Текст книги "Часы зла"

Автор книги: Аллен Курцвейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Глава 57

– Теперь или никогда, мистер Джессон.

– Теперь или никогда что? – послышался ответ из глубины паланкина.

– Звонил Куко. А теперь догадайтесь, кто уехал из города на встречу с держателями акций?

– Отлично. Жду подробнейшего отчета, и как можно быстрей.

– Вы можете рассчитывать на нечто большее. Так, во всяком случае, сказал Куко. Цитирую дословно. И еще добавил: «Оба».

– Тогда прошу передать Куко мой ответ, тоже дословно. А ответ такой: «Даже речи быть не может».

– Он сообщил, что у него все готово. Я уже взял машину напрокат.

– Но это полный абсурд, – возразил Джессон. – Нам нужно время на подготовку.

– Такого момента может больше не представиться.

Шторки паланкина распахнулись.

– Но разве можно быть уверенными в том, что Штольц действительно отсутствует?

– Я знаю лишь то, что сообщил мне Куко. Нам всего-то и надобно, что подъехать к заднему входу в центральный ангар Пассажа и два раза мигнуть фарами.

– Все эти кинематографические трюки мне не по вкусу. Что, если это ловушка?

– Да не волнуйтесь вы так! Какая-нибудь лазейка всегда найдется.

В машине беспокойство Джессона лишь нарастало. Привыкший к уютным домашним креслам и паланкинам, он чувствовал себя явно неловко на виниловом сиденье малолитражного «форда». Но все его разглагольствования в адрес сиденья автомобиля – «унижающее достоинство ортопедическое кресло» – были призваны лишь замаскировать растущую тревогу и не имели ничего общего с недостатками дизайна американской машины. Джессона беспокоило другое – потеря контроля над ситуацией. Разглядывая склады и ангары, мимо которых мы проезжали на пути к Нью-Джерси, он вдруг почувствовал себя в роли, которая прежде предназначалась исключительно мне. В роли затюканного мальчика на побегушках.

Солнце уже клонилось к закату, когда мы доехали до кольцевой дороги, огибавшей Пассаж. Прожектора высвечивали стены комплекса, придавая особую драматичность пейзажу.

Я затормозил и два раза мигнул фарами. И, пока мы ждали ответного сигнала, обозрел окрестности.

– Вон то строение, видите, мистер Джессон? Это библиотека. Именно там я узнал, что часы, о которых идет речь, это – брегет. А вот три здания, прямо перед нами, – это, собственно, и есть выставочный комплекс. В ангаре справа – выставка технических достижений доиндустриальной эпохи, слева – постиндустриальной…

– Позвольте догадаться самому, – хмыкнул Джессон. – А этот алюминиевый кит, что разлегся в центре, и есть индустриальная часть коллекции Штольца. Известно ли вам, в каком именно доме из гофрированного железа находится наша «Королева»?

– Куко не сказал.

– Конечно, не сказал. А где он сам, черт побери?

– Наверное, отключает сигнализацию по периметру. Датчики тут установлены весьма чувствительные. Продукт высоких технологий.

– Звучит утешительно, – буркнул Джессон.

Внезапно прожекторы выключились. Еще пару секунд спустя темноту пронзил один-единственный луч. Исходил он из центрального ангара. Высветил на миг грязную дорогу и уперся в ветровое стекло нашей машины. Я выскочил из «форда» и едва успел обогнуть капот и оказаться у двери в салон со стороны пассажирского сиденья, как луч начал уходить в сторону.

– Держитесь поближе ко мне, – сказал я Джессону. – И старайтесь не выходить из луча.

Луч довел нас до деревянного настила конвейера, футах в сорока от машины.

– Залезайте, мистер Джессон.

Тот покорно полез на настил. Тут вдруг мотор ожил, Джессон потерял равновесие, покачнулся и крепко ухватил меня за руку.

– Смотрите! – хрипло пробормотал он.

Из темноты прямо навстречу нам вынырнул грузоподъемник. Джессон, продолжая цепляться за меня, рухнул на колени, в этот миг машина начала поднимать нас в воздух.

– Держитесь крепче! – завопил я, стараясь перекричать шум мотора.

– Можете мне поверить, – крикнул в ответ Джессон, – у меня нет ни малейшего намерения свалиться отсюда!

Грузоподъемник снял нас с конвейера и поместил на разгрузочную площадку перед ангаром.

– Сюда, – сказал я, указывая на коробку для обуви, которую выхватил из тьмы еще один луч прожектора.

Джессон осторожно приблизился и осмотрел коробку, но побоялся трогать ее, предоставил эту честь мне.

– Что это такое, черт побери? – пробормотал он, когда я приподнял крышку.

– Молескиновые стельки, – ответил я.

– На кой шут они нам сдались?

– Сейчас объясню, погодите секунду. Тут есть и записка. – Я развернул листок бумаги. – Здесь сказано, что мы должны засунуть стельки в ботинки. Возможно, еще одна мера предосторожности. Да, охраняется это место что твой Форт-Нокс.

– Значит, оба, – пробормотал Джессон, наблюдая за тем, как я вставляю зеленые стельки в ботинки на шнурках.

Снабженные подстилками, точно какие-нибудь шахматные фигуры, мы топтались на площадке в ожидании следующего сигнала. Чтобы скоротать время, Джессон приблизился к массивной железной гильотине, украшавшей вход в ангар.

– На табличке написано, что это приспособление использовали, чтобы обезглавить семьдесят девять аристократов в последние месяцы Великой французской революции. Остается лишь надеяться, что мы не станем восьмидесятым и…

Тут Джессон резко отпрянул. Он едва успел увернуться от падающего лезвия.

– Чисто бреет, – заметил я, но моя шутка успеха не возымела.

Луч света направил нас к кожаному кошельку, лежавшему на полу. Я подобрал его, зная, что Джессон не осмелится сделать этого, потряс и высыпал содержимое ему на ладонь.

– И что прикажете нам с этим делать? – спросил Джессон, позвякивая дюжиной тусклых серебряных монет. На вопрос его ответил очередной луч света. Он указывал на центральный коридор в крыле здания. – Что за…

Джессон умолк, потрясенный открывшимся перед нами зрелищем. Мы оказались в центре складского помещения, битком набитого автомобилями старых марок, а также разного рода механизмами. К чести Штольца, все они были идеально отреставрированы, но, похоже, не функционировали. Неподалеку от нас находился старинный кофейный автомат, сверкающий никелированными боками и кранами.

Луч света сконцентрировался на великолепном механическом пианино. Джессон приблизился к нему и сунул в щель старый десятицентовик. Инструмент ожил.

– Вот чертяка, – пробормотал Джессон, услышав первые аккорды.

– Что не так?

– Симфония Гайдна номер сто один в ре миноре.

– Ну и что с того? – Мне становилось все труднее разыгрывать недоумение.

– Известна также под названием «Часы». Возможно, вы заметили, что я иногда играл из нее отрывки. Да, точно, он просто смеется над нами!

– Кто, Куко?

Джессон вздохнул.

– Да никакой не Куко, Александр. Штольц, вот кто.

Звуки музыки стихли, и луч света направил нас к механической гадалке – деревянной кукле в виде турчанки в человеческий рост, которая обещала «провидческое предсказание судьбы всего за пять центов». Джессон сунул в рот гадалке монету и повернул тяжелую рукоятку. Глаза куклы под кожаными веками закатились, челюсть задвигалась.

– Ви-и-и ла-а-а Ренннн!

– Да здравствует королева? – предположил я.

Джессон резко развернулся на каблуках и крикнул прямо в камеру наблюдения на потолке:

– Довольно! Прекратите, Штольц, вы уже высказались! Выходите! Эй, где вы там?

В ответ на этот вызов луч света подвел нас к отгороженному бархатными канатами пятачку в дальнем конце ангара. К одному из столбиков была прикреплена записка следующего содержания: «Время пришло».

Надо сказать, что, кто бы ни наблюдал за этим зрелищем, возникшим в пустом пространстве, – библиотечный работник, коллекционер, вор или лжец, – каждого из них сразила бы наповал его необыкновенная, почти осязаемая красота. Как именно Штольц достиг такого эффекта, для меня до сих пор остается загадкой, хотя я и ознакомился с последними разработками в области лазерных технологий и оптических эффектов. Из простого снимка он соорудил трехмерное изображение часового механизма, тикающего брегета времен Марии Антуанетты, блистающего и искрящегося великолепием, словно драгоценный камень.

Он материализовался примерно футах в восьми над отгороженным пространством и сверкал, дразня своей недосягаемостью, точно хрустальное яйцо, пляшущее на невидимом гребне морской волны. Теперь такое кажется мне невозможным. Ну что, скажите, может быть особенного в тикающем часовом механизме? Но поговорите как-нибудь с ученым-химиком, специализирующимся на пигментах. И он скажет вам, что даже обычная краска может кого угодно привести в полный восторг, если художник с умом ее использует.

Джессон стоял совершенно неподвижно, завороженный этим волшебным зрелищем. На лице его отражались одновременно восторг и страх. Примерно через минуту он положил руку на бархатный канат. И мне показалось, что часы затикали еще громче и многозначительнее, словно вот-вот собирались привести в действие взрывной механизм.

– Может, нам лучше отойти? – сказал я. – Бог их знает, как там работают эти детекторы.

Но Джессон меня не слышал. Он был заворожен созерцанием предмета, которого так жаждал, которым хотел заполнить пустующую ячейку. Все остальное, похоже, значения для него не имело. Внезапно он приподнял одну ногу, потом – другую, перешагнул через канат и начал подпрыгивать, пытаясь ухватить часы. Но всякий раз, когда пальцы его, казалось, вот-вот схватят брегет, тот отодвигался на дюйм. Вскоре Джессон устал и опустил руки в прямом и переносном смысле. А «Королева», как бы приняв его капитуляцию, медленно проплыла над бархатными канатами и исчезла за брезентовым кузовом старого автомобиля.

– Так, ребятишки. Может, объясните, что это вы здесь делаете, а?

Перед нами, поставив одну ногу на бампер «форда», с пультом дистанционного управления в руке возник Штольц. На губах его играла самодовольная улыбка.

– Часы? Где часы? – взвыл Джессон.

Вместо ответа Штольц нажал на кнопку пульта. Откуда-то сверху спустился телевизор, экран его засветился голубоватым мерцанием, и на нем возникли сцены нашего проникновения в ангар. Остановив демонстрацию на эпизоде, где Джессон, подпрыгивая, пытается дотянуться до брегета, Штольц покачал головой и заметил:

– Сдается мне, вас вполне можно засудить за незаконное вторжение в частные владения.

– Мы никаких законов не нарушали. Ворота были открыты.

Штольц окинул Джессона скептическим взглядом.

– Это посреди ночи, да? Когда в здании нет ни одного сотрудника? Что ж, пусть полиция решает.

– Погодите минуту, – сказал Джессон. – Уверен, мы сможем решить эту проблему в частном порядке. Я был готов предложить вам…

– Извините, дружище, но ведь вы сами видели записку. Время пришло. – И с этими словами Штольц снова надавил на кнопку пульта дистанционного управления.

Сначала на экране возникла огромная гильотина, которую мы видели на входе в ангар. Затем появился другой план – камера опустилась, и на экране возникла «Королева». Она лежала на деревянной плахе прямо под лезвием гильотины.

– Прекратите! – крикнул Джессон.

Крупный план: увеличенные зубчатые колесики часов движутся по сапфировым палетам. Крошечный золотой молоточек поднимается и опускается, издавая мелодичный звон.

– Пожалуйста! – взмолился Джессон. – Неужели мы не можем договориться по-хорошему?

Фигура в черном плаще с капюшоном приблизилась к плахе и поправила часы – так, чтобы смертоносный удар пришелся прямо по ним. И тут мы заметили, как из-под плаща высунулась бледная рука с татуировкой на запястье.

Затем без всякого предупреждения, без барабанного боя и пения фанфар нож начал опускаться.

Эти три секунды показались нам вечностью. Штольц специально показывал все в замедленной съемке. И вот нож рухнул. Результаты, как и следовало ожидать, оказались плачевными.

Все это время я не сводил глаз с Джессона. Он зажмурился, а на лице возникла гримаса боли и беспомощности. Мне даже стало жаль его. Не слишком ли далеко мы зашли?

У Штольца же сомнений на этот счет не было.

– Вот это, старина, я называю современной технологией резки.

Разрушения, произведенные гильотиной, были по ужасу своему сравнимы разве что с полотнами Брейгеля и сценами из фильмов Бунюэля.

Штольц же перекручивал пленку обратно и продолжал демонстрацию фильма. Гильотина поднималась и опускалась, производя жестокие разрушения. И с каждым ее ударом Джессон, казалось, заново умирал.

Снова крупным планом фигура в капюшоне, крупным планом бледная рука с татуировкой. Вот она поправляет брегет на плахе. Вот крупным планом гильотина, вот она медленно опускается. И приходит конец «Марии Антуанетте».

Глава 58

Но только это был еще не конец.

Я заранее настроился насладиться расправой над предателем. Для чего, собственно, и затевались все эти трюки с бегающим лучом прожектора, гильотиной и прочее. Но почему вместо торжества над Джессоном я испытывал горечь и жалость? Почему при выезде из ворот комплекса, когда я косился на человека, сердито бормочущего что-то себе под нос на сиденье автомобиля, мне вдруг начало казаться, что я совершил большую ошибку? При виде его страданий мне отнюдь не стало легче.

Впрочем, оценка моей реакции оказалась неточной и, как впоследствии выяснилось, его реакции – тоже.

Ко времени, когда мы добрались до «Фестиналенте», Джессон немного оправился. Нет, веселее он не стал, но, по всей видимости, твердо вознамерился осмыслить только что виденное и пережитое.

– Это световое шоу, плывущая в воздухе «Королева», фильм о ее мнимой казни… Нет, мы серьезно недооценивали мистера Фредерика Р. Штольца. – Я осторожно кивнул, и хотя мне страшно хотелось спросить, почему именно «мнимой», промолчал. – Не могу отделаться от ощущения, что все это представление отдавало фальшью. Он бы ни за что не уничтожил «Марию Антуанетту» из желания унизить меня.

– Но, похоже, все же пошел на это.

– Не убежден. – К моему изумлению, все подозрения Джессона сконцентрировались исключительно на Штольце. Он позвонил Эндрю и велел принести печенья, но, не дождавшись, вдруг резко поднялся из кресла. – Идемте со мной, – скомандовал он и повел меня в галерею механических чудес.

Проходя мимо фонографа, я испытал сильнейшее желание ухватить Джессона за шиворот и крикнуть: «Я обнаружил ваш идиотский свиток!» Но тут же спохватился и постарался держать себя в рамках.

– Так и знал, что все это фальшивка! – воскликнул вдруг Джессон.

– Но почему?

– Знаю, и все. В том, что мы видели казнь часов, сомнений нет. Но я уверен, то был вовсе не наш брегет. – Он объявил об этом, стоя рядом со своими драгоценными pendule sympathique.

– С чего вы это взяли?

Джессон снял чехол, защищающий раритет от пыли, и указал на напольные часы и карманные часики, угнездившиеся в специальной выемке.

– Звон, который мы слышали в фильме.

– А что не так со звоном?

Джессон протянул руку и начал крутить стрелки больших часов.

– Помните, как они звучали перед тем, когда «Королева» была… – Он выразительно чиркнул себя ладонью по горлу.

– Ну, забыть это трудно.

– Как бы вы описали этот звон?

– Не знаю. Мрачный? Похоронный?

– Да ничего подобного! – Джессон завел часы. Раздался звон. Ничего общего с той музыкой, что мы слышали в фильме Штольца. Ну вот вам, пожалуйста. Доказательство того, что все это фальшивка, придуманная Штольцем. У брегетов масса неоспоримых достоинств, но все они обладают одним весьма существенным недостатком. Невыразительным бемольным звоном. Это отличительная черта всех брегетов. А «Мария Антуанетта» Штольца пела мелодично, как птичка. Ни у одного из брегетов нет и не было такого красивого звона. А стало быть… звон поддельный. И если это так, то и все остальные ухищрения Штольца не выдерживают никакой критики. Наверное, он просто обезумел от зависти, от желания завладеть моей кожаной шкатулкой.

– И что же теперь нам делать?

Джессон бережно зачехлил часы.

– Вернуться к исходной позиции.

Через секунду-другую я сообразил:

– Так вы считаете, у Штольца нет часов? Но вы же были уверены! К тому же в вашем свитке… – Я осекся, но слово, как известно, не воробей. И потом с меня было достаточно. – Все кончено, мистер Джессон.

– Что именно?

Указав на часовой механизм, я со значением произнес:

– Хозяин и раб отныне не вместе.

– Как прикажете это понимать?

– Идемте со мной. – Я вышел из галереи в салон и остановился у глобуса. – Ведь Штольц не единственный, кто сочиняет байки, верно? – Я крутанул глобус, тихий шорох внутри подтвердил, что свиток на месте. – Хотите, поговорим об ином предмете насмешек? А начнем с расхожего вашего выражения. О том, что лично вы находите рай угнетающим местом. – Глобус остановился. – Вот так. Я знаю все. Знаю о моей реинкарнации в образе пажа, жалкого мальчишки на побегушках. – Я нашел на глобусе островок, по очертаниям напоминавший почки, надавил на потайную кнопку. Глобус распался на две части.

– Но как? – пробормотал Джессон. – Когда?..

– Случайно наткнулся. Во время поисков «Часослова». – Я извлек свиток. – Если б вы воздержались от каламбуров на тему рая, мне бы и в голову не пришло сунуться сюда. И я бы не узнал, что вы воруете мои мысли с целью сочинить исторический роман весьма сомнительного свойства.

– Вы начитались Генри Джеймса. Что я могу сказать в свое оправдание? Да хотя бы то, что вы такой же вор, как и я, ничуть не лучше. Да, верно, я хранил эти бумаги втайне, но по крайней мере не зашифровывал их в отличие от некоторых. И не носил с собой записной книжки, привязанной к лацкану пиджака!

– Я успел продвинуться дальше своих записных книжек, мистер Джессон!

– Неужели? Но разве для вас, Александр, я был не более чем возможностью громко заявить о себе, удовлетворить жажду самоутверждения? Паразит, живущий во мне, снедает и вас. И еще помните: любые записи подобного рода есть не что иное, как воровство. Я хоть по крайней мере платил за то, что краду. Я хотя бы пытался написать роман, Александр. А что пользы от ваших зашифрованных записей?..

Эта атака окончательно взбесила меня.

– Почему вы вечно искажаете факты?

Джессон злобно усмехнулся:

– Скажите, Александр, вы когда-нибудь признаете свои ошибки? Напомните, как звали того человека, который пытался доказать, что библиотекари – люди без эмоций?

– Да идите вы к дьяволу со своими эмоциями! Вы никогда не собирались по-настоящему работать вместе со мной, мистер Джессон. Я никогда не был вашим Босуэллом.

– Н-нет, были, – пробормотал он. – И я надеюсь, до сих пор им являетесь.

– Ничего подобного! Я читал ваши наброски. И меня вовсе не греет идея быть вашим преисполненным сомнений пажом.

– Это раб преисполнен сомнений. Ладно, как бы там ни было, признаю, данные строки могли показаться несколько оскорбительными. И потом вы уже больше не похожи на пажа, Александр. Не хочу показаться снисходительным, но вы за последнее время очень выросли.

– Вот это верно. Теперь я уже способен вкусить всю прелесть предательства.

– Что это вы имеете в виду?

– А вот что. Неужели вы думаете, что Штольц в одиночку придумывал все эти трюки в ангаре? Неужели вас не насторожил тот факт, что механическое пианино играло там «Часы» Гайдна?

Джессон покосился на клавесин. На нем по-прежнему лежали ноты. Потом он перевел взгляд на меня. Только тут до него дошло.

– Ах ты, неблагодарная тварь!

– Так, значит, вот как вы заговорили теперь со своим дружком? – Я швырнул на пол свиток и наблюдал за тем, как он, разворачиваясь, покатился по ковру.

Джессон остановил рулон шлепанцем, поднял его и начал скручивать бумагу. Полоска бумаги приподнялась над ковром, образуя хрупкий мостик между автором и его героем. И тут я оказался перед выбором. Можно было преодолеть эту хрупкую преграду и сделать шаг к примирению, можно было вырвать бумагу из рук Джессона и окончательно с ним рассориться. Я выбрал третий вариант. Развернулся и вышел из «Фестиналенте», цитируя строки из Джонсона: «Из всех печалей, что нам травят путь земной, нет горше и обидней шутки злой».

Глава 59

– Alors? [52]52
  Ну что? (фр.)


[Закрыть]– осведомилась Ник.

– Давай, выкладывай, – сказал Нортон.

– Так он купился на эту хохму? – нетерпеливо спросил Спиайт.

– Да едва сам не положил голову на ту плаху, – ответил я.

– А молескиновые стельки произвели впечатление? – спросил Нортон.

– Ага.

– И вся эта муть насчет сигнализации и минирования?

– И она тоже.

– Ну а как прошло представление с плавающими в воздухе часами?

– Как по маслу.

Я прошел по коридору, жена и оба моих друга следовали по пятам. Я тяжело рухнул на кушетку.

– Нельзя ли отложить отчет до завтра? Я просто ног под собой не чую.

– Не выйдет, – сказал Нортон. – Даром, что ли, мы прождали всю ночь? Нам нужен самый подробный отчет, и немедленно!

Ник присела рядом со мной на кушетку.

– Так Отшельник ни о чем не догадался?

– Он понял, что часов у Штольца нет. И что видеопленка с разрушением брегета – фальшивка. Штольц ошибся со звоном. Но вот чего не заподозрил Джессон, так это нашего участия. И тут я не выдержал и сам раскололся. Наверное, просто перегорел. И дело приняло довольно неприятный оборот.

Ник нервно покосилась на меня:

– Так все кончено?

– Определенно.

– На чем вы все-таки остановились? – спросил Спиайт.

– Если коротко, то на следующем: отныне Генри Джеймс Джессон-третий будет добиваться «Королевы» в одиночку.

– Замечательно, – пробормотал Нортон. – Но разве не можем мы еще раз наведаться в Пассаж к Штольцу? И как именно выглядела кончина этих часов? Где-то я вычитал о чудесах, которые его техники проделывают с параллельной проекцией.

– Да, это они умеют, и не только на экране. Но я ведь уже говорил, мы с Джессоном расстались раз и навсегда, причем не самым лучшим образом.

– Ну и как же лучше решить эту проблему?

– Какую? Мою с Джессоном?

– Да нет, – сказал Нортон. – С просмотром фильма.

Переубеждать его, похоже, было бессмысленно.

– Помнишь известный снимок атомной бомбы? Так вот, если совместить это облако в виде гриба с отрывками из документального фильма об операции на человеческом сердце – нам показывали на уроках биологии, – можно получить представление о внешнем виде часов после того, как на них обрушился нож гильотины.

– И все же я не понимаю, – заметил Спиайт, – как это Штольцу удалось превратить неподвижную фотографию в кинопленку с действующим, тикающим часовым механизмом.

– Остается лишь принять все это на веру, – сказал Нортон. – Этот тип практически изобрел весьма выразительное объемное изображение.

Не желая углубляться в технические аспекты достижений Штольца, я сказал:

– Лично для меня интерес представляет лишь выразительность отображения событий в романе, который я собираюсь написать.

Спиайт тут же навострил ушки.

– Так, значит, наш Центр может рассчитывать на скорое получение еще одной твоей высокохудожественной книжки? Продолжение «Бланков любви»?

– Нет. У меня на уме нечто более амбициозное. Развернутые контраргументы.

– В чей адрес? – в один голос воскликнули Нортон со Спиайтом.

– Джессона, разумеется. Он обвинил меня в неспособности сочинить хотя бы одно осмысленное и складное произведение, несмотря на пристрастие постоянно делать заметки. И еще сказал, что эти мои записи в книжке есть не что иное, как воровство.

– Нет, я больше не могу! – протянул Нортон.

– Вообще-то определенный смысл в его словах имеется. Я начинаю понимать, что выдумки имеют большое преимущество над реальностью.

– Ладно, если ты напишешь это произведение, – сказал Спиайт, – мы можем попросить Ник перепечатать его на свиток. И подсунем его в фонограф.

Я тут же отверг данную идею.

– Давайте оставим все эти механические штучки Джессону. Меня куда больше греет создание самых незамысловатых хроник. Ни звона колоколов, ни пения труб, ни боя барабанов, а уж тем более – никаких заводных ручек.

– Надо так понимать, это исключает наличие в хрониках мистера Потайные Отделения? – спросил Нортон.

– О нет, местечко там для него найдется.

– Когда закончишь, – сказал Спиайт, – я устрою выставку всех твоих работ, где будут и записные книжки, и роман, и «Бланки любви», и, возможно, даже новая раскладная «Камасутра» в картинках.

– Не думаю, что директор нашего заведения придет в восторг, узнав, что эта «Камасутра» представлена на всеобщее обозрение.

– Да, наверное, ты прав, – сказал Спиайт.

– Ребята, поймите меня правильно. Ни в коем случае не хочу показаться неблагодарным, но у меня на уме совсем другие экспонаты.

– Как хочешь, – немного обиженным тоном заметил Спиайт. – Но может, все-таки устроишь чтение для спонсора нашего Центра? Фонды у нас имеются.

– Очень мило с твоей стороны, но давай немного повременим.

– Нет проблем, – вздохнул Спиайт. – Никто не собирается смотреть на часы.

* * *

За несколько лет работы я наловчился составлять разного рода списки. И вот я взялся за дело и, не ограничиваемый всякими там рубриками, не заботясь об оформлении, почерке и жанре, к которому могли бы принадлежать эти заметки, принялся строчить. Карандаш так и порхал по бумаге.

Метод мой был прост. Я собрал все бланки требований, накопившиеся у меня за время работы с Джессоном, и начал выстраивать их в хронологическом порядке. Требования служили мне своеобразным ключом. Прошло ровно полгода с того дня, как я покинул Джессона, и вот у меня уже появился план книги, описывающей поиски «Королевы». Ник внимательно прочитала написанное, поправила мой скверный французский, а затем уволокла меня в спальню, чтобы усовершенствовать сцену соблазнения.

Аналогичное рвение и усердие она проявила и в оформлении книги. Перебрав с полдюжины шрифтов и сочтя их лишенными очарования, она остановилась на «Гауди модерн» с его залихватски заостренными дефисами и изящным курсивом. Я тоже оказался не промах и предложил обозначать главы изображением циферблата с определенным числом. Ник тут же подхватила эту идею и развила ее: предложила выстроить текст таким образом, чтобы он занимал ровно триста шестьдесят страниц. Мало того, она усилила «часовой» мотив, украсив книгу графически строгим изображением зубчатых колесиков из «Марии Антуанетты». И объяснила это тем, что регулятор хода столь же важен для движения моего «часового механизма», как и для «Королевы».