
Я инстинктивно сопротивлялась бешеному ритму Фернандо. Моя голова запрокинулась назад, как у мертвой, словно ненужный придаток тела.
– Неужели? – удивился Фернандо.
В эти минуты моя память превратилась в набор разрозненных фактов, лишенных всякой причинно-следственной связи, я не могла бы в данный момент сказать что-нибудь внятное о персонажах прошлого. Я ощущала себя в центре мира, одинокой, всеми покинутой. Мне было дурно, так как я понимала, что моя любовь останется только при мне, не заденет никого другого, хотя она была чистым и светлым чувством. В то самое время, когда я мучилась от острого приступа одиночества, Фернандо жадно целовал меня. Его зубы с силой ударялись о мои, он прикусил мне язык, и я почувствовала вкус крови на губах. Он закрыл глаза и больше не смотрел на меня, погрузившись в собственные ощущения. Я пристально смотрела на него, надеясь, что его глаза откроются, он увидит, почувствует то же, что и я, но моим надеждам не суждено было сбыться. И я опять ушла в свои мысли, моя душа словно отделилась от тела, так бывает, когда хочешь забыть о том, кто ты есть. Я чувствовала одновременно и собственную силу, и слабость, оба эти ощущения сконцентрировались в моем сердце. Я понимала, что в мире есть миллионы красивых девушек, более красивых, более стройных, более интересных, чем я, но ни у одной из них нет такого парня, какой был у меня теперь, такого красивого и такого сильного. Эту силу я ощущала на себе в эти минуты. Я спрашивала себя, что происходит между мной и Фернандо, но не находила внятного ответа.
Мои страхи стали оживать в августе, словно какой-то голос звучал у меня в голове и предупреждал, что связь с Фернандо кончится плохо. Я старалась тщательно продумывала все, что говорила, поэтому отбросила всякую формальность в наших отношениях. Я никогда не спрашивала, когда он уедет и когда вернется. Однажды на террасе швейцарского бара я взяла Фернандо за правую руку и, сжав ее, приблизилась лицом к его лицу. Он так посмотрел на меня через очки мотоциклетного шлема, что у меня вспыхнули щеки, а в глазах защипало. Я не хотела отпускать его, я не очень понимала, что делаю, когда услышала свой голос, решительный и звонкий, но звучащий словно издалека:
– Я люблю тебя.
Выражение его глаз не изменилось, но губы растянулись в улыбке, которая, правда, быстро исчезла. Фернандо дотронулся до моего лица, словно хотел скрыть от других мои чувства.
– Я тоже тебя люблю, – сказал он наконец спокойно. – Хочешь чего-нибудь выпить? Я закажу курицу.
В начале сентября мы ехали на «Бомбе Вальбаум» и услышали странный шум в моторе. Этот шум был опасным, даже я это поняла, хотя всегда была в технике полным профаном. В следующий момент мотор заглох, а мы чуть было не рухнули на землю. Поломка оказалась так серьезна, что от «Бомбы Вальбаум» целым остался только остов мотоцикла. Фернандо очень расстроился, он так ругался, что собаки, лежавшие на обочине, разбежались, а птицы с ближайших деревьев перелетели от нас подальше. Фернандо обвинял всех – производителей, слесарей, которые ремонтировали мотоцикл в последний раз. Возвращаться нам пришлось пешком.
Всю дорогу он что-то бурчал себе под нос, пытаясь понять, что сделал неправильно, потому что никак не мог поверить в то, что мотоцикл мог сломаться сам по себе. Фернандо жаловался мне, что теперь отец точно убьет его, потому что он не уберег мотоцикл. Он никак не мог поверить в то, что остался без средства передвижения, потому что собирался доехать до Гамбурга на мотоцикле, а теперь от этой мечты приходилось отказываться. Фернандо дал мне темный цилиндр – деталь безвременно погибшего мотоцикла.
– Беги в мастерскую «Рено» на углу и спроси, не знают ли они, где можно достать такую деталь, – в его голосе звучала надежда. – Если тебе скажут «да», спроси адрес магазина. Беги туда и купи что нужно. Быстрее.
