Текст книги "Любовь в ритме танго"

Автор книги: Альмудена Грандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

Его звали Агустин, он был журналистом – писал сценарии для радиопередач. Что касается возраста, то он был старше меня на восемь лет, хотя старался вести себя так, словно был старше вдвое. Агустин был исключительно блестящим человеком и прекрасно это понимал. Он умел превращать свои недостатки в достоинства, создавая ситуации, в которых наиболее сильно проявлялось его поразительное красноречие, обезоруживающая ясность ума, склонность к сарказму, противоестественная физическая сила, которую он мне в скорости и продемонстрировал. У него было только одно глупое качество, которое однако он больше всего ценил: я никогда не знала более радикально настроенного женоненавистника. Но в то же время он был против насилия, отчего терпел у женщин поражения и превращался в невероятно нежного любовника. Так было и в этот раз, поэтому я сразу поняла, что он проиграл и готов ради меня на все, но, несмотря на это, я в него не влюбилась.

Меня очень тянуло переспать с Агустином, хотя я точно знала, что не влюблена. Я не лгала ему, я не хотела лгать себе, потому что ни он, ни я этого не заслуживали. Мы виделись время от времени, пару раз в неделю и всегда ходили в какое-нибудь модное место. Мы находили их названия на газетной странице, названной редакторами «модные места». Мне нравилось ходить именно туда, потому что так отпадала необходимость поиска, не нужно было запираться с ним в каком-то укромном углу, маленьком, секретном, таком, как сушильня «Росарио». Я не любила Агустина, но между нами что-то было, и я пыталась это понять.

– Ты присмотрела что-нибудь достойное для ночи в четверг?

Предварительность такого предложения меня не удивила бы, но только не в то время, когда прозвучал звонок.

– Нет. А что, ты женишься?

– Я?

– Ну да, потому что сегодня еще понедельник, и десять часов пятнадцать минут утра… Обычно ты звонишь за полчаса до встречи, в половине девятого вечера и требуешь поторопиться.

– Разве? – удивился Агустин.

– Да.

– Ну, я об этом не думал, – он солгал так бесстыдно, что сам чуть не рассмеялся. – Хорошо, я иду на радио. Ночью в четверг будет праздник на всю катушку после премьеры, для поддержки… В этом фильме главная героиня – молодая телочка – должна бросить своего любовника, у нее еще одно из этих дурацких имен – Жасмин пли Эскарлата, не помню.

– Она хорошенькая? – поинтересовалась я.

– Более или менее, но следует сказать, у нее очень трудное имя.

Я рассмеялась довольная, потому что Агустин был единственным парнем, из тех, кого я до сих пор встречала, не знаю, встречу ли когда-нибудь впредь, который признавался в нежелании иметь такую женщину.

– Дело в том, что это пойдет в номер, значит, я должен идти и хочу, чтобы ты пошла со мной.

– Мне одеться элегантно?

– Чрезвычайно. Чрезвычайно элегантно.

Я прекрасно поняла, что он хотел сказать, – это была тема нашего первого спокойного разговора в развороченной кровати в окружении книжных завалов, ворохов газет и магнитофонных кассет, раскиданных в страшном беспорядке. Они лежали на зеленой бумаге, расстеленной на полу, – теперь она была утыкана сотнями черных дырок от брошенных сигарет.

– Ты довольно дурно выглядишь, дорогая.

Я лежала с раскрытым ртом, такая ленивая, что даже не чувствовала себя способной поднять голову, чтобы проследить за движениями руки, которая меня касалась.

– Я говорю об одежде, из-за которой ты даже вполовину не кажешься такой красивой, какая ты на самом деле, когда раздета, правда…

Я чувствовала, как он шевелил пальцами, словно месил кожу моего живота.

– Правда, ты невероятно хороша.

Я вышла из оцепенения и почувствовала себя способной управлять собой, потом, помогая себе локтями, поднялась и посмотрела на Агустина.

– Но теперь все будет хорошо. Правда?

