Текст книги "Любовь в ритме танго"

Автор книги: Альмудена Грандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

Различив его силуэт за оградой, я снова обо всем позабыла, все это было похоже на наваждение, ведь на самом деле не было никакого смысла так рисковать. Это было глупо и безрассудно. Я прекрасно представляла себе последствия своего поступка, если вдруг о нем узнают остальные. Но Фернандо упросил впустить его в последнее полнолуние, перед своим отъездом, ему хотелось прийти именно ночью, втайне ото всех. Мы договорились о дате и времени ровно за сутки, но мне все же виделось в этой затее что-то нехорошее, преступное. С этого времени в мою душу закрался страх, и хотя я не зацикливалась на том, что что-то должно случиться, в голове постоянно всплывали мысли о разных неприятностях, непредвиденных проблемах. Мне казалось, например, что кто-нибудь обязательно проснется среди ночи из-за головной боли и пойдет искать аспирин. Так что ко времени нашего свидания я была не то что напугана – почти парализована страхом, я сходила с ума от страха. Когда же я открыла калитку и впустила Фернандо, паника тотчас прекратилась, и лишь одно чувство заняло ее место и все свободные места, остававшиеся внутри меня, – любовь.

Фернандо чуть коснулся губами моего лица и пошел к дому, а я все еще не двигалась с места, удивленная легковесностью такого приветствия. Это было жалкое вознаграждение за мою отвагу. Он вернулся, посмотрел на меня и снова поцеловал в губы. Тут я поняла, что он очень волнуется, хотя причины его волнения были не похожи на мои. Мы ничего не сказали друг другу и пошли к дому. Когда я толкнула дверь, стараясь не шуметь, наши глаза встретились, при этом взгляд у Фернандо был странный, но я ничего не сказала. Жестом я пригласила его войти, а он перешагнул через порог и пошел впереди меня, останавливаясь на каждом шагу, чтобы узнать угол, щель, карниз – все детали, которые его отец ему описал, когда Фернандо был еще ребенком. Тогда они вдвоем поднялись на гору, и отец издали показал этот дом, в котором ему не суждено будет больше побывать. Я молча следовала за ним, поворачивая временами голову, чтобы увидеть его лицо в лунном свете. Мне не удавалось разгадать чувства Фернандо, а вот если бы он захотел посмотреть на меня, возможно, он без усилия объяснил бы дрожь, которая пробегала по моим индейским губам. Я готова была заплакать, сама не зная почему.

Я навсегда запомнила, с каким гордым видом он подошел к дому, открыл двери, помню уверенность, с которой он вслепую ориентировался в коридорах, высокомерие, сквозившее во всех его движениях, как будто это был его дом, а не мой. Я провела его до кухни, вошла вслед за ним в кладовую, покружила медленно вокруг Фернандо, показала ему большой мраморный стол, за которым завтракала каждое утро. Я стояла у двери, уступая дорогу. Мы вошли в гостиную, я отметила, что перед тем, как войти, он особенно волновался, как будто не мог самостоятельно открыть эту дверь, единственную, за которой мог прятаться какой-то неизвестный ему предмет, принадлежащий обитателям дома. Фернандо молчал, это была безмолвная экскурсия, мы боялись кого-нибудь разбудить.