Фернандо отправлял меня, не отдавая себе отчета в том, что я ничего в этом не понимаю. Он поцеловал меня, и в этом поцелуе сосредоточилась вся его жизнь в Альмансилье, все его чувства и переживания. Над нашими головами кружили чайки. Я побежала выполнять поручение. Механик из «Рено» осмотрел цилиндр, потом указал мне на большой ящик.
– Бери то, что тебе больше понравится.
– Но подойдет ли оно к немецкому мотоциклу?
– И к австралийскому самолету, Малена, черт побери… Откуда берутся такие умники?! Это универсальные запчасти.
Глаза Фернандо заблестели, когда он увидел деталь. На радостях он заговорил по-немецки, я ничего не поняла, кроме того, что смогла ему угодить. Ему понадобилось четверть часа для ремонта. Когда он завернул последний винт, поднял мотоцикл, с гордостью его осмотрел и повернул ключ в замке, – мотоцикл завелся. Фернандо подошел ко мне с торжествующим видом.
– Замечательно! Звучит прекрасно, послушай…
Действительно, я больше не слышала того страшного звука.
– А другой цилиндр? Ты оставила его в мастерской?
– Нет, он у меня.
Я протянула ему правую руку, в которой все это время сжимала сломанную деталь. Все то время, пока он работал, я бережно прижимала ее к себе. Мысль о сопричастности к починке «Бомбы Вальбаум» мне нравилась, я с удовольствием ощущала свою значимость.
– Хорошенькое приданое!
– Мне нравится, но если он тебе для чего-то нужен, я верну его тебе прямо сейчас.
– Нет, оставь себе. Он больше мне не нужен…
Фернандо снова не смотрел на меня.
В конце лета у меня появилась возможность проверить свои подозрения. Фернандо заявил мне, что дата его возвращения в Германию определена, так что теперь мне придется привыкать жить в разлуке. У нас оставалось очень мало времени, чтобы побыть вместе. Десять дней до отъезда, потом девять, потом осталось восемь. Я рассчитывала каждую секунду, каждую минуту, чтобы побыть с любимым, посмотреть на него. Каждое утро начиналось для нас немного раньше, а вечер заканчивался чуть позже. Мы не ездили в Пласенсию, мы больше не гуляли по деревне, больше не пили вина, не играли в карты, мы не теряли время на то, чтобы пойти в кино. Я должна была первой попрощаться с ним, но не могла сделать этого. Я старалась сохранить в памяти каждый его жест, его черты, его голос, все его движения, словно все это было самым большим сокровищем на свете. Я ни на миг не хотела разлучаться с Фернандо.
Как-то между нами состоялся очень откровенный разговор:
– В твоем доме при входе есть квадратный маленький приемник. Так? Справа от деревянной зеленой вешалки с зеркалом и с крючками для пальто. Не так ли?
– Да, – пробормотала я, заставляя себя прислушаться к нему. – Но откуда ты об этом знаешь?
Он знал о многих вещах, и теперь его голос звучал очень уверенно, без колебаний, сомнений он звучал очень твердо. Фернандо точно знал, что находится рядом с зеленой вешалкой около двери, он точно знал, где находится лестница, какого цвета стены в коридоре, что справа, что слева, что на лестничной площадке, что на кухне. Он подробно обрисовал мне мой дом и посмотрел на меня. Я кивнула, как бы подтверждая правильность его слов, а Фернандо понял, что я лишь прошу его продолжить рассказ. Фернандо искусно описывал дом, в котором никогда не был, упоминая невероятные детали, на которые я сама никогда не обращала внимания. Он словно глядел на привычные мне вещи взглядом маленького ребенка, для которого все было ново и необычно.
– Это невероятно, Фернандо, – наконец сказала я, сбитая с толку. – Ты все знаешь.
Он улыбнулся, но на меня не посмотрел.
– Мой отец рассказал мне. Он жил там до семи лет.
Я вспомнила рассказы Мерседес и тоже захотела рассказать ему все, что знаю, но Фернандо не дал мне сказать и продолжил воспоминания.
– Когда я был маленьким, мы приезжали на каникулы в Испанию три или четыре раза. И однажды вечером, когда я остался с ним наедине, отец предложил игру. Мы попытались представить дом изнутри. Я спрашивал его, а он отвечал, словно находился внутри и рассказывал мне, что его окружает. Я запомнил все. Говорят, у маленьких детей хорошее воображение и прекрасная память. Должно быть, это так, потому что я помню обо всем, что он мне рассказывал, будто это действительно видел.
Тут в моей голове наступило просветление. Уже в следующую секунду я знала, что следует делать. Я сняла с шеи ключ на металлической цепочке и положила его на ладонь Фернандо.
– Возьми, – только я и сказала.
– Что это? – непонимающе спросил Фернандо, глядя то на ключ, то на меня.
– Изумруд – драгоценный камень, большой, с куриное яйцо. Родриго, тот человек, у которого была дурная кровь, сделал брошь с этим камнем, а дедушка однажды подарил ее мне. Она дорого стоит, больше, чем ты можешь себе представить, – так сказал мне дедушка. Он обещал, что этот камень будет охранять меня. Еще он сказал мне, чтобы я никому не говорила об этом камне, потому что в один прекрасный день он спасет мне жизнь. «Не давай его никакому мальчику, Малена, это очень важно», – говорил он мне. Я бы никому его не отдала, но тебе я могу его теперь подарить, чтобы ты понял, как сильно я тебя люблю.
Фернандо понадобилась пара секунд, чтобы осмыслить мои слова. Когда он поднял голову, чтобы посмотреть на камень, у меня создалось такое впечатление, что он не поверил ни одному моему слову.
– Это не брошь, – наконец сказал он неприятным голосом почти презрительно, – это ключ.
– Но это единственный ключ, который может открыть шкатулку, в которой хранится изумруд. Я отдаю ключ тебе, что означает, что и изумруд твой. Не понимаешь?
– Ты действительно хочешь сделать что-то грандиозное для меня, Индианка? – спросил он, глядя мне в глаза, бросив ключ себе на колени.
– Конечно. Да! – кивнула я.
– Тогда разреши мне провести ночь в доме моего дедушки.
Стало очень тихо, я почувствовала себя плохо, а Фернандо смотрел на меня, ожидая ответа. При этом он, казалось, не видел никаких помех для исполнения своей просьбы. Теперь мне стало понятно, что Фернандо по-своему использовал меня, но это еще не было самым худшим.
Самым худшим было то, что все, что он со мной делал, мне нравилось.
* * *
Мы попрощались утром у черного входа, к которому он подвозил меня в первые дни нашего романа. Я увидела у Фернандо на брелоке в связке мой ключ, открывавший доступ к камню, который однажды спасет мне жизнь. Мы не сказали друг другу ни слова, даже: «Прощай!» Я чувствовала себя хорошо, очень хорошо, потому что он намекнул мне, что не хочет видеть, как я плачу, – вот я и не плакала. Когда мотоцикл выехал на дорогу, я осталась стоять на месте, плохо понимая, что должна делать, с этого момента я как будто стала лишней для Фернандо. Наконец я повернулась и побрела к дому, зашла на кухню, села за стол. Ни есть, ни пить совершенно не хотелось. Я все еще думала о Фернандо, когда увидела дедушкино отражение в стеклах серванта.
Он подошел к холодильнику, не говоря ни слова, как будто не видел, что я сижу прямо перед ним. Дедушка открыл холодильник, достал холодное пиво и закрыл дверцу. Потом взял открывашку, откупорил бутылку и отпил пару глотков. Я улыбнулась, потому что знала, что несколько лет назад врачи запретили ему пиво. Но он меня не боялся, знал, что я никому не выдам его тайну. «Хорошо, – подумала я, улыбаясь, – уверена, он сделал бы то же самое, если бы оказался на моем месте».
– Ты вернешь его, Малена, – сказал мне дедушка, когда я положила ему голову на плечо.
Меня удивило, что он заговорил о Фернандо. С тех пор как дедушка подарил мне изумруд, мне стало легче переступать порог его кабинета. С момента нашего откровенного разговора прошло много лет, но ничего не изменилось. Он совсем не интересовался моей жизнью, он вообще никем не интересовался. Дед не любил шум, старался проводить время в одиночестве. А теперь мы с ним сидели на кухне, и я чувствовала, что он меня понимает. А все потому, что он, хотя и мало с кем говорил, плохо слышал и ни на кого не обращал внимания, все обо всех знал, потому что был мудрым.
– Не делай такое лицо, – сказал дедушка, и я улыбнулась, – я уверен, этот парень вернется.
* * *
Я вернулась в Мадрид, понимая, что облегчения это не принесет. Для меня наступают дурные времена – я это предчувствовала – и не только из-за тоски по Фернандо – эта тоска одолела меня еще в Альмансилье, где я еще целую неделю провела в одиночестве, ожидая, что Фернандо вернется. Наступила осень, и размеренный ритм жизни только усиливал мою меланхолию.
Колледж окончен, я распрощалась с униформой, месяцем почитания Марии, занятиями по домоводству, математикой и вечным автобусом, в котором мы ездили каждый день. Шесть месяцев назад я узнала о том, что монахини переменили свое прежнее решение освободить нас от итоговых экзаменов, которое, конечно, не должно было восприниматься учениками как доказательство либерализма наставников. По дороге к метро, на котором я добиралась до старого, грязного и странного здания нашей академии, я оказалась в замечательном месте. Я не могла сдержать улыбку, вспомнив тошнотворный запах дезинфекции, который буквально въелся в стены академии, выложенные плитами розового камня, напоминающие гигантские куски болонской вареной колбасы, – пытка, от которой мой нос теперь был навсегда избавлен.
На следующий после нашего возвращения день, не успели мы с Рейной разобрать чемоданы, как побежали изучать списки. Мы обнаружили, что нас распределили в разные группы. Рейна собиралась изучать экономику, что было очень популярным занятием, и попала в одну из групп по 25 студентов в каждой. В ее учебном плане стояли дополнительные дисциплины: математика, деловой английский язык и основы экономики. Я же собиралась изучать латынь, греческий и философию – очень экзотический набор предметов, как может показаться, и нашла свое имя в группе из 18 человек. Большинство поступающих на филологический факультет, куда собиралась пойти и я, выбрали один иностранный язык и два мертвых, но я не стала поступать так же, ведь уровень моего английского был намного выше. Занятия моей группы, как и у всех «редких» групп, проходили вечером, а у Рейны, что мне казалось несправедливой привилегией, утром.
Таким образом, несовпадение в учебном расписании стало причиной судьбоносных изменений во всей моей жизни.
После завтрака мы с Рейной в первый раз должны были отправиться на занятия. Я боялась этого момента, потому что не знала никого из профессоров и из студентов. Мне казалось странным, что теперь я буду совсем одна и никто не будет даже подозревать о том, что у меня есть сестра-близнец.
Большой неожиданностью для меня стало то, что в моей группе было очень мало парней, – их можно было пересчитать по пальцам одной руки. Однако даже такое небольшое количество молодых людей заставило меня нервничать – мне предстояло учиться в смешанной группе. Это было непривычно. Правда, меня утешало то, что девушек было все же больше. Общение с парнями теперь стало свободно и просто, и я могла сходить в кино в сопровождении новых знакомых, не опасаясь, что вечером со мной случится что-нибудь нехорошее.
В первый день занятий, как только я перешагнула порог незнакомой аудитории, мне стало страшно до судорог. Я понимала, что в действительности у меня никогда не было настоящих друзей. Постоянное общество Рейны освобождало меня от детских привязанностей в колледже, а большое количество кузенов и кузин, с которыми я жила в Индейской усадьбе, позволяло обходиться без друзей. И вот теперь, в университете, мне казалось, что я осталась совсем одна. В аудитории я выбрала место у стены и пару недель не хотела ни с кем общаться, в одиночестве бродила по коридорам или шла во дворик покурить. Остальные студенты могли посчитать меня высокомерной, однако мне было все равно, я наслаждалась одиночеством и не собиралась ни с кем знакомиться, на занятиях отвечала спокойным, ровным голосом, ни кого не смущаясь.
Однажды я обратила внимание на незнакомую девушку: она вошла в аудиторию в сопровождении трех или четырех подруг, казалось, они давно знакомы. Как-то раз эта девушка села рядом со мной и, извинившись за любопытство, спросила, что я ношу на пальце. Я рассказала ей историю про гайку, про то, как мы с Фернандо чинили мотоцикл, а гайка от того самого мотоцикла – я взяла ее на память. Девушка слушала меня и временами весело смеялась – ее реакция мне очень понравилась. Ее звали Марианна, а через некоторое время она представила меня своим подругам – Марисе, полной девушке маленького роста, Паломе, рыжей и с прыщами на лице, и Тересе, которая приехала из Реуса и говорила с очень забавным акцентом. Подруги Марианы были очень рады снова встретиться, они давно не виделись. Девушки с удовольствием приняли меня в свою компанию. Потом они познакомили меня со своими братьями, кузенами и женихами, у которых тоже были кузены и сестры, школьные друзья, а так как у меня должен был тоже кто-то быть, то я не замедлила познакомить их со своей сестрой. Никогда еще в моей жизни не было таких насыщенных дней. По утрам у меня – занятия но английскому, а по вечерам – кино с Марианой и Тересой. Ни одна из нас не уставала снова и опять смотреть фильмы, а, когда какой-либо из них нам по-настоящему нравился, мы ходили на него снова, и так три-четыре раза. Я старалась ни на чем не зацикливаться, веселиться и не думать о Фернандо с понедельника по пятницу, но, как только ложилась спать, вспоминала о нем, он занимал мои мысли в выходные дни. Каждую субботу после завтрака я начинала писать Фернандо длиннющее письмо, которое не могла закончить до вечера следующего дня, а вокруг меня все росла и росла гора скомканных черновиков. Перед тем как запечатать письмо, я вкладывала в конверт какую-нибудь глупую мелочь, которая казалась мне подходящей, – брелок, фотокарточку с каким-нибудь пейзажем, вырезку из газеты, засушенный цветок или наклейку – с припиской, в которой извинялась за то, что посылаю такую безделицу. Он отвечал мне, его письма были даже более подробными, чем мои. А потом он выполнил мою просьбу – брюки для Маку. После этого он начал мне слать посылки с настоящими подарками – кофточками, постерами и несколькими дисками, которые только-только появились в Испании.
Время проходило тихо, усиливая лень, которая мной овладела, перед тем как в начале ноября Рейну не свалила странная болезнь.
* * *
Первые симптомы заболевания появились еще месяц назад, но тогда на них никто не обратил внимания. Болезнь Рейны совпала с тяжелыми временами, когда обострился склероз, поразивший грешное тело моего любимого дедушки три месяца назад.
Однажды утром я увидела, что Рейна лежит в кровати, скрючившись в позе эмбриона, и сжимает руки на животе, как будто боится, что ее внутренности выпадут наружу. Я спросила, как она себя чувствует. Рейна успокоила меня, сказала, что у нее начались месячные. Хотя ни одна из нас никогда сильно не страдала по этому поводу, я решила, что ее состояние естественное. Но мне перестало так казаться, когда я вернулась домой вечером. Как выяснилось, сестра целый день провела в постели.
На следующий день Рейна себя чувствовала так же, поэтому я решила не ходить на занятия, а остаться с ней дома. Так как обезболивающие не помогли, я дала Рейне стакан можжевеловой водки, которую она пила, время от времени откашливаясь, после этого домашнего средства ей полегчало. Мы вместе поели, а вечером она заставила меня пойти в кино на фильм, который мне очень хотелось посмотреть. Правда, я собиралась пойти на него с подругами на следующей неделе, и Рейна об этом знала. В конце концов я посмотрела этот фильм дважды, и все вернулось на круги своя. Я успела забыть о болях Рейны, но, когда двадцать пять дней спустя они повторились, сестра страдала намного сильнее, так что даже кричала от боли.