– Ты думаешь? – удивление, которое отразилось в его глазах, заставило и меня удивиться. – Я думаю, что за всю твою жизнь ты видела одетых людей чаще, чем раздетых.

– Да, но… – и тут я остановилась, потому что совсем не знала, что ответить.

– Ничего. Важна лишь внешность, разве нет? Посмотри на меня, я тоже намного лучше выгляжу, когда раздет.

– Да? – в ту же секунду я испугалась, что мой скептицизм может обидеть его, но он рассмеялся прежде, чем ответил мне.

– Конечно. У меня вполне нормальное тело, разве нет? – Он сжал складку кожи на животе моими пальцами, пока я хохотала. – Немного рыхлое, но нормальное, и все части расположены там же, где и у большинства по статистике…

Не давая мне вдоволь посмеяться, Агустин обнял меня со всей силой «нормального» тела, а потом поцеловал своими некрасивыми губами.

– Ты очень интересный парень, – только и сказала я на это.

– Знаю. Ты не первая, кто говорит мне об этом. Во всяком случае, я предпочитаю не думать об этом много, чтобы не возгордиться. Понимаешь? Но твои слова отличаются от других. Да, для начала ты можешь надеть эти лохмотья…

– Какие лохмотья?

Он поднял с пола юбку, которую до этого с меня снял, и потряс ею на вытянутой руке, словно это был военный флаг.

– Но это не лохмотья, – запротестовала я скорее смущенная, чем обиженная, глядя на шерстяные вещи с золотистыми нитями. Я купила их на распродаже, в магазине с объявлением «Все по 100». На полу мини-юбка соседствовала с хлопчатобумажной рубашкой (хлопок 100 %), которую я купила в Солане и которая мне очень нравилась, потому что по нижнему ее краю шли неровные зубчики. Рядом валялась похожая на рюмку Cruella de Ville – короткая блуза из черного газа с блестками, которую я нашла на распродаже в La India в El Corre Ingles, пуговицы на ней были бумажными, круглыми и при этом разного размера. Вначале блузка напоминала наряд вдовы, но я заменила пуговицы на более симпатичные – большие, диагонально разлинованные, из прозрачного разноцветного пластика.

– А это? – спросил Агустин, после того как бесцеремонно бросил обратно на пол мою одежду, даже не пытаясь найти в ней хоть какие-нибудь достоинства.

– Ну, это ботинки, – сказала я, указывая на свои плоские ботинки, с квадратными носами и толстыми длинными шнурками. «Такая обувь всегда пригодится», – подумала я, когда их покупала. Потом я сама украсила эти ботинки парой металлических пластинок и цепочками.

– Вижу. Из тех, что носили вояки Наполеона во время Русской кампании… Ну, посмотрим… Что тебе мешает выглядеть более женственно?

– Хочешь сказать, так же, как моя мать?

– Хочу сказать – женственно.

«Послушай, дорогой, это уже не твое дело», – сказала я про себя. Мне было двадцать лет, и эта юбка была очень важна для меня, потому что она мне позволяла утвердиться не только перед миром, но еще и перед моей матерью и, самое главное, перед Рейной. Ее образ жизни разительно отличался от моего и, чтобы подчеркнуть нашу разницу, требовалась другая одежда. С некоторых пор моя сестра покинула круг знакомых, в котором вращалась во время своего отрочества. Теперь она превратилась в члена секты болезненных декадентов, отличающихся гуманными представлениями, которые я отвергала. Она слушала надоедливые толкования Леонарда Коэна – вроде бы так его зовут, – литературных критиков неизвестных журналов провинциальных издательств и прочих культурных отбросов. Они звучали по радио, слава Богу, только ранним утром, в исполнении директора театра, который стремился реабилитировать Аррабаля, ставя его в Сала Олимпиа. Рейна проводила вечера и ночи, сидя за столиком в Тихоне, она никогда не принимала наркотиков, пила только «Катти Сарк» и никакое другое виски, причем всегда со льдом и водой. Рейна постоянно была в кого-нибудь влюблена, кому чуть-чуть не исполнилось сорока и кто решил отдохнуть в интересной компании, а не с родными за городом. Как правило, этот человек собирался раз и навсегда изменить свою жизнь. Но потом оказывалось, что у него есть жена, которая, конечно, его совсем не понимает, но которую он никогда не бросит, потому что у самого младшего из его троих детей из-за этого могут быть проблемы. Рейна, конечно, все прекрасно понимала, но ей было достаточно знать, что она единственная, кто его понимает и ценит его теории о Поллоке. Потом они уединялись в какой-нибудь комнатке, а потом шли на манеж, смотреть на лошадей его друга.

Во всем остальном Рейна была уверена в себе и самонадеянна, довольна собой и, возможно, поэтому не очень волновалась о покупке другой одежды. Она могла выйти вечером в юбке невозможно унылого вида, из тех, что мама покупала для нас обеих. Это были жеманно скроенные юбки от Родье из шотландки. Я даже не трудилась избавить эти вещи от этикеток, прежде чем повесить их на вешалку и навсегда о них забыть. Рейна носила длинные юбки и ажурные шали из шерсти, бывшие наиболее популярной и прогрессивной женской повседневной одеждой в семидесятые годы. Рейна одевалась «экзистенциально», носила черные чулки, очень мрачные, с моей точки зрения, похожие всегда носила наша няня Хуана.

Когда я познакомилась с Агустином, она рассталась со своим первым парнем и стала музой для одного из жокеев манежа. Рейна брала пример с Химены, которая была завсегдатаем Тихона. Химену постоянно окружали молодые люди, еще студенты, которым она годилась в матери. Мужчинам почему-то казалось, что именно она – воплощение истинной женственности.

Если бы Рейна не выбирала подобный стиль одежды, я бы никогда не обратила на него внимания. Но однажды во время ужина с Агустином в маленьком французском ресторане я увидела, что и мой спутник неравнодушен к таким женщинам.

Незнакомка вошла в обеденный зал, непринужденно толкнув полуоткрытую дверь, и, казалось, каждая молекула воздуха пропиталась ее запахом. Ей было лет тридцать пять, и если бы она сняла туфли на каблуках, то стала бы только чуть выше меня. Женщина была размалевана как плохая картина, от нее несло свежей краской, словно она только что вышла из парикмахерской. Туда она ходила очень часто, чтобы подкрасить волосы. Ее волосы были ярко-рыжего цвета, но на висках уже показалась седина, что было видно при ярком свете, а, может быть, так мне лишь казалось из-за особого освещения в том заведении. Женщина была красивой, смелой, очень, очень смелой, у нее были большие зеленые глаза и жесткий рот, очерченный тонкой линией карандаша коричневого цвета. Особого внимания заслуживал ее наряд: очень дорогое платье небесно-голубого цвета из замши, с вышивкой в виде льва, правда, вышивка была видна не полностью из-за чрезмерного декольте, открывавшего немало морщин на ее груди, – деталь, говорившая, на мой взгляд, о дурном вкусе дамы. Она носила пояс, какой я никогда бы не надела, хотя когда я ходила с мамой за покупками, она все время пыталась купить мне нечто подобное. Я искала в этой женщине изъян, который бы меня успокоил, поэтому, обратив внимание на размеры ее тела, решила, что она довольно таки толстая. Правда, вынуждена признать, что была она в общем очень привлекательной, хотя я бы так никогда не оделась и не накрасилась. Мне было совсем непонятно, что в ней вызвало чрезмерный интерес Агустина.

– Ты не мог бы смотреть на меня? – прервала я свою рассеянную критику фильма, который видела пару дней назад, когда почувствовала, что мое терпение лопнуло. – Ничего такого, но я с тобой разговариваю.

– Прости, – Агустин повернулся ко мне через секунду. – Продолжай.

– Можно спросить, почему ты на нее так смотришь?

– Потому что она мне нравится.

– Вот как? Но она похожа шлюху!

– Поэтому и нравится.

Я опустила глаза и стала рассматривать свои короткие ногти, покрытые черным лаком. То, что я увидела, мне настолько не понравилось, что я сунула ладони под мышки, скрестив руки на груди. Когда я стояла с Агустином у дверей его дома тем вечером, он, улыбаясь, сказал мне, что я похожа на привидение. Тогда я восприняла этот комментарий как комплимент, теперь же осознала его истинный смысл, взглянув на себя со стороны. Толстый черный свитер с высоким воротом, мини-юбка в форме трапеции из зеленого крепа с кармашками на подоле, черные плотные чулки с бархатными набивными цветами и плоские зеленые кожаные туфли, как у ребенка, с ремешками, которые застегивались на одну сторону. Я нашла себя смешной и жутко разозлилась, а потому сидела молча и не двигалась, прижавшись к спинке стула, и наблюдала за Агустином, вернее, его затылком. Наконец официант принес два кофе, и моему собеседнику не оставалось ничего другого, как повернуться на мгновение ко мне. Я прошептала ему в лицо:

– У тебя странные вкусы. Я намного моложе.

– Да, – сказал Агустин, – но по выражению я поняла, что он думает совершенно иначе, – поэтому ты часто совершаешь юношеские ошибки, – не надо смешивать количество с качеством. Правда, тебе это простительно, и, хотя ты не отдаешь себе в этом отчета, ты намного лучше. Поэтому я ужинаю сегодня здесь с тобой, а не с ней.

– Конечно! Как будто ты с ней знаком!

– Разумеется, я ее знаю.

– Хотела бы я на это посмотреть.

– Серьезно?

Он приподнялся, красивым жестом бросил салфетку на стул и подошел к столику женщины в голубом платье. Если бы Агустин был сдержаннее, то не позволил бы себе ироничный смешок. Он относился не к даме, а к сеньору, сидящему рядом с ней, и которого Агустин приветствовал в первую очередь, потом была пара поцелуев, которыми они обменялись с дамой. Он с чувством обнял ее за талию, как будто она могла выскользнуть из его рук, меня это так взбесило, что я почувствовала, как закипает мой мозг.

– Ты видела? – спросил Агустин, когда вернулся ко мне.

– Да, конечно.

– Это единственное преимущество моей профессии, становишься знакомым со всеми на свете… – и тут он поднял указательный палец, направив его на меня. – Тебе заказать еще кофе?

– Нет, спасибо.

– Ну, я не знаю, что ты будешь пить.

Я посмотрела вниз и увидела, что моя чашка практически пуста, я механически мешала кофе в пустой чашке так сильно, что расплескала остатки, и они попали на скатерть.

– Какой ужас! – прошептала я.

– Да уж, – ответил Агустин, протягивая мне свою чашку. – Возьми.

Я аккуратно перелила его кофе, пока он заказывал другую чашку и платил за нее. Я ждала, пока остынет, прежде чем поднести чашку к губам, но руки дрожали. Агустин смотрел на меня.

– Да что с тобой происходит?

– Со мной? – мои пальцы ослабли, и чашка громко звякнула о блюдце. – Ничего. А что может со мной происходить?

Кофе выплеснулся из чашки и залил мне юбку, пропитал ткань и чулки. Теперь кофе обжигал мои бедра, но я сдержала крик боли и злилась на себя за то, что позволила себе обжечься.

– Заказать тебе другой? – спросил Агустин сквозь смех.

– Иди ты в задницу! – огрызнулась я и в бешенстве вскочила с места.

Я не контролировала себя и, видимо, что-то уронила на пол, потому что послышался звук разбивающегося фарфора, осколки которого остались у меня под ногами.

– Теперь ты похожа па Питера Пена после неудачного приземления.

Коричневые пятна разных размеров расплылись по подолу моей юбки, я с трудом сдерживала слезы. Несмотря на это, когда мы вышли на улицу, Агустин перешел на бесстрастный тон, чтобы рассказать мне историю об одном своем друге из колледжа, который жил недалеко отсюда, когда они оба были детьми. Мы медленно удалялись от центра, а я думала о том, что вина Агустина в произошедшем была не так уже велика. Я попросту попала в старую как мир ловушку ревности, мое настроение менялось, пока я шла по улице, поэтому вместо того чтобы развернуться и уйти от него, вместо того чтобы бросить его и пойти домой и никогда его больше не видеть, а именно это я пообещала себе в ресторане, я осталась с ним. Мою юбку испортил вовсе не Агустин, но я не хотела показывать ему, что сменила гнев на милость.

– Я причинил тебе боль?

Вначале я подумала, что он шутит, но беспокойство, которое выражало его лицо, было очень похоже на страх, чтобы быть наигранным.

– Нет.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да, – солгала я, потому что чувствовала себя плохо, очень плохо, хотя он никакого вреда мне не причинил. – Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю, у тебя странное выражение лица.

– А мне так нравится! – последний гласный я сознательно протянула дольше, чем было нужно, чтобы вытянуть вперед губы, наигранно раздувая щеки.

Мне казалось, что эта гримаса защитит меня лучше, чем громкие вопли или грустно опущенные ресницы. Поэтому я опять солгала, я думала, что так бы поступила на моем месте женщина в голубом платье. Теперь мне следовало размышлять над каждым своим движением, я хотела достичь совершенства и мечтала научиться красиво раздеваться, красиво и быстро.

– Ну, я так не думаю.

Я стала говорить тише, но не отказалась от жестов из этого репертуара, тут Агустин обнял меня окоченевшими руками и постарался заглянуть мне в глаза. Я даже ущипнула себя, я смотрела ему в глаза, пока он касался губами моих губ, но ничего не чувствовала. Я откинула голову назад и тут же ощутила ее вес.

– Жаль, – раздалось слева от моей головы. – Я остался без курицы. Не знаю, что с тобой случилось, не понимаю, но мне это не нравится. – Агустин сделал паузу и посмотрел на меня. – Если бы ты решила устроить для меня стриптиз, я был бы не против.

Я хотела в корне подавить в себе стыд, но все равно покраснела, краска растекалась по моему лицу как заразный вирус. Я сидела на краю нашей импровизированной постели, спиной к Агустину. Я натянула ажурные чулки, обулась, не теряя времени на шнуровку ботинок. Потом надела свитер. Теперь, полностью одетая, я чувствовала себя намного лучше. Обойдя кровать, я прошла в ванную и сняла юбку с радиатора (я повесила ее туда сушиться, после того как простирнула в раковине). Мне страшно не хватало Фернандо, теперь я остро почувствовала это. Я впервые сказала себе, что если бы мы не расстались с Фернандо, вернее, если бы он не бросил меня, то я бы так и осталась маленькой девочкой. В шкафу на кухне я нашла пластиковый мешок, потом заглянула в спальню. Я не хотела, чтобы Агустин заметил мои горящие щеки. Я хотела только попрощаться с ним.

– Прощай.

Агустин ответил мне, когда я укладывала юбку в мешок.

– Посмотрим.

Я тихо взяла пальто, стараясь не давать волн своему огорчению. Потом послышался скрип кровати и шаги босых ног. Я решила поторопиться и, не теряя времени, выскочила на лестничную клетку и вызвала лифт, намереваясь, выходя из дома, с силой хлопнуть дверью.

Я с нетерпением ждала, пока красная стрелка над дверью лифта перестанет светиться и лифт пойдет вниз. Я слышала шаги Агустина, его голова была видна через прозрачную дверь, она отражалась в зеркалах на стенах лифта. Я посмотрела налево, направо – никого. Я стояла перед дверью лифта, нетерпеливо топала каблуками, словно пыталась поторопить лифт, но единственное, что случилось, – это то, что лифт остановился на другом этаже. Дверь квартиры Агустина открылась, из нее вышел сам хозяин, совершенно голый, и направился в мою сторону. Я следила за его движениями в зеркале и видела, как он подошел. Он обнял меня сзади. Неожиданно я почувствовала, как его член уперся в мою левую ягодицу и начал тереться об меня. Я пыталась сопротивляться. Я поняла, что происходит, когда он начал использовать свой основный лексикон.

– Посмотрим, шлюха.

Сказав это, он повернул меня к себе. Я закрыла глаза и молча отдалась ему. Мое тело моталось между его руками как неживое, спиной я была прижата к дверям лифта, потом мы съехали на пол. Я так и не открыла глаза, не разжала губы, молчала, двигалась, насколько это было необходимо. Губы задрожали, и я с силой их закусила.

– Вот так, – услышала я словно сквозь сон. Тут я закричала, кричала долго и очень громко.

* * *

Вначале я не поняла, что произошло, не знала, какой глубины была бездна, в которую я так радостно падала, и не представляла, насколько остры ее крутые склоны, исполосовавшие мою душу болезненными ранами. Вначале я все еще преступно слушалась моего тела и не чувствовала себя ни в чем виноватой.

До сих пор я произносила одни и те же слова – простые комбинации фонем, которые слышала тысячи раз, всегда применяемые в одном и том же контексте. И вдруг все изменилось: я начала подозревать, что каждый раз мое поведение было не естественным, а искусственным, плохо или хорошо сыгранным, но именно сыгранным каждый день. Я слышала знакомые слова и подчинялась им, чтобы сделать последствия своего поведения предсказуемыми для самой себя. Я думала об этом весь день, хотя и не могла понять, хорошее это открытие или нет, так же как не могла не радоваться до мурашек всякий раз, когда воскрешала в памяти голос Агустина. Его голос медленно, как огарок свечи, таял в моих воспоминаниях, пока он говорил: «Посмотрим, шлюха».

Я продолжала думать об этом даже тогда, когда Рейна выходила, чтобы прогуляться и оставляла меня одну в комнате. Я старалась не думать о том, что происходило со мной, когда стояла спиной к зеркалу. Я вытянулась на кровати и задумалась над своей одеждой. Серые фланелевые брюки с белыми полосками, как у гангстера, были немного мне малы, они жали, но подходили к моей фигуре намного лучше, чем американские джинсы, которые я застегивала, предварительно заправив в них рубашку. Я никогда бы не смогла надеть на себя ни одну из блузок Рейны – они бы мне не подошли по размеру. Конечно, я могла, немного покувыркавшись, постараться влезть в ее рубашку, но я решила быть с собой честной. Босыми ногами я сползла на пол, с закрытыми глазами засунула ступни в два черных мокасина и подошла к шкафу. Я хотела оценить гардероб свой и Рейны, но оценить беспристрастно, без предвзятости, поэтому решила перемерить всю одежду. Я надевала брюки по возможности короткие, а жакет, напротив – длинный. Правда, я не была уверена, что когда-либо буду носить подобный ансамбль.

Пока я как можно быстрее раздевалась, пыталась вспомнить, видела ли я когда-либо в жизни что-либо такое же страшное, но не смогла. Я чувствовала, что успокоюсь лишь в том случае, если одежда будет хорошо на мне сидеть. Но мне следовало учитывать все стороны проблемы, особенно то, что этот стиль не был создан для меня, так что я снова подошла к шкафу. На последней вешалке, около стенки висели шотландские юбки, которые мне подходили по размеру. Я надевала их очень давно, на праздник в Мадриде. Мама намеревалась из этой красной ткани сшить мальчишескую тунику, которую Рейна должна была надеть во время рождественского представления в колледже. Она не ошиблась в своем решении, потому что на последнем распределении ролей объявили, что моя сестра должна возноситься к потолку с бумажными крыльями за плечами в роли ангела.

Ну а мне, с такими губами, как всегда, пришлось изображать волхва Бальтазара – все, как обычно.

Я боязливо достала тунику из шкафа с твердой уверенностью, что совершаю постыдный поступок. Я надела ее, я в нее влезла, сделав это спиной к зеркалу, как всегда. Когда я наконец ее надела, то решила посмотреться в зеркало. Но сначала я посмотрела вниз и увидела, что ткань болтается вокруг талии, но в бедрах была мне мала. Мне показалось, что я втиснулась в футляр, но я, тем не менее, не захотела снять тунику. Когда я закончила крутиться из стороны в сторону, поняла, что все еще стою в мокасинах, которые достала из шкафа, но, и сняв их, не пошла искать туфли, потому что интуитивно чувствовала, что могу обойтись без обуви.

Зеркало показало мне ослепительный образ – округлые груди, тонкая талия, крутые бедра, плоский живот, длинные ноги. Мне стало неловко, а головная боль, которая стягивала мои виски, только усилила это чувство. Декольте в виде перевернутого пятиугольника, как те, которые мне так нравились на Эве Перон, открывало полоску кожи, которая была похожа на нарисованную и оттенялась цветом моих фиолетовых сосков. Юбка морщила, это нельзя было исправить, ткань сильно растянулась на бедрах, но, даже несмотря на это, я выглядела прекрасно.

– Хорошо, – сказала я громко, пока смотрела на себя в профиль, – это просто одежда…

Я повернулась к стене и обернулась через плечо, чтобы рассмотреть себя сзади. – Ничего больше, просто несколько кусков ткани, прошитые нитками, для того чтобы люди не ходили голыми по улице. Я снова повернулась, чтобы рассмотреть себя с другой стороны. – В общем, это все равно мое, я не буду это обрезать, и все же… – Я повернулась, чтобы посмотреть на себя спереди. – Какая разница, как одеваться, – современно или как греческая статуя?

Я придвинула стул и села, потом встала и опустилась на колени, наклонилась вперед, присела на корточки, потом снова поднялась, сделала пару поворотов, открыла рот, чтобы придать лицу томное выражение, сморщила лоб. Я поняла, что слова Агустина были пророческими, они звучали в моей голове, слог за слогом. Слова, которые произнес Агустин, напугали меня. Они были похожи на те, что прозвучали недавно, когда я вышла на улицу, надев на себя одежду Магды: «Ты чокнутая, дорогая».

Чемоданы моей матери превзошли все мои ожидания. В них был заключен целый кладезь бесконечных возможностей, которыми я могла воспользоваться без малейших препятствий. До сих пор мама жила в постоянном страхе за меня, она боялась, что однажды ей позвонят из полиции и сообщат, что я уже несколько лет распространяю наркотики. Так что мама была абсолютно счастлива, когда я попросила у нее разрешения поносить старые платья пятидесятых годов, которые хранились в больших картонных коробках. Я собиралась сделать из этих платьев новые наряды, ведь до сих пор мама дарила нам лишь неаккуратно пошитые юбки и блузы, она называла их «утренней одеждой», а еще рубашки с жакетами, то есть «вечернюю одежду», так что мне было необходимо привести в порядок свой гардероб. Мама никогда не разделяла одежду полностью на утреннюю, дневную и вечернюю, платья для коктейлей она носила очень часто, стараясь не испортить их, потому что очень их любила. Ее разрешение было настоящим выражением милости, оказываемой мне, настоящим благословением для меня, потому что было очевидно, что мне придется эту одежду переделывать. Эти платья были слишком узкими для моей талии и широкими для моих бедер. Одежда, которую носила моя мать в двадцать лет, сидела на мне так хорошо, как будто была сшита для меня, а если иногда случалось не так, то моя няня Хуана выказывала бесконечное терпение, сидя около швейной машины.

– Посмотрим, как могут прийтись по нраву девочке эти тряпки, – сказала мама. – Конечно, моя дочь – малышка, и ею останется, да и что скажут люди… С другой стороны ты же видишь, как одевается твоя сестра…

Но не все было одеждой.

В моей голове еще звучали мамины слова, когда я решила купить себе новое дорогое платье, в котором собиралась пойти с Агустином на праздник, о котором он сказал мне недавно. Я решила, что никому не позволю над собой смеяться, а потому, просмотрев журналы мод, отправилась по магазинам. Я исследовала одну за другой самые смелые витрины Мадрида в поиске того, чтобы было бы сделано специально для меня. Я нашла его тем самым днем на улице Клаудио Коэльо, в одном магазине, самом сумасшедшем из тех, которые я встречала в моей жизни. Это был интересный магазин – современная Мекка для девочек из приличных семей, где на вешалках соседствовали костюмы в стиле барокко, украшенные современными вышивками с камнями и стразами и модные короткие расклешенные брюки, которые казались похожими на униформу человека, сдающего койки на ночь, или костюм какого-нибудь глэм-певца. Моя находка была намного скромнее. Черное платье из жатой ткани с глубоким вырезом, оно было похоже на жакет, который нужно носить без рубашки и брюк. Жутко классное.

Когда я стала спускаться по лестницам театра, где в этом триместре расположилась модная дискотека, повторилась ситуация, к которой я уже начала привыкать: я с удовлетворением замечала, как на меня восхищенно смотрят, хотя на такой эффект не рассчитывала. Я увидела Агустина, он спускался на нижний этаж. Наконец мы поравнялись, но тут я вспомнила о нашей разнице в росте. Однажды я спросила у Агустина, раздражает ли его, что я выше. Меня эта выбивало из равновесия, из-за этого я чувствовала себя неловко. Мне казалось, если я сниму каблуки, то он станет выше на целых два сантиметра, но он не позволил, он привык к моим каблукам. Теперь он окинул меня унылым взглядом и спросил с тяжелым вздохом, для чего я их надела, но потом добавил, что как вполне зрелый человек больше не стесняется двух вещей: лысины и роста. «Я ношу лысину весело, но, конечно, не заостряю на ней внимание. И я могу пройти по улице с женщиной, которая выше меня». Теперь я точно знаю, если человек действительно это может, то он настоящий мужчина. Прежде я не понимала, о чем говорит Агустин. Он ответил мне, что я должна была угадать его настроение, и я машинально поднялась на каблуки. Я очень легко и быстро привыкла наклонять голову к нему, когда это было необходимо.

Разница в росте давала мне возможность почувствовать собственное превосходство, но мне было просто необходимо для этого быть рядом с ним, этот факт делал мое пребывание здесь даже более приятным. Когда я шла рядом с Агустином, то замечала, как мужчины следят за мной глазами. Все они были невероятно красивыми. Я читала на их губах один и тот же вопрос и улыбалась про себя: «Я с ним, а не с вами, потому что нам есть о чем поговорить, а вы даже не знаете, что сказать, а еще он вызывает во мне желание». Что происходит? Женщины периодически придирчиво окидывали взглядом наши с Агустином фигуры и лица, а я только улыбалась на это, словно хотела сказать: «Конечно, я тоже все вижу, но мне он нравится». Я не была влюблена в Агустина и сомневалась в том, что он был влюблен в меня. Я сознавала, как сильна наша связь, и спросила себя, могла бы я жить так в течение долгих лет, возвращая разумную часть всего, что я потеряла, когда потеряла Фернандо. Дело было не в одежде, это обстоятельство не могло быть плохим, потому что было, скорее всего, хорошим для меня, потому что я это чувствовала, и я была наивной до встречи с Фернандо.

Несмотря на это, судьба не захотела подарить мне вирус гриппа этой ночью, не дала шанса упасть с лестницы, чтобы сломать щиколотку, не отравила алкоголем можжевеловой водки, не свела с ума этим беспокойным праздником, какими было большинство праздников. Мы пересекли зал огромное количество раз в направлении бара, единственном месте, где мы еще не начали, мы были действительно веселы и развлекались. Тут случилось то, что заставило меня по-настоящему забеспокоиться. Какой-то тип поднял руку и помахал нам, приглашая подойти к себе, Агустин обнял меня за талию и повел туда с безошибочно угадываемым выражением сильного желания на лице, но не оставляя мне другого выбора.