Я провела его по всем закоулкам Индейской усадьбы. Мне казалось, что ее интерьеры не должны были сильно измениться с 1940 года, когда отец Фернандо расставлял игрушечных солдатиков между ножками кресел. Мебель в этом доме была большей частью такая же старая, как дедушка. Ее даже не переставляли за все то время, что я помню, а современных вещей в доме было минимальное количество, может быть, именно поэтому дом казался душным. К тому же бабушка, несмотря на большие пространства гостиной, была категорически против того, чтобы поставить там телевизор. Там стояли лишь стулья из красного дерева и легкие круглые столики, на которые Фернандо посмотрел так, словно их у него украли, будто, глядя на них, он почувствовал себя ребенком, изгнанным из рая. Теперь в силу своего упрямства он хотел покончить со своими слабостями. Лунный свет просачивался в комнату через большие окна, я села на спинку софы и стала наблюдать за Фернандо. Только теперь я действительно полностью осознала, что Фернандо – мой двоюродный брат. Он двигался вперед очень осторожно, тщательно фиксируя в своей памяти каждую деталь, каждую мелочь. Он прошел через двойную дверь, которая отделяла гостиную от библиотеки. Дверь была открыта, он секунду помедлил и так посмотрел на порог, словно ему необходимо было увериться в том, что он существовал, прежде чем пройти вперед. После того как Фернандо внимательно осмотрел все книжные полки, он повернулся налево и остановился у одной полки с особым интересом. Планировка дома превращала территорию библиотеки в острый угол огромной буквы «L», по обе стороны которой были выходы в столовую и гостиную. По затихающему звуку шагов Фенрнандо я догадалась, что он направился в дальнюю комнату, и нетерпеливо стала ждать его возвращения. Я тогда не слышала ничего подозрительного, мне казалась, что все опасности исчезли в глубоком молчании, которое мы продолжали хранить.

Фернандо появился снова в том же углу, где он рассматривал перуанский шкафчик и из которого исчез несколько минут назад. Он смотрел на меня, скрестив на груди руки. Я подождала несколько секунд, но когда убедилась в том, что Фернандо не хочет двигаться, поднялась и пошла к нему сама. Мои намерения прекратить нашу авантюру разом изменились. Когда я подошла к Фернандо и прижалась к нему всем телом, его лицо оказалось прямо напротив моего. Мне не хотелось шевелиться, я боялась двигать не только руками и ногами, но даже кончиками пальцев. Но Фернандо хотел другого, он взял меня за руку и потянул на пол. Я медленно опускалась, слегка касаясь лицом и ладонями его тела, и чувствовала возрастающее желание его плоти.

Оказавшись на полу, я коснулась лицом того места, где только что были мои руки, по всему телу разлилось приятное тепло. Я не совсем понимала, что делаю, но, несмотря на это, точно чувствовала, что именно сейчас следует делать. Все мои чувства были словно наэлектризованы. Никогда потом, никогда, я не была так опьянена, как в тот момент. Никогда я не была так неспособна управлять собой.

Фернандо много раз упоминал с уважением об одной женщине из Любека, которую замещал пару недель в должности психолога колледжа, где учился на последнем курсе бакалавриата. «Она была замужем, понимаешь?» – объяснял он, как будто я не могла запомнить этот славный, героический поступок. «Ей двадцать восемь лет, и она была замужем», – повторял Фернандо. «Немного старовата, разве нет?» – оставалось мне спросить, а он притворялся изумленным: «Кто, Аннелизе?» и ошеломленно смотрел на меня: «Что ты! У Аннелизе очень стройное тело!» И двадцать восемь лет, и была замужем, и она начала… Я не могла поверить, что он попытался обольстить эту женщину. Конечно, она была той, о ком Фернандо теперь хотелось говорить. Фернандо был в очень опасном возрасте, так она говорила, возможно, его проблемы на занятиях по литературе связаны с чрезмерной озабоченностью сексом, и эта Аннелизе просто проводила с ним сеансы «терапии»… Фернандо рассказывал о своей пассии, а мне захотелось его перебить: «Да, конечно! Не заливай!» Но он смерил меня презрительным взглядом и продолжал рассказывать о том, как эта пресловутая Аннелизе призналась ему в любви, поэтому было вполне логично, что они развили отношения, «особенно живя в одном социуме, не приветствующем сексуальную активность человеческого либидо», и так далее, и так далее… «В любом случае ей было достаточно!» – временами вставляла я и думала про себя, что она настоящая шлюха… Но тут Фернандо перешел на отвратительный тон этакого искушенного донжуана, чтобы сказать, что я еще ребенок, а он сглупил, попытавшись объяснить мне вещи, которые я не могу понять. От этих слов мне стало еще хуже, я жутко разозлилась, чего и добивался Фернандо.

Он задел меня за живое своими рассуждениями: «Ты, конечно, не можешь понять, иногда даже я не понимаю, и меня это мучает. В любом случае, какие разные женщины! В твоем возрасте девушки способны только на привычные вещи, но когда они превращаются в настоящих женщин… Тогда…» «Что?» – перебивала я, упрямо глядя на Фернандо, и он рассказывал мне все с самого начала о том, что произошло в том кабинете. Аннелизе, не вставая со своего вращающегося кресла, притянула его пальцем, который засунула за пояс его брюк, и отымела Фернандо, пока он не выдохся. Поэтому на следующее утро он крепко спал на лекциях, а она, хотя тоже не спала всю ночь, занимаясь любовью в гостиничной кровати, весело шагала по коридорам, как будто ничего не произошло. Она хотела доминировать, она, двадцативосьмилетняя, замужняя, не могла позволить, чтобы поимели ее, потому что, видимо, муж был с нею груб. «Меня пугало, что в колледже по вечерам она делала мне минет, – признался сейчас Фернандо. – Мне не хотелось, чтобы нас накрыли, ведь она всегда так кричала от удовольствия. Я не уверен, конечно, но у меня было стойкое чувство, что для нее существовал только секс, а то, что она делала со мной вечерами, когда ласкала губами, ей нравилось еще больше. Видела бы ты, какое у нее было лицо, когда я кончал. Знаешь, она проглатывала все, при этом глаза у нее были закрыты, как будто ей очень нравился вкус… Вот поэтому я говорю, что все женщины очень странные, мне ее поведение казалось невероятным, я этого не понимаю. Они говорят, что женщинам полезно для кожи глотать это, но, все равно, невозможно понять, она…»

– Черт возьми! – закричала я. – Ты меня слышишь, Фернандо? Черт возьми, парень! Я не верю ни одному твоему слову, так что ты можешь говорить до второго пришествия, но меня тебе не убедить.

– Мне – тебя? – сказал наконец Фернандо с выражением ангельский невинности. – Ты думаешь, я хочу в чем-то тебя убедить? – Он медленно покачал головой, как будто что-то в моем голосе, в моем лице его глубоко задело. – Я тебе только говорю то, что важно для меня, я пытаюсь разделить это с тобой, я никогда от тебя этого не попрошу, Индианка, ты понимаешь, я никогда не делал это с девушкой твоего возраста…

Я часто думала, что, говоря об Аннелизе, он пускает мне пыль в глаза. Я была уверена, что она никогда не существовала, что ее имя и ее возраст, и ее общественное положение, и ее стройное тело, роскошное, но крепкое, взрослое, но гибкое, опытное, но готовое потерпеть поражение, что все это было выдумкой мальчика-ребенка. Мне казалось, что она никогда не жила ни в Любеке, ни в Гамбурге, ни в каком-либо другом месте этой страны. Но иногда я все же думала, что он говорит правду, потому что в его слова вплетались слова «похоть», «либидо». Я не знала, что и думать, и тогда вспомнила о Хельге. Бесцветная Хельга, бедная хорошая девушка-католичка, никогда меня не тревожила, а эта Аннелизе выводила из себя.

– И к чему ты мне все это рассказал? – сказала я наконец, намеренно говоря громче, чтобы вопрос не звучал риторически, хотя ответ на него знали мы оба.

– И что от этого выигрываю я, ты хочешь сказать? – поправил меня Фернандо и закрыл лицо руками, как будто пытался закрыться от меня, но я продолжала давить на него.

– Тогда я тебе скажу, мне твой рассказ не дает ничего, абсолютно ничего. Ты слышишь? Ничего, ничего.

– Какая ты глупая, Малена! – Ты думала, что женщины делают это, чтобы что-то выиграть или что-то потерять?

«А то как же!» – произнесла я про себя и злобно посмотрела на Фернандо, он молча выдержал мой взгляд, пока я внутренне ободряла себя. «Что, нет? То, что я тебе говорю, смело…» Но тогда, стоя на коленях на полу в библиотеке, я услышала тонкий скрип плохо смазанной дверной петли, такой тонкий, словно приглушенное эхо, скрип, который возвестил о предстоящем появлении на сцене третьего действующего лица. Я представила, что теперь будет, если нас обнаружат, и поняла, что нам необходимо спрятаться в глубине этого барочного лабиринта. Раньше он мне не нравился из-за своей запутанности и множества темных мест, теперь же мог спасти. Кто-то проснулся в нескольких метрах от моей головы и сомневался, вставать или нет, а потом решился покинуть горячие простыни, влажные от пота, и отправился что-то искать. Между моих губ вздымался Фернандо, наполняясь семенем. Мы не могли остановиться, не могли поменять положение – велик риск быть обнаруженными. Эта мысль заставила меня быть осторожной, я продолжала ласкать Фернандо, но делала это тише. Все мои чувства обострились и сосредоточились на двух вещах – на Фернандо и на звуке шагов снаружи, шаги доносились со второго этажа. Я подумала, что если все далеко зайдет, то мы успеем пробежать несколько метров и закрыться в ванной.

Привычный треск двадцать первой ступени вернул меня в жестокую реальность. Кто-то спускался по лестнице. Я закрыла глаза, пытаясь найти решение, и опять их открыла, но не решилась быстро встать. Мой рот был спаян скользким куском живой плоти. Я подняла глаза и посмотрела на Фернандо. Лестница заскрипела еще раз, потому что наш компаньон, кем бы он ни был, ступил на семнадцатую ступень. Я не могла сопротивляться желанию дотронуться кончиком языка до спинки его члена, готового пронзить меня, но мой кузен не давал мне возможности двигаться, он шарил глазами по всей комнате в поисках решения, которого не существовало. Через мгновение Фернандо посмотрел на меня, положил правую руку на мою голову и нажал на нее, заставляя меня пригнуться. Я успела заметить только, как закрылись его веки. Теперь я и сама была слепа, но чувствовала ласковый нажим его пальцев, которые оплели мою голову, чтобы управлять ею, выбирая регулярный ритм, соразмерный эху тех шагов, каждый миг более близких, каждый миг все более опасных.

Я с легкостью поняла, о чем думал Фернандо. С одной стороны, до этого момента мы не перекинулись ни единым словом, не включали свет, не оставили ни одну дверь открытой, никакая деталь не могла нас выдать. С другой стороны, с того момента, когда этот ненавистный полуношник начал спускаться по лестнице, какое-либо бегство было невозможно, потому что дверь, которая открывала доступ в коридор, давала прекрасный обзор с лестничной площадки первого этажа. Сменить местоположение – значило произвести шум. Лишь небольшой процент вероятности давал основание думать, что цель ночного гостя находится не на кухне, потому что в пять часов утра никто не вспоминает о том, что оставил в гостиной книгу, которую читал. Фернандо не давал мне возможности заговорить, потому что так бы мы подвергли себя еще большей опасности. Его храбрость возбудила меня еще сильнее, я страстно желала его, а он был уверен, что я делаю это только для его удовольствия, но как же он ошибался. Потому что я не делала ничего для Фернандо. Я делала это только для себя.

Эхо шагов разносилось повсюду, оно скакало сверху вниз, с пола на потолок, от двери к двери, из комнаты в комнату. Опасность приближалась, нас могли легко обнаружить, и самое смешное было в том, что я получила бы от этого удовольствие. Я помню, как изменились мои движения, – стали сильнее, более жадными и порывистыми. Я была убеждена в том, что Рейна войдет в библиотеку с минуты на минуту, что именно она была тем, кто проснулся и, заметив мое отсутствие, принялась искать меня по всему дому, но я не испытывала страха, потому что в тот момент потеряла разум и вместе с ним меру всех вещей. Я безумно хотела, чтобы мои подозрения подтвердились, чтобы сестра вошла и увидела нашу двойную фигуру. В этот момент я осознала степень моей власти, потому что это была власть, я чувствовала, что чужое удовольствие было ценой моего собственного. Власть, власть, власть, никогда я не чувствовала себя такой могущественной.

Ночной посетитель повернул на кухню. Я услышала стук его шагов, а потом он испарился в неизвестности, поднявшись по лестнице, которая увела его от нас. Тело Фернандо было между моими руками, я ощутила его всеми своими чувствами мгновение спустя после того, как его бедра задрожали в моих руках. Я почувствовала терпкий вкус мужчины, но не двигалась, моя голова замерла напротив его живота, а мое естество было открыто для него с того момента, как все закончилось. Тут я посмотрела на него. Веки Фернандо были опущены, рот искривлен в странной гримасе, как будто болезненной, его сдавленные стоны, вырывающиеся из гортани, напоминали жалобные вопли. Я ему поклонялась, я бы убила ради него, я могла бы убить его, пока его губы, усталые и счастливые, произносили единственные слова в ту темную ночь.

– Ух, детка, ты не представляешь, что это такое!

Теперь же я сомневалась во всем.

* * *

Фернандо был рядом, когда моя жизнь начала меняться, он был рядом, но помочь это мне не могло, я должна была повзрослеть. Я еще думала о себе как об ошибке природы, когда мои попытки стать мальчиком провалились, я была уверена, что мне никогда не стать настоящей женщиной…

Но в один прекрасный день я распрощалась с мечтой об идеале, поняла, что совершенства не существует, что есть только реальность, как стол в баре факультета, где я сидела, положив голову между чашкой кофе с молоком и рюмкой коньяку. Мои подруги внимательно слушали рассказ некоей бледной, нежной и несчастной нимфы: томный взгляд, груди-точечки, узкие бедра – такой мне никогда не стать. Она перевелась в нашу группу, чтобы закончить обучение, из какого-то неизвестного провинциального университета.

Ему было около сорока лет. Средней комплекции, в лице ничего экстраординарного, но все же он вызывал восхищение. Он одевался по-британски элегантно, но без налета чопорности, внося в свой костюм какое-то южное веяние: желтые перчатки, красная оправа очков, большое позолоченное кольцо, в котором блестел фальшивый камень овальной формы, вычурный галстук. Он был профессором французской литературы. Я никогда не ходила на его лекции, а он никогда мне их не читал, но каким-то образом мы были знакомы, он знал обо мне, а я о нем. Однажды утром он решил сесть вместе с нами позавтракать, потому что накануне мы ехали в одном автобусе. Он уселся между юными студентами и попал в самый центр волосатых левых экстремистов. Я осталась стоять у стойки бара, но была так близко к ним, что слышала весь разговор, хотя вовсе не хотела делать этого.

– Верно, многое мне трудно далось, – говорил профессор, – ситуация сильно изменилась. Представьте себе, я не хочу круглый год работать профессором. Но все же профессора следует уважать, ведь ему многое нужно пережить, о многом написать, прежде чем получить возможность занять это место! В свое время я тоже писал много разных вещей… Нам надо говорить тише, с последнего ряда…

Все, кроме меня, рассмеялись. Профессор посмотрел в мою сторону, и с этого момента у меня появилось ощущение, что ораторствовал он только для меня, а каждое его слово возвращало в удушливую атмосферу автобуса.

– Так что не было ничего необычного в том, чтобы привязаться к мальчикам, и я тоже не имел ничего против этого. Но все же, хотя мне это казалось невероятным, пару-тройку раз, неважно, я отправлялся в постель с женщинами, но, по правде говоря, мне не поправилось. Это было похоже на то, как если пьешь воду из унитаза. – Я опустила глаза, улыбаясь, но он отрицал само намерение ответить на мою улыбку и продолжал говорить. – Да, я был очень прогрессивным, конечно, я выступал за раскрепощение женщин и все такое, воевал за демократический оргазм, и они это знали, несомненно, они были моими подругами. В общем мы разделись, начали кувыркаться в кровати, целоваться и ласкать друг друга, а они говорили: «Пальцем, пальцем, следуй за пальцем…» Итак, через минуту я уже сидел на кровати, двигая пальцем, и старался понять, какая радость искать Бодлера в этой дуре…

Смех его учеников смял эхо последних слов. Я тоже смеялась и смотрела на профессора. Мне хотелось встретиться с ним глазами, потому что последний фрагмент его речи меня задел.

– Возможно, я не был справедлив. Думаю, что это была судьба. Девушка просто не заслуживала меня. Я хочу сказать, что Бодлер определенно не слушал бы сосредотачивать все свое внимание на пальце.

Месяцы спустя я, согнувшись, сидела за столом в баре, не обращая внимания на стоящую рядом дымящуюся тарелку и не желая подносить к губам ее содержимое. Профессор смотрел на меня, улыбался, кивал, пока я слушала, заражая невыразимым отвращением к некой девушке, и искал ответ в литературе, в ее метафоричности. Литература была для него отдушиной, к которой он обращался после долгих часов пустых разговоров, дискуссий, обдумываний, прикосновений, объятий и страданий. Думаю, страданий было больше всего. Я не была готова принять участие в их разговорах. Мариана слушала его с бесконечным вниманием, осторожно кивая головой, как будто понимала все, о чем он говорил. Возможно, она действительно понимала, все мои подруги понимали этот сорт вещей. Я чувствовала себя неловко, мне казалось, что я сама виновата в своей застенчивости и в том, что не была готова принять ход мыслей этого человека. Как позже оказалось, наши рассуждения во многом совпадали, хотя ничего для этого мы не делали, никаких усилий к пониманию друг друга не прикладывали. Однажды профессор сказал мне об этом так:

– Истина в том, что ты больше, чем женщина.

Сердце в моей груди чуть не разорвалось, я бросила взгляд, чтобы разглядеть блеск интереса в его глазах, изучавших меня с большим вниманием. Я даже испытала некоторую гордость, оттого что снискала внимание этого человека.

– Больше, чем просто женщина, – сказал он, опуская глаза. – Больше, чем женщина, проклятая…

В этот раз его слова не задели меня за живое. Что он может знать, сказала я себе, однако, он знал больше меня. Прошло немного времени, и я смогла убедиться, что профессор был прав. Больше, чем женщина, да, больше, гораздо больше.

* * *

Он носил белое пальто, какие носят киношные герои, – с широченными развевающимися полами и поясом, завязанным на узел, пряжка из коричневого пластика болталась за ненадобностью в воздухе. Тот вечер был пасмурным, но тем не менее солнечные очки с дымчатыми стеклами скрывали его жалкие, маленькие узкие глазки, и это разбудило во мне нездоровое любопытство. Я смотрела на него только потому, что он был самым уродливым мужчиной, с которым я когда-либо сталкивалась. Его кожа была какой-то мятой, в рубчиках, губы поджаты в саркастической усмешке, волосы на макушке особой пышностью и богатством не отличались. Я смотрела на него, чтобы решить, слепой он или нет, а я это подозревала с самого начала. Прошло мгновение, и я поняла, что у него отличное зрение, но, несмотря на это, продолжала заинтересованно его разглядывать, словно смотрела на пламя или морские волны, не зная точно, что в них ищу. Его уродство казалось мне все более чарующим. Он держался со мной запросто с самого начала нашего знакомства. Теперь он выдержал мой взгляд со всей твердостью, что заставило меня покраснеть. Я постаралась больше не смотреть на него, но продолжала наблюдать краем глаза. Незнакомец поманил меня пальцем, желая, чтобы я сама к нему подошла. Рефлекторно я прижала указательный палец к груди, нахмурилась, пытаясь придумать какой-нибудь вопрос. Он улыбнулся и кивнул.

Пока я проходила те несколько метров, которые нас разделяли, я спросила себя, к какому типу мужчин он относится. В то время гетеросексуальное мужское население в тех местах, где я бывала, разделялось на три основных тина: безрассудные, болезненные и настоящие. Вторые были мужчинами только внешне. Во всем остальном они дополняли растения в интерьере, которыми украшали бары и дискотеки. У этих цветов не было больших требований, так как их редко кто поливал и ухаживал за ними. Эти парни всегда были одиночками, зимой и летом носили длинные шерстяные пальто, темные – черные или серые, – с поднятыми воротником и широким теплым мохеровым шарфом, в который укутывали свои тонкие шеи. Они входили группами по три или четыре человека, иногда в сопровождении какой-нибудь женщины, бывшей почти всегда старше их, но обычно очень элегантной. Эти парни не были гомосексуалистами. Они, тяжело ступая, томно глядели по сторонам и медленно проплывали вдоль столиков в поисках свободного места. Пили мало, в тишине качаясь на стульях, и чередовали выпивку с американским аспирином. Такого аспирина в Испании не было, хотя здесь хватало разных обезболивающих средств, но эти парни принимали только американский аспирин, который какой-то чувствительный и сострадательный друг привез специально из Нью-Йорка(!), а вовсе не из Арканзаса. Все они были, по сути, артистами, творческими личностями, с ними было трудно найти общий язык, они были в большинстве случаев дадаистами, подпав под деспотичное, магическое обаяние Уорхола. Когда они приходили по одному, иногда казались потерянными, но это случалось крайне редко. У каждой группы был свой лидер, диктатор, как правило, некий поседевший индивидуум, подавленный своим интеллектом. Этот человек был единственным, кто говорил, а его постоянные спутники слушали его с таким усердием, что какой-нибудь непонимающий наблюдатель мог подумать, что перед ним гениальный мыслитель, хотя тот был плохим поэтом, посредственным социологом или просто чокнутым болтуном, а иногда всем этим вместе. Иногда этот человек ничего не говорил, а лишь брал кофе в баре у Альгонкина и пытался возбудиться, глядя на фотографии Алисии Лиделл.

Но ему, с моей точки зрения, не было необходимости притворяться ничтожеством, чтобы войти в одно из этих обществ щегольских приспешников Блумсбери. Он не походил и на членов другой группы – безрассудных парней – считавших себя сверхлюдьми. Уверившись в своей избранности и божественности, они забывали, что когда-то тоже были рождены женщиной. Когда им об этом говорили, они сразу же с тобой соглашались и с восторгом вспоминали о том, что их мать звали Раймундой и жила она в деревне под Куэнкой. С членами первой группы я почти не общалась, вторые мне нравились, потому что они были ослепительно красивыми, но меня не покидало подозрение того, что их красота питалась желаниями других, тех, кому никогда не было суждено быть с ними.

– Я понимаю, что ты не сталкиваешься каждый вечер с такими привлекательными парнями, как я, но в любом случае тебе не обязательно смотреть на меня так. Я очень опасен.

То, как он представился, меня очаровало так же, как величина красноватого прыщика, который располагался рядом с его левым ухом, такой вызывающего и полнокровного, словно вулкан, готовый к извержению. Я не ответила.

– Что с тобой? Ты немая?

– Нет, – ответила я и еще заставила его подождать немного. – Как тебя звать?

– А тебя?

Я была готова произнести мое настоящее имя, но шаловливый демон овладел моими губами.

– Индиа.

– Неправда.

Твердость, с которой он отказался принять мою ложь, удивляла. Неожиданно во мне зародилось абсурдное, безрассудное желание, и хотя вскоре я вернула контроль над своим голосом, но не над телом, которое не желало повиноваться. Я постаралась проговорить твердо:

– Послушай, дорогой, я не знаю, что ты о себе думаешь…

– Тебя зовут не Индиа.

– Нет, я…

– Не говори, как тебя зовут. Не стоит. Пойдем.

– Куда? – наконец произнесла я, когда справилась с замешательством.

– Ну что еще? – он подождал несколько секунд, прежде чем произнести слова, которые я ожидала услышать, но никак не могла вспомнить фильм, в котором уже слушала подобный диалог. – Пойдем отсюда.

– Погоди одну секунду. Я должна попрощаться. Возьму сумку и потом пойду с тобой.

Я сделала несколько шагов, чтобы помахать друзьям, которые сидели в углу зала, и взяла свои вещи. Мне не хотелось что-либо объяснять, будучи уверенной, что друзья поверят в мою осторожность, но Тереса схватила меня за руку, когда я уже повернулась к ней спиной. Она была так возбуждена, что заговорила со мной по-каталонски.

– Ты уходишь с этим? – спросила она, ее глаза так округлились, словно ее до глубины души поразило мое решение.

– Да.

– Но ты хорошо его рассмотрела?

– Да.

– И ты идешь с ним?

– Да.

– Но почему?

– Я не знаю.

В этот момент я была искренна.

– Что случилось… – Мариана нарушила молчание и шепотом добавила: – У кого есть кокс?

– Ни у кого.

– Но тогда у кого он есть?

– Ни у кого, – я освободила руку и добавила: – Завтра я позвоню вам и все расскажу.

Когда я вернулась, мой новый знакомый оплачивал заказ. Мне он ничего не сказал, но оставил невероятные чаевые, астрономическую сумму по сравнению с тем, сколько обычно оставляют. Блюдце быстро опустело – в этом баре в эти часы, теперь я знаю, такой была манера показать себя. Он пропустил меня вперед, остановившись перед автоматом с табаком, рядом с дверью.

– Дай мне пальто, – сказал он. – Иди вперед, я тебя догоню.

Я молча оставила ему пальто и сделала пару шагов вперед. Я была обескуражена тем, что он там задержался. Я не услышала шума сигаретного аппарата, он ничего не покупал, его задержка была очень подозрительной. Когда я поняла, что произошло, резко повернулась, чтобы посмотреть на него, – руки в карманах, взгляд, абсолютно безразличный к свету, который мигал ему в лицо.

– Что с тобой случилось? – спросила я, когда мы вышли на улицу после того, как он подал мне пальто без всякой учтивости. – Ты всегда откалываешь один и тот же номер?

– Не знаю, о чем ты говоришь, – ответил он мне с улыбкой.

– Очень действенная мысль: ты врешь, что хочешь купить табак, и отправляешь женщину вперед только для того, чтобы хорошенько рассмотреть ее сзади.

– Ты стройная, – сказал он со смехом.

– А ты дурак.

Тут он взял меня за руку, как будто боялся, что я убегу, хотя не казался рассерженным.

– Ты кажешься хорошо воспитанной девушкой, к тому же очень красива. Я удивился, что ты принадлежишь к тому типу девушек, которые уходят из бара в два часа ночи с первым встречным, с первым, кто им это предложит.

До этого момента все мое возмущение было наигранным, но его последние слова меня действительно задели. Не стоило больших усилий освободиться от руки мужчины, повернуться и уйти не оборачиваясь. Я полагала, что этим все закончилось, но он побежал за мной вдогонку и прижал к стене, схватив обеими руками.

– О, нет! Ты не такая… Ты такая?

Он смотрел на меня расстроенно и молчал, но не мог заставить ответить.

– Ну, ладно, мне очень жаль, прости меня. Я дурак. Хорошо?

Я была готова сказать «нет», но в последний момент успокоилась, потому что поняла: мое молчание окажет на него более сильное действие, чем какой угодно отрицательный ответ.

– Не делай этого, дорогая… – он говорил дрожащим голосом, – я слышала первые аккорды магических слов, производящих на меня самое сильное влияние, – не бросай меня, пожалуйста. Пожалуйста… – его правая рука забралась мне под пальто. Большим пальцем он сжал мой левый сосок жестом гончара, который устранял излишек глины на поверхности только что сделанной вазы, – не беги, теперь ты уже сделала самое трудное